Текст книги "Железная маска (сборник)"
Автор книги: Александр Дюма
Соавторы: Понсон дю Террайль,Теофиль Готье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
– Это мы исправим! Сейчас вы увидите одного из них в лицо, – объявил Леандр и тут же отвесил Матамору до того увесистую оплеуху, что по всей оранжерее прокатилось эхо.
Бедняга покачнулся и едва не упал, но вторая, не менее оглушительная оплеуха с другой стороны тотчас вернула ему равновесие.
В то же мгновение Изабелла и Зербина появились на балконе. Лукавая Субретка звонко хохотала хватаясь за бока, а ее госпожа любезно кивала Леандру. Тут в глубине сцены показался Пандольф, сопровождаемый нотариусом и, в изумлении растопырив руки и вытаращив глаза, уставился на то, как Леандр колотит Матамора.
– Клянусь чешуей крокодила и рогом носорога, – возопил хвастун, – могила твоя уже вырыта, и мне осталось только столкнуть в нее тебя, прохвост, мошенник, проходимец! Лучше бы ты осмелился дернуть за усы тигра в индийских лесах или ядовитую змею за хвост! Оскорбить действием самого Матамора! На это не отважился бы бог подземного мира Плутон, иначе я сверг бы его с адского престола и завладел Персефоной! Ну же, мой смертоносный клинок, выйди на свет, сверкни на солнце и покарай безрассудного наглеца! Я жажду его крови и, клянусь, своими руками вырву душу из его груди вместе с трепещущим сердцем!
Произнося все это, Матамор отчаянно напрягался, бешено вращал глазами и прищелкивал языком, словно всячески пытаясь извлечь непокорное оружие из ножен. Он весь покрылся потом от бесплодных усилий, но смертоносная сталь, судя по всему, не желала сегодня покидать свое убежище, должно быть, опасаясь сырого воздуха.
Наконец Леандру наскучило смотреть на эти смехотворные попытки, и он дал велеречивому хвастуну такого пинка, что тот отлетел на противоположную сторону сцены, после чего, отвесив изящный поклон Изабелле, удалился.
Матамор остался лежать на спине, болтая в воздухе своими тонкими, как лапки саранчи, ногами. Лишь приняв с помощью Скапена и Пандольфа вертикальное положение и убедившись, что Леандр удалился, он напустил на себя вид человека, буквально захлебывающегося от ярости.
– Ко мне, Скапен! Сделай милость, живо надень на меня парочку железных обручей, иначе я просто лопну от бешенства, взорвусь, как пороховая бомба!.. А ты, коварный клинок, изменивший своему господину в роковую минуту? Вот она, твоя благодарность за то, что я год за годом поил тебя кровью прославленных воинов и бесстрашных дуэлянтов! Мне следовало бы переломить тебя о колено за такую трусость, предательство и вероломство, но я этого не сделаю, ибо ты напомнил мне, что истинный воин должен всегда быть готов к битве. И в самом деле: ведь за эту неделю я не разгромил ни одной армии, не сразил даже самого завалящего дракона или иного чудовища! И вот ржа – эта плесень праздности – покрыла мой меч! На глазах моей избранницы какой-то сопляк осмелился унизить и оскорбить меня! Мудрый урок, поистине нравственное назидание! Отныне я ежедневно перед завтраком буду убивать не менее двух-трех человек, чтобы мое оружие не ржавело в ножнах. А ты, Скапен, не забывай напоминать мне о моем долге!
– Леандр, того гляди, вернется, – отвечал слуга. – А не попробовать ли нам втроем вытащить из ножен эту смертоносную сталь?
Матамор, изогнувшись дугой, уперся в мостовую, Скапен обеими руками схватился за рукоять, Пандольф – за Скапена, а нотариус за Пандольфа. После нескольких отчаянных попыток рапира уступила натиску троих комедиантов, причем двое из них отлетели в одну сторону, а Матамор – в другую. Там он рухнул навзничь, потрясая в воздухе башмаками и не разжимая рук, мертвой хваткой вцепившихся в ножны.
Затем он резво вскочил, завладел рапирой и бешено прошипел:
– Все, теперь Леандру конец. У него остался единственный способ избежать гибели – немедленно перебраться на какую-нибудь далекую планету, ибо я извлеку его даже из земных недр, чтобы пронзить насквозь, если еще прежде того он не обратится в камень от одного моего взгляда!
Несмотря на то что с Матамором приключилась такая смехотворная незадача, упрямец Пандольф продолжал верить в его отвагу и не помышлял отречься от своей нелепой затеи – выдать дочь за этого блистательного воина. Изабелла снова ударилась в слезы, твердя, что предпочтет монастырскую келью такому мужу. Зербина восхваляла Леандра и то и дела клялась своим целомудрием – хороша клятва, нечего сказать! – что сделает все, чтобы эта свадьба не состоялась.
Матамор, по-прежнему ничего не понимавший и не видевший ничего вокруг, кроме собственной блистательной персоны, приписал столь холодный прием избытку девичьей стыдливости у Изабеллы. Но ведь это совершенно естественно – благовоспитанные особы не выставляют свои чувства на всеобщее обозрение. Кроме того, он ведь еще и не начал ухаживать за девушкой по-настоящему, не показал себя во всем блеске!
Однако обе женщины, не желая слушать напыщенного болтуна, скрылись в доме. Матамор, желая казаться галантным кавалером, приказал слуге принести гитару, поставил ногу на тумбу ограды и принялся терзать инструмент, пытаясь извлечь из него хоть какую-нибудь мелодию. Сам же принялся напевать по-испански куплеты какой-то сегидильи[33]33
Сегидилья – испанский народный танец, сопровождаемый хоровым пением. Сегидильи исполняли в Кастилии уже в XV веке.
[Закрыть], но с такими взвизгами и гнусавыми завываниями, что ему мог бы позавидовать даже мартовский кот, обольщающий на крыше свою пушистую пассию. Даже полный кувшин воды, коварно выплеснутый на него Зербиной под предлогом поливки цветов на балконе, не остудил музыкального пыла капитана.
– О, это сама прекрасная Изабелла плачет слезами умиления! – пояснил он публике. – Ведь во мне воин уживается с виртуозом во всех родах искусства, и лирой я владею не хуже, чем мечом!
Но тут на шум явился Леандр, бродивший неподалеку. Чтобы прекратить эту дьявольскую серенаду, он вырвал гитару из рук оцепеневшего от ужаса Матамора и с такой силой хватил его инструментом по черепу, что дека треснула и голова капитана прошла сквозь нее, оказавшись словно в китайской колодке. Не выпуская грифа из рук, Леандр принялся таскать несчастного из стороны в сторону, при этом Матамор ушибался о кулисы и натыкался на лампы и свечи, комически вопя от ожогов. Натешившись, Леандр неожиданно отпустил жертву, и Матамор рухнул плашмя, а гитара при этом выглядела, как сковорода с ручкой, на которой вертелась во все стороны голова злополучного фанфарона.
Но на этом его беды не закончились. Слуга Леандра, известный неистощимой изобретательностью, придумал каверзную уловку, способную расстроить брак Изабеллы и Матамора. С этой целью он удалился, чтобы побеседовать с глазу на глаз с некоей Доралисой. И вот эта кокетливая и легкомысленная особа появилась на сцене в сопровождении братца-бретера, которого изображал Тиран. Бородач принял свое самое свирепое обличье, под мышкой у него торчала пара рапир, сложенных крест-накрест, что придавало им особенно угрожающий вид. Доралиса явилась с жалобой на Матамора, который якобы соблазнил ее и оставил ради Изабеллы, дочери Пандольфа, а такое оскорбление, как известно, можно смыть только кровью негодяя.
– Вам ничего не стоит в два счета справиться с этим головорезом, – стал торопить Пандольф своего будущего зятя. – Для доблестного воина, которого не смутили даже орды сарацинов, это сущая безделица!
После целого ряда забавных отговорок Матамору, скрепя сердце, все-таки пришлось стать в позицию, но при этом он дрожал, как осиновый лист. «Брат Доралисы» первым же ударом вышиб у него из рук рапиру и принялся колотить ею хвастливого болтуна, пока тот не запросил пощады.
И в довершение ко всему на сцене появилась старуха, одетая испанской дуэньей, и, утирая притворные слезы огромным платком, с душераздирающими стонами сунула под нос Пандольфу обязательство жениться на ней, скрепленное поддельной подписью капитана Матамора. Град ударов снова посыпался на несчастного, изобличенного в ряде клятвопреступлений, и все собравшиеся на сцене единогласно приговорили его в наказание за вранье, хвастовство и трусость жениться на Дуэнье. И наконец Пандольф, совсем разочарованный в Матаморе, охотно отдал руку дочери образцовому кавалеру – Леандру.
Яркая буффонада, живо и мастерски разыгранная актерами, сорвала восторженные рукоплескания публики. Мужчины признали Субретку неотразимой, женщины отдали должное сдержанности и грации Изабеллы, а капитану Матамору достались всеобщие похвалы – и внешностью, и смехотворным пафосом, и общей карикатурностью жестов он превосходно подходил к своей роли. Благородные дамы восхищались Леандром, а мужчины сочли его излишне фатоватым. Такое впечатление он обычно и производил на зрителей и, честно признаться, не стремился к иному, ибо наружность свою ценил высоко, а таланту не особенно доверял. Серафина, как всегда, завоевала сердца многих почитателей, и не один из гостей маркиза готов был биться об заклад на собственные усы, что еще не встречал столь красивой девицы.
Стоя за кулисами, Сигоньяк от всей души наслаждался игрой Изабеллы. Вместе с тем временами, уловив нежные нотки в ее голосе, когда она обращалась к Леандру, он испытывал уколы тайной ревности. Барон еще не привык к поддельной театральной любви, под видом которой порой прячутся глубокое отвращение и закоренелая вражда. Поэтому его похвалы по окончании спектакля звучали несколько натянуто, и молодая актриса без труда догадалась о причине.
– Вы так замечательно играете влюбленность Изабелла, что вашу игру можно принять за чистую монету! – заметил Сигоньяк.
– Разве не в этом мое ремесло? – с улыбкой возразила Изабелла. – И разве не поэтому директор труппы подписал со мной контракт?
– Разумеется, – согласился барон, – но мне все время казалось, что вы действительно влюблены в этого фата, который только и умеет, что скалить зубы, как пес, которого дразнят палкой, да щеголять своими икрами.
– Этого требует моя роль. Не могла же я стоять, как изваяние, с кислой и суровой миной! Но если я в чем-то и погрешила против скромности, предписанной благонравной особе, – скажите мне, месье, и я постараюсь исправиться.
– Нет-нет! Вы вели себя в точности как девица безукоризненной нравственности, воспитанная в самых строгих правилах. Поэтому в вашей игре трудно найти хотя бы малейший недостаток – так верно, искренне и правдиво она передает истинные чувства.
– Слуги уже гасят свечи, милый барон! Все разошлись, и скоро мы окажемся в полной темноте. Помогите мне набросить на плечи накидку и не откажите в любезности проводить меня в замок…
Сигоньяк вполне ловко, хоть руки у него и подрагивали, справился с новой для себя ролью поклонника, и оба они покинули зал, где уже не было ни души.
Оранжерея располагалась на некотором расстоянии от замка – рядом с большой группой старых деревьев. Фасад замка с этой стороны выглядел не менее величественно, чем со стороны парадного входа. Поскольку парк располагался ниже регулярного сада с цветниками, к замковому фасаду примыкала терраса, обнесенная балюстрадой с фаянсовыми бело-голубыми вазами, установленными на цоколях. В вазах увядали последние осенние цветы.
В парк с террасы вела лестница с перилами по обе стороны. Расположенная рядом с ней подпорная стена была облицована кирпичом и гранитом, и вся эта архитектурная композиция в целом была весьма живописной, хоть и несколько тяжеловесной.
Было около девяти вечера. Взошла луна, и легкий туман, как серебряная кисея, смягчал и размывал очертания всех предметов, не скрывая их полностью. Некоторые окна в замке светились красноватыми огнями, а те, что оставались темными, переливались в лучах луны, словно рыбья чешуя. Голубоватый блеск ночного светила придавал кирпичным стенам нежно-лиловый оттенок, а камни фундамента окрашивал в жемчужно-серые тона. На шиферных плитках кровли, как на пластинах полированной стали, вспыхивали блики, а черные кружева конька и флюгеров отчетливо вырисовывались на фоне синего бархата неба. Пятна света выхватывали из сумрака листву кустарников, отражались от гладкой поверхности ваз и заставляли вспыхивать алмазами капли росы на газоне, раскинувшемся перед террасой. А дальше взгляду открывалась не менее пленительная картина – аллеи, как на полотнах Брейгеля Бархатного[34]34
Ян Брейгель Бархатный (1568–1625) – выдающийся фламандский художник, мастер пейзажей и натюрмортов.
[Закрыть], убегали вдаль, теряясь в тумане, и лишь кое-где сквозь легкую мглу мерцали серебристые отсветы то ли от беломраморных статуй, то ли от струй неугомонных фонтанов.
Изабелла и Сигоньяк молча поднялись наверх по лестнице и, завороженные красотой ночи, несколько раз медленно обошли террасу, прежде чем отправиться в отведенные им покои. Место было открытое, терраса располагалась на виду у всего замка, так что добродетели молодой актрисы ничто не угрожало. Да и робость барона служила дополнительным аргументом – Изабелла, несмотря на свое амплуа простушки, была достаточно сведуща в делах любви и знала, что уважение к возлюбленной – главная черта подлинной страсти. Хотя Сигоньяк прямо и не признался в любви к ней, она угадывала его чувства безошибочным женским чутьем.
Эта молодая пара испытывала ту милую неловкость, которая всегда сопровождает зарождающуюся любовь. Прогуливаясь при свете луны в пустынном парке, они вели самый, на первый взгляд, малосодержательный разговор. Если бы кто-нибудь его подслушал, то удивился бы, что молодые люди беседуют о совершенных пустяках и обмениваются самыми заурядными вопросами и неопределенными ответами. Но если слова не выдавали их тайны, то невольная дрожь голосов, длительные паузы, вздохи, доверительный полушепот говорили сами за себя…
Иоланте де Фуа отвели на эту ночь покои рядом с апартаментами маркизы, их окна тоже выходили в парк. Когда юная красавица, отпустив горничных, подошла к окну, чтобы рассеянно взглянуть на луну, сиявшую над верхушками деревьев, она заметила внизу Изабеллу и Сигоньяка, которые прогуливались по террасе, сопровождаемые только собственными тенями.
Высокомерная аристократка, гордая, как и подобает богине, испытывала только презрение к нищему барону де Сигоньяку. Еще совсем недавно она обошлась с ним крайне оскорбительно, и тем не менее Иоланта испытала досаду, обнаружив его под своими окнами с другой женщиной, которой он, без сомнения, нашептывал слова любви. Никто не имел права пренебречь ее несравненной красотой и обратить взор на другую даму, вместо того чтобы молча страдать и тосковать по ней.
В постель она улеглась в отвратительном расположении духа и долго не могла уснуть: влюбленная пара не выходила у нее из головы…
Когда Сигоньяк проводил Изабеллу и уже направлялся к себе, в дальнем конце коридора мелькнула таинственная фигура, закутанная в серый плащ. Край плаща, переброшенный через плечо, закрывал нижнюю часть лица незнакомца, а тень от надвинутой на лоб шляпы не позволяла разглядеть его черты. При виде Изабеллы и барона незнакомец прижался к стене и отвернулся. Актеры к этому времени уже разошлись по своим комнатам, да это и не мог быть ни один из них. Тиран был выше и кряжистее, Педант – толще, Леандр – стройнее, не походил замаскированный незнакомец ни на Скапена, ни на Матамора, чью фантастическую худобу не мог скрыть никакой плащ.
Не желая выглядеть чрезмерно любопытным и смущать кого бы то ни было, Сигоньяк поспешил свернуть в свою комнату, но при этом успел заметить, что дверь комнаты с гобеленами, предоставленной Зербине, слегка приотворена, как если бы ее хозяйка ожидала гостя.
Когда барон заперся у себя, он услышал едва различимый стук башмаков, затем лязг задвижки и понял, что тот, кто таился в коридоре, кутаясь в плащ, достиг цели.
Еще часом позже беззвучно отворилась дверь комнаты Леандра. Актер, убедившись, что коридор пуст, двигаясь на носках, как цыганка, танцующая между разбросанными по полу яйцами, прокрался к лестнице, словно один из тех призраков, что блуждают в старинных замках, спустился и двинулся вдоль стены, прячась в тени. Так он достиг одной из боковых дверей, вышел из замка и направился прямо в парк к одной из лужаек, обнесенных самшитовой оградой, в центре которой высилось изваяние Скромного Амура с пальчиком, прижатым к губам. В этом месте, явно указанном ему заранее, Леандр остановился и застыл в ожидании.
Мы уже говорили о том, что актер, истолковав в свою пользу улыбку, которой маркиза ответила на его великолепный поклон, решился написать послание супруге владельца замка Брюйер, а подкупленная несколькими пистолями Жанна поклялась ему тайно положить это письмо на туалетный столик госпожи.
Мы дословно воспроизводим его, чтобы вы могли составить представление о стиле и манере, которыми Леандр пользовался для обольщения знатных дам. По его собственным словам, в этом искусстве у него не было равных.
«Мадам, или, вернее, светоч красоты, равный богиням! Лишь безнадежно ослепленный Вашими прелестями, я осмелился выйти из тени, в которой мне надлежало бы прозябать, и приблизиться к их сиянию – подобно тому как дельфины всплывают из глубин моря на свет рыбацких факелов и находят погибель, без пощады пронзенные гарпунами. Я знаю, что мне предстоит обагрить волны своей кровью, но с той минуты, как я увидел Вас, жизнь мне не в жизнь и я не страшусь смерти. Неслыханная дерзость – домогаться того, что доступно лишь полубогам, хотя бы это был роковой удар Вашей руки. И я отваживаюсь на это, заранее отчаиваясь, но предпочитаю гнев Ваш высокомерному презрению. Чтобы метко нанести смертельный удар, надо хотя бы взглянуть на свою жертву!
Да, я люблю Вас, мадам, и если это святотатство, я в нем не раскаиваюсь. Господь позволяет боготворить его; звезды благосклонны к восхищению жалкого пастуха; удел высшего совершенства, подобного Вам, – быть любимой теми, кто стоит ниже, ибо равных Вам нет ни на земле, ни на небесах. Я, увы, всего лишь жалкий провинциальный актер, но будь я даже герцогом или принцем, осыпанным всеми дарами Фортуны, я не поднялся бы выше Ваших колен, и между Вашим величием и моим ничтожеством расстояние осталось бы таким же, как от вершины до дна бездны. Вам все равно пришлось бы наклониться, чтобы поднять еще одно любящее сердце!
Смею утверждать, сударыня, что в моем сердце не меньше благородства, чем нежности, и та, что не отвергнет его, обретет в нем пылкую страсть, изысканную тонкость чувств, безусловное почтение и безграничную преданность. И, если бы такое счастье было даровано мне, Вашей снисходительности не пришлось бы опускаться столь низко, как Вам представляется. Волею жестокого рока и ревнивого злопамятства я доведен до того, что вынужден скрываться под актерской личиной, но своего происхождения стыдиться мне не приходится. Не будь на то причин государственной важности, запрещающих мне нарушить тайну моего рождения, все узнали бы, какая славная кровь течет в моих жилах! Любовь ко мне никого не может унизить.
Но довольно об этом, и без того сказано слишком много. Для Вас я навсегда останусь смиреннейшим и почтительнейшим из Ваших слуг, даже если бы меня, как случается в финалах трагедий, признали и возвеличили как члена королевского дома. Пусть едва заметный знак даст мне понять, что моя дерзость не возбудила в Вас презрительного гнева, и я буду готов без колебаний обратиться в пепел на костре моей страсти, разожженном пламенем Ваших очей».
Как знать, что могла бы ответить маркиза на это пламенное послание, которое, скорее всего, было всего лишь подобием многих предыдущих? Для этого надо слишком глубоко знать женское сердце. Но, к несчастью, письмо не дошло до адресата. Увлекаясь знатными дамами, Леандр упускал из виду субреток и забывал о том, что любезность к ним отнюдь бы ему не повредила. Это была серьезная ошибка, потому что горничные, камеристки и служанки имеют большое влияние на своих хозяек, и, если бы пистоли актера сопровождались несколькими поцелуями и комплиментами, та же Жанна, чье самолюбие ни в чем не уступало самолюбию королевы, аккуратнее исполнила бы его поручение.
Камеристка небрежно сжимала письмо в руке, когда на полпути к покоям своей госпожи навстречу ей попался сам маркиз. Он не был чересчур любопытным мужем, и поэтому только из приличия поинтересовался, что это у нее за конверт.
– О, это какие-то пустяки, – отвечала Жанна. – Месье Леандр просил передать его маркизе.
– Леандр, первый любовник труппы? Тот самый, что играет поклонника Изабеллы в «Родомонтаде капитана Матамора»? С какой стати он пишет моей жене? Должно быть, просьба о какой-то милости?
– Не думаю, – сердито проворчала камеристка. – Вручая мне этот конверт, он так вздыхал и закатывал глаза, будто умирает от любви.
– Дай-ка сюда эту цедулку, – велел маркиз, – я сам отвечу ему! А маркизе – ни слова. Эти шуты порой чересчур дерзки, мы слишком балуем их снисходительным обращением, и они начинают забывать свое место.
Вернувшись к себе, маркиз, любивший позабавиться, размашистым аристократическим почерком написал ответ в том же духе, воспользовавшись бумагой, надушенной мускусом, и скрепив его ароматическим испанским воском и печатью с вымышленным гербом. Вернувшись к себе после спектакля, Леандр обнаружил на столе лежащий на самом виду конверт, который доставила сюда неведомая рука. На конверте было начертано: «Господину Леандру». Холодея от восторга, он вскрыл его и прочитал следующие строки:
«Из Вашего красноречивого письма, столь губительного для моего покоя, следует, что богиням суждено любить лишь простых смертных. За час до полуночи, когда все на земле уснет, сама Диана, не страшась нескромных людских взглядов, покинет небеса и спустится к пастуху Эндимиону, но вовсе не на вершину горы Латмос, а в здешний парк, к подножию статуи Скромного Амура. Надеюсь, прекрасный пастух постарается задремать, чтобы пощадить стыдливость бессмертной богини, которая явится окутанная облаком и без сопровождения своих нимф».
Можете представить, какая безумная радость охватила сердце Леандра при чтении этой записки, содержание которой далеко превосходило его самые тщеславные надежды. Он вылил на голову и на руки целый флакон пахучей эссенции, изгрыз половину мускатного ореха, придающего свежесть дыханию, заново вычистил зубы, подвил локоны и отправился в указанное место, где и принялся ждать, переминаясь от нетерпения с ноги на ногу, пока мы поясняли вам все эти обстоятельства.
Лихорадочное ожидание и ночная прохлада вызвали у актера нервную дрожь. Все его чувства были предельно обострены. Он вздрагивал от тени упавшего с дерева листа и при малейшем шорохе напрягал слух, привыкший ловить на лету шепот суфлера. Хруст песка под ногой казался ему оглушительным громовым раскатом, который непременно услышат в замке. Постепенно его охватил самый настоящий мистический ужас; высокие черные деревья растревожили его воображение. Ничего определенного Леандр не боялся, но мысли его принимали все более мрачную окраску. Маркиза все медлила, и у пастуха Эндимиона, по ее милости Дианы, башмаки совсем промокли от ночной росы.
Вдруг ему почудилось, что под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка. То явно была не поступь богини – богиням положено скользить на лунном луче и, коснувшись земли, даже не примять былинки.
«Если маркиза не поспешит явиться, то вместо пламенного любовника она рискует найти совершенно остывшего воздыхателя – размышлял Леандр. – Такое томительное ожидание вовсе не способствует подвигам, которых требует Венера!..»
Однако не успел он додумать эту мысль, как из тьмы под деревьями выдвинулись четыре внушительных размеров тени и стали его окружать. Затем, словно по команде, они надвинуись на него и превратились в четверку дюжих каналий – лакеев маркиза де Брюйера. Схватив актера за руки, двое лишили его возможности двигаться, а двое других принялись мерно охаживать его палками, словно выбивая пыльный ковер. Не желая криками привлечь ненужных свидетелей своего поражения, Леандр молчал и стоически терпел боль.
Отколотив как следует злополучного любовника, палачи отпустили его, отвесили глубокий поклон и, не проронив ни слова, удалились.
Какое позорное поражение! Избитый, измочаленный, совершенно растерзанный, Леандр, тихонько охая, прихрамывая, пригибаясь и потирая бока, едва доплелся до замка. И все же в своем несокрушимом тщеславии он ни на миг не заподозрил, что его просто одурачили. Его самолюбие настойчиво требовало, чтобы вся эта история приобрела не комическую, а трагическую окраску. Еще не добравшись до своей спальни, он сумел убедить себя, что ревнивый муж, скорее всего, выследил и перехватил маркизу на пути к месту свидания, а затем, приставив к ее горлу кинжал, вырвал у нее признание. Он живо вообразил, как она, вся в слезах, со спутанными волосами, молит на коленях разъяренного супруга о пощаде и клянется в будущем держать в узде свое пылкое сердце. Покрытый с ног до головы синяками, он тем не менее жалел маркизу, подвергшую себя из-за него такой страшной опасности. А в это время предмет его страсти, ни о чем не ведая, мирно почивал на простынях голландского полотна, сбрызнутых благоуханным сандаловым маслом.
Пробираясь по коридору, Леандр, к величайшей своей досаде, заметил, что дверь комнаты Скапена приотворилась и в щель высунулся любопытный нос проныры. Послышался ехидный смешок, в ответ на который Леандр выпрямился, приосанился и зашагал как можно бодрее. Однако провести эту бестию было не так-то просто…
На другой день труппа начала готовиться к отъезду. Тиран, получивший от маркиза щедрое вознаграждение, успел сменить неуклюжую повозку и волов на фургон, запряженный четверкой лошадей, в котором с удобствами могла разместиться вся труппа вместе с театральным имуществом. Леандр и Зербина проснулись поздно по причинам, которые читателю не надо объяснять, с той разницей, что вид у одного был жалкий и пришибленный, как бы он ни старался бодриться, а вторая тщеславно сияла. Она снизошла даже до того, чтобы оказать некоторые знаки внимания своим подругам, причем Дуэнья то и дело льстиво поддакивала ей, чего никогда не случалось прежде. Скапен, от взора которого ничего не могло укрыться, приметил, что сундук Зербины, будто по волшебству, стал тяжелее чуть ли не вдвое. Серафина же только кусала губы, бормоча под нос: «Жалкая тварь!» – но Субретка пропускала это шипение мимо ушей. Ей было вполне достаточно того, что первая любовница чувствует себя униженной.
И вот фургон наконец тронулся, увозя труппу из гостеприимного замка Брюйер, который все актеры, за исключением Леандра, покидали с сожалением. Тиран подсчитывал в уме полученные пистоли, Педант вспоминал о превосходных винах, которыми утолил-таки свою жажду, Матамор – об аплодисментах, которыми щедро наградила его благородная публика, Зербина тешилась мыслями о шелковых тканях, золотых браслетах и прочих дарах маркиза.
Лишь Изабелла и Сигоньяк думали только о любви и, радуясь тому, что они вместе, даже не удостоили прощальным взглядом шиферные кровли и терракотовые стены замка, мало-помалу уходившие за горизонт.
6
Снежная буря
Что и говорить, комедианты были довольны пребыванием в замке Брюйер. Такие удачи не часто выпадали на их долю. Тиран распределил полученные от маркиза деньги, и теперь каждый не без удовольствия позвякивал пистолями на дне карманов, в которых обычно свистел только ветер. Зербина, продолжая сиять, добродушно отшучивалась от язвительных намеков на могущество ее чар, сыпавшихся со всех сторон. В душе она ликовала, чем приводила в бешенство Серафину. И только Леандр не разделял общего веселья, хоть и силился улыбаться. Впрочем, улыбка эта скорее напоминала оскал побитого хозяином дворового пса. Движения его были скованны, и тряска экипажа вызывала на его лице болезненные гримасы. Он украдкой потирал спину и плечи; эти жесты могли укрыться от кого угодно, но только не от Скапена с его насмешливой проницательностью, который не упускал случая уколоть Леандра за его несносное фатовство.
Возница зазевался, колесо фургона наскочило на большой камень, и это сотрясение заставило злосчастного любовника мучительно застонать. Скапен тут же с притворным сочувствием поинтересовался:
– Мой бедный Леандр, что с тобой? Ты весь помят, а выглядишь точно рыцарь печального образа, уединившийся на голой скале! Можно подумать, что эту ночь ты провел не на мягких перинах и пуховых подушках, а на ложе из корявых сучьев и палок, которые не столько покоят, сколько терзают тело. Ты бледен, подавлен, под глазами у тебя мешки. Похоже, что Морфей и вовсе не посещал тебя минувшей ночью!
– Может, Морфей и отсиживался в своей темной норе, зато малютка Амур любит побродить ночами и без всякого фонаря отыщет нужную дверь, – огрызнулся Леандр, надеясь рассеять подозрения своего недруга.
– Положим, в комедиях я играю исключительно слуг и поэтому не так уж опытен в делах любовных. Мне не случалось волочиться за знатными красавицами, однако поэты и романисты утверждают, что Амур, бог любви, поражает свои жертвы стрелами, а не древком своего лука…
– Что ты хочешь этим сказать? – поспешно прервал его Леандр, встревоженный намеком, который скрывался среди всех этих мифологических тонкостей.
– Ровным счетом ничего. Я просто обратил внимание на твою шею. Хоть ты и стараешься повязывать шейный платок как можно туже, повыше ключицы у тебя имеется характерная черная полоса, которая завтра станет фиолетовой, послезавтра – зеленой и наконец – желтой. Полоса эта чертовски похожа на синяк, оставшийся от удара палкой!
– Палка тут ни при чем, – отвечал Леандр, покраснев до корней волос. – Скорее всего, это какая-нибудь умершая красавица, влюбленная в меня при жизни, наградила меня поцелуем, когда я спал. Известно ли тебе, что поцелуи призраков оставляют на теле ужасающие кровоподтеки?
– Эта таинственная мертвая красавица явилась весьма кстати, – ухмыльнулся Скапен, – но готов поклясться, что такой странный след может образоваться исключительно от палочного удара!
– Жалкий шут! – вскричал Леандр. – Ты просто выводишь меня из терпения! Только из скромности я приписал мертвой то, чему в действительности обязан живой. Хоть ты и притворяешься неучем и невеждой, но тебе наверняка приходилось слышать о всевозможных отметинах страсти – синяках, царапинах, укусах, этих памятках забав, которым предаются пылкие любовники!
– «Memorem dente notam»[35]35
«Памятный след зубов» (лат.).
[Закрыть], – вставил Педант, процитировав слова Горация.
– Объяснение, на мой взгляд, убедительное и к тому же подкрепленное ссылкой на классика, – признал Скапен. – Однако полоса эта несколько длинновата – должно быть пасть у этой красотки была преизрядной!
Леандр в раздражении хотел было броситься на Скапена с кулаками, но его спина так болела и все мышцы так ныли, что он решил отложить расправу до более благоприятного времени. Тиран и Педант, привыкшие к этим забавным перепалкам, заставили обоих помириться, и Скапен поклялся никогда больше не касаться этой темы.
