Текст книги "Череп епископа"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну что вы, мой дорогой барон, – удивился хозяин замка. – Неужели вы никогда не видели пыточных ножей? Вон тот, самый большой, предназначен для перерубания костей, а вон тот, тройной, для выщелучивания суставов, широкий для перепиливания костей, конусный для снятия кожи, овальный для насаживания на пику частей тела при четвертовании, а этот, у меня в руках, для подрезания мяса… Ну так как, вы готовы объяснить, каким образом я могу найти на небе планету Мардук? Все еще нет? Тогда должен вас огорчить, с этими ножами вам познакомиться не удастся. После их использования люди слишком быстро умирают, а вам предстоит еще очень, очень долгая жизнь. Кстати, вы знаете, что такое «миндальное молоко»?

С этими словами господин епископ принял из рук подошедшего Эрни кубок, прижал его к шее француза и ловким движением проколол пленнику вену. Заструилась кровь. Когда кубок оказался почти полон, хозяин замка кивнул палачу:

– Прижги рану.

Раскаленный прут коснулся кожи, останавливая кровотечение, а епископ поднеся кубок к носу и с наслаждением вдохнув его аромат, извинился:

– Простите, мой дорогой барон, но кормить вас здесь будут только миндалем и гусиной печенью. Эти продукты для меня очень полезны. Эрни, когда закончишь дробить палец, спроси, готов ли господин барон указать, каким образом можно вычислить местонахождение известной ему планеты. Если он откажется, можешь сразу приступать к следующему пальцу.

С этими словами властитель западного берега Чудского озера вернулся за стол и, неторопливо прихлебывая из кубка, погрузился в чтение. Когда спустя час ученого дворянина опять освободили от кляпа, он взмолился:

– Не надо! Не нужно больше, я расскажу все! Не нужно пыток…

– Что ж, я рад, если к вам вернулось благоразумие, – епископ прижал пальцем место, на котором остановил чтение и поднял глаза на сдавшегося пленника. – Я слушаю вас, барон.

– Я не умею добывать золото, господин епископ. Это всего лишь обман. Способ выманивания денег из простаков. Я заранее обмакнул золотой слиток в свинец. Когда слиток начали нагревать, свинец стек, а золото осталось.

– Вы лжете, мой дорогой барон. В свинцовой дроби, которую один из торговцев принес с собой золота быть никак не могло.

– Оно было в палочке, которой я размешивал расплав. Оно расплавилось и вытекло.

– Я бы поверил вам, барон, но сами продали это золото на треть дешевле его стоимости. Будь оно настоящим, вы давно разорились бы на этом обмане.

– Но я продавал тертую соль! Я выдавал ее за философский камень! Это окупало все.

– Не всякий решится самостоятельно заниматься алхимией, – недоверчиво покачал головой епископ. – Зато каждый купит золото на треть дешевле его стоимости. Я думаю, господин барон, вы пытаетесь выдать себя за обманщика, чтобы сохранить тайну алхимической трансмутации. Но вам придется расстаться с ней, как бы вы не упрямились. Эрни, продолжай.

– Нет, не на…

В пыточной камере снова воцарилась относительная тишина. Палач, негромко напевая себе под нос, закручивал барашки тисков, барон Анри дю Тозон хрипел в своем кресле, а увлекшийся текстом епископ, забыв про кубок, то дочитывал страницу до конца, то возвращался назад и, шевеля губами, перечитывал отдельные фрагменты. Наконец он поднялся со своего места и направился к креслу:

– Как твои дела, Эрни?

– Заканчиваю со средним пальцем, господин епископ.

– На сегодня хватит. Господину барону следует отдохнуть.

Палач тут же послушно ослабил тиски, освободил руку пленника, повисшую, словно плеть, вытянул кляп.

– Я ничего не знаю, – жалобно прошептал алхимик. – Клянусь вам, ничего.

– Мы обсудим этот вопрос в другой раз, дорогой барон. Постарайтесь встать, я отведу вас на отдых.

Вдвоем мужчины подняли французского дворянина с кресла, помогли ему сделать пару несколько шагов до ощетинившейся длинными кинжалами деревянной девы. Еще не понимающего, что его ждет, человека вдавили в углубление, после чего с силой захлопнули крышку. Дю Тозон жалобно вскрикнул, широко открыл рот, хватая им теплый влажный воздух. В крышке оставалась прорезь для лица запертого человека, сквозь которую тот мог видеть происходящее вокруг.

– Вы удивлены, что по-прежнему живы, барон? – поинтересовался епископ. – Напрасно. Эту «деву» изготавливали лучшие медики Нюренберга, и ни один из кинжалов не повредит внутренних органов, и не перережет ни одной артерии. Она вам совершенно не повредит, зато избавит от глупого желания совершить побег или наложить на себя руки. К тому же ваши ноги все еще целы, и нагрузка на ножи совсем не велика. А теперь прошу меня извинить, я вынужден вас покинуть. Дела.

Хотя на улице уже смеркалось, из ворот замка вырвалась кавалькада всадников, вскачь помчавшихся по утоптанной дороге, разбрасывая из-под копыт густую липкую грязь. Спустя два часа они остановились возле небольшого деревянного костела деревеньки Воркула, епископ спустился с коня, вошел внутрь и, не обращая внимания на суетящегося рядом местного пожилого священника, принялся листать церковную книгу. Наконец он нашел то, что хотел и, ткнув пальцем в запись, спросил:

– Где живет семья Улесков?

– На хуторе Хамасти, господин епископ, – заискивающе заглянул сбоку священник.

– Все они истинной веры?

– Да, госпо…

Но дерптский епископ уже вышел, круто развернувшись, из храма, легко поднялся в седло и дал шпоры коню. Еще почти четверть часа бешенной скачки, и монашеский отряд из семи воинов промчался вдоль плетня сиротливо стоящего среди широких лугов хутора. Двое всадников спешились, без лишних церемоний сняв заменяющие ворота жерди, и епископ смог подъехать к самым дверям. Здесь он сошел на землю, шагнул, пригнувшись, в низкую дверь, отодвинул сильной рукой перепуганных хозяев, склонился над покачивающейся на спущенных с потолочной балки веревках колыбелькой.

– Девочка? – на всякий случай уточнил он.

– Д-да, – подтвердил хозяин дома, еще не чуя ничего худого.

– Хорошо, – епископ осторожно извлек дитя из колыбельки, прижал к груди, прикрыв полой плаща, и вышел прочь.

Встревожено заржала лошадь, застучали, удаляясь, копыта, и только после этого в опустевшем доме серва раздался истошный женский вой.

Спустя еще два часа, уже почти в полной темноте, всадники въехали обратно в ворота епископского замка.

Вскоре темноту выложенного черепами подземелья разорвал мечущийся свет факела. Хозяин замка небрежно сунул свой светильник под кучу заранее сложенных в очаге дров, затем отошел к верстаку и положил хнычущего ребенка поверх пыточных ножей.

– Господин епископ, – донесся до него жалобный голос. – Господин епископ… Мое имя Бенджамин. Я сын сапожника из Веллингтона. Англичанин. Мне показалось скучным всю жизнь тачать сапоги и я сбежал из дому. Я был юнгой, потом учеником скульптора в Аризио, в Италии. Там я научился фокусам и стал выдавать себя за ученого алхимика. Я знаю семь языков и умею читать на двух. Я не умею изготавливать золота. Пощадите меня, господин епископ.

– Все в руках Господа, сын мой, – торопливо ответил епископа. – Молись ему, и если ты не лжешь, он пошлет тебе смерть.

– Я еще слишком молод…

– Тогда я могу обещать тебе очень долгую жизнь, – не удержался от саркастической усмешки хозяин замка. – Но ее будет трудно назвать счастливой.

Священнослужитель еще раз пробежал глазами текст в раскрытой «Книге Магли», потом вышел на свободное от инструментария место перед очагом, взял выкатившейся из огня уголек и быстрыми, уверенными движениями нарисовал пятиконечную звезду, соединив кончики лучей дополнительными линиями. Прошелся вокруг, выверяя правильность рисунка. Затем вернулся к верстаку и развернул согревающие плачущего ребенка тряпки. Тот затих, видимо, ожидая, что сейчас его прижмет к груди мама и начнет кормить.

Епископ заколебался. Из свитков, сохранившихся со времен языческого Рима, он знал, что Богам наиболее приятна та жертва, в ходе которой человек подвергается наибольшим мучениям. Но на страдания нужно время, а ему так нетерпелось начать свой опыт!

Священник взял в руку нож для рубки костей, занес его над головой и с такой силой вонзил в нежную грудь младенца, что клинок глубоко вошел в старые сосновые доски. Плач оборвался. Убийца не без труда вырвал нож, схватил тщедушное тельце на руки, бегом добежал до пентаграммы и стал окроплять намеченные линии горячей кровью – прямо по белым оскаленным черепам. Младенческой крови оказалось мало, и епископ мял мертвого младенца изо всех сил, словно из губки выжимая каплю за каплей. Когда тело иссякло, он положил девочку в самый центр рисунка, запалил в очаге свежий факел, вернулся за стол и громко прочитал, тщательно произнося букву за буквой:

– Иом а тнемелуес те трассийбо арднеивед ем иуг ербмос тирсе'л иси еннеив еуг ксеуев едж! – епископ швырнул в мертвое тело факелом, но в тот миг, когда тот почти попал в цель, пламя внезапно погасло, и во время мига ослепления мраком оказалось, что убитой девочки в центре пентаграммы больше нет.

– А-а!!! – Настя испуганно вскинулась в постели и мертвой хваткой вцепилась в спящего рядом Никиту Хомяка.

– Ты чего, родная? – сонно отозвался тот, подтягивая одеяло на плечи.

– Он идет! Никита, он идет!!!

– Да кто идет? – на этот раз плечистый мужчина открыл глаза и, сладко зевнув, вперился взором в супругу.

– Я не знаю… Но я чувствую, я чувствую его! Он силен. И он страшен. Он придет сюда, на нашу землю, на остров Перуна.

– Остров кого?

– Отца варяжского… – женщина притихла и испуганно зашарила глазами по сторонам.

– Это он, что ли идет?

– Нет, он спит…

– И нам того же не помешает, – сварливо отозвался Хомяк и снова опустил голову на подушку. – Спи.

В небольшой избушке, притулившейся на берегу Невы, опять наступила тишина.

Погасший факел откатился в сторону, и от него по подземелью прокатилась волна холода. Неясная тень скользнула по потолку, метнулась к завешанному в углу ходу в пещеру, вернулась обратно и стремительно нырнула за спину главы епископства.

– Ты здесь, Лучезарный? – неуверенно спросил хозяин замка.

В ответ послышался клокочущий смех:

– Ты думаешь, ваш Лучезарный только и думает, как поскорее примчаться на зов какого-то смертного?

– Но в книге написано о том, как вызывать демона Тьмы!

– И это правильно, – смех превратился в шелестящий шепот. – Но только книга эта написана еще тогда, когда о Люцифере еще никто ничего не знал…

Звук смещался вправо, влево, вверх, становился то громче, то тише, и епископ Дерпта наконец взмолился:

– Где ты, демон?!

– Я здесь… – голос, казалось, разорвался прямо в черепе священника. – Чего ты хочешь?

– Я… Я раб Сатаны, и я хотел воплотить его в этом мире, призвать его на тысячелетние царствие….

Громогласный хохот заставил епископа зажать уши:

– Ты хотел смертью младенца послужить тому, кто предал своего Создателя ради того, чтобы научить вас добру и злу? Чтобы научить вас любви и счастью? Несчастный… Пройдет всего два десятка лет, и ты покинешь это тело, чтобы предстать перед ним. Ты можешь хоть примерно представить себе, какая кара ждет тебя за эту смерть? Или за муки вот этого маленького, глупенького, жадного человечка, насажанного на ножи, но защищенного от гибели? – по телу снизу вверх щекотно пополз вкрадчивый детский голосок: – Тебе сказать, что ждет тебя, смертный?

– Нет… – епископ почувствовал, как его обуял ужас. Он понимал, что незнание будущей кары все равно не спасет от нее, но надеялся таким образом отодвинуть ее хоть ненамного. – А что нужно сделать, чтобы услужить Сатане?

– Странно, – бархатистый женский вздох шевельнул волосы. – Еще мгновение назад ты называл его Лучезарным… – послышался добродушный смех. – Чтобы услужить этому духу, следует воспользоваться тем, чему он вас научил. Нужно быть счастливым. Нужно просто прожить отпущенный век счастливым человеком. Прожить счастливым самому, а не делать несчастными других. – Демон опять рассмеялся. – Согласись, есть некоторая разница? Но смертные так глупы…

– Если я стану счастливым, он простит мне мои прегрешения? – с надеждой вскинулся священник.

– Не знаю, – шепот темной лужицей растекся по полу. – Я не питаюсь падалью… Меня интересуют только живые…

– Ты хочешь забрать мою душу?

– Я сам душа… – дохнул в лицо холодом дух Тьмы. – Зачем мне еще одна? Я хочу забрать твое тело.

– Зачем тебе тело?

– Я бесплотен… А мне нравится тоже ощутить на губах вкус винограда или горячей еды, пройти через оргазм простого смертного в момент продления рода, ощутить на себе, что такое усталость или страх. Мне хочется иногда получить того, чего я не имел уже тысячи лет: плоти!

– Ты хочешь отнять мое тело?

– Я хочу, чтобы ты отдал мне его сам, – на этот раз дух говорил спокойным, уверенным тоном откуда-то с правой стороны. – Если тело отнять, оно становится дерганым и неестественным. От него невозможно получить удовольствие.

Дерптский епископ ощутил острую потребность отойти к верстаку с пыточным инструментом и взять в руки шило для прокалывания мышц. Он вышел из-за стола, мучительно пытаясь сообразить, зачем ему это вдруг понадобилось. Тем временем левая ладонь с растопыренными пальцами опустилась на оставшиеся после младенца тряпки, правая занесла над ней шило…

«В меня вселился дьявол!» – внезапно сообразил епископ и попытался отскочить назад или, по крайней мере, отдернуть руку, но та не слушалась.

– А-а! – правая рука нанесла удар, еще удар, и священник далеко не сразу понял, что шила в кулаке уже нет. Он отбежал к противоположной стене и с ужасом воззрился на свои ладони.

– Вот так… – прохрипел демон Тьмы. – Все наполовину, все через силу. Мне нужно тело целиком.

– А куда денусь я?

– Ты спрячешься в дальний уголок, и не станешь мне мешать делать все, чего я только пожелаю.

– А если я не захочу?

– Я могу тебя убить… – ноги снова понесли хозяина замка к верстаку. – Но я этого не сделаю… – епископ остановился. – Ты вызвал меня, смертный. Скажи, чего ты желаешь от меня получить, а я назову тебе цену.

– Я хотел основать царствие Антихриста…

– Когда он захочет, – опять хрипло захохотал демон. – Он сделает это сам. Чего хочешь ты?

Епископ в растерянности молчал. Всю свою жизнь он боролся за высшие цели: за влияние слова христова в Англии, за католических прихожан в Тильзите, за крепость Ливонского Ордена и силу Дерптского епископства. За приближение тысячелетнего царствия Лучезарного на Земле. Но для себя? Нужно ли ему хоть что-нибудь для себя? Хозяин замка вспомнил про крышку Гроба Господня, но тут же отрицательно покачал головой: крышку Гроба для него уже практически добыл юный рыцарь Иван.

– А что ты можешь, демон Тьмы?

– Я всеведущ, смертный. Я знаю, сколько крысят родилось в норке на краю Африки, и сколько любовниц посетил сегодня испанский король. Сколько волосков на голове герцогини Йоркшира, и сколько облаков в небе над Дерптом, – молодым баритоном пропел демон. – Я могу вселиться в тело любого человека и заставить его сделать то, чего ты пожелаешь. Хочешь, завтра папа назначит тебя кардиналом Франции?

– Нет, – разочарованно хмыкнул епископ. – Если я привезу в Рим крышку Гроба, я получу куда больше власти, чем просто по папской булле… А ты можешь перенести эту крышку сюда?!

– Я бесплотен…

– Ты не можешь ничего!

– Я могу заглядывать в души живых и мертвых, могу узнавать самые сокровенные тайны, могу отводить беду… Ты просто не знаешь, зачем я тебе нужен… – по-змеиному прошипел демон. – Но ты сам меня вызвал…

Дерптский епископ посмотрел на стол, где лежала открытая «Книга Магли». Там наверняка скрывалась не только тайна вызова демона Тьмы, но и способ загнать его обратно в небытие. Тут, против воли владельца, голова его повернулась в сторону верстака с пыточным инструментом:

– Если я не нужен тебе, то и ты не нужен мне, – прозвучало в самом ухе. – Раз ты не знаешь, как использовать мою силу, отдай свое тело мне на полгода, а потом полгода я стану служить тебе, как верный раб. Потом два года твое тело будет в моем распоряжении, и снова два года я стану служить тебе.

– Нет, – покачал головой епископ. – Через неделю лоймы с крестоносцами поплывут к русским берегам. Я не могу бросить все сейчас. Пусть лучше будет наоборот. Полгода служишь ты, полгода служу тебе я. Потом два года ты, и опять два года я.

– Договорились… – по телу снизу доверху пробежал мелкий озноб. – С первым утренним лучом начнется первый день. Полгода…

Замежье

Задолго до того, как горизонт осветился первым утренним светом, из приоткрытых ворот усадьбы, что пряталась в лесу неподалеку от деревни Замежье, выехал всадник. Одетый в синий с желтыми шнурами зипун, свободные шаровары из тонкой шерсти, опоясанный саблей, он производил впечатление отнюдь не захудалого боярина – вот только вороватый взгляд никак не вязался с дорогой, опрятной одеждой.

Подгоняемый пятками конь пошел вскачь, вскоре выскочил из леса и, раздвигая грудью низкий, медленно ползущий туман, помчался по жнивью вдаль от селения, над которым поднимался высоко в небо темный от росы крест. Через полверсты поля остались позади, перед всадником открылся отгороженный от них низким кустарником луг и неторопливо струящаяся река со смешным названием Рыденка.

Всадник слегка потянул на себя поводья, заставляя жеребца укоротить шаг, а сам стал внимательно вглядываться в частые березы на опушке леса. Наконец он высмотрел именно ту, что подходила для его целей больше всех остальных – ту, на которой почти не осталось светлых полос коры, а весь ствол покрывали черные бугристые наросты.

Человек спешился, отпустив коня свободно пастись, скинул зипун, шаровары, оставшись в одной простой рубахе, с помощью засапожного ножа выковырял в паре шагов от ствола ямку, и уселся над ней, старательно тужась. Сделав свое дело, он закопал подарок, хорошенько его притоптал, а потом разделся, представ совершенно обнаженным и повесил рубаху на нижние ветви:

– Ты возьми береза, что не нужно мне, ты расти береза, будь сильна высока, – стал приговаривать он, обходя дерево и поглаживая ствол руками. Голос звучал сипло, неразборчиво, поскольку часть воздуха вырывалась из открытой раны на шее мужчины. Впрочем, если березка и понимала заговор – то наверняка не благодаря тихо звучащим словам: – Ты расти береза, светлой радостью, ты стань береза, крепкой силушкой. Ты одень береза, рубаху мою, ты оставь береза свою силу ей, свою крепость, береза, свою светлость, береза, чистоту свою…

Отойдя от дерева к реке, творящий наговор вошел по пояс в воду, зачерпнул полные ладони, вылил их себе на лицо, ловя губами холодные струйки:

– Унеси река, все немощи мои, унеси вода, грусть печаль мою, ты оставь вода, только силушку, очи зоркие, руки крепкие. Напои меня, напитай меня, а с собой, вода, не бери меня.

Он попятился, осторожно ощупывая руками путь, выполз на берег, поднялся и еще несколько десятков шагов прошел спиной вперед. Потом упал, откинувшись на спину:

– Мать земля моя, ты кормилица, ты родительница, ты заступница. Не зови меня, не настал мой час, не пришел мой срок, не сомкнулась ночь. Солнце-утро встает, к новой жизни зовет. Дай мне плоть свою, дай мне жизнь свою, дай мне сыном быть, новый день прожить…

Мужчина запустил ладони под траву, захватил пальцами немного земли, поднес ее ко рту, ухватил губами, старательно размял и проглотил. Потом перевернулся на живот и полежал так еще немного. Где-то над головой испуганно пискнула какая-то пичуга, и внезапно разразилась радостной песней.

Человек встал, увидел на расстоянии вытянутой руки перед собой чистую, чуть влажную от тумана рубаху, но прежде чем ее снять, снова подошел к березе и тихонько пробормотал ей, что за сегодняшнее утро она стала еще краше, выше и ветвистее. Затем быстро оделся, запрыгнул в седло так и оставшегося на своем месте коня, настороженно огляделся… Нет, вроде бы никто проведенного на берегу реки языческого ритуала не видел. Всадник хлопнул ладонью по крупу коня и пустил его в галоп.

Через час, когда туман уже успел рассеяться, а двор заливали яркие солнечные лучи, всадник снова проскочил ворота и направился прямиком к конюшне.

– Семен! Да куда же ты успел умчаться? – окликнула его с крыльца молодая женщина в накинутой поверх поневы душегрейке.

– Конь застоялся, Алевтина, – улыбнулся всадник. – Надобно было объездить.

– Ярыгу бы послал! – женщина с облегчением перевела дух. – Я уж измыслила, ты в засеку подался.

– Не, там сейчас Василь, – Семен спрыгнул на землю и прикрыл ладонью горло, чтобы речь звучала яснее. – Он ужо совсем заматерел. Справится.

– Помолился бы лучше, чем затемно по лесу скакать, – голос Алевтины, не смотря на смысл произносимых слов, звучал одобрительно.

– Перед трапезой помолюсь, – пообещал Зализа, поднимаясь на крыльцо.

Про то, чем он на самом деле занимался в предрассветном тумане опричник говорить не стал. Да и не мог – земля не любит, когда про ее уговоры с воином узнают посторонние. Земля одаривает русича исцелением только тайно.

Позже всех в этот день поднялись обитатели совсем нового, пахнущего сосновой смолой и свежим деревом поселения, поставленного на взгорке, на самом краю Кауштиного луга. От всех прочих окрестных деревень, городков и крепостей это селение отличалось тем, что в нем не слышалось ни мычания коров, ни блеянья коз и овец, ни призывного ржания коней. Зато в одном только этом поселке имелось больше часов, чем во всей остальной Руси вместе взятой, и больше наручных часов, чем на всей остальной планете.

Месяц назад, в жестокой сече в молодом ельнике на тропе от Копорья к Ореховому острову маленький отряд из полусотни воинов потерял одиннадцать человек, но вовремя пришедшая на помощь кованная конница откинула и втоптала в сырую русскую землю высадившихся на Неве свенов. Бояре, убедившись в готовности странных пришельцев ниоткуда сражаться за новую родину, признали их за своих, и никаких вопросов им больше никто не задавал. Окрестные помещики и волостники через день после битвы даже прислали своих смердов помочь новым соседям устроиться на отведенном опричником месте, и привычные к топорам мужики за пару дней срубили для переселившихся на Русь иноземцев три избы и часовню православного обряда.

Поставленные буквой «П» дома вкупе с часовней и прочными бревенчатыми воротами естественным образом образовывали маленькую крепость с вместительным внутренним двором, и теперь можно было считать, что впадающая в Оредеж река Суйда тоже надежно закрыта от незваных гостей. Именно так государев человек Семен Зализа и отписал в Разрядный приказ – но про то члены клуба «Черный Шатун» не ведали, и жизнь их текла обычным порядком.

Утро начиналось с общей молитвы. Иеромонах отец Никодим, оставшийся при отряде еще после первой встрече на Березовом острове, проводил в часовне обстоятельную службу, благословлял своих прихожан на труд, после чего все дружными рядами отправлялись завтракать и сверять время на часах. Поскольку до первых сигналов точного времени оставалось еще никак не меньше четырехсот лет, одноклубники просто определяли среднеарифметическое по показаниям всех хронометров, и полученный результат считали истинным. Батарейки потихоньку садились, электронные часы вставали, и определять точное время постепенно становилось все легче и легче.

После завтрака люди расходились на работы: женщины в сопровождении пары вооруженных воинов уходили в ближний лес по грибы и ягоды, туда же отправлялось несколько охотников проверять силки. Часть мужчин с плетеными из ивовых прутьев вершами спускались к реке ловить рыбу, а остальные занимались хозяйственными делами: заготовкой дров, конопачиванием щелей в новых стенах, выкашиванием ближних лугов.

Казалось, жизнь вошла в естественное русло. Провалившиеся на пять столетий в прошлое люди нашли на новом месте друзей, поставили жилье, довольно успешно обеспечивали себя пропитанием, и даже откладывали кое-что на будущее. Однако было ясно, что скоро подобная благодать закончится. По утрам изморозь уже прихватывала землю и выбеливала траву, иногда с неба начинали неторопливо валиться крупные снежинки. Неделя-другая – и грибы вместе с ягодами уйдут под снег, река закроется толстым слоем льда, и о наваристой ухе с грибами придется забыть по крайней мере до весны.

Вот и сейчас, когда Костя Росин и Игорь Картышев, зябко ежась, вышли на крыльцо, по разукрашенному инеем двору носились, кружась в веселых вихрях, искристые вестницы близкой зимы.

– Ингу в лес пускать больше нельзя, – сделал вывод, глядя на небо, Картышев. – Застудится, петь не сможет.

– Ты так говоришь, Игорь, – сладко зевнул Росин, – словно завтра ей в БКЗ «Октябрьский» нужно выступать.

– А почему нет, мастер? – пожал плечами бывший танкист. – Если мы непонятно как ухнулись сюда, почему бы нам точно так же не вернуться обратно?

– Надейся на лучшее, а готовься к худшему, Игорек, – присел на крыльцо Костя. – Чтобы иметь возможность попасть обратно, не мешает запасти на зиму как можно больше грибов и закоптить рыбы. Иначе после нескольких месяцев голодовки она не то что арию спеть, «мяу» сказать не сможет.

– Ну и при чем тут лес? – опустился Картышев рядом. – Ты знаешь, мастер, у меня такое ощущение, что все мы слишком заигрались. Привыкли на фестивалях и играх жить по законам и технологиям средних веков, вот до сих пор этим и занимаемся. А у нас, между прочим, половина народу с высшим образованием, у каждого кое-какой опыт за спиной. Не надо нам за последними осенними колосками по полям бегать. Нам нужно попытаться сделать то, что умеем мы, но не умеют люди этого времени. Тогда мы станем заниматься тем, что умеем мы, а они тем, что умеют они. Не придется нам тогда по лесам по снегу бегать, мы тогда зерно и грибки просто купим на ближайшей ярмарке.

– Угу, – криво усмехнулся Росин. – Компьютеры настроить тут никому не нужно? А то я умею. А Симоненко автобусы умеет водить. Юшкин, вон, и то мается. Доктор вроде, людей что тут, что там одинаковых лечил, а и то без своих шприцов и таблеточек ничего придумать не может.

– Это ты зря, мастер, – покачал головой Игорь. – Опричника раненого именно Юшкин лечит, к местным докторам Зализа не убегает. Симоненко по кузнечной части кое-что соображает. А вообще, мы просто не думали над этим вопросом. Вспомни, Костя: половину тайн, которые в этом мире хранят как зеницу ока, мы проходили еще в школе. Величайшие открытия, которые здесь еще только предстоит сделать, мы помним, как исторические казусы. Нам главное решить, куда мы приложим свои силы. А там посмотрим…

На этот раз, прежде чем ответить, председатель клуба на несколько минут задумался. Затем решительно встал:

– Пойдем, с мужиками посоветуемся.

Изначально задумывалось, что пятеро женщин станут жить в одном доме, а сорок два мужика – в двух других. Однако жизнь очень быстро внесла свои коррективы. Картышев сразу поселился в одной комнате со своей сестрой Ингой. Следом за ними и остальные женщины либо перебрались в комнаты к кому-то из воинов, либо те переехали к ним. Впрочем, так и должно было случиться – ведь на фестиваль женщины ехали не просто так, а за компанию с друзьями-приятелями. Нет ничего удивительного, что после почти полугода скитаний и настоящих – кровавых, а не игровых схваток люди перешли от приятельства к настоящей близости. В гордом одиночестве осталась только Юля, даже в лес по грибы уходящая с углепластиковым луком и полным колчаном стрел за спиной, и Костя Росин: ему, как председателю клуба, изначально отвели отдельную комнату.

С едой тоже получилось не так, как предполагали рубившие избы смерды. Местные мужики рассчитывали, что крытый двор на две трети двенадцатиметрового дома будет занят домашней скотиной и конюшней, но пришельцы из двадцатого века вести полноценное хозяйство пока не решались. В обширном пустующем помещении поставили столы, где все одноклубники и питались веселой компанией. А вечерами, под хорошее настроение, здесь же устраивали танцы под гитару и Ингины песни.

Вот и сейчас все рассаживались на придвинутых к столам скамьях, ожидая, пока отец Никодим скажет свое веское слово.

– Отче наш, Иже еси на небесех! – низким, хорошо поставленным голосом, слегка нараспев, начал читать иеромонах. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения. Яко Твое есть Царство, и сила, и слава, во веки веков. Аминь.

Сложив руки на груди, жители селения дождались окончания благодарственной молитвы, а затем принялись споро истреблять запеченное с грибами мясо.

Пребывание в шестнадцатом веки в немалой степени изменило взгляд бывших питерцев на жизнь. Они впервые узнали, что десяток плотников может поставить три дома и церковь общей площадью в шесть соток всего за два дня, а не заниматься строительством десятками лет, как это делали их родители, обживаясь на дачных участках. Впервые поняли, что мясо не может стоить дороже каши – поскольку крупу нужно выращивать, а мясо и рыба сами бегают по окрестным лесам. Что дубленки и шубы – это бросовая одежонка, сшиваемая из шкур забитого на мясо скота или добытой дичи, а вот настоящий тверской ситец, персидский шелк, рязанское или английское сукно – ткань для действительно красивой, парадной и дорогой одежды. Наравне с мехами стоял по дешевизне только лен, но даже единой льняной тряпицы не нашлось среди небрежно сваленных в подарок, в виду близких холодов тулупах и цигейках. Отдарившиеся лисьими и овчинными мехами бояре с тканями все-таки пожадничали. Что из дерева можно делать дверные петли, засовы, ложки, миски, ведра и бочки – а металл следует использовать только для самых крайних нужд. Что сено нужно в повседневной жизни постоянно: его требуется стелить перед порогами домов вместо ковриков, им набивают тюфяки для сна, им присыпают отходы в туалетах, избавляясь от неприятного запаха. Дешевое кровельное железо, которым в двадцатом веке заменяли на крышах дорогое дерево, здесь ценилось бы в несколько раз дороже всей кровли вместе с дранкой.

– Есть предложение устроить мозговой штурм, мужики, – начал было выступление вошедший с улицы Росин, но монах тут же его перебил:

– Ты погоди, боярин. Люди по Божьей милости кушают, обряд причащения к миру принимают. Беспокоить их пока не надо. Думы насыщающегося должны быть чисты, а душа покойна. Сам-то пошто голодный бегаешь?

– Да я с утра у Тамары перехватил…