Текст книги "Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Что?

– Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.

– Он разве должен скоро быть в Париже?

– Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Англии, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах милях отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!

Маршал пристально изучал по лицу молодой женщины, какое действие на нее производят его слова.

Она на мгновение задумалась и продолжала:

– Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.

– Как вам будет угодно, графиня.

– А на чем мы остановились?

– На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе де Шуазеля.

– Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазеля избавиться.

– То есть об этом говорили вы, графиня.

– Как! – воскликнула фаворитка. – Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы.., неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?

– Ото! – проговорил Ришелье, важничая. – Вот что политики называют предложением.

– Принимайте мои слова, как вам будет угодно, называйте их, как хотите, но отвечайте решительно.

– Ах, какое недостойное наречие в устах такой милой и приятной женщины!

– По-вашему, это ответ, герцог?

– Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.

– Вы готовы?

– Подождите же!

– Вы колеблетесь, герцог?

– Нисколько.

– Так я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам?

– Должна сказать, что они устарели.

– Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали.

– Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!

– Как хрусталь!

– Ну, говорите.

– Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?

– Я вас слушаю.

– Представьте, графиня.., вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.

– О Господи, до чего же вы утомительны, герцог!

– Вы не верите ни одному своему слову, графиня, потому что слушаете меня с особым вниманием.

– Пусть так, я была не права.

– Итак, представьте, что вы гуляете в прекрасном саду Люсьенн и видите восхитительную сливу, одну из тех ренклодов, которые вы так любите, потому что они своим пурпурно-алым цветом напоминают вас.

– Продолжайте, господин льстец.

– Вы видите, как я уже сказал, одну из таких слив на самом верху дерева. Что вы будете делать, графиня?

– Я стану трясти дерево, черт побери!

– А если это бесполезно? Дерево толстое, неискоренимое, как вы изволили выразиться. И вот скоро вы замечаете, что оно даже не пошатнулось, а вы уже поцарапали об его кору свои прелестные ручки. Тогда вы повертываете голову так восхитительно, как умеете лишь вы да цветы, и восклицаете: «Боже мой! Как бы мне хотелось, чтобы эта слива упала на землю!» И при этом вы чувствуете такую досаду!..

– Это очень натурально, герцог.

– Не стану с вами спорить.

– Продолжайте, дорогой герцог, мне безумно интересна ваша притча.

– И вот, обернувшись, вы замечаете своего друга герцога де Ришелье, в задумчивости гуляющего в саду.

– О чем же он думает?

– Что за вопрос, черт возьми! О вас! Вы к нему обращаетесь своим восхитительным нежным голоском: «Ах, герцог! Герцог!»

– Превосходно!

– «Вы – мужчина. Вы – сильный. Вы брали Маон. Встряхните это чертово дерево, чтобы упала проклятая слива» Все верно, графиня, а?

– Совершенно верно, герцог. Я говорила об этом едва слышно, а вы – во весь голос. Так что вы ответили?

– Я ответил…

– Да.

– Я ответил так: «Как вы решительны! Ничего не скажешь! Но посмотрите, какое толстое дерево, какие шероховатые ветви; я тоже дорожу своими руками, хоть и старше вас лет на пятьдесят.

– А-а, прекрасно, прекрасно! – проговорила графиня. – Понимаю…

– Тогда продолжайте притчу: что вы отвечаете?

– Я вам говорю.

– Своим нежным голоском?

– Разумеется.

– Говорите, говорите.

– Я вам говорю: «Милый маршал! Взгляните на это дерево иначе. До сих пор вы были к нему равнодушны, потому что эта слива предназначалась не вам. А пусть и у вас будет такое же точно желание, дорогой маршал: давайте вместе страстно захотим ее съесть. Если вы как следует потрясете дерево, если слива упадет, то…

– То что же?

– Мы съедим ее вместе.

– Браво! – воскликнул герцог, захлопав в ладоши.

– Все верно?

– Клянусь честью, графиня, вы прекрасно сумели закончить притчу… Взяли меня за рога! Как говаривал мой славный батюшка, отлично состряпано!

– Так вы согласны потрясти дерево?

– Обеими руками и изо всех сил, графиня.

– А слива в самом деле была ренклодом?

– В этом я не совсем уверен, графиня.

– Что же это?

– Мне представляется, что на вершине этого дерева скорее висел портфель.

– Значит, мы возьмем этот портфель на двоих.

– Нет, этот портфель достанется мне одному. Не завидуйте мне, графиня; вместе с ним с этого дерева падает так много интересных вещей, что у вас будет богатейший выбор.

– Ну что же, маршал, мы обо всем уговорились?

– Мне достанется место де Шуазеля?

– Да, если на то будет воля его величества.

– А разве король не хочет всего того, чего желаете вы?

– Вы сами видите, что нет, потому что он не желает отставки своего Шуазеля.

– Я надеюсь, что король захочет вспомнить о своем старом товарище.

– По оружию?

– Да, о товарище по оружию. Самая большая опасность далеко не всегда подстерегает нас на войне, графиня.

– Вы ничего не хотите попросить у меня для герцога д'Эгийона?

– Признаться, нет! Этот чудак сумеет попросить об этом самолично.

– Вы, кстати, тоже будете там. А теперь моя очередь.

– Ваша очередь – для чего?

– Просить.

– Отлично!

– Что получу я?

– Что пожелаете.

– Я хочу получить все.

– Разумно.

– И получу?

– Что за вопрос! Однако будете ли вы удовлетворены? Только ли об этом вы станете просить?

– Об этом и еще кое о чем.

– Говорите.

– Вы знаете барона де Таверне?

– Нас связывает сорокалетняя дружба.

– У него есть сын?

– И дочь.

– Совершенно верно.

– И что же?

– Все – Как – все?

– «Кое-что», которое я у вас прошу… Я об этом попрошу вас в свое время.

– Превосходно!

– Мы уговорились, герцог.

– Да, графиня.

– Подписано?

– Гораздо лучше: мы поклялись друг другу.

– Ну так повалите это дерево.

– У меня есть для этого средства.

– Какие?

– Мой племянник.

– Кто еще?

– Иезуиты.

– Ах, ах!

– Я на всякий случай и план приготовил, так, небольшой.

– Можно с ним ознакомиться?

– Увы, графиня,..

– Да, да, вы правы.

– Вы ведь знаете, что тайна…

– Залог успеха! Я заканчиваю вашу мысль.

– Вы восхитительны!

– Однако я тоже хочу попробовать потрясти дерево.

– Очень хорошо! Потрясите, графиня, это не помешает.

– И у меня есть средство.

–..которое вы считаете прекрасным!

– Я за него ручаюсь.

– Что это за средство?

– Скоро увидите, герцог, вернее…

– Что?

– Нет, вы не увидите.

Столь изящно эти слова мог выговорить только такой прелестный ротик. Потерявшая было голову графиня вдруг словно опомнилась; она торопливо оправила атласные волны юбки, которые в целях дипломатии вздыбились, словно бушующее море.

Герцог был отчасти моряком и привык к капризам океана. Он от души рассмеялся, расцеловал графине ручки и угадал со свойственной ему проницательностью, что аудиенция окончена.

– Когда вы начнете валить дерево, герцог? – спросила графиня.

– Завтра. А вы когда приметесь его трясти? В эту минуту со двора донесся шум подъехавшей кареты, и почти тотчас же раздались крики «Да здравствует король!»

– А я, – отвечала графиня, выглядывая в окно, – я начну сию минуту!

– Браво!

– Идите по черной лестнице, герцог, и ждите во дворе. Через час получите мой ответ.

Глава 6.
КРАЙНЕЕ СРЕДСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЮДОВИКА XV

Король Людовик XV не был до такой степени благодушным, чтобы с ним можно было каждый день говорить о политике.

В самом деле, политика ему надоедала. В дурные минуты он отделывался с помощью веского довода, на который нечего было ответить:

«Да вся эта машинка будет крутиться, пока я жив!»

Когда обстоятельства благоприятствовали, окружающие старались ими воспользоваться. Однако монарх, как правило, наверстывал то, что терял в минуты хорошего расположения.

Графиня Дю Барри так хорошо знала короля, что, подобно рыбакам, изучившим море, никогда не пускалась в плавание, если ей не благоприятствовала погода.

Однако в то время, когда король приехал навестить ее в Люсьенн, он был в прекраснейшем расположении духа. Король был накануне не прав, он знал наверное, что его будут бранить. Значит, в этот день он был хорошей добычей.

Но как бы доверчива ни была дичь, на которую идет охота, у нее все-таки есть некоторый инстинкт самосохранения, и охотнику следует это иметь в виду. Впрочем, инстинкт ничего не значит, если охотник опытный!

Вот как взялась за дело графиня, имея в виду королевскую дичь, которую она собиралась заманить в свои сети.

Она была, как мы, кажется, уже говорили, в весьма смелом дезабилье вроде тех, в какие Буше одевает своих пастушек.

Вот только она была ненарумянена: король Людовик XV терпеть этого не мог.

Как только лакей доложил о его величестве, графиня набросилась на румяна и стала с остервенением натирать ими щеки.

Король еще из приемной увидал, чем занималась графиня.

– Ах, злодейка! – воскликнул он, входя. – Она красится!

– А-а, здравствуйте, сир, – проговорила графиня, не отрывая от зеркала глаз и не прерывая своего занятия, даже после того, как король поцеловал ее в шейку.

– Значит, вы меня не ждали, графиня? – спросил король.

– Почему, сир?

– Ну, раз вы так пачкаете свое личико!..

– Напротив, сир, я была уверена в том, что дня не пройдет, как я буду иметь честь увидеть ваше величество.

– Как странно вы это говорите, графиня!

– Вы находите?

– Да. Вы серьезны, как господин Руссо, когда слушает свою музыку.

– Вы правы, сир, я в самом деле должна сообщить вашему величеству нечто весьма серьезное.

– Я вижу, к чему вы клоните, графиня.

– Неужели?

– Да, сейчас начнутся упреки.

– Я – упрекать вас? Да что вы, сир!.. И за что, скажите на милость?

– За то, что я не пришел вчера вечером.

– Сир! Справедливости ради согласитесь, что у меня нет намерения отбирать ваше величество.

– Жанетта, ты сердишься.

– Нисколько, сир, меня рассердили.

– Послушайте, графиня: уверяю вас, что я не переставал о вас думать.

– Да что вы?

– И вчерашний вечер показался мне вечностью.

– Вот как? Да ведь я, сир, по-моему, ни о чем вас не спрашивала. Ваше величество проводит свои вечера там, где ему нравится, это никого не касается.

– Я был в своей семье, графиня, в семье.

– Сир, я об этом даже не узнавала.

– Почему?

– Что значит почему? Согласитесь, что с моей стороны это было бы непристойно.

– Так вы, значит, не сердитесь на меня за это? – вскричал король. – На что же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.

– Я на вас не сержусь, сир.

– Однако вы сказали, что вас кто-то рассердил?..

– Да, меня рассердили, сир, это правда.

– Чем же?

– Тем, что я стала чем-то вроде крайнего средства.

– Вы – «крайнее средство»? Что вы говорите?

– Да, да, я! Графиня Дю Барри! Милая Жанна, очаровательная Жанночка, соблазнительная Жаннетточка, как говорит ваше величество. Я – крайнее средство.

– В чем же это выражается?

– А в том, что мой король, мой любовник бывает у меня тогда, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон им пресытились.

– Ох, графиня!..

– Клянусь честью, хотя бы я от этого проиграла, но я скажу откровенно, что у меня на сердце. Рассказывают, что госпожа де Граммон частенько вас подстерегала у входа в спальню. А я поступлю иначе, нежели благородная герцогиня. Я стану поджидать на выходе, и как только первый же Шуазель или первая Граммон попадется мне в руки… Пусть поберегутся!

– Графиня! Графиня!

– Что же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я – любовница Блеза, прекрасная бурбонка, как вы знаете.

– Графиня! Шуазели сумеют за себя отомстить.

– Ну и что же? Лишь бы они мстили так же, как я.

– Вас поднимут на смех.

– Вы правы.

– Ах!

– У меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.

– Что вы задумали?.. – с беспокойством спросил король.

– Я просто-напросто удалюсь. Король пожал плечами.

– Вы мне не верите, сир?

– Признаюсь откровенно, нет.

– Вы просто не даете себе труда поразмыслить. Вы путаете меня с другими.

– То есть, как?

– Ну конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней. Госпожа де Помпадур мечтала быть королевой. Другие хотели стать богатыми, могущественными, пытались унижать придворных дам, пользуясь вашей благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих недостатков.

– Вы правы – А достоинств много.

– Вы и тут правы.

– Вы говорите не то, что думаете.

– Ах, графиня! Я более, чем кто бы то ни было, знаю, чего вы стоите.

– Пусть так. Послушайте: то, что я скажу, не должно поколебать вашего убеждения.

– Говорите.

– Прежде всего, я богата; мне никто не нужен.

– Вы хотите, чтобы я об этом пожалел, графиня.

– И потом, я не так спесива, как эти дамы, у меня нет таких желаний, исполнение которых тешило бы мое самолюбие. Я всегда хотела одного: любить своего поклонника, будь то мимикетер, будь то король. С той минуты, как я перестаю его любить, я ничем больше не дорожу.

– Будем надеяться, что вы еще хоть немножко мною дорожите, графиня.

– Я не договорила, сир.

– Продолжайте, графиня.

– Я хочу еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, молода, я еще лет десять буду привлекательной; я буду не только счастливейшей женщиной, но и наиболее почитаемой с того самого дня, когда я перестану быть любовницей вашего величества. Вы улыбаетесь, сир. Я сержусь еще и потому, что вы не хотите поразмыслить над тем, что я вам говорю. Дорогой король! Когда вам и вашему народу надоедали другие ваши фаворитки и вы их прогоняли, народ вас за это превозносил, а впавшей в немилость гнушался, как в стародавние времена. Так вот, я не буду дожидаться отставки. Я уйду сама, и все об этом узнают. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, проведу неделю в покаянии в одном из монастырей, и не пройдет и месяца, как мое изображение украсит все церкви наравне с кающейся Магдалиной.

– Вы это серьезно, графиня? – спросил король.

– Взгляните на меня, сир, и решите сами, серьезно я говорю или нет.

– Неужели вы способны на такой мелкий поступок, Жанна? Сознаете ли вы, что тем самым вы ставите меня перед выбором?

– Нет, сир. Если бы я ставила вас перед выбором, я сказала бы вам: «Выбирайте между тем-то и тем-то».

– А вы?

– А я вам говорю: «Прощайте, сир» – вот и все. На сей раз король побледнел от гнева.

– Вы забываетесь, графиня! Берегитесь…

– Чего, сир?

– Я вас отправлю в Бастилию.

– Меня?

– Да, вас. А в Бастилии вы соскучитесь еще скорее, чем в монастыре.

– Ах, сир, – умоляюще сложив руки, пропела графиня, – неужели вы мне доставите удовольствие…

– Какое удовольствие?

– Отправить меня в Бастилию.

– Что вы сказали?

– Это будет слишком большая честь для меня.

– То есть как?

– Ну да: я втайне честолюбива и мечтаю стать столь же известной, как господин де ла Шалоте или господин де Вольтер. Для этого мне как раз не хватает Бастилии. Немножко Бастилии – и я буду счастливейшей из женщин. Это будет для меня удобным случаем написать мемуары о себе, о ваших министрах, о ваших дочерях, о вас самом и рассказать грядущим поколениям о всех добродетелях Людовика Возлюбленного. Напишите указ о заточении без суда и следствия, сир. Вот вам перо и чернила.

Она подвинула к королю письменный прибор, стоявший на круглом столике.

Оскорбленный король на минуту задумался, потом поднялся.

– Ну хорошо. Прощайте, графиня! – проговорил он.

– Лошадей! – закричала графиня. – Прощайте, сир! Король шагнул к двери.

– Шон! – позвала графиня. Явилась Шон.

– Мои вещи, дорожных лакеев и почтовую карету, – приказала она. – Живей! Живей!

– Почтовую карету? – переспросила потрясенная Шон. – Что случилось, Боже мой?

– Случилось то, дорогая, что если мы немедленно не уедем, его величество отправит нас в Бастилию Мы не должны терять ни минуты. Поторапливайся, Шон, поторапливайся.

Ее упрек поразил Людовика XV в самое сердце. Он вернулся к графине и взял ее за руку.

– Простите мне, графиня, мою резкость, – проговорил он.

– Откровенно говоря, сир, я удивляюсь, почему вы не пригрозили мне сразу виселицей.

– Графиня!..

– Ну конечно! Ведь воров приговаривают к повешению.

– И что же?

– Разве я не краду место у госпожи де Граммон?

– Графиня!

– Ах, черт побери! Вот в чем мое преступление, сир!

– Послушайте, графиня, будьте благоразумны: вы привели меня в отчаяние.

– А теперь?

Король протянул ей свои руки.

– Мы оба были не правы. Давайте теперь простим Друг друга.

– Вы в самом деле хотите помириться, сир?

– Клянусь честью.

– Ступай, Шон.

– Будут ли какие-нибудь приказания? – спросила молодая женщина у сестры.

– Почему же нет? Мои приказания остаются в силе.

– Графиня…

– Пусть ждут новых распоряжений.

– Хорошо. Шон вышла.

– Так вы меня еще любите? – обратилась графиня к королю.

– Больше всего на свете.

– Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, сир. Король в самом деле задумался, но ему некуда было отступать. Кстати, ему было интересно посмотреть, как далеко могут зайти требования победителя.

– Я вас слушаю, – сказал он.

– Одну минуту. Обращаю ваше внимание на то, сир, что я готова была уехать и ни о чем не просила.

– Я обратил на это внимание.

– Но раз я остаюсь, я кое о чем попрошу.

– О чем же? Остается только узнать.

– Да вы и так отлично знаете!

– Отставки господина де Шуазеля?

– Совершенно верно.

– Это невозможно, графиня.

– Лошадей!

– Вот упрямая!

– Подпишите приказ о заточении меня в Бастилию или указ об отставке министра.

– Может быть, стоит поискать золотую середину? – спросил король.

– Спасибо за ваше великодушие, сир. Кажется, я все-таки уеду.

– Графиня! Вы – настоящая женщина!

– К счастью, да.

– И вы говорите о политике, как женщина, строптивая и разгневанная. У меня нет оснований давать отставку де Шуазелю.

– Я понимаю: он – кумир вашего Парламента, он же и поддерживает его членов, когда они восстают против вас.

– Нужен же в конце концов повод!

– Повод нужен слабому человеку.

– Графиня! Де Шуазель – честный человек, а честные люди – редкость.

– Этот честный человек продает вас англичанам, которые отнимают у вас последнее золото.

– Вы преувеличиваете, графиня.

– Совсем немного.

– О Господи! – вскричал раздосадованный Людовик XV.

– До чего же я глупа! – воскликнула графиня. – Какое мне дело до Парламента, до Шуазелей, до его кабинета министров! Какое мне дело до короля – ведь я его крайнее средство!

– Опять вы за свое!

– Как всегда, сир!

– Графиня! Я прошу у вас два часа на размышление.

– Десять минут, сир. Я ухожу в свою комнату, просуньте записку с ответом под дверь: вот бумага, вот чернила. Если через десять минут ответа не будет или если ответ меня не удовлетворит, – прощайте, сир! Забудьте обо мне. Я уеду. В противном случае…

– В противном случае?..

– Поверните задвижку, и дверь откроется.

Людовик XV из приличия поцеловал графине ручку. Уходя, она вызывающе улыбнулась королю.

Король не противился ее уходу, и графиня заперлась в соседней комнате.

Спустя пять минут аккуратно сложенный лист бумаги показался между шелковым шнуром, которым была обшита дверь, и шерстяным ковром.

Графиня с жадностью прочла записку, торопливо написала несколько слов де Ришелье, ожидавшему во дворике под навесом и рисковавшему обратить на себя внимание, томясь столь долгим ожиданием.

Маршал развернул бумагу, прочел и, несмотря на почтенный возраст, бегом бросился в большой двор к своей карете.

– Кучер, в Версаль! – приказал он. – Гони во весь опор!

Вот что было сказано в записке, брошенной через окошко де Ришелье:

«Я потрясла дерево: портфель упал».

Глава 7.
КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XV И ЕГО МИНИСТР ЗАНИМАЮТСЯ ДЕЛОМ

На следующий день Версаль был в большем волнении. Люди подавали друг другу таинственные знаки, выразительно пожимали руки или же, напротив, скрестив руки на груди, поднимали глаза к небу, что свидетельствовало об их скорби или удивлении.

Де Ришелье в окружении многочисленных сторонников находился в приемной короля в Трианоне. Было около десяти часов.

Разодетый граф Жан Дю Барри беседовал со старым маршалом, и говорил он весело, если судить по его цветущему виду.

Около одиннадцати король торопливо прошел в свой кабинет, ни с кем не заговорив.

В пять минут двенадцатого де Шуазель вышел из кареты и прошел через галерею, зажав под мышкой портфель.

Это вызвало большое движение: придворные отворачивались, делая вид, что оживленно беседуют, только бы не пришлось здороваться с министром.

Герцог не обратил внимания на этот маневр. Он прошел в кабинет, где король листал досье, попивая шоколад.

– Здравствуйте, герцог, – дружелюбно проговорил король. – Как вы себя чувствуете?

– Сир! Господин де Шуазель чувствует себя хорошо, а вот министр тяжело болен. Он явился просить ваше величество, не дожидаясь, пока вы сами об этом заговорите, принять его отставку. Я благодарю ваше величество за то, что вы позволили мне самому сказать об этом. Я весьма признателен за эту последнюю милость.

– Какая отставка, герцог? Что это значит?

– Сир! Ваше величество подписали вчера поданный госпожой Дю Барри приказ о моем смещении. Эта новость облетела весь Париж и весь Версаль. Зло восторжествовало. Однако я решил не оставлять службу у вашего величества, не получив на то приказа и дозволения. Я был назначен официально и могу считать себя смещенным только на основании официального документа.

– Как, герцог? – со смехом вскричал король: строгая и достойная манера держаться де Шуазеля пугала его – Как вы, умнейший человек, формалист, этому поверили?

– Сир, да ведь вы подписали… – с удивлением начал было министр.

– Что?

– Письмо, которое находится у графини Дю Барри.

– Ах, герцог, неужели вам никогда не приходилось добиваться мира? Счастливый вы человек!.. Впрочем, госпожа де Шуазель – образцовая супруга.

Герцог нахмурился: сравнение было оскорбительным.

– Ваше величество обладает достаточно твердым и хорошим характером, чтобы не впутывать в государственные дела то, что вы изволите называть семейными делами.

– Шуазель, я должен вам об этом рассказать: это ужасно забавно. Знаете ли вы, что там вас очень боятся?

– – Это означает, что меня ненавидят, сир.

– Если угодно, да. Так вот эта сумасбродная графиня поставила меня перед выбором: отправить ее в Бастилию или поблагодарить вас за ваши услуги.

– Так что же, сир?

– Признайтесь, герцог, что было бы обидно пропустить зрелище, которое Версаль представлял собою сегодня утром. Я еще со вчерашнего дня забавляюсь, наблюдая за тем, как по дорогам мчатся гонцы, как вытягиваются лица… Третья королевская шлюха со вчерашнего дня – королева Франции. Это презабавно!

– Но каков конец, сир?

– Конец, дорогой мой герцог, будет все тот же, – отвечал Людовик XV, снова становясь серьезным. – Вы меня знаете: я делаю вид, что сдаюсь, но никогда не уступаю. Пусть женщины делят медовый пряник, который я им время от времени подбрасываю, что когда-то проделывали с Цербером. А мы будем жить спокойно, дружно, всегда вместе. И раз уж мы взялись выяснять отношения, прошу вас иметь в виду: какие бы слухи ни ходили, какое бы письмо я ни написал.., непременно приезжайте в Версаль… Пока я говорю с вами так, как теперь, герцог, мы будем добрыми друзьями.

Король протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни обиды.

– А теперь примемся за дело, если ничего не имеете против, дорогой герцог.

– Я к услугам вашего величества, – сказал Шуазель, раскрывая портфель.

– Для начала – несколько слов о фейерверке.

– Это было большое бедствие, сир.

– По чьей вине?

– По вине судьи Биньона.

– Много было крику?

– Да, много.

– Так надо было, может быть, отстранить от должности Биньона.

– Одного из членов Парламента едва не раздавили в толпе, поэтому Парламент принял это дело близко к сердцу. Однако генеральный адвокат Сегье произнес блистательную речь и доказал, что причина этого несчастья – роковое стечение обстоятельств. Ему долго аплодировали, и теперь дело улажено.

– Тем лучше! Перейдем к Парламенту, герцог… Вот в чем нас упрекают!..

– Меня, сир, упрекают в том, что я поддержал д'Эгийона, а не де ла Шалоте, но кто меня упрекает? Те самые люди, которые радостно распространили слухи о письме вашего величества. Вы только подумайте, сир: д'Эгийон превысил свои полномочия в Англии; иезуиты действительно были изгнаны; де ла Шалоте был прав; ваше величество сами открыто признали невиновность генерального прокурора. Нельзя так просто опровергать слова короля! В присутствии его министра – куда ни шло, но только не всенародно!

– А пока Парламент считает себя сильным…

– Он в самом деле силен. Еще бы! Членов Парламента бранят, сажают в тюрьму, оскорбляют, объявляют невиновными – еще бы им не быть сильными! Я не обвинял д'Эгийона в том, что он начал дело ла Шалоте, но я никогда не прощу ему того, что он оказался не прав.

– Герцог! Герцог! Зло восторжествовало. Давайте подумаем, как облегчить положение… Как обуздать этик наглецов?..

– Как только прекратятся интриги канцлера, как только д'Эгийон лишится поддержки, волнение Парламента уляжется само собой.

– Но ведь это означало бы, что я уступил, герцог!

– Разве вас, ваше величество, представляет д'Эгийон.., а не я?

Довод был убедительный, и король это понял.

– Вам известно, – сказал он, – что я не люблю вызывать неудовольствие у своих слуг, даже если они допустили оплошность… Однако оставим это дело, хотя оно меня и огорчает: время покажет, кто был прав… Поговорим теперь о внешней политике… Говорят, я собираюсь воевать?

– Сир, если бы вам и пришлось воевать, это была бы война справедливая и необходимая.

– С англичанами… Дьявольщина!

– Уж не боится ли ваше величество англичан?

– На море…

– Будьте покойны, ваше величество: герцог де Праслен, мой кузен и ваш морской министр, вам подтвердит, что располагает шестидесятые четырьмя кораблями, не считая тех, которые строятся на верфях, и строительных материалов еще на дюжину, их можно построить за год… Наконец, пятьдесят фрегатов первого класса, что весьма внушительно для войны на море. А для сухопутной войны мы подготовлены еще лучше, у нас есть Фонтенуа.

– Очень хорошо. Но чего ради я должен воевать с англичанами, дорогой герцог? Правительство аббата Дюбуа было гораздо менее удачным, нежели ваше, однако ему всегда удавалось избегать войны с Англией.

– Еще бы, сир! Аббат Дюбуа получал от англичан шесть тысяч ливров в месяц. – Герцог!..

– У меня есть тому доказательство, сир.

– Пусть так. Однако в чем вы видите причину войны?

– Англия хочет захватить всю Индию: я был вынужден отдать вашим офицерам самые строгие, самые жесткие приказания. Первая же стычка там повлечет за собой протест Англии. Я твердо убежден, что мы его не примем. Необходимо заставить уважать правительство вашего величества силой, как когда-то его уважали благодаря подкупу.

– Не будем горячиться. Кто знает, что там будет, в этой Индии? Это так далеко!

Герцог с досады стал кусать себе губы.

– Есть еще более вероятный casus belli11.
  Повод к войне (лат.)


[Закрыть] для нас, сир, – заметил он.

– Что еще?

– Испанцы претендуют на право владения Малуинскими и Фолклендскими островами… Порт Эгмон незаконно был захвачен англичанами, и испанцы выгнали их; отсюда – ярость Англии: она предупреждает испанцев, что готова пойти на крайние меры, если ее требования не будут удовлетворены.

– Ну, раз испанцы не правы, дайте им возможность объясниться.

– Сир, а семейный пакт? Зачем вы настаивали на подписании этого пакта? Ведь он тесно связывает всех европейских Бурбонов и объединяет их против Англии.

Король опустил голову.

– Не беспокойтесь, сир, – продолжал Шуазель, – у вас великолепная армия, внушительные морские силы, у вас есть деньги, наконец. Я сумею добыть денег так, чтобы не возмущать народ. Если нам придется воевать, война принесет славу вашему величеству, и я предполагаю такое расширение территории, для которого найдется и повод, и объяснение.

– Знаете, герцог, сначала надо навести порядок внутри страны, а уж потом воевать со всем светом.

– Но внутри страны все спокойно, сир, – возразил герцог, делая вид, что не понимает короля.

– Нет, нет, вы сами понимаете, что это не так. Вы меня любите и хорошо мне служите. Есть и другие люди, уверяющие меня в своей любви, однако ведут себя совсем иначе, нежели вы. Надо привести всех к согласию. Видите ли, дорогой герцог, я хочу жить счастливо и спокойно.

– Не от меня зависит, чтобы ваше счастье было полным, сир.

– Прекрасно сказано. В таком случае приглашаю вас со мною сегодня отобедать.

– В Версале, сир?

– Нет, в замке Люсьенн.

– От души сожалею, сир, но моя семья очень обеспокоена распространенной вчера новостью. Все думают, что я впал у вашего величества в немилость. Я не могу заставить их долго страдать в неведении.

– А разве те, о ком я вам рассказываю, не страдают, герцог? Вспомните, как мы дружно жили, когда с нами была бедная маркиза.

Герцог наклонил голову, глаза его подернулись слезой, и он не смог подавить вздох.

– Маркиза де Помпадур радела о славе вашего величества, – произнес он. – Она хорошо разбиралась в политике. Должен признаться, что ее гений отвечал моему характеру. Нам частенько случалось бок о бок заниматься делами, которые она затевала. Да, мы прекрасно ладили.

– Но ведь она вмешивалась в политику, герцог, весь мир упрекал ее в этом.

– Это верно.

– А нынешняя, напротив, безропотна, как агнец. Она не подписала еще ни одного приказа о заключении в тюрьму без суда и следствия, она сносит даже насмешки памфлетистов и рифмоплетов. Ее упрекают в чужих грехах. Ах, герцог, все это делается для того, чтобы нарушить согласие! Приезжайте в Люсьенн и заключите мир…

– Сир, соблаговолите передать ее сиятельству Дю Барри, что я считаю ее очаровательной женщиной, вполне достойной любви короля, но…

– Опять «но», герцог…

– Но, – продолжал де Шуазель, – я совершенно убежден, что если ваше величество необходимы Франция, то сегодня хороший министр больше нужен вашему величеству, нежели очаровательная любовница.

– Не будем больше об этом говорить и останемся добрыми друзьями. Попросите госпожу де Граммон, чтобы она ничего больше не замышляла против графини; женщины могут нас поссорить.

– У госпожи де Граммон, сир, слишком большое желание понравиться вашему величеству. Вот в чем ее ошибка.

– Мне не нравится, что она старается навредить графине, герцог.

– Госпожа де Граммон уезжает, сир, и ее больше не увидят: одним врагом станет меньше.

– Я не считаю ее врагом, вы зашли слишком далеко. Впрочем, у меня голова идет кругом, герцог, мы сегодня с вами поработали, словно Людовик XIV с Кольбером; это был «большой век», как говорят философы. Кстати, герцог, вы – философ?

– Я – слуга вашего величества, – возразил де Шуазель.

– Вы меня восхищаете, вы – бесценный человек! Дайте вашу руку, я так устал!