355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Прозоров » Всадники ночи » Текст книги (страница 3)
Всадники ночи
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:05

Текст книги "Всадники ночи"


Автор книги: Александр Прозоров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Тут не к месту протяжно, по-волчьи взвыла в будке сонная псина, и девушка резко остановилась.

– Ты и вправду Цветава, – тихо сказал Андрей. – Словно цветок полевой, тонка и красива.

– А ты, боярин, сказывают, князь? – чуть склонила она набок голову.

– Есть немного, – подтвердил Зверев под аккомпанемент собачьего воя.

– А вправду сказывают, боярин, что князья русские так горды, что к барышням безродным не прикасаются совсем, как бы любовью сердечко девичье ни томилось?

– Ты хочешь это проверить, Цветава? – сделал шаг навстречу Андрей, и тонкие, словно выточенные из слоновой кости черты женского лица наконец проступили из сумрака.

– Хочу, боярин, – протянула руки навстречу девушка и…

– Кто здесь?! – Хлопнула входная дверь. – Что за шум? Ты чего разошелся, пустобрех?

– Это я, Лукерья Ферапонтовна, – отозвался Зверев. – Вышел перед сном немного проветриться.

– Прости, княже. – Женщина опустила топор и запахнула полы тулупа. – Слухи у нас тут дурные ходят. Да и пес… развылся.

– Я уже возвращаюсь… – Андрей повернулся к Цветаве, но девушка исчезла, словно ее и не было. Видать, хозяйки испугалась. Князь Сакульский разочарованно махнул рукой: – Ну вот… Иду, Лукерья Ферапонтовна, иду. Не беспокойся, боярыня, я дверь закрою.

После улицы и темных сеней светелка показалась залитой ярким светом. Однако делать при свете тут все равно было нечего. Андрей стянул сапоги, рубаху, развязал пояс портов и влез под одеяло, на чистые прохладные простыни. Сладко потянулся, дунул на свечи и закрыл глаза. Но едва он начал проваливаться в сладкую дрему, как скрипнула на подпятниках дверь, послышались осторожные шаги.

– Кто здесь? – рывком сел на постели Зверев, пытаясь разглядеть в полной мгле, где лежит его оружие.

– То я, княже, не беспокойся, – отозвался Пахом.

– Чего ты тут делаешь?

– Я помысли… От, проклятье! – В темноте послышался грохот. – Я так помыслил, лучше с тобою… Ой, язви его холерой!

– Зажги свет, переломаешь тут все впотьмах!

– Сейчас, княже…

Холоп запыхтел, зашуршал, послышался стук кресала, в свете искр проступили непослушные Пахомовы лохмы, торчащие в разные стороны что из бороды, что на макушке. Дядька подул на мох, подсунул тонкую полоску бересты.

– Свечи здесь, у меня.

– Вижу, княже… – Пахом запалил фитили и торопливо бросил на пол бересту, придавил сапогом.

– Так чего ты задумал?

– Рази забыл ты, княже, об чем мы в бане перемолвились? Странно сие. Боярин Кошкин странный, боярин Храмцов, царствие ему небесное. Я с тобой рядом переночую, княже, от греха. Мало ли чего? Вон, промеж постелью твоей и стеной аккурат для меня места хватит.

– На лавку ложись, чего на холодном полу мучиться?

– Лавка узкая, свалюсь, не дай Бог. А на полу я овчину расстелю, завернусь, ты меня и не заметишь, княже, не побеспокою. И тепло мне будет, и мягко… А чего это пояс твой в стороне лежит? – повысил на господина голос холоп. – Мы об чем речи вели?! Настороже быть надобно! А ты саблю от себя за версту кидаешь. Понадобится – и не найдешь.

– Что же мне ее – под подушку класть? – вяло огрызнулся Зверев.

– А хоть и под подушку, – подобрал оружие Пахом и принес Андрею, – али рядом пристрой.

Князь покрутился, пристроил пояс с одной стороны, с другой. Получалось неудобно: повернешься во сне, все бока о пряжки и ножны исцарапаешь. Тогда он опустил руку и положил саблю вниз, на пол, рукоятью как раз на уровне плеча. В таком месте ее даже в полной темноте за секунду нащупать можно.

– Это дело, – похвалил холоп, развернул в ногах, на полу, серую потертую шкуру, аккуратно разложил поясной набор, развернув к себе рукоятями и ножи, и саблю, после чего привычно закатался в овчину. Прямо сосиска в тесте.

– Ну все? – поинтересовался Зверев.

– Все, княже. – Голос из «скатки» звучал приглушенно, как из-за стены. – Спокойной ночи, Андрей Васильевич.

Молодой человек опять забрался под одеяло, потянулся, наклонился к свечам, чтобы задуть огонь, и тут дверь скрипнула снова. Из-за створки выглянуло бледное лицо.

– Цветава? – неуверенно приподнялся он на локте.

– Я, княже. – На тонких губах появилась улыбка. Девушка бесшумно скользнула в светелку и притворила за собой дощатую створку. Склонила набок голову. – Неужели ты и вправду снизойдешь своей милостью до простой деревенской девицы?

На свету она оказалась даже красивее, чем он думал на улице. Острый носик, большие зеленые глаза, слегка изогнутые тонкие брови, высокий лоб, чуть втянутые щеки, тонкий, чуть выдвинутый вперед подбородок. Непривычная красота для русских просторов, где девки сплошь румяные и упитанные, как праздничные пирожки. И откуда такая взялась в этой храмцовской глуши?

– Можешь проверить… – Он слегка откинул одеяло.

Про Людмилу в эти секунды князь забыл начисто. Да и можно разве назвать это изменой? Так, небольшое приключение. В душе он по-прежнему принадлежал только княгине Шаховской.

Ну а телом… Подумаешь, пара сладких глотков не из своего колодца! Что в этом страшного? Ведь о любви деревенская простушка и сама не заикалась.

Цветава сделала шаг ближе, опустила руки, прихватывая чуть ниже пояса ткань рубашки, потянула ее вверх, избавляясь от лишней одежды.

«Что-то в ней все же не так…» – краешком сознания отметил Андрей, но глаза уже пожирали молочно-белое обнаженное тело: невысокую, но крепкую грудь с алыми острыми сосками, подтянутый живот с ямочкой пупка, покатые бедра и манящий темный треугольничек, прячущий врата наслаждения. Девушка уронила на пол белую ткань, сделала еще шаг.

«Чего-то не хватает», – опять кольнула тревожная мысль.

Цветава улыбнулась, скромно потупя взгляд, прикрыла грудь и низ живота ладонями, отчего показалась еще более соблазнительной. Но Зверев никак не мог отдаться эмоциям, потому что в душе неприятно скреблась мысль о странном, но пока непонятном несоответствии. Что-то было не так!

До обольстительной селянки оставалось всего метра полтора, два шага. Похоже, выражение лица будущего любовника, его неправильное, непонятное в такой ситуации поведение обеспокоило гостью. Улыбка из соблазнительной на миг стала каменной. Она оглянулась… И в тот же миг Андрей понял: на стене за ней не было тени!

– Р-р-ау! – сорвался с изящных губ утробный рык, и Цветава прыгнула вперед, словно нырнула: руками и пастью к добыче.

Зверев крутанулся навстречу, и в тот миг, когда девица вцепилась в перину, он уже падал на пол, еще в полете хватаясь за спасительную сабельную рукоять. Нежить, зашипев, развернулась, ее голова появилась над краем постели, и в тот же миг по лебединой шее хлестко ударила отточенная сталь. Голова упала, ударилась Андрею о грудь и покатилась к двери, рассыпая косы. Тело же держалось на четвереньках еще с минуту, задумчиво покачиваясь, а потом тихо опустилось на постель.

– Кто это был? – Пахом выпутался из шкуры и стоял готовый к схватке: без порток, но с саблей.

– Крови-то как мало. – Зверев стер с груди несколько капель, упавших с тела, и наконец-то встал, вогнал клинок в ножны. Наклонился к телу, ткнул пальцем: – Надо же, мягкое. Только холодное. И соломой пахнет. Совсем не ладаном. И не мертвечиной.

– Господи, княже! – испуганно перекрестился холоп. – Да ты же ее убил!

– Ты тоже заметил? – скривился Андрей. – Ведьма это была. Или упырь. Какая теперь разница?

Он взялся за тело, ухватив под мышками, рванул к себе, и оно со стуком рухнуло на пол. Постель выглядела более-менее целой. Только десяток дырочек на простыне, словно огромная кошка пыталась поймать под ней мышь. Правда ложиться на эту перину снова Звереву почему-то не хотелось.

– Ты убил ее, княже.

– Убил, – передернул плечами Андрей. – А должна была она меня прикончить? Как думаешь, может, ради этой красотки Белург меня сюда и заслал? Он ведь парень основательный. Подготовил засаду, да и отправил в капкан. Подальше от Москвы, чтобы подозрений…

– Тебя за душегубство под следствие возьмут, княже. Господи, как же так?

– За что? Это же…

– А кто об том ведает? Кабы знали о ней крестьяне, батюшка здешний, боярыня – быстро бы кол осиновый для упыря заточили али митрополиту колдунью передали. Мыслю, все окрест ее простой девкой считали. Потому и в историю нашу, княже, не поверят. И убил ты ее не в лесу, не на проезжем тракте, а в боярском доме. Да еще голую и в постели. Посему и татем ее назвать нельзя. Кто же поверит? Голая девка – и тать!

– Ч-черт! – До Андрея дошел весь неприглядный смысл ситуации. Приехал гость, остался в доме, а ночью девицу, с которой в постели ласкался, взял да и зарезал. Как иначе все это объяснишь?

– Коли холопка, то откупиться можно. Авось, сговоримся с хозяйкой, – почесал в затылке Пахом. – А коли не раба…

Дальше можно было не объяснять. На Руси закон исстари считал всех людей равными – кроме пленников и рабов, естественно. Даже закупные люди, ярыги, отданные за долги «головой», защищались от произвола господина. Пороть за нерадивость – пожалуйста. А убить или продать – не моги! Родовитый князь за душегубство отвечал той же мерой, что и простой кожемяка.

Нет, конечно, знатные бояре были все же немного «более равными», нежели черные людишки. То, за что смерда без разговоров вздергивали на осине, для князя могло обойтись ссылкой, а то и вовсе штрафом. Но об том еще уговариваться надобно, на милость воеводы и государя надеяться, в ножки кланяться, просить… И еще не обязательно, что обойдется. Да даже если и обойдется – как потом всю жизнь с такой славой жить? Палач постельных девок! В глаза ведь никому не глянешь, совестно.

– Может, вытащить ее, пока темно, да схоронить где в укромном месте?

– Не выйдет, княже. Нашумим, больно груз тяжелый. Выглянет кто, заметит, догадается. Да и мест укромных мы окрест не знаем. А как их среди ночи найдешь? Вот что, княже. А давай дом запалим? Огонь, он все следы намертво заметет.

– С ума сошел? На сеновале куча народа. И наши, и здешняя дворня. Как полыхнет – они ведь все сгорят, и мяукнуть не успеют.

– Дык, упредим. Выскочим, кричать будем.

– Рано выскочишь – потушат. Поздно – сгорят. Тут ведь много не надо. Искорка одна через потолок просочится – сено враз займется, не хуже пороха.

– Что же делать тогда, Андрей Васильевич? Нечто из-за нежити поганой на дыбу идти, род свой позорить, муку терпеть? Знаю! Скажу, я убил, княже. Я уж свое отжил.

– Заткнись, Пахом, – повысил голос Зверев. – Совсем уж глупость несешь. Нежить не жалко, а вот за тебя меня и вправду совесть до гроба жрать станет. Нет, Пахом, так дело не пойдет. Оба с чистыми руками уедем.

– Окно! В окно вытолкать можно!

– Остынь, дай подумать.

– Чего там думать? Что пузырь порвем – так покаемся. Дескать, случайно. А шума на улице никто не услышит. Нет там ныне никого, по домам спят.

– А что потом делать станем? Сам говорил, укромного места ночью не найти. Если же утром тело заметят, быстро догадаются, что к чему. И про окно вспомнят, и следы наверняка снаружи останутся. Ты это… Ляг, заснуть попытайся. А я, может, чего и придумаю.

– Нечто теперь заснешь?

– Ну так хоть помолчи немного!

Холоп открыл было рот, но ничего не ответил. Сел на лавку, глядя на голову с пустыми зелеными глазами, причмокнул:

– Девка-то ладная. И чего ей не хватало?

– Кто знает, Пахом? – глядя в пол, почесал кончик носа Зверев. – Может, ей просто не повезло… Давай-ка ты ложись. Есть у меня одна идея.

– Да все едино не засну, Андрей Васильевич!

– Не хочешь, не спи. А в шкуру завернись. Не стоит тебе видеть того, что тут произойдет.

– Опять Лютоборовым чародейством баловаться станешь, княже? – недовольно буркнул холоп. – Ох, не доведет оно тебя до добра. Сгубишь душу свою на веки вечные, в огне адовом гореть станешь!

– Лучше быть живым колдуном, чем мертвым праведником, Пахом. Все, отвернись.

Дядька, мотнув головой, забрался за постель, накрылся шкурой, а князь Сакульский затушил одну из свечей, другой начертал в воздухе пятиконечную звезду – древний знак холода, смерти и потусторонней силы.

– Лягу в час полуденный, отвернусь от солнца ясного. Лягу во глубоком погребе, во черной яме, во сырой земле, – негромко заговорил он, продолжая огненным пером выписывать символы черных сил. – Поднимусь я в ночи темной, поклонюсь мертвой полуночи, назову имя заветное. Поклонюсь богине Срече ночной, поклонюсь богине Маре холодной, а тебе славу вознесу, Чернобог могучий. Осени меня своею силой, накрой меня дланью своею, назови меня своим пасынком, прими от меня дар кровавый. Пусть придут слуги твои верные: змеи болотные, крысы земляные, мыши подвальные. Пусть придут рохли чердачные, кикиморы печные, криксы водяные, черви могильные. Пусть все придут, кто имя твое славит. Пусть радуются моему угощению, пусть возносят милость твою беспредельную, пусть кланяются вечности твоей темной, коей никто из смертных не минует…

На несколько минут в комнате повисла тишина. Ничего не происходило. Андрей, медленно впадая в панику, облизнул пересохшие губы, снова схватился за свечу – но тут наконец-то послышался шорох, деревянное похрустывание, по полу застучали костяные коготки. От сундука к телу подбежала серая крыса с голым хвостом в мизинец толщиной, принюхалась к розовому срезу между плечами. Князь отвернулся, немного подождал, глянул снова. Возле тела орудовали уже пять крыс и с десяток мышей. От такого зрелища Зверева чуть не вырвало, он поспешно откинулся на перину и закрыл уши. Ему тоже не следовало все это видеть и слышать.

Дар заката

Как ни странно, немного полежав на перине и поглядев в потолок, князь таки заснул – словно провалился в глубокий темный колодец. И выдернули Андрея из этого колодца только заливистые петушиные трели. Он рывком сел, глянул на пол и облегченно перекрестился:

– Приснится же такое!

– Убрал я все, княже, – сообщил развалившийся на сундуке холоп. – Как первые петухи пропели, встал – а на полу токмо косточки белые лежат. Уж не ведаю, как ты сие сотворил, Андрей Васильевич, что за сила Лютоборова тут была, ан кости я в бабскую рубаху высыпал, что у порога лежала, да завязал. Совсем мало получилось. В тюк под овчину сунул – вроде и незаметно совсем.

– Черт, – сплюнул Зверев. – Лучше бы это был сон!

– Знамо, лучше, – согласился дядька. – Съезжать нам надобно, пока хозяйка девки не хватилась. На нас, мыслю, теперича не подумают, ан сторожкость проявить надобно.

– Это правильно, – кивнул Андрей. – Зови Илью с Изей, вели коней седлать. А я оденусь да боярыне поклонюсь перед отъездом. Скажу, домой тороплюсь, соскучился по родителям. Коли пораньше выехать, до Великих Лук за два перехода можно успеть.

Лукерья Ферапонтовна, как и положено радушной хозяйке, гостей попыталась задержать, накормить завтраком; ссылаясь на зарядивший еще с ночи моросящий дождик, предлагала отдохнуть – но князь Сакульский был непреклонен, и через полчаса путники выехали из деревни на запад, обогнав бредущее на пастбище стадо из полусотни коров и пары сотен овец.

С этой стороны из селения вела не тропка в локоть шириной, а вполне нормальная дорога, можно даже сказать – полутораполосная. Три колеи: кто ехал из деревни, держался левее, кто в деревню – правее. Ну а правые колеса телег катились посередине. Правда, такая «трасса» тянулась всего версты три. С каждым отворотом к полю, к огороду, к стерне со сметанными на ней стогами дорога словно усыхала, становилась все уже, и до берега Вержи добралась уже обычная грунтовка в одну телегу шириной.

Покидая земли детей боярских Храмцовых, Зверев натянул поводья, остановился, оглянулся назад:

– Да, нехорошо получилось. Как думаешь, Пахом, хватились они уже али нет?

– А чего потеряли? – навострил уши Илья.

– Не твоего ума дело, – резко осадил его дядька. – Я так мыслю, княже, не стоит ее увозить. Дабы честно сказать можно было, что не крали никого и ничего. Дозволь здесь схороним?

– Само собой, – кивнул Андрей. – На берегу, вон, земля вязкая, копаться легко будет.

– Давайте, архаровцы, по ту сторону подождите, – прогнал за реку молодых холопов Пахом. Он спешился, присел на берегу и принялся споро вырезать жирную влажную глину под корнями невысокой ивы.

Сверток был маленький, с полведра размером, а потому управились быстро. Сунув кости в землю прямо в рубахе, Пахом закидал яму, выпрямился, скинул шапку и перекрестился:

– Да упокоит Господь ее несчастную душу.

– Может, и смилуется, – в свою очередь перекрестился Зверев. – Не знаю, как у нежити насчет души. Есть она или их души уже давно в аду горят? Ладно, зла на Цветаву не держу. Коли Бог простит, так тому и быть. Но Белург… Надо же такую комбинацию придумать! Понятно, отчего Старицкий меня не трогал. Ждал, пока сам пропаду. Ну да теперь беспокоиться не о чем. По коням, Пахом. Полнолуние через полторы недели. Соскучился.

– Нечто тебе, княже, в других местах луны нет?

– Ты не понимаешь, Пахом. Своя слаще…

Путники въехали в реку. Вержа имела тут ширину метра три, а глубину – немногим ниже колена. Или, как говорили на Руси – ниже чеки тележной. На любом возке можно ехать, и даже оси не замочишь, не то что поклажи. Понятно, почему дорога именно с этой стороны подходила. Через Днепр с бродом дело обстояло похуже – там и зачерпнуть недолго.

За рекой потянулись сенокосы, луга, перелески, пастбища – но вот полей по эту сторону уже не встречалось. Минут через десять всадники придержали коней перед обещанным вдовой россохом.

– Та-ак, – припомнил Андрей, – левый совсем зарос, наезженный в усадьбу ведет. Значит, нам прямо.

Второе перепутье дорог встретилось примерно через час, уже в лесу. Но здесь сомнений не было вовсе. В Великие Луки следовало поворачивать на север, вправо. И путники надолго втянулись в шелестящий глянцевой листвой, непривычно светлый из-за снежно-белых стволов, березняк.

Ближе к полудню дождик успокоился, на небе развиднелось. В солнечных лучах заискрились капельки воды на густом травяном ковре. Словно испугавшись, дорога вильнула в густой ельник, но уже через версту снова оказалась в березовой роще, местами перемежаемой темными вкраплениями осины. И за все время – ни одной сосны! Андрей откровенно соскучился по этому стройному и пахучему, родному северному дереву.

– Интересно, из чего они дома строят? – не выдержал он. – Из березы, что ли?

– Из осины, вестимо, – отозвался Пахом. – Она, знамо дело, воды не боится, не гниет совсем. Для баньки – самое милое дело осиновый сруб ставить. Отчего и обычную избу с нее, родимой, не срубить?

– Отчего же тогда мы из сосны да дуба строимся, а не из осины?

– Шутишь, княже? Сосна завсегда прямая стоит, а из осины куски прямые выбирать приходится. А дуб, особливо мореный, крепче стали. Опять же, у нас окрест токмо сосны и дубы растут, осину еще найти надобно. А тут вон она – руби не хочу.

– Смотрите, – привстав на стременах, указал вправо от дороги Изольд. – Никак, деревня?

– Токмо тихая какая-то, – понизил голос дядька. – Странно.

– Думаешь, засада? – Андрей потянулся к сабле, погладил рукоять. – Коли так, давай посмотрим. Илья, заводные кони на тебе…

Князь повернул Аргамака и ломанулся к просвечивающим меж березами домам прямо сквозь низкие рябинки, растущие так густо, словно кто-то просыпал здесь ведро с собранными зачем-то кистями.

– А чего тут? – поворачивая следом, все же спросил холоп.

– Коли засада – на дороге ждать станут, олух, а не в кустах, – пояснил Пахом и пустил гнедую кобылу вскачь, нагоняя господина.

Перед домом раскинулся широкий, давно не полотый огород. На грядках росли подсолнухи вперемежку с морковью, одуванчиками и редиской. Дом смотрел на гостей, словно бельмами, двумя затянутыми пузырем окнами, с трубы выкрошилась глина, на толстой, взъерошенной кровле из дранки гордо тянулись к небу несколько хлебных колосьев. Андрей хмыкнул, объехал избу – и оказался на выстланной подорожником поляне с колодцем посередине. Стали видны еще две избы, что стояли дальше от дороги. Обе такие же тихие, с растущей вокруг крыльца высокой травой.

– Какая засада, Пахом? – натянул поводья Зверев. – Тут с весны никто не ходил! Вечно тебе всякие страсти мерещатся.

– Лучше перебояться, княже, нежели ворогу попасться. А отчего это деревню бросили? Место, гляжу, хорошее. Река, вон, широкая рядом. Перепутье дорог, пусть и не самых нахоженных.

– Глянь, княже, у дальней избы дед баклуши бьет! – привстал на стременах Изяслав. – Дозволь, у него про то выспрошу?

– Вместе подъедем, – потянул правый повод Зверев.

Неспешным шагом всадники приблизились к единственному дому, трава вокруг которого была частью вытоптана, а частью скошена, остановились возле совершенно седого старика в длинной полотняной рубахе, который, присев на завалинке, вырезал из липовых веток в руку толщиной заготовки для ложек. Слева от него валялись мерные куски неокоренных деревяшек, справа набралось уже с десяток похожих на погремушки колобашек, тонких с одной стороны и толстых с другой.

– Здрав будь, мил человек! – зычно поздоровался Пахом. – Ответь, к Великим Лукам мы верно едем?

– Верно, боярин, верно, – не поднимая головы, ответил селянин. – Дорога, она вброд через Вопь перекидывается. Не пужайтесь, скачите смело. Воды по стремя будет, не более. Туда вам, за реку…

– А отчего у вас дома пустуют, отец? Нешто уехали куда смерды?

– Знамо куда, боярин. Во царствие Господа нашего, Исуса. Почитай, всех призвал.

– Как же это? Что случилось? – не поверил Изольд. – Нешто война была? Лютеране приходили?

– Какая война? – вздохнул, продолжая работать, крестьянин. – Одной старухи кривой и горбатой хватило. Лихоманка до нас прошлой осенью заглянула. Аккурат перед Покровом. Кого застала, всех и уморила, проклятущая.

– А ты?

– Бортник я, боярин. В лесу был, далече. Да Филимона Полосатого с семьей домовой спугнул, токмо старуха его, бабка, да дочка младшенькая сгинули. Они в поле ныне. Взяли меня к себе, тяжко одному. Я как дом с родными увидел, ноги враз отнялись. Сижу теперича, токмо харчи чужие перевожу. В омут бы кинулся, да к Вопи не дойти. Не несут ноги-то.

– Как это «домовой спугнул»? – заинтересовался Зверев.

– Как, как. Как всегда балуют. Коров зашугал – есть перестали, аж к кормушке не подходили; овцам шерсть перепутал, собак покусал, хозяину на дворе в ноги кидался. Ни пройти, ни повернуться – падает и падает. Вот Полосатый к знахарю на Крикливую вязь и пошел. Бабу свою и детей, что постарше, прихватил. Думал, может, обидел кто хозяина? С домовым мириться поспешал, бо хозяйство он все изведет, коли баловать станет. Как ни трудись, а проку никакого. Вернулся Филимон – ан лихоманка уж дальше куда-то побрела, иных смертных искать. Кого не оказалось тогда в деревне, только тот и уцелел. Остальные в три дня угасли.

– Чего же вы деревню коровой не опахали? Верное ведь средство от лихоманки!

– Батюшка не дозволил. Грех, сказывал, и язычество. Богохульство злонамеренное. Вот бабы и убоялись. От нее, проклятущей, бабам ведь пахать надобно!

– Теперь поздно. – Князь дал шпоры Аргамаку и помчался к реке.

Найти брод труда не составило: дорога расширялась перед берегом до двух десятков саженей, исполосованная следами десятков телег, чтобы на другой стороне реки снова превратиться в две слабо накатанные колеи.

– Упыри, упыри, – оглянулся на Пахома Зверев. – Чего страшного в этом упыре? Только зубы да занудство. Лихоманка же, вон, на пару минут заглянула – и деревни, считай, нет больше. Всех сожрала. Далась попу эта несчастная запашка! Коли прививок не придумали, так хоть заговориться от болезней можно. Где там Илья? Не видит, что ли? – Пока скакун перемешивал копытами влажную возле воды глину, Андрей привстал на стременах и громко позвал: – Илья, сюда! Давай скорее!

Всадники легко перемахнули Вопь и на рысях помчались дальше, по тенистой лесной дороге. После полудня они остановились перекусить возле живописной речушки. Ширины в ней было всего четыре шага, но зато она оказалась единственной на всем пути рекой, через которую был перекинут самый настоящий мост: дубовые балки с бревенчатым настилом. В лесу пахло свежестью, чистотой; в ярких солнечных лучах колыхались полупрозрачные изумрудные листья, слепили белизной березовые стволы, покачивались резные папоротники – и над всем этим великолепием колыхалась разноголосица птичьих трелей.

– Надо же, как распогодилось. – Пахом допил из фляги пиво и вогнал пробку в горлышко. – А к вечеру, чую, опять морось затянет. Капризная ныне погода, по три раза на дню меняется. Хорошо бы под крышей ночевать, княже.

– Вдова говорила, за Межой, на переправе, постоялый двор есть, – поднялся Андрей. – Если поторопимся, должны успеть. По коням!

Мысль о ночлеге в лесной слякоти, под всепроникающим дождем заставила всадников гнать скакунов широкой рысью. Впрочем, лошади, словно уяснив прогноз старого вояки, не протестовали; они мчались и мчались вперед, не сбиваясь на шаг и не фыркая, не жалуясь на усталость. Дорога разрезала лес почти по прямой, лишь изредка огибая холмы с крутыми склонами или пахнущие гнилью болота.

Пять часов хода – и узенький тракт внезапно раздался в стороны, превратившись в обширную площадку, истоптанную копытами и раскатанную обитыми железом тележными колесами. Здесь горели два костра, возле которых прихлебывали простенькое варево с десяток крестьян. Телег, повернутых оглоблями на север, скопилось еще больше – пожалуй, с два десятка. Но лошади оставались запряжены лишь в четыре повозки, остальные скакуны бродили по краю поляны, ощипывая лезущую на свет траву и молодые ивовые побеги.

– Это еще что за пробка образовалась? – не понял Зверев.

Он объехал телеги по правому краю и натянул поводья на причале, что выдавался метра на три в подернутую мелкой рябью реку. Второй причал, в точности копирующий этот, стоял по ту сторону, саженях в пятнадцати, возле него покачивался бревенчатый плот с настилом из тонких жердей.

Вроде и неширока река, десять метров всего – вроде Днепра, – да в прозрачной воде было видно, как дно круто уходит в глубину, размываясь на глубине не меньше человеческого роста.

– Кабы брод был, самолета бы не сколачивали, – словно угадал его мысли Пахом. – Проще перевозчиков дождаться, нежели добро опосля сушить.

– И где они? – недовольно стукнул Андрей кулаком по луке седла. – Стемнеет скоро. Мы для того так торопились, чтобы теперь за полверсты от двора ночевать? Хорошо хоть, дождя пока нет. Но небо, глянь, затягивает.

– Сервы с утра скучают, княже, – выехал на причал Изольд. – Сказывали, за весь день на той стороне ни единой души не появилось. Ни перевозчиков, ни простого люда, ни ребятни рыбку половить.

– Никого за весь день? – не поверил Пахом. – Быть такого не может!

– Дык я мужиков спросил, – пожал плечами холоп. – Они так сказывали, я лишь повторил.

– Странно сие, княже… – покачал головой дядька.

– Только не говори, что это против нас очередная засада, – хмыкнул Андрей. – Может, у них страда, все люди в поле. Или наоборот, праздник какой. Дорога, вон, ненаезженная. Тут, может, один путник в три дня появляется. Чего паромщикам постоянно караулить? В деревне и иной работы хватает.

– Чего все стоят, дядя Пахом? – подъехал с заводными лошадьми Илья.

– Перевозчиков ждут, – коротко пояснил дядька.

– Скоро появятся-то? Бо стемнеет скоро. Не успеем перебраться.

– Я откель знаю? – недовольно буркнул Пахом. – Может, и вовсе не придут.

– Вот черт, – сплюнул Зверев. – А вдруг и правда не явятся? Перепились, небось, пивом и дрыхнут.

– Должны прийти, княже! Как иначе?

– Весь день, говорят, не было… С них станется и до завтра работу отложить.

– А чего сделаешь? Межа глубокая, брода не сыщешь.

– Суета, – спешился Андрей. – Изя, плавать умеешь?

– Прости, княже, – приложил руку к груди холоп, – но у нас в Шарзее, окромя колодцев, воды нигде не видывали.

– А ты, Илья?

– Да как же, княже? – испуганно перекрестился черноволосый парень. – А ну болотник там, навка али водяной? Место-то чужое, неведомое. Случается, сказывают, попить в ином месте наклонишься – ан ужо русалка за плечо хватит.

– Какая русалка, Илья? – Зверев расстегнул пояс, повесил на луку седла, перекинул через холку Аргамака ферязь, принялся стягивать рубаху. – Ты в лесу мокром ночевать хочешь или в теплой светелке?

– Может, сервов послать? – предложил Изольд.

– Не боялись бы – давно переплыли.

– Дык, княже… Стало быть, есть чего бояться?

– Их дело мужичье, им трусить можно, – поставил на помост сапоги Андрей. – А ты – ратник мой, твоя душа и живот мною уже куплены. А ну, раздевайся!

– Дозволь я, княже? – предложил Пахом.

– За старшего остаешься, – отмахнулся Зверев. – Пусть молодой ручками поработает. Как в шелка наряжаться – он первый, а как храбрость показать – так в кусты? А ну, за мной!

Он встал на краю помоста, сделал два глубоких вдоха и, лихо кувыркнувшись через голову, легко вонзился в воду. В первую секунду она показалась ледяной – но почти сразу превратилась в прохладную, нежную, почти ласковую. Приятно вечерком смыть пот и пыль, что накопились за день. Андрей вынырнул, крутанул головой, отфыркиваясь, повернулся к причалу:

– Ну, рохля неповоротливая, ты где?

И тут его лодыжку холодно обхватила чья-то рука, потянула вниз. Князь жалобно, по-поросячьи визгнул, ушел в глубину, торопливо развернулся головой вниз, пытаясь понять, что случилось. В сторону, уносимая течением, метнулась бледная тень – будто испугалась столь быстрой и решительной реакции. Промелькнули на дне раскрытые, словно крылья перламутровых бабочек, ракушки – Андрей рванулся наверх, пробил пускающую искорки поверхность, облегченно вдохнул сладкий воздух. Выше по течению уже барахтались два человека.

– Пахом? Ты как так быстро разделся?

– Ты чего кричал, княже?

– От неожиданности. В водорослях ногой запутался. Ладно, раз ты все равно мокрый, поплыли втроем.

Стремительными сажёнками они без труда пересекли реку, выбрались чуть ниже причала. Пахом и Илья стянули портки, принялись выжимать: видать, ради князя и раздеваться до конца не стали, спасать кинулись. Зверев усмехнулся, вернулся по колено в воду, ополоснул лицо, пригладил мокрыми руками волосы и… встретил внимательный взгляд. Оттуда, снизу, из-под колышущихся волн.

– О, елки… – Зверев попятился, перекрестился. Наваждение тут же исчезло – однако желание не то что купаться, но даже и умываться пропало начисто. Он передернул плечами, побежал наверх: – Пахом, ты где? Хватит сушиться, на постоялом дворе отогреешься. Давай, отвязывай паром, поплыли за лошадьми.

Мужики встретили «самолет» радостными криками, сами взялись за канат, перевезли разом скромный обоз князя Сакульского, после чего вернулись уже за своими телегами. Всадники же, предвкушая отдых, горячего поросенка, холодное пиво и мягкую постель, помчались вперед.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю