Текст книги "Людовик XV и его эпоха"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Министр тотчас понял, с кем имеет дело.

– Да, милостивый государь, их исключают, когда они бывают простыми гардемаринами, – отвечал он, – но только для того, чтобы произвести их в мичманы.

Сражения Дьепское, Ла-Гогское и Кадисское доказали, что ни граф де Бонневаль, ни министр де Сеньеле не ошиблись.

Одна дуэль заставила графа Бонневаля выйти из морской службы. В 1698 году он купил должность в полку телохранителей. В 1701 году он получил Ла-Тур-инфантерийский полк, но в 1704 году поссорился с господином де Шамильяром, выпросил отставку у герцога Вандомского, употребил зиму 1705 – 1706 года на путешествие по Италии и подружился с маркизом де Лангаллери, который из французской службы перешел на службу в империю. Долго он колебался последовать его примеру. Наконец, когда принц Евгений, заметивший его во французских рядах во время сражения при Люццаре, сделал ему предложение, он согласился и в чине генерал-майора поступил в австрийские войска. С этого времени этот человек, отличавшийся удивительной храбростью, находился на иностранной службе. При Турине он отличился в атаке французских линий, причем имел особенное счастье спасти жизнь своему брату, маркизу Бонневалю, которого вдруг узнал среди венгерцев, совсем даже не зная, что сражался против него. С этого времени Бонневаля находили повсюду: первым при взятии города Александрии; одним из первых на приступе к Тортонскому замку; в папских владениях, где он потерял руку; в Савойе, в Дофинэ. Во Фландрии в 1714 году он присутствовал при свидании принца Евгения с маршалом Вильяром. В Раштадте в 1715 году он шел против турок, способствовал одержанию победы при Петервардейне, причем получил в нижнюю часть живота удар копьем, который заставил его всю жизнь носить повязку. В 1720 году он поссорился с принцем Евгением, как прежде поссорился с Шамильяром, перешел в Турцию, где принял магометанскую веру, устроил турецкую артиллерию, сделался пашою и отличился в 1739 году в войне против имперцев. Умер он в Константинополе 22 марта 1747 года семидесяти двух лет от роду и погребен на кладбище в Пере, где и ныне еще можно найти его могилу по следующей турецкой надписи:

«Бог вечен: преславный и великий Бог да упокоит вместе с истинно правоверными усопшего Ахмета-пашу, начальника бомбардиров. 1160 года эгиры».

1160 год эгиры соответствует 1747 году христианской веры.

Остается сказать два слова о смерти рыцаря де Бель-Иля и о смерти парижского архиепископа Вентимиля.

Рыцарь де Бель-Иль родился в 1739 году и постоянно жертвовал для своего брата, маршала де Бель-Иля всеми своими способностями и познаниями, превосходил его, по словам многих, обширностью взглядов и основательностью планов; он трудился над историческими записками графа, сочинял планы и наблюдал за домашним хозяйством.

Он умер со славой при нападении на ретраншементы Екзиля, и умер в хорошей компании: господа Дарнан, де Гоа, де Грилль, де Бриенн и де Донж пали вокруг него.

Что касается Вентимиля, игравшего, как мы видели, политико-религиозную роль в деле янсенистов и молинистов и частную роль в любовных делах своей племянницы с Людовиком XV, то он умирал не без религии, но в сомнении, что служило довольно дурным примером для его паствы. Поэтому аббат д'Аркур, увещевавший его перед смертью, хотел доказать ему истины религии. Вентимиль слушал его сначала с большим терпением, но, видя, что речь его тянется слишком долго, прервал его:

– Господин аббат, я думаю, уже довольно. Во всем этом всего вернее, видите ли, то, что я умираю вашим покорным слугою и вашим другом…

Глава 14. 1747 – 1748

Королевская фамилия. – Шуази и Трианон. – Этикет двора. – Проба кушанья. – Право входа. – Поставщица фруктов и управляющий замком. – Общество королевы. – Королевская игра. – Ужин. – Повар его величества. – Дофин. – Его детство. – Его надменность. – Слова дофина королеве. – Перемена в его характере. – Флери. – Бракосочетание дофина. – Маркиза Помпадур. – Господин Пуассон. – Изгнание Орри. – Богатство маркизы. – Парижане. – Праздники, даваемые маркизой Помпадур.

В эпоху, до которой мы дошли, то есть почти около половины царствования Людовика XV, у него было восемь детей от королевы; от своих любовниц, исключая полу-Людовика, он не имел их, да и никогда не желал их иметь; незаконнорожденные дети Людовика XIV были важным уроком для его юности.

Перечислим детей Людовика XV: дофин, родившийся 4 сентября 1729 года; герцог Анжуйский, родившийся в Версале 30 августа 1730 года и умерший в 1733 году; Луиза-Елисавета Французская, родившаяся 14 августа 1727 года, вышедшая замуж за дона Филиппа; Анна-Генриетта, родившаяся вместе с Луизой-Елисаветой; Мария-Аделаида, известная под именем мадам Аделаиды, родившаяся 23 марта 1732 года; Виктория-Луиза-Мария-Терезия, родившаяся 11 мая 1733 года; София-Филиппина-Елисавета, родившаяся 27 июля 1734 года; Луиза-Мария, родившаяся 15 июля 1737 года.

Итак, предполагая, что мы дошли до начала 1750 года, королю было сорок лет, королеве – сорок семь, дофину – двадцать один год, принцессам-близнецам – по двадцать три года, принцессе Аделаиде – восемнадцать лет, принцессе Виктории – семнадцать, принцессе Софии – шестнадцать, наконец, принцессе Луизе – тринадцать лет.

Принцессы, за исключением Луизы-Елисаветы, вышедшей замуж за дона Филиппа, жили под опекой своей матери.

Характеры этих принцесс были весьма различны, некоторые были даже довольно странны.

Старшая из них, Анна-Генриетта, была добра, бесстрастна, рассудительна, робка и умна. Она очень любила беседовать со столетней почти госпожой де Вантадур, которую заставляла рассказывать все анекдоты двора Людовика XIV.

Принцесса Аделаида была, напротив, весьма решительна. Она имела все наклонности молодого мужчины: играла на скрипке, ездила верхом, любила охоту. Всегдашним ее желанием было сделаться мужчиной и отправиться на войну. Будучи еще ребенком, она говорила:

– Я не знаю, почему все так желают, чтобы во Франции был герцог Анжуйский? Стоит только меня сделать герцогом Анжуйским, тогда все увидят, к чему я способна!

В тринадцать лет она, играя однажды с королевой в каваньоль, успела украсть у нее четырнадцать луидоров. На другой день ее встретили, когда она отворяла дверь и хотела украдкой уйти из Версальского дворца, чтобы купить себе военные снаряды.

– Куда вы идете, принцесса? – спросила одна женщина, останавливая ее.

– Куда я иду? – переспросила Аделаида. – Я иду предводительствовать армией папы-короля; я разобью неприятеля и приведу английского короля пленником в Версаль.

– Как же вы одна можете исполнить это, ваше высочество?

– Я не одна. У меня есть союзник – один человек, которому я доставила место при дворе и который обещал отправиться вместе со мной.

Этим человеком, бывшим союзником принцессы Аделаиды, был пятнадцатилетний мальчик, которого она часто видела в Ланьиском лесу.

Место, которое она доставила ему при дворе, было место смотрителя за ослами принцесс.

Будучи силой удержанной в своей комнате, принцесса Аделаида изобрела другое средство истребить англичан. В тот же вечер она предложила это средство в кругу придворных.

– Я приглашу, – сказала она, – одного за другим всех знатных англичан спать с собой. Они почтут это для себя большой честью. А когда они уснут, я убью всех их, одного за другим!

Средство, предложенное юной принцессой, как легко можно себе представить, было одобрено с большим смехом, только госпожа де Талльяр заметила принцессе Аделаиде, что умертвить таким образом всех этих господ было бы слишком бесчестно.

– Ну, так что же мне прикажете делать? – отвечала Аделаида. – Ведь папа запрещает дуэли.

Что касается принцессы Виктории, которая имела наклонности если не менее страстные, то по крайней мере более миролюбивые, то это была прекрасная особа с прелестной наружностью, смуглым цветом лица, с большими, выразительными глазами, похожая на короля, на дофина и на инфанту вместе. Король любил ее более, нежели других ее сестер.

Принцесса София, следовавшая за Викторией, была весьма бела лицом и в верхней части его совершенно похожа на короля.

Принцесса Луиза, последняя, была очень маленького роста, но она имела много приятного в своей наружности. Она была чрезвычайно живого, веселого характера, и никак нельзя было предполагать, чтобы она сделалась когда-нибудь монахиней.

Инфанта умерла в 1759 году, принцесса Анна – в 1752-м.

Принцессы Аделаида, Виктория и София остались в девицах. Этих трех принцесс король, отец их, в дружеских разговорах называл одну Локкол, другую

– Шиффом, а третью – Грайлем, именами далеко не поэтическими.

Весь двор короля, дофина и королевы был подчинен самому убийственному этикету. Вот почему король так любил Шуази, а королева – Трианон.

Одним из самых важных правил этого этикета было – проба кушанья. В 1750 году было пять камергеров, служивших при каждом парадном обеде. Один из них стоял близ стола и приказывал в своем присутствии кухонному чиновнику пробовать кушанья. Эта проба простиралась на все: на воду, на вина, на жаркое, на соусы, хлеб и плоды.

Эти парадные обеды, как мы видим, совсем не были похожи на те нецеремонные обеды в Шуази, где готовые столы являлись из-под паркета и где прислуживали пажи малого конюшенного двора.

Другим правилом этикета, соблюдаемым так же строго, как и проба кушанья, было право входов. Вход через большую дверь предоставлялся одним дворянам. Те, которых называли простыми людьми, хотя бы то были Шевер или Вольтер, должны были входить через малую дверь.

Распределение должностей, бывшее причиной того, что всякий хотел делать только то, что строго предписывалось правилами его должности, бывало иногда поводом к большим беспорядкам.

Таким образом, однажды королева, прохаживаясь по своей парадной спальне, заметила пыль на постели и показала ее герцогине Люинь.

Герцогиня Люинь послала за камердинером-обойщиком королевы и приказала показать ему эту пыль камердинеру-обойщику короля.

Камердинер-обойщик короля сказал, что ему нет дела до этой пыли, потому что хотя камердинеры-обойщики короля действительно делают обыкновенную постель королевы, они не могут прикасаться к постели парадной, которая считается мебелью, когда королева на ней не почивает, а так как королева не ложилась спать на своей парадной постели, то эта пыль на совести чиновников мебельной кладовой.

В продолжение двух месяцев не могли найти, чьей обязанностью было смести эту пыль. Наконец, через два месяца, королева сама смела ее своим перьевым веером.

Скука преследовала бедную королеву даже в Трианоне, где она довольно часто обедала со своими статс-дамами и проводила вечера в дружеском кругу.

Однажды произошла крупная ссора между поставщицей фруктов и управляющим замком. Эта ссора прервала обеды королевы в замке и в течение двух лет препятствовала ей в нем ужинать. Поставщица фруктов заспорила с управляющим о том, что на ней лежала обязанность снабжать замок восковыми свечами; управляющий, со своей стороны, хотел сам иметь это право. А между тем королева, дабы не обидеть ни того ни другого, перестала ездить в Трианон или приезжала только днем, никогда не оставаясь в нем обедать или ужинать.

И можно ли было в то время представить себе что-либо скучнее жизни бедной королевы?! Обыкновенное ее общество составляли кардинал и герцогиня Люинь, президент Гено и отец Грифе. Тут не было этикета: все садились без позволения, и часто, так как разговор вообще бывал довольно скучен, половина общества спала, а другая глядела, как она спала.

Герцог Люинь был величайший соня и самый неразговорчивый из всего ее общества, поэтому в насмешку королева называла его Тентамором, то есть крикуном.

Король вел совсем другую жизнь. По мере того как он вступал в жизнь, развивались его чувственные склонности. Сперва мало проходило дней, в которые бы не играли в большую игру, так что либо король, либо противники проигрывали обыкновенно три-четыре тысячи луидоров за один вечер.

Когда король выигрывал, то он клал выигрыш в свою особую кассу, если же проигрывал, то проигрыш выдавался из государственной казны. Эта страсть к игре перешла впоследствии с зеленого стола на коммерческие спекуляции.

По окончании игры подавался ужин. Король пил много, в особенности шампанского вина. Опьянев, он оставался в руках маркизы Помпадур, которая делала из него до следующего утра все что хотела.

У короля был превосходный повар, который изучил все правила своего искусства не только в лучших гастрономических сочинениях и у самых лучших профессоров гастрономии, но еще у самых опытнейших врачей заимствовал не менее важное искусство приготовлять кушанья, восстанавливающие здоровье, с помощью которых король мог беспрестанно проводить те ночи, образцом коих служили ночи герцога Орлеанского.

Сверх того, часто во время масленицы король, принцы и их любимцы ходили не только по маскарадам, но и по улицам парижским и версальским.

Что касается дофина, которому, как мы сказали, было уже двадцать с лишком лет, то его воспитывали среди самой странной, а иногда и самой смешной лести. Как святая Мария Алакок, имея от роду только четырнадцать месяцев, по словам историка, обнаруживала уже величайшее отвращение к греху, так и дофин, имея от роду шесть только лет, подавал уже величайшие надежды.

– Ваше высочество, – сказал ему в 1735 году архиепископ Крийьонский, – духовенство уважает в вас благороднейшую кровь, какая когда-либо существовала, и от этой крови вы заимствовали те высокие добродетели, которые вы некогда явите свету.

Поэтому когда юному принцу говорили, что герцог Шатильонский, гувернер его, обязан при бальных церемониях служить ему на коленях, принц спрашивал:

– А почему же не всегда?

Самые наказания ему назначались с той целью, чтобы усилить его гордый характер. Поэтому этот царственный отрок, которого этикет должен был бы утомлять, наказывался за свои проступки отменой этикета. Если он, бывало, совершит какой-нибудь проступок, его посылали к обедне с одним пешим слугой; если проступок оказывался более серьезным, телохранителям запрещалось отдавать ему военную честь при его прохождении.

Таким образом, до двенадцати лет дофин был самым неприятнейшим существом, какое только можно было найти на свете.

– Злой ребенок! – говорила ему мать. – Может быть, со временем ты причинишь мне много горя… Дофин, обратясь к ней, отвечал:

– Согласитесь, однако же, что вам было бы очень досадно не иметь меня вашим сыном, особенно со времени смерти герцога Анжуйского.

Ответ этот не показывал хорошего ума, но по крайней мере он показывал ум проницательный.

В двенадцать лет дофин начал делаться рассудительнее, и в молодом принце можно уже было заметить некоторую силу, в которой твердая воля принимала большое участие. Он страдал от опухоли в нижней части правой щеки. Доктора нашли нужным сделать операцию. Ла Пейрони сделал прорез вдоль щеки до подбородка. Королю при этом стало дурно, так что принуждены были дать ему понюхать спирт, но дофин остался совершенно спокоен и выдержал операцию чрезвычайно достойно. Через несколько дней его зубной врач предупредил герцога Шатильонского, что принцу надобно выдернуть коренной зуб именно на той стороне, где была рана. Принц попросил дать ему какое-то время, чтобы на это решиться, и, решившись, сам позвал хирурга и перенес операцию весьма хладнокровно.

Через несколько дней ему вырвали другой зуб, потом третий, и он перенес боль с тем же спокойствием.

Однажды кардинал Флери, играя с ним в карты, как игрывал некогда с Людовиком XV в его отрочестве, спросил дофина:

– Можно ли твердо полагаться, ваше высочество, на дружбу, которую вы ко мне теперь выказываете? Дружба государей нашего времени, как уверяют, непродолжительна.

– Вам не на что, кажется, жаловаться, – отвечал дофин, – вы сохранили для себя хорошее место в сердце короля.

Узнав, что одна придворная дама никогда не говела, он, имея уже пятнадцать лет от роду, подошел к ней и спросил:

– Вы, сударыня, были у исповеди?

– Была, ваше высочество.

– Плохая вы католичка! Кто ваш духовник?

– Один францисканский монах, – сказала дама, смущенная такими вопросами юного принца.

– Вы бы сделали лучше, если бы взяли какого-нибудь миссионера придворной церкви, – возразил принц, – он был бы построже.

И он отошел от нее с таким же видом, какой принял бы Людовик XIV в подобном случае.

Когда речь шла о женитьбе дофина на инфанте Марии-Терезии Испанской, ему было четырнадцать лет, и он еще не знал ни одной женщины. Поэтому он очень часто говорил о своих планах поездок и путешествий с дофиной.

– Хорошо, – сказала ему принцесса (мадам) Аделаида, – говорите о вашей жене, хвастайтесь ее прекрасным цветом лица, ее благородной наружностью, белизной ее тела… А знаете ли вы, что у нее рыжие волосы?

– Меня уверяли, что она имеет добрый характер, – отвечал дофин, – для меня и этого достаточно.

Однажды он сказал одному из своих друзей:

– Если я сделаюсь когда-нибудь королем, то буду жить в Сен-Жермене и прикажу выстроить там дворец, приспособив к этому те строения, которые уже там находятся.

– Ваше высочество, – отвечал ему тот, с кем он говорил, – этот план не согласуется с другим планом, который лежит у вашего высочества в сердце, – с планом облегчить ваших подданных.

– Хорошо, – сказал дофин, – я подумаю о том, что вы сказали.

На другой день он снова обращается к своему другу:

– Вы правы, всегда строят больше, нежели хотят, и дороже, нежели можно. Я думал о том, что вы мне вчера сказали, и даю вам слово, что никогда не буду строиться.

Дофин очень любил забавляться стрельбой в цель, но он имел несчастье убить при этом господина де Шамбона и никогда не мог забыть этого.

Жена господина де Шамбона была беременна. Он был крестным отцом младенца и во время крещения, увлекшись молитвой, не исполнил какого-то обряда относительно младенца, что хотели поправить, сказав ему:

– Ваше высочество, это не в обычае.

– Но мне кажется, – отвечал с горестью дофин, – что не в обычае также убивать отца младенца и мужа жены.

Будучи женатым уже пять лет, дофин постоянно жил как добрый и честный муж. Поэтому, как мы уже говорили, госпожа де Помпадур несравненно больше боялась дофина, нежели королевы.

Госпожа де Помпадур была представлена ко двору в 1745 году. Но так как она не могла быть представлена под своим именем – госпожи Ленорман д'Етиоль, так как, сверх того, она имела некоторые причины расстаться с этим именем, которое носила довольно мало, она просила короля сделать для нее то, что он сделал для госпожи де Шатору: король на это согласился и подарил ей маркизство Помпадур.

Фамилия де Помпадур, восходившая к XII веку, пресеклась в 1722 году в лице маркиза Помпадур, замешанного в Целламарском заговоре.

Маркиза Помпадур не выставляла своих условий наперед, как герцогиня Шатору, но она ничего не потеряла от того, что сделала это после.

Она начала с того, что лишила места генерал-контролера Орри, отказавшегося сделаться ее покорнейшим слугой, и заменила его своим приверженцем.

Кроме двух мнений, ходивших в публике насчет господина Пуассона, отца маркизы Помпадур, по одному из которых он был ла-ферте-су-жуаррский купец, торгующий скотом, а по другому – подрядчик Дома Инвалидов, было еще третье, которое выдавало его за лихоимца и взяточника, осужденного некогда на виселицу.

Пуассон, говорили, был одним из главных поверенных братьев Парисов и находился под их покровительством. Преследуемый Фагоном, который, по причине покровительства герцога Ришелье, не смел взяться за них самих, Пуассон был осужден на виселицу. Но никогда, говорят, не бывают повешены те, которые довольно богаты, чтобы купить себе петлю за сто тысяч луидоров, так и Пуассон избегнул виселицы и бежал в Гамбург.

Прежде мы уже говорили, как командор де Тианж играл роль Станислава в 1733 году. Пуассон встретился с ним в Гамбурге, рассказал ему о своем приключении и просил его похлопотать за себя у контролера, чтобы он мог подать апелляцию на этот приговор. Об этом деле очень часто говорили кардиналу Флери, но ничего от него не добились. Наконец одна дама, де Сессак, приятельница его, начала так надоедать кардиналу, что он позволил, чтобы это дело было пересмотрено.

В 1741 году приговор 1726 года был отменен.

Братья Парисы много помогли господину Пуассону.

Генерал-контролер был большим врагом этих братьев, и потому первой заботой маркизы Помпадур, вошедшей в силу, было ниспровержение Орри.

Орри, получив отставку, удалился в Берси, куда все честные люди стекались для того, чтобы записывать у него свои имена в знак уважения к нему.

Орри заменил господин де Машо, бывший правителем Валансьена.

Господин де Машо, человек честный и умный, начал с того, что спас Францию от великого голода, свирепствовавшего в 1749 году, выписав достаточное количество ржи из Варварии.

Маркиза Помпадур наполовину обманулась в своем ожидании; правда, она имела власть ниспровергнуть своего врага, но не в ее власти было заменить его другом.

Чтобы вознаградить ее за это, король предложил ей место главного начальника публичных строений, – теперь маркиза могла назначать кого угодно на это место.

И она назначила на это место своего брата, которого сделали маркизом де Вандьер и которого придворные немедленно окрестили маркизом д'Авантиер.

Что касается личного богатства маркизы Помпадур, то вот в какой прогрессии оно росло.

Через шесть месяцев после объявления ее любовницей короля она имела уже 600 тысяч ливров годового дохода, одно помещение при дворе, другое – в зданиях, принадлежащих королю, и маркизство Помпадур.

В 1746 году она купила у Русселя, главного откупщика, землю де ла Селль за 155 тысяч ливров и издержала 60 тысяч ливров на перестройку одного только замка.

В том же году король подарил ей 750 тысяч ливров на покупку земли и замка Креси, 500 тысяч ливров – за должность конюшенного казначея, а также учредил вторую должность в ее пользу, доставившую ей 500 тысяч ливров.

Таким образом, менее чем за год фаворитке было подарено около двух миллионов ливров.

1 января 1747 года Людовик XV подарил ей – как подарок к Новому году – записную книжку, усыпанную бриллиантами, с бриллиантовым гербом Франции посередине, с бриллиантовыми же башнями на всех четырех углах, которые маркиза Помпадур избрала своим гербом.

В этой книжке находился еще билет в 150 тысяч ливров, которые следовало уплатить предъявителю его.

3 марта маркиз де Вандьер получил от короля Гренелльское капитанство и грамоту на получение 100 тысяч ливров за это место.

В 1749 году маркиза Помпадур просила выстроить для себя дворец в Фонтенбло; король дал ей на это 300 тысяч ливров.

В том же году она просила у короля замок д'Олней для увеличения приятностей Креси; король подарил его ей и прибавил еще 400 тысяч ливров.

В 1750 году она хотела приобрести Бренборион, лежащий выше Бельвю; король купил его, заплатив 600 тысяч ливров.

В 1751 году маркиза Помпадур вспомнила, что пора было сделать что-нибудь и для своего отца; король купил землю де Мариньи и немедленно предложил ее господину Пуассону.

В 1752 году маркиза Помпадур пожелала иметь землю Сен-Реми, смежную с землей Креси. Это была безделица, приносившая всего 12 тысяч ливров дохода, и потому король, стыдясь предложить ей такой малый подарок, прибавил к нему 300 тысяч ливров для постройки дворца в Компьене.

В 1753 году маркизе понравился превосходный замок графа д'Евре. Она сказала об этом Людовику XV, и он в ту же минуту дает ей на покупку его 500 тысяч ливров. Но, войдя в него, маркиза находит его недостойным себя и издерживает еще 500 тысяч ливров для того, чтобы сделать его для себя удобным.

На этот раз парижане не могли удержаться: они осыпали ругательствами эту женщину, облепили стены замка пасквилями и, как она для увеличения сада захватила, не говоря ни слова, часть пространства, которое тогда называли Бегом и которое теперь называют Елисейскими полями, собравшись толпой, напали на работников и рассеяли их, начав бросать в них камнями.

Около того же времени между маркизой Помпадур и прусским королем шли переговоры о покупке Невшательского княжества. В случае разрыва с королем, своим обожателем, или в случае его смерти она хотела иметь за границей – против врагов, которых она нажила себе во Франции, – убежище, где могла бы жить спокойно не только за счет своих наличных капиталов, но и за счет тех капиталов невидимых, о которых никто не знал и которые были размещены по генуэзским, венецианским, лондонским и амстердамским банкам. Но эти переговоры кончились ничем.

Все эти покупки, все это царское богатство, с которыми она не знала что делать, были полезны для художников: надобно было украшать все эти дворцы, надобно было писать в различных видах то портреты, то прихотливые заказы фаворитки. Художества составляют единственное дворянское сословие, для которого мещанство не существует. Верцеты, Латуры, Пигали сделались обыкновенными застольными собеседниками маркизы Помпадур; им досталась большая доля того богатства, в прощении за приобретение которого нуждалась фаворитка. С того времени художество вошло в материальную жизнь и преобразовалось, чтобы сделаться не только приятным, но и полезным, – оно снизошло до малейших подробностей меблировки. Эти тысячи безделушек, которыми женщина себя окружает, тысячи выдумок, которыми она услаждает свои взоры, тысячи прихотей, которыми она забавляет свое воображение, сделались художественными произведениями, и теперь еще наши модные женщины удостаивают покровительством своего вкуса те бесполезные, но дорогие вещи, которым маркиза Помпадур дала свое имя.

Впрочем, надобно сказать правду, никогда подделка малейших подробностей не простиралась так далеко, как в эпоху, о которой мы говорим. Тогда во всем старались природу заменить искусством. Например, цветы, это блистательнейшее украшение природы, с удивительным сходством воспроизводились иглой, кистью, фарфором. Однажды маркиза Помпадур принимала Людовика XV в своем очаровательном замке Бельвю, стоившем ей миллионы. Она повела его в комнату, из которой видна была обширная оранжерея. В этой оранжерее цвели самые свежие, самые не свойственные этому времени года цветы: розы, лилии, гвоздики были рассеяны в таком изобилии, как бывает только во время весны. Это было, как говорили в то время, царство Флоры, и все эти цветы, прелестные по своей свежести, были притом так очаровательны по своему запаху, что король попросил даже собрать ему букет, который он хотел отвезти в Версаль.

– Пойдите и нарвите цветов сами, государь, – сказала фаворитка с прелестной улыбкой, опираясь на руку Людовика. – Пойдите…

Король пошел в оранжерею и, когда нагнулся сорвать первый цветок, заметил свою ошибку. Весь этот прелестный цветник был сделан из превосходного саксонского фарфора, а запах, которым король восхищался и который почти с избытком заменял пахучие испарения всех цветов, происходил от отличнейших духов, полученных искусственным образом и смешанных с атмосферой, которую они наполняли благоуханием.

Король не мог прийти в себя от этого чародейства. Он говорил о нем так, как по возвращении из своего подземного путешествия говорил Аладдин об очарованных садах, по которым прогуливался.

Однако и среди всего этого у Людовика XV оставались признаки печали, часы меланхолии, минуты отвращения ко всему, которых ничто не могло победить. И что же! Искусство нашло средство и против этого ко всему отвращения, и против этой меланхолии, и против этой печали. Маркиза Помпадур, дабы развлечь своего короля-любовника, не прибегала, как то делала госпожа де Ментенон для самого неутешимейшего человека во Франции, к религиозным церемониям и к духовным особам, но обратилась к театральным представлениям и к поэтам. Дюфреми, Мариво и Коллет господствовали в этом театре, который, подобно меблировке того времени, может быть назван театром маркизы Помпадур. При великом короле Мольер был только камердинером; при Людовике XV Вольтер был камергером.

На этих представлениях, составлявших цель всех интриг и любимых более, нежели в прежние времена Марли, присутствовало весьма небольшое число зрителей. Это были король, королева, дофин, мадам Аделаида, принцессы Виктория, София, Луиза, герцог Шартрский, принц Тюренн, герцог д'Ажан, герцог Ришелье, господин де Майльбуа, маркиз де Вильруа, господин де Таван, граф де Лорж, господин д'Аржансон, господин де Коаньи, господин де Круасси, господин де Герши, господин де Шансенец, маршал граф Саксонский, аббат де Берни, де Вандьер, Турнегам, де Бриенн, де Спонгейм, де Субиз, де Бель-Иль, де Сен-Флорентен, де Пюиссье, де Шеврез, де Люксембург, де Дюра, де Шонь, д'Естиссак, де Кастр, де Гонто, де Сегюр, де Ложерон, де Пон, де Даши и де Фриз.

Актерами были граф Майльбуа, Мез, д'Ажан, Круасси, де Бойе, де Дюра, Клермон д'Ам6уаз, Куртанво, Вильруа, актрисами – маркиза Помпадур, де Бранка, де Пон и де Сассенаж.

Таким образом, в 1747 году играли «Тартюфа», но почти секретно. Ни дофин, ни принцессы, ни королева на этом представлении не присутствовали. Граф Ноайль, принц Конти и герцог Жевр добивались приглашения, но не получили его.

«Тартюфа» играли герцог Нивернуа, Мез, д'Ажан, ла Вальер, Круасси, госпожа де Сассенаж, господин де Пон и госпожа де Бранка.

В 1749 году играли «Заключенный и расторгнутый брак», сочинение Дюфреми. Граф Майльбуа имел огромный успех в роли президента; маркиз Бойе, Круасси, Клермон д'Амбуаз и Дюра были осыпаны рукоплесканиями.

В 1752 году играли «Венеру и Адониса», юроический балет. Слова были господина Коллета, а музыка – господина Мондовиля. Рыцарь де Клермон играл роль Марса, маркиза Помпадур – роль Венеры, виконт Шабо – роль Адониса, госпожа де Бранка – роль Дианы.

Многие из этих дам и кавалеров приобрели славу истинных артистов. Ла Вальер отлично исполнял роли градоначальников, герцог Дюра – «Блезов», госпожа де Бранка – мельничих, а маркиза Помпадур – Колетт. Клермон д'Амбуаз, Куртанво, Люксембург, д'Ажан и Вильруа превосходно пели. Наконец, де Гесс, де Куртанво, Беврон и Мельфор восхитительно танцевали.

Герцог ла Вальер был директором этой знаменитой труппы.

В 1748 году приказано было выстроить зал для личных удовольствий Людовика XV, или, лучше сказать, маркизы Помпадур.

В продолжение этого времени народ, о котором совсем забыли и о котором вспоминали лишь тогда, когда речь заходила о налогах, сняв мало-помалу с Людовика XV имя Возлюбленного, начинал роптать. Мы остановимся на этом ропоте, потому что это было началом грозы, которая должна была разразиться впоследствии.