Текст книги "Шевалье д'Арманталь(изд.1962)"

Автор книги: Александр Дюма

Но служащий ошибся: Бюва не отправился ни на Елисейские поля, ни на Поршерон.

Он отправился к Дюбуа.

XI. БЕРТРАН И РАТОН

– Господин Жан Бюва! – доложил лакей.

Дюбуа вытянул свою змеиную головку и не без труда разглядел за широкой фигурой лакея, заполнявшего собой весь дверной проем, толстенького человечка с бледным лицом и дрожащими коленками, который покашливал, чтобы придать себе побольше уверенности. С первого взгляда Дюбуа понял, с кем имеет дело.

– Пусть войдет, – сказал Дюбуа.

Лакей отошел в сторону, и Жан Бюва показался на пороге.

– Входите же, входите, – сказал Дюбуа.

– Вы мне оказываете большую честь, сударь, – пробормотал Бюва, не двигаясь с места.

– Закройте дверь и оставьте нас, – сказал Дюбуа лакею. Лакей повиновался. Дверь, неожиданно ударив Бюва по спине, подтолкнула его вперед. С секунду он нетвердо держался на ногах, а потом опять застыл в полной неподвижности, не сводя с Дюбуа удивленных глаз.

И в самом деле, у Дюбуа был довольно странный вид. Верхнюю часть своего архиепископского облачения он успел уже снять, поэтому он был в рубашке, черных штанах и лиловых чулках. Это зрелище совершенно обескуражило Бюва, ибо он увидел, вопреки своим ожиданиям, не министра и не архиепископа, а какое-то странное существо, более похожее на орангутанга, чем на человека.

Дюбуа уселся в кресло, закинув ногу на ногу и обхватил колено руками.

– Ну, сударь, – сказал он, – вы желали со мной поговорить? Я к вашим услугам.

– Простите, сударь, – сказал Бюва, – я хотел видеть господина архиепископа Камбрейского.

– Это я и есть.

– Как, это вы, монсеньер! – воскликнул Бюва, схватившись обеими руками за шляпу и кланяясь до земли. – Соблаговолите простить меня, но я не узнал ваше преосвященство. Правда, я впервые удостоен чести вас видеть. Однако по вашему… хм… по вашему величественному виду… хм-хм!.. мне следовало бы догадаться…

– Как ваше имя? – спросил Дюбуа, прерывая лепет Бюва.

– Жан Бюва, ваш покорный слуга.

– Кто вы такой?

– Служащий королевской библиотеки.

– И вы пришли мне сообщить какие-то секретные сведения относительно Испании?

– Видите ли, в чем дело, монсеньер: поскольку служба не занимает всего моего времени, я могу по своему усмотрению располагать четырьмя часами утром и шестью – после обеда. А так как Бог наградил меня очень красивым почерком, то я беру работу на дом.

– Понимаю, – сказал Дюбуа. – Вам дали для переписки подозрительные бумаги, и вот вы мне их принесли, не так ли?

– Да, они в этом свертке, монсеньер, в этом свертке, – сказал Бюва, протянув Дюбуа пакет.

Дюбуа одним прыжком оказался около Бюва, взял сверток, сел за письменный стол и, в одно мгновение разорвав бечевку и обертку, принялся разглядывать бумаги.

Первые строчки, которые он прочел, были написаны по-испански. Но так как Дюбуа дважды ездил с миссией в Испанию, он немного болтал на языке Кальдерона и Лопе де Вега и поэтому сразу же увидел, какую важность имели эти бумаги. И в самом деле, здесь были ни больше ни меньше, как протест дворянства, список офицеров, готовых поступить на службу к испанскому королю, и манифест, сочиненный кардиналом де Полиньяком и маркизом де Помпадуром и призывающий все королевство к восстанию. Все эти документы были адресованы непосредственно Филиппу V, и к ним была приложена записка, написанная, как Дюбуа понял по почерку, рукой де Селламаре, в которой королю сообщалось, что заговор близится к развязке, что де Селламаре будет день за днем сообщать его величеству обо всех мало-мальски значительных событиях, могущих как-либо повлиять на ход подготовки восстания. И в дополнение ко всему здесь был пресловутый план заговора, с которым мы уже ознакомили читателей и который, по недосмотру оказавшись в числе бумаг, переведенных на испанский, вызвал такой страх у Бюва.

Вместе с планом лежала его копия, написанная красивым почерком Бюва и прерванная на словах:

«Действовать таким образом во всех провинциях…»

Бюва с тревогой следил за выражением лица Дюбуа.

Он увидел, как удивление сменилось радостью. Затем лицо архиепископа стало непроницаемым. Читая документы, Дюбуа беспрестанно менял позу, кусал губы, пощипывал себя за нос. Однако по этим признакам Бюва все же не мог понять, какое впечатление произвели на архиепископа доставленные им бумаги. Когда Дюбуа закончил чтение, его лицо осталось для Бюва таким же загадочным, как и испанские тексты, которые он переписывал.

Что же касается Дюбуа, то он прекрасно понимал исключительную важность тайны, ключ к которой дал ему этот писарь, и теперь думал лишь о том, как бы выудить из него побольше сведений. Вот что, собственно, скрывалось за этими беспрестанными изменениями позы, покусыванием губ и пощипыванием носа. Наконец Дюбуа, видимо, принял какое-то решение, ибо лицо его вдруг озарилось приветливой улыбкой, и, обернувшись к Бюва, все еще почтительно стоявшему в стороне, он сказал:

– Что же вы не присядете, дорогой господин Бюва?

– Благодарю вас, монсеньер, – весь дрожа, ответил Бюва, – я не устал.

– Простите, – возразил Дюбуа, – но я вижу, что у вас дрожат колени.

И в самом деле, с тех пор как Бюва прочитал протокол пыток Ван ден Эндена, его ноги не переставали трястись мелкой нервной дрожью, как у собак, перенесших чумку.

– Дело в том, монсеньер, – сказал Бюва, – что вот уже два часа, как я едва держусь на ногах. Сам не пойму, что со мной случилось.

– Так сядьте же поскорей и давайте поговорим, как добрые друзья.

Бюва посмотрел на Дюбуа с таким изумлением, что в другое время архиепископ, встретив подобный взгляд, не смог бы удержаться от смеха. Но тут Дюбуа сделал вид, что не замечает удивления своего собеседника, и, придвинув стоявший неподалеку стул, жестом повторил свое приглашение.

Отказаться было невозможно. Шатаясь, Бюва подошел к стулу и сел на самый краешек. Положив шляпу на пол, зажав трость между коленями и опершись руками на набалдашник, он застыл в ожидании. Очевидно, ему было нелегко все это проделать, так как лицо его из мертвенно-бледного стало пунцовым,

– Итак, дорогой господин Бюва, вы занимаетесь перепиской?

– Да, монсеньер.

– И много вы зарабатываете?

– Очень мало, монсеньер, очень мало.

– Однако у вас замечательный почерк, господин Бюва.

– Но не все ценят подобно вам этот талант, ваше преосвященство.

– Да, это верно. Но ведь, кроме того, вы еще служите в королевской библиотеке?

– Имею эту честь.

– Ну, а ваша должность приносит вам хороший доход?

– Монсеньер, это совсем другое дело. Моя должность мне ничего не приносит, поскольку вот уже шесть лет, как кассир в конце каждого месяца говорит нам, что король слишком стеснен в средствах, чтобы нам платить.

– И тем не менее вы продолжаете служить его величеству?.. Весьма похвально, господин Бюва, весьма похвально!

Бюва встал, поклонился архиепископу и снова сел.

– И к тому же, – продолжал Дюбуа, – у вас, должно быть, есть семья, жена, дети?

– Нет, монсеньер, я холост.

– Но у вас есть хотя бы родственники?

– Только воспитанница, монсеньер, прелестная девушка, к тому же очень талантливая. Она поет, как мадемуазель Бюри, и рисует, как господин Грёз.

– Ах, господин Бюва, а как же зовут вашу воспитанницу?

– Батильда… Батильда дю Роше, монсеньер. Она дворянка, ее отец был адъютантом господина регента в те времена, когда господин регент был еще герцогом Шартрским. К несчастью, ее отец убит в битве при Альмансе.

– Я вижу, на вас лежит немалое бремя.

– Вы имеете в виду Батильду, монсеньер? О нет, Батильда не бремя; напротив, это бедное дитя приносит в дом больше денег, чем стоит ее содержание. Батильда – бремя! Подумать только! Во-первых, ежемесячно господин Папийон… вы знаете такого, монсеньер? Это торговец красками с улицы Клери… Так вот, господин Папийон выплачивает ей по восемьдесят ливров за два рисунка, которые она для него делает. Во-вторых…

– Я хочу лишь сказать, дорогой Бюва, что вы небогаты.

– О, в этом вы, конечно, правы, монсеньер, – я небогат. А мне бы очень хотелось быть богатым… ради Батильды. Если бы вы могли добиться от господина регента, чтобы из первых денег, которые попадут в государственную казну, мне бы выплатили все, что причитается за шесть лет работы в библиотеке, или хотя бы часть этих денег…

– А какую сумму примерно составляет этот долг?

– Четыре тысячи семьсот ливров двенадцать су и восемь денье, монсеньер.

– Какой пустяк! – воскликнул Дюбуа.

– Как пустяк? Разве это пустяк, монсеньер?

– Да, это не деньги.

– Нет, монсеньер, это деньги, и притом большие. И доказательством тому служит то обстоятельство, что король не в состоянии мне их выплатить.

– Да, но эта сумма не сделает вас богатым.

– Получив ее, я почувствовал бы себя свободней. Не стану скрывать от вас, монсеньер, что если из первых денег, которые поступят в королевскую казну…

– Дорогой Бюва, – сказал Дюбуа, – я могу предложить вам кое-что получше.

– Что ж, предложите, монсеньер.

– Ваше благополучие в ваших руках.

– Моя покойная матушка всегда мне это твердила, монсеньер.

– Это лишь доказывает, дорогой Бюва, что ваша матушка была весьма умной женщиной.

– Монсеньер, я к вашим услугам. Что мне надлежит делать?

– Господи, да сущую малость. Вы сейчас, не уходя из моего кабинета, перепишете все эти бумаги.

– Но, монсеньер…

– Это еще не все, дорогой господин Бюва. Затем вы отнесете тому человеку, который дал вам эту работу, и оригинал и копии, словно ничего не случилось. Вы возьмете у него новые документы для переписки и тотчас же принесете их мне, чтобы я мог с ними ознакомиться, а в остальном поступите с ними как с прежними, и так будет продолжаться до тех пор, пока я вам не скажу, что больше не надо.

– Но, монсеньер, – сказал Бюва, – мне кажется, что, если я буду так действовать, я обману доверие принца.

– Ах, так вы имеете дело с принцем, дорогой господин Бюва? А как зовут этого принца?

– Но, монсеньер, мне кажется, назвав его имя, я тем самым его выдам.

– Ну, знаете!.. Так зачем же вы ко мне пришли?

– Я пришел, монсеньер, предупредить вас, что его высочеству господину регенту угрожает опасность. Вот и все.

– Ах, вот как! – насмешливо проговорил Дюбуа. – И вы рассчитываете на этом остановиться?

– Да, монсеньер, мне бы этого хотелось.

– Увы, господин Бюва, это невозможно.

– Как невозможно?

– Совершенно невозможно, уверяю вас!

– Господин архиепископ, я честный человек!

– Господин Бюва, вы дурак!

– Тем не менее, монсеньер, мне бы хотелось молчать.

– Нет уж, дорогой мой, вам придется говорить.

– Если я буду говорить, то окажусь предателем по отношению к принцу.

– А если будете молчать, то окажитесь его сообщником.

– Сообщником, монсеньер? Но в каком же преступлении?

– Сообщником в государственной измене… О! Полиция уже давненько следит за вами.

– За мной, монсеньер?

– Да, за вами… Под тем предлогом, что вам не выплачивают жалованья вашего, вы позволяете себе вести крамольные разговоры, подрывающие авторитет государственной власти.

– О монсеньер! Неужели можно сказать…

– Под тем предлогом, что вам не платят жалованья, вы переписываете мятежные прокламации и занимаетесь этим вот уже четыре дня.

– Монсеньер, я обнаружил это лишь вчера. Ведь я не знаю испанского языка.

– Нет, сударь, вы знаете испанский.

– Клянусь вам, монсеньер…

– А я утверждаю, что вы знаете испанский! И доказать это можно тем, что в ваших копиях нет ни одной ошибки. Но это еще не все.

– Как не все?

– Да, не все. Разве этот документ написан по-испански, сударь? Взгляните…

«Завладеть пограничными постами близ Пиренеев и заручиться поддержкой дворян, проживающих в этих кантонах».

– Но, монсеньер, ведь именно этот документ и позволил мне обнаружить заговор.

– Господин Бюва, людей отправляли на каторгу и за меньшие преступления.

– Монсеньер!..

– Господин Бюва, на виселицу попадали и менее виновные, чем вы.

– Монсеньер, монсеньер!..

– Господин Бюва, их четвертовали!..

– Помилуйте, монсеньер, помилуйте!

– Помиловать? Помиловать такого негодяя, как вы, господин Бюва? Я засажу вас в Бастилию, а мадемуазель Батильду отправлю в Сен-Лазар!

– В Сен-Лазар? Батильду в Сен-Лазар! Кто же имеет право так поступить, монсеньер?

– Я, господин Бюва.

– Нет, монсеньер, вы не имеете права так поступить! – воскликнул Бюва. Боязливый и покорный, пока дело касалось его самого, он внезапно рассвирепел, как тигр, когда беда стала грозить Батильде. – Батильда вам не простая девушка, монсеньер! Батильда – дворянка, дочь офицера, который спас регенту жизнь. Я пойду к его высочеству…

– Нет, прежде вы пойдете в Бастилию, господин Бюва! А затем мы решим, как нам поступить с мадемуазель Батильдой, – сказал Дюбуа и позвонил в колокольчик.

– Монсеньер, что вы делаете?

– Это вы сейчас увидите.

В кабинет вошел лакей, и Дюбуа приказал ему:

– Конвойного и карету!

– Монсеньер! – воскликнул Бюва. – Монсеньер, я на все согласен!

– Выполняйте мое приказание, – сказал Дюбуа, обращаясь к лакею.

Лакей вышел.

– Монсеньер… – взмолился Бюва, простирая к Дюбуа руки. – Монсеньер, я подчиняюсь беспрекословно!

– Нет уж, господин Бюва. Вы хотите, чтобы вас судили? Пожалуйста. Вы хотите испытать, крепка ли веревка на виселице? Не беспокойтесь, вам доведется это узнать.

– Монсеньер! – воскликнул Бюва, падая на колени. – Что я должен сделать?

– Вас повесят! Повесят!! Повесят!!!

– Монсеньер, – доложил лакей, входя в комнату. – Карета у ворот, а конвойный ждет в прихожей.

– Монсеньер, – прошептал Бюва, по-прежнему стоя на коленях. Он ломал свои маленькие руки и в отчаянии рвал те немногие волосы, которые у него еще остались на голове. – Монсеньер, неужели вы не сжалитесь надо мной?

– Так вы не желаете назвать имя принца?

– Принц де Листне, монсеньер.

– Вы не желаете сказать мне его адрес?

– Он живет на улице Бак, в доме номер сто десять.

– Вы не желаете снять копии со всех этих документов?

– Я немедленно сажусь за работу, монсеньер, немедленно! – сказал Бюва и направился к письменному столу. Он схватил перо, окунул его в чернила и, взяв чистую тетрадь, вывел на первой странице великолепную заглавную букву. – Вот видите, монсеньер, я уже взялся за дело. Только разрешите мне написать Батильде записку, что я не вернусь обедать… Батильду – в Сен-Лазар! – сквозь зубы пробормотал Бюва. – Черт возьми! Уж он бы выполнил свою угрозу.

– Да, сударь, можете не сомневаться, я бы сделал это и еще более ужасные вещи ради спасения государства. И вы почувствуете это на собственной шкуре, если не вернете эти бумаги вашему принцу, не принесете мне новые документы и не будете приходить ежедневно ко мне в кабинет, чтобы снимать с них копии.

– Но, монсеньер, – сказал Бюва в полном отчаянии, – как же я могу одновременно работать в библиотеке и приходить сюда?

– Что ж, вы не будете ходить в библиотеку. Велика беда!

– Как я не буду ходить в библиотеку? Вот уже пятнадцать лет, как я служу там, и за это время не пропустил ни одного рабочего дня.

– Что ж, я предоставляю вам месячный отпуск.

– Но меня же уволят, монсеньер.

– Какая вам разница, раз вам все равно ничего не платят?

– Но это же честь, монсеньер, быть государственным чиновником! А кроме того, я люблю мои книги, мой стол, мое кожаное кресло! – воскликнул Бюва, готовый заплакать при мысли, что он может все это потерять.

– Если вам жалко расставаться с вашими книгами, столом и креслом, вы должны во всем меня слушаться.

– Я ведь вам уже сказал, что весь в вашем распоряжении, монсеньер.

– Итак, вы будете выполнять все, что я вам прикажу?

– Все,

– И вы будете держать язык за зубами?

– Я буду нем как рыба.

– Вы никому не скажете ни слова, даже мадемуазель Батильде?

– Ну уж ей-то меньше, чем кому бы то ни было.

– Хорошо, на этих условиях я вас прощаю.

– О монсеньер!

– Я забуду вашу вину.

– Монсеньер, вы слишком добры.

– И даже… быть может, я вас вознагражу.

– Монсеньер, какое великодушие!

– Ладно, ладно. Беритесь-ка лучше за дело!

– Я уже начал, монсеньер.

И Бюва принялся писать для быстроты скорописью, ничем не отвлекаясь, переводя взгляд лишь от оригинала к копии и от копии к оригиналу. Время от времени он останавливался лишь для того, чтобы вытереть со лба крупные капли пота.

Дюбуа воспользовался сосредоточенностью Бюва, чтобы незаметно выпустить из соседной комнаты Фийон. Знаком приказав ей молчать, он повел ее к двери.

– Ну что, кум, – прошептала Фийон, ибо, несмотря на запрещение разговаривать, она была не в силах сдержать своего любопытства, – где же твой писец?

– Вот он, – сказал Дюбуа, указывая на Бюва, который, склонившись над бумагой, усердно скрипел пером.

– Что он делает?

– Ты спрашиваешь, что он делает?

– Ну да.

– Что он делает? Угадай-ка!

– Как же я могу угадать, черт возьми?

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что он делает?

– Ну да!

– Ну что ж, он изготовляет копию… – … копию чего?

– Копию послания папы о назначении меня кардиналом. Ну, теперь ты довольна?

Тут у Фийон вырвался такой громкий возглас удивления, что Бюва вздрогнул и невольно обернулся.

Но Дюбуа успел уже вытолкнуть Фийон из кабинета, еще раз приказав ей ежедневно докладывать ему все, что она узнает относительно капитана.

Может быть, читатель спросит, что делали в это время Батильда и д'Арманталь?

Ничего. Они просто были счастливы.

XII. ГЛАВА, ПОСВЯЩЕННАЯ СЕН-СИМОНУ

Прошло четыре дня, в течение которых Бюва, ссылаясь на нездоровье, не ходил в библиотеку и делал ежедневно по две копии с секретных документов: одну – для принца де Листне, другую – для Дюбуа. Все эти четыре дня, бесспорно самые тревожные в жизни бедняги-писца, он был столь мрачен и молчалив, что Батильда, хотя все мысли ее были заняты д'Арманталем, неоднократно одолевала его расспросами. Но всякий раз Бюва, собрав все свои душевные силы, отвечал, что решительно ничего не произошло, и, так как он вслед за тем начинал насвистывать свою любимую песенку, ему удавалось обмануть Батильду. Сделать это было тем легче, что каждый день в обычный час он уходил из дому, словно направляясь в библиотеку, и девушка, таким образом, не могла заметить никаких изменений в его распорядке дня.

А к д'Арманталю каждое утро приходил аббат Бриго и рассказывал, что их дела идут вполне успешно. А поскольку отношения шевалье с Батильдой развивались тоже как нельзя лучше, д'Арманталь пришел к заключению, что участвовать в заговоре – самое приятное занятие на свете.

Что касается герцога Орлеанского, то он, ни о чем не подозревая, ни в чем не отступая от своих привычек, как всегда, пригласил на воскресный ужин своих приятелей и своих фавориток, как вдруг – это было в два часа пополудни – в его кабинет вошел Дюбуа.

– А, это ты, аббат? Я как раз посылал к тебе узнать, будешь ли ты сегодня ужинать с нами, – сказал регент.

– Вы, значит, позвали к себе на вечер гостей, монсеньер? – спросил Дюбуа.

– Ты что, с луны свалился? И почему у тебя такая постная физиономия? Уж не забыл ли ты, что сегодня воскресенье?

– Нет, не забыл, монсеньер.

– Тогда приходи нынче вечером. Гляди, вот список гостей: Носе, Лафар, Фаржи, Раван, Брольи. Я не приглашаю Бранкаса, он невыносимо скучен в последнее время. Наверное, он стал заговорщиком, честное слово! А кроме того, я позвал фалари и Аверн. Они не переносят друг друга и уж, наверное, вцепятся друг другу в волосы. Вот будет забавная картина! Кроме них, придет Мышка и, возможно, мадам де Сабран, если только у нее не назначено свидание с Ришелье.

– Это ваш список, монсеньер? – Да.

– Быть может, теперь вы, ваше высочество, соблаговолите взглянуть на мой?

– Значит, вы тоже составили список?

– Нет, мне его принесли.

– Что это такое? – спросил регент, бегло взглянув на бумагу, которую ему подал Дюбуа.

«Поименный список офицеров, желающих поступить на службу к испанскому королю: Клод Франсуа де Феррет, кавалер ордена Людовика Святого, генерал-майор и полковник французской кавалерии; Боше, кавалер ордена Людовика Святого, полковник пехоты; де Сабран, де Ларошфуко-Гондраль, де Вильнев, де Лескюр, де Лаваль».

– Ну и что же?

– А вот вам еще один список. – И Дюбуа подал герцогу другой документ – «Протест дворянства». – Что ж, монсеньер, продолжайте составлять списки, продолжайте, не вы один этим занимаетесь. Вот, например, принц де Селламаре тоже составляет свои списки:

«Подписи следуют без различия титулов и рангов: де Вье-Пон, де Ла Пайетри, де Бофремон, де Латур-дю-Пен, де Монтобан, Луи де Комон, Клод де Полиньяк, Шарль де Лаваль, Антуан де Кастеллю, Арман де Ришелье».

– И где ты, хитрый черт, все это добыл?

– Терпение, монсеньер, это только начало. Извольте взглянуть сюда.

«План заговора. Завладеть пограничными постами близ Пиренеев. Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне».

– Сдать наши города, вручить испанскому королю ключи от Франции! Кто хочет это сделать, Дюбуа?

– Терпение, монсеньер, у меня припасено для вас кое-что почище. Вот извольте: письмо, написанное собственной рукой его величества Филиппа Пятого.

– «Королю Франции…» Но ведь это всего лишь копии, – сказал регент.

– Я вам сейчас скажу, у кого находятся оригиналы.

– А ну-ка, дорогой аббат, посмотрим, что это такое:

«С тех пор как волею Провидения я оказался на испанском престоле… и т. д. и т. д. Как встретят ваши верноподданные договор, направленный против меня… и т. д. и т. д. Прошу ваше величество созвать Генеральные штаты королевства».

– От чьего имени созвать Генеральные штаты?

– Вы же видите, монсеньер, от имени Филиппа Пятого.

– Филипп Пятый, – король Испании, а не Франции. Пусть он занимается своими делами. Я уже однажды перешел через Пиренеи, чтобы вернуть ему престол. Что ж, я могу еще раз проделать этот путь, чтобы свергнуть его с престола.

– Об этом мы еще успеем потолковать. Я не отвергаю этот план. Но сейчас прошу вас, монсеньер, прочтите пятый документ, как вы сможете убедиться, не менее важный, чем все остальные.

И Дюбуа протянул регенту еще одну бумагу, которую герцог Орлеанский развернул с таким нетерпением, что порвал ее.

– Ах, черт возьми! – пробормотал регент.

– Неважно, монсеньер: сложите куски и читайте. Регент сложил оба куска разорванного документа и прочел.

– «Дорогие и любимые!..» Да, дело ясное! Речь идет, ни больше ни меньше, как о том, чтобы меня низвергнуть. Эти документы заговорщики, вероятно, собирались передать королю?

– Да, монсеньер, завтра.

– Кто должен был это сделать?

– Маршал.

– Вильруа?

– Он самый.

– Как же он мог решиться на такой шаг?

– Это не он решился, а его жена.

– Еще одна проделка Ришелье.

– Вы угадали, ваше высочество.

– Откуда у тебя все эти бумаги?

– От одного бедняги-писца, которому поручили снять с них копии, потому что после налета полиции Лавалю пришлось приостановить работу в своей подпольной типографии.

– И этот переписчик был непосредственно связан с де Селламаре?.. Какие глупцы!

– Отнюдь нет, монсеньер, отнюдь нет. Все меры предосторожности были приняты. Писец имел дело лишь с принцем де Листне.

– Принц де Листне? Это еще что за птица?

– Он живет на улице Бак, дом сто десять.

– Я такого не знаю.

– Ошибаетесь, монсеньер, вы его знаете.

– Где же я мог его видеть?

– В вашей прихожей, монсеньер.

– Значит, этот мнимый принц де Листне…

– … не кто иной, как долговязый прохвост Давранш, лакей герцогини дю Мен.

– О, я был бы удивлен, если бы эта злая оса не оказалась замешанной в заговоре.

– Она его душа! И если вы, монсеньер, пожелаете на сей раз расправиться с ней и со всей ее шайкой, то имейте в виду, что все они в наших руках.

– Займемся прежде более срочным делом.

– Да, Нам надо решить, что делать с Вильруа. Готовы ли вы, монсеньер, к решительным действиям?

– Вполне. Пока он изображал из себя оперного героя и только размахивал руками, мы его терпели. Пока он ограничивался клеветой и дерзкими выходками, мы ему прощали. Но теперь, когда речь идет о судьбе королевства, нет, уж извините, господин маршал! Вы и так нанесли Франции достаточный урон как бездарный военачальник, чтобы мы могли позволить вам наносить вред стране вашей жалкой политикой!

– Итак, – сказал Дюбуа, – на этот раз мы арестуем его.

– Да, но с известными предосторожностями: его необходимо застигнуть на месте преступления.

– Ну, это нетрудно. Он ведь ежедневно приходит в восемь утра к королю.

– Да, – подтвердил регент.

– Так вот, вам следует, монсеньер, явиться завтра ровно в половине восьмого в Версаль.

– А потом?

– Вы зайдете к его величеству раньше маршала.

– И там в присутствии короля я обвиню его…

– Нет, нет, монсеньер. Надо…

В этот момент в дверях кабинета появился лакей.

– Молчи, – предупредил регент Дюбуа и, повернувшись к лакею, спросил: – Что тебе надо?

– Вас желает видеть герцог де Сен-Симон.

– Спроси, важное ли у него дело.

Лакей обернулся к герцогу де Сен-Симону, стоящему в приемной, и, обменявшись с ним несколькими словами, сказал регенту:

– У герцога к вам дело чрезвычайной важности.

– Тогда пусть войдет. Вошел Сен-Симон.

– Простите, герцог, – сказал регент, – я сейчас закончу разговор с Дюбуа и через пять минут буду в вашем распоряжении.

Герцог Орлеанский и Дюбуа отошли в угол кабинета. Минут пять они о чем-то шептались, а затем Дюбуа откланялся.

– Сегодняшний ужин у герцога отменяется, – сказал он лакею, выходя из кабинета. – Предупредите приглашенных. Господин регент болен.

– Это правда, монсеньер? – спросил Сен-Симон с неподдельным волнением, ибо герцог, весьма немногих даривший своей дружбой, выказывал то ли из расчета, то ли по душевной склонности большую симпатию к регенту.

– Нет, дорогой герцог, – ответил Филипп, – во всяком случае, не настолько, чтобы следовало беспокоиться. Но Ширак утверждает, что если я не переменю образ жизни, то умру от апоплексического удара. Вот я и решил угомониться.

– Монсеньер, да услышит Бог ваши слова! – сказал Сен-Симон. – Хотя, увы, вы слишком поздно приняли это решение.

– Почему слишком поздно, дорогой герцог?

– Потому что легкомыслие вашего высочества дало чересчур много пищи для клеветы.

– Если дело только в этом, дорогой герцог, то не стоит беспокоиться. Клевета меня так долго преследовала, что пора бы ей уже устать.

– Напротив, монсеньер, – возразил Сен-Симон. – Должно быть, против вас замышляют новую интригу, потому что клевета опять подняла свою ядовитую голову и шипит громче, чем когда бы то ни было.

– Ну, что же еще случилось?

– А вот что: когда я вышел после вечерни из церкви Святого Рока, то увидел на паперти нищего, который просил милостыню и пел. Не прекращая своего пения, он предлагал всем выходящим листки с текстом песен. И знаете, что это оказались за песни, монсеньер?

– Нет. Но, наверное, какой-нибудь памфлет против Ло, или против бедной герцогини Беррийской, или, быть может, даже против меня. Ах, дорогой герцог, пусть себе поют, лишь бы платили налоги.

– Вот, монсеньер, читайте, – сказал Сен-Симон.

И он протянул герцогу Орлеанскому листок плотной дешевой бумаги со стихотворным текстом, напечатанным так, как обычно печатают уличные песни.

Регент, пожав плечами, взял листок и, взглянув на него с невыразимым отвращением, принялся читать:

 
О вы, ораторы, чьей гневной речи сила
Будила в древности в сердцах победный дух,
И Рим, и Грецию к борьбе вооружила,
Презреньем заклеймив тиранов злобных двух.
Вложите весь ваш яд, всю вашу желчь в мой стих,
Чтоб заклеймить я мог того, кто хуже их!
– Узнает ли ваше высочество автора этой оды? – спросил Сен-Симон.
– Да, – ответил регент. – Это Лагранж-Шансель. И он продолжал чтение.
О, страшный человек! Едва открыл он очи,
Как увидал барьер меж троном и собой,
И вот его сломить решил ценой любой,
И, мысли черные лелея дни и ночи,
В тиши овладевал – о, мстительный злодей! —
Уменьем всех Цирцей, искусством всех Медей.
…Лишь в злодеяниях и черпая отраду,
С упорством шествуя по адскому пути,
К заветной цели он надеялся прийти,
За преступления стяжав себе награду.
 

– Возьми, герцог, – сказал регент, возвращая листок Сен-Симону, – это так ничтожно, что у меня нет сил дочитать эти вирши до конца.

– Нет, читайте, монсеньер. Вы должны знать, на что способны ваши враги. Они выползают на свет Божий, что ж, тем лучше. Это открытая война. Ваши враги вызывают вас на бой. Примите же его и докажите им, что вы победитель в сражениях при Нервиндене, Стенкеркене и Лериде.

– Вы настаиваете, чтобы я читал, герцог?

– Это необходимо, монсеньер!

И регент с чувством непреодолимого отвращения вновь перевел глаза на листок и стал читать оду, пропустив часть строфы, чтобы поскорее дойти до конца:

Спешит за братом брат, муж за женою вслед – От смерти не уйти, для них спасенья нет! …Так падают сыны, оплакавши отца, Рукой коварною повержены жестоко! Удар настигнет всех. Вот два невинных сына – Последний наш оплот – остались у дофина… Но Парки рвется нить; навек покинул нас Один из них… Второй предчувствует свой час.

Регент читал ее вслух, делая паузу после каждой строчки, и, по мере того как ода приближалась к концу, голос его все больше менялся. На последнем стихе он не смог уже сдержать свой гнев и, скомкав листок, видимо, хотел что-то сказать, но был не в силах выговорить ни слова. Лишь две слезы скатились по его щекам.

– Монсеньер, – сказал Сен-Симон, глядя на регента с сочувствием и глубочайшим уважением, – монсеньер, я бы хотел, чтобы весь мир видел эти благородные слезы. Тогда бы мне не пришлось советовать вам отомстить врагам, ибо весь мир убедился бы, что вас не в чем обвинить.

– Да, меня не в чем обвинить, – прошептал регент. – И долгая жизнь Людовика Пятнадцатого будет тому доказательством. Презренные! Они-то лучше, чем кто бы то ни было, знают, кто является истинными виновниками всех бед. Госпожа де Ментенон! Герцогиня дю Мен! Маршал де Вильруа! А подлейший Лагранж-Шансель всего лишь их выкормыш. И подумать только, Сен-Симон, что сейчас все они в моей власти и мне достаточно поднять ногу, чтобы раздавить этих гадин!

– Давите их, сударь, давите! Ибо такой случай представляется не каждый день, а уж когда он представился, его нельзя упускать!

Регент на минуту задумался, и за это мгновение его искаженное гневом лицо вновь приняло присущее ему выражение доброты.

– Но, – сказал Сен-Симон, который сразу же заметил перемену, происшедшую в регенте, – я вижу, что сегодня вы этого не сделаете.

– Да, герцог, вы правы, – сказал Филипп, – ибо сегодня мне надо заняться более важным делом, чем месть за оскорбленного герцога Орлеанского. Я должен спасти Францию.

И, протянув руку Сен-Симону, регент прошел в свою комнату.

В девять часов вечера регент, вопреки всем своим привычкам, покинул Пале-Рояль и поехал ночевать в Версаль.