Текст книги "Тайна князя Галицкого"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Соловецкий шкодник

Путь вниз по Двине занял примерно полтора месяца и оказался легок и весел. В Ваге боярин Басарга Леонтьев отметил царскую жалованную грамоту у воеводы, после чего заехал на Ледь, встретившись с местными старостами, пообещал быть милостивым и справедливым господином и в подтверждение своих слов сразу снизил подати в ближайшие два года на одну пятую с условием, что местные жители после Покрова заготовят лес и срубят ему дом, а также помогут братии перестроить Трехсвятительский монастырь преподобного Варлаама на Ваге.

От себя Басарга добавил несколько слов о чудодействе нетленных мощей святого и целебных свойствах бьющего недалече родника, о покровительстве сей обители со стороны государя – в надежде пробудить в смердах интерес к пустыни и желание помогать ей без особого с его стороны понукания.

Отдав поручения, Басарга с побратимами поплыл дальше, останавливаясь во встречных монастырях и подворьях. Появление московского подьячего в сопровождении вооруженных бояр и холопов неизменно производило на тамошних настоятелей огромное впечатление, но куда большее – требование предъявить к просмотру расходные книги и жалованные грамоты.

Вот когда Басарга впервые с благодарностью вспомнил учение ключника Кирилло-Белозерской обители! Полученное насильно, ныне оно позволяло быстро разобраться, все ли доходы вносит монастырь в свои сказки али что-то скрывает, не берет ли где лишнего, не обременяет ли крестьян своих сверх заведенного. Монастыри, они ведь от тягла всякого освобождены, податей не платят. И коли чего лишнего сверх дарованного берут – казна сего дохода, стало быть, лишается.

Обители же норовили прибрать лишнего почти все. Где лужок чужой обкосить, где ставень в черную тонь поставить, где смердов на хозяйство свое увести. Боярин Леонтьев ругался и грозил всяческими карами, требовал отписать скраденное на казну, увещевал и корил… Непривычные к столь строгому спросу настоятели с ним не спорили, ссылались на нечаянные оплошности, обещали впредь указов не преступать – и поили гостей наливками и медами, угощали чудесными блюдами, спать укладывали на мягкие перины. Просто не жизнь – а рай земной. Возвращаться не хотелось.

В середине лета, погостив три дня в Михайло-Архангельской [10]10
  Именно Архангельский монастырь, основанный в XII веке новгородским архиепископом Иоанном (1110–1130), дал название возникшему рядом через четыре века городу, а не наоборот, как порою думают.


[Закрыть]обители, с попутным ветром Басарга отправился через Белое море и милостью Божьей безо всяких приключений тем же вечером причалил в бухте близ Соловецкого монастыря. Сойдя на берег, путники привычно сообщили встречному послушнику о цели своего визита, медленно пошли по дороге, удивленно созерцая развалины стен и башен, перекопанный двор, груды сваленных тут и там валунов, грязных мужиков, таскающих колеса с прибитыми на них лопатами, катающих тачки с песком и глиной, грузящих на телеги завернутые в рогожу саженцы с комьями земли.

– Не понимаю, они тут сносят все, дабы с житьем в холоде сем более не мучиться, али в другое место обитель перевозят? – удивленно высказался боярин Софоний.

– Страда, а смерды не при деле, – негромко отметил для себя Басарга. – И где хозяин всего этого безобразия?

Игумена до темноты так и не нашли. Посему спать пришлось укладываться на струге, а поутру отправляться в перекопанный монастырь снова. На этот раз им повезло – один из старцев указал на настоятеля, монаха в темно-бордовой рясе, сурово отчитывающего землекопов с кирками на плечах:

– Сажень я вам велел в ширину сделать. Сажень! Что мне ваши россказни про гранит и железо мягкое? Я вам за это серебром плачу, дабы вы все по росписи моей делали. Мне туда колесо надобно опускать, оно беды вашей не понимает. Сажень у него ширина. И встать оно должно плотно от стены и до стены!

– Вот это да, – присвистнул Илья Булданин. – Давно не виделись.

Игумен повернулся к ним, и теперь уже все узнали монаха с короткой, любовно вычесанной бородой, голубыми глазами и гладкой кожей.

– Вот, значит, ты каков, отец Филипп соловецкий, – покачал головой Софоний. – Свиделись.

– Со свиданьицем, – многозначительно кивнул и могучий Тимофей Заболоцкий.

– А вы кто такие? Что здесь делаете? – нахмурился священник, тоже узнав шумных бояр.

– Боярин Басарга Леонтьев я, – кивнул старший из путников. – Милостью государя нашего Иоанна Васильевича подьячий Монастырского приказа по Двинским землям. Светелку мне просторную отведи, коли такие у вас тут еще остались, да книги расходные вели принести. Только хитрить не надо. Все едино замечу и особо о том государю доложу. – И Басарга широко улыбнулся: – Со свиданием, святой отец. Меня можно не благословлять.

С бумагами Соловецкой пустыни пришлось разбираться три дня. Было их куда более, нежели в прочих монастырях, – а потому, хотя повеселиться в здешней обители и не удалось, срок ревизии получился таким же, как в других местах.

Игумен к подьячему ни разу не приходил, Басарга свидания со сквернословом тоже не искал. Сделал все нужные выписки, вернул книги и велел плыть дальше.

От Соловков струг довез побратимов до Кеми, из нее через волок путники попали в Онежское озеро, под парусом прошли через него до Вытегры, вверх по ней поднялись на бечеве, а потом опять – волок, за ним Белое озеро и полный свежего ветра белый парус.

На Шексне Басарга милостиво дозволил Тришке-Платошке завернуть к отцу с матерью. Холоп прошелся по родной деревне в атласной рубахе и хромовых сапогах, с наборным поясом и сабелькой на боку, прихвастнул, как мог, новой беззаботной жизнью… И на рассвете, торопясь до отплытия, к стругу потянулись один за другим молодые ребята и умудренные опытом старики.

В холопы, на что втайне надеялся Басарга, никто, увы, продаваться не стал. Но зато несколько семей запросились поехать к боярину на новые земли – Платон не преминул прихвастнуть обширными владениями хозяина в Заволочье. Боярин Леонтьев отказывать никому, естественно, не стал, пообещав даже свободу от податей на первые два года – чтобы крестьяне успели хорошо обустроиться, прежде чем нести тягло. Больше никаких поблажек не давал. Здесь, на Шексне, где у каждого омута три хозяина, а на каждом лугу по монастырскому ключнику, – сама возможность поселиться в свободном месте, не теснясь и не ругаясь с соседями из-за каждого выпаса, уже за счастье почиталась.

Около полудня струг наконец-то отчалил и через несколько часов выплыл в Волгу, замыкая круг долгого, длиной в половину лета, путешествия. Здесь путники повернули на запад, миновали Углич и Калязин и вечером третьего дня причалили в Кимрах.

Бояре – не купцы, у них заботы о товаре нет. Чем делать огромный круг через Нижний Новгород и Оку – проще напрямки верхом промчаться, благо окрест Москвы тракты широкие и накатанные. Оставив струг по алтыну в месяц под присмотр местному корабельщику, пообещавшему заодно сделать и ремонт, бояре купили лошадей – и через три дня были в столице.

Московский дом царского подьячего встретил путников неожиданным порядком, чистотой и уютом: все полы выметены, ни в углах, ни на окнах ни единой паутинки, у печи – припас дров лежит, у крыльца – солома, ноги вытирать, во дворе под навесом – свежее сено для лошадей приготовлено.

– Велик Господь, – удивленно перекрестился Тимофей Заболоцкий. – Я опасался, разорят людишки дурные дом без присмотра. Ан они токмо опрятнее его сделали.

– Чудо, чудо, – переглянулись Софоний и Илья, из чего Басарга сделал вывод, что побратимы знают о происходящем чуток поболее остальных.

– Эх, жалко в Москве ты монастырями не заведуешь, друже, – посетовал Илья, заглядывая в бочонок, в котором обычно стояла чистая, колодезная вода. – Самим придется об ужине думать, самим баню топить, самим постели стелить.

Насчет «самим» он, конечно же, преувеличил – хлопотами по хозяйству и покупками занялись холопы. Однако же платить за все пришлось, разумеется, со своего кошеля.

Впрочем, баня русская – это такое наслаждение, за которое и заплатить не жалко. Сто грехов смывает, мысли дурные выветривает, настроение хорошим делает.

Когда разомлевшие от жара и легкого хмеля побратимы вернулись в трапезную, то нежданно обнаружили здесь Матрену-книжницу, хлопочущую у растопленной печи в непривычно легком ситцевом сарафане. Когда друзья видели девушку в последний раз – на улице еще подмораживало, и ей приходилось кутаться в кофты, душегрейки и кучу юбок.

– Как же ты прекрасна, моя повелительница! – первым подошел к ней строгий Софоний Зорин и с поклоном поцеловал руку. – Рад, что ты почтила нас своим появлением.

– Твой навеки, моя повелительница, – следующим подскочил Илья и склонился губами к ладони, далеко оттопырив для равновесия ногу.

– Моя повелительница… – исполнил ритуал и огромный Тимофей. – Рад видеть.

Бояре не забыли того, что именно купчиха спасла им жизнь этой весной, и не стеснялись выказывать свое уважение.

– Моя повелительница… – связанный общей порукой, подошел к руке гостьи и сам Басарга.

– Да ладно вам, бояре! – зарделась и без того розовощекая книжница. – К столу садитесь, я вам угощение приготовила. Пусть холопы тоже с дороги попарятся, уж услужу, как могу.

– Нет-нет, как можно, повелительница! – отказался Софоний, под локоть провел ее к столу, усадил во главе. – Дозволь мне постараться. Всю жизнь кравчим мечтал стать, да токмо не по роду мне честь такая. Ныне же удача, знать, выпала…

Он быстро поставил перед женщиной тарелку, кружку, налил в нее меда. Из лотка с тушеным гусем ловко наложил ей золотисто-коричневой капусты, отрезал ножку.

– Не нужно, боярин. Я сама, – опустив глаза, попросила девушка.

– Ой, совсем забыл! – спохватился Софоний, отхватил с ножки маленький ломтик, закинул в рот, быстро-быстро помял зубами, покатал на языке: – Нет, не отравлено. Можно кушать.

Все засмеялись, даже Матрена:

– Перестань, боярин. Мне так кусок в горло не лезет…

– Давайте просто выпьем за здоровье спасительницы нашей! – предложил Тимофей Заболоцкий, разливая хмельной мед в остальные кружки. – Милостив Господь, пославший нам такую красавицу и в столь нужный час!

– Твое здоровье! – подхватил Илья.

– Твое здоровье! – поднял кружку Басарга.

– Твое здоровье! – вернулся за стол и боярин Зорин.

– Благодарствую, – еще ниже опустила голову совсем засмущавшаяся девушка.

– Ты нам расскажи, милая, что тут в Москве без нас случилось? Никаких бед в городе не грянуло? От двора царского известий не доходило?

– Ой, господи! – уронив ложку, вскинула ладони ко рту купчиха. – А вы и не знаете?

– О чем?

– У государя нашего сыночек его, Димитрий, утонул!

– Как так утонул? Да что же ты такое говоришь? Как такое быть может? Как случилось? – одновременно воскликнули сразу все бояре.

– Сказывают, на богомолье нянька в реку уронила… – прошептала девушка. – Более ничего не ведаю. Простолюдины мы, кто же нам о том в подробностях сказывать станет?

– Нянька царевича, которому князья и бояре клятву на верность принесли, за борт в стремнину уронила? – переспросил Софоний Зорин. – Странно сие зело. Про таковое даже со смердами никогда не слышал! Что же это нужно с ребенком вытворять, чтобы он в воду улетел, и не спасли вовремя, не подхватили, не вытянули? В свите-то царской, где стражу и бояр сотнями считают, а нянек – десятками? Кто виновен, кого наказали, как?

– О том неведомо, – виновато развела руками Матрена и повторила: – Простолюдины мы, кто нам о сем подробности сказывать станет? Да и не вернулся еще двор царский из монастыря Кирилло-Белозерского. Вестимо, там младенца земле предали и за покой души его молятся.

– Ну вот, а мы в Москву торопились, – разочарованно вздохнул Басарга. – Ан, оказывается, к государю еще на Шексне поворачивать нужно было. А так мы его обогнали.

– Ничего, – покачал головой Тимофей. – Ни к чему человека на молитве тревожить. Тем паче, после горя такого. Пока вернется, глядишь, и отойдет сердце-то. Тогда и доложишься.

– Царевича надобно помянуть… – потянулся за кувшином боярин Булданин, разлил остатки меда.

Настроение у побратимов испортилось, за столом стало тихо. Быстро поев, первым поднялся Софоний Зорин:

– Благодарствую за угощение. Устал с дороги, пойду почивать.

– И я тоже, – вслед за ним отодвинул тарелку боярин Илья.

Чуть позже ушел наверх в свою светелку и Тимофей Заболоцкий, оставив Басаргу и книжницу наедине.

– Прогонишь? – тихо спросила Матрена.

– Что ты говоришь? Ночь на дворе! Оставайся. Дом большой.

– Дом большой, ан место для меня в нем только одно. Или прочь гони, или с собой забирай.

Это была наивная до детскости хитрость. Прогнать на улицу девушку, что всего три месяца назад спасла жизнь всем обитателям этого дома, Басарга, конечно же, не мог. Как не смог бы отказать на его месте ни один молодой парень, много месяцев не вкушавший женской ласки. Желание плоти, душевная теплота, которую внушила всем книжница, и чувство благодарности, сложившись все вместе, оказались слишком большой силой, чтобы простой смертный смог перед ней устоять.

Боярин Леонтьев накрыл ее ладонь своей и предложил:

– Тогда пойдем?

– Пойдем, – расцвела счастливой улыбкой девушка и, придвинувшись, жадно поцеловала его в губы.

Спустя час она поднялась с перины, чиркнула у окна огнивом, раздула огонек, запалила свечу.

– Ты чего? – удивленно повернулся на бок Басарга.

– Скоро мне придется уехать, мой господин. – Девушка поставила подсвечник на бюро.

– Почему? – После долгих сладких ласк молодой человек испытал от такого сообщения искреннюю тоску.

– А ты ничего не замечаешь?

– Нет.

– Это хорошо… – улыбнулась она. – Но все равно… Ребеночек у нас будет, боярин. Третий месяц ношу.

– А-а… – от неожиданности потерял дар речи Басарга.

– Чему ты так удивляешься, мой господин? – рассмеялась Матрена. – Когда муж и женщина в телесной близости пребывают, после сего дитятки очень часто появляются.

– Но ведь… Тогда… – Боярин Леонтьев лихорадочно думал, как следует поступить в подобной ситуации, но в голову ничего не приходило.

– Пока незаметно, то хорошо. Уехать мне надобно подалее, чтобы родичи и знакомые в положении нехорошем не заметили, – спокойно сообщила купчиха. – Туда, где меня не знают. Там можно и вдовой прикинуться. Вдове же без мужа родить не зазорно. Ну, коли не ведает никто, когда тот со света сгинул.

– Подожди, дай сообразить… – попросил Басарга. – Тебе ведь пона…

– Нет, – присев рядом, закрыла ему рот ладонью девушка. – Ничего я от тебя не возьму. Ни серебра, ни подарков, ничего. Мне от тебя, кроме ласк твоих, ничего не надо. Обнимай меня, целуй, покоряй. И ничего более.

– Но почему? – не понял молодой человек. – Это мой ребенок, ты моя женщина. Я хочу, чтобы вы в достатке и сытости жили, нужды не знали ни в чем.

– Знаю я, боярин, – погладила Матрена его по голове, – как бабы многие, брюхо нагуляв, с ухажеров своих серебро трясти начинают, содержание хотят получить, а иные и замуж просятся. А чья дитятка, его али чужая, мужику и неведомо. Посему у нас с тобою иначе все станет. Ребенка рожу, но с тебя ему ни одной копейки не возьму. Дабы не сомневался.

– Так я ни единого мига не сомневаюсь! – попытался спорить Басарга.

– Поначалу вообще сказывать не хотела, – вздохнула книжница. – Так бы оно и спокойнее вышло. А опосля решила, грешно получится, коли ты о дитяти своем вовсе ведать не будешь.

– Я верю тебе, Матрена! Ни в чем не сомневаюсь. Хочу о вас позаботиться.

– Так я, боярин, хотя и бесприданница, однако же не нищенствую, не оголодаю. Ты же, боярин, коли веришь – люби! Люби меня, желанный мой. Более ничего от тебя не желаю.

Она снова вернулась в постель и стала жадно целовать его лицо и плечи.

Жадность Матрены-книжницы длилась почти две недели. Она уходила поутру по своим купеческим делам, оставляя бояр с холопами изучать по «Готскому кодексу» хитрые фигуры и телодвижения, взмахи топоров и мечей, правильные положения копий и алебард, а вечером возвращалась, чтобы занять за столом свое место, отмеченное высоким стеклянным бокалом из синего с белой огранкой стекла и фарфоровой тарелкой с алыми розами – это Софоний позаботился, чтобы культ прекрасной дамы проводился побратимами по всем рыцарским правилам. Каждый вечер начинался с целования ее рук и тоста за ее здоровье. Причем за даму пили исключительно красное испанское вино, известное своим тонким вкусом и изрядной пользой для кроветворения.

Подкрепившись, девушка уходила отдыхать, оставляя бояр вести свои мужские разговоры – и что происходило потом, никого уже не касалось.

Матрена умела быть страстной и ласковой, жадной и беззащитной, и Басарга уже не понимал, как мог жить без ее поцелуев, ее голоса и ее прикосновений.

– Я люблю тебя… – в один из вечеров сорвалось с его губ.

– Что? – переспросила она.

– Я люблю тебя, моя радость, – провел он ладонью по волосам девушки. – Люблю. Жить без тебя не могу. Для меня ты самое главное сокровище на этом свете…

На следующий день она исчезла, словно именно этих слов от него и ждала. Исчезла, не попрощавшись, ничего не сказав, не оставив ничего, что могло бы помочь ее найти. Просто не пришла вечером к ужину – и больше никто из бояр уже ее не видел.

* * *

Когда Женя очнулся, его тело все еще продолжало болеть, словно Леонтьева макнули с головой в кипяток, но передумали варить суп и перебросили в мясорубку. Именно поэтому он не сразу почувствовал, что руки связаны за спиной, лежит он не в мягкой постели, а на жестком и шершавом полу.

Кое-как управившись с мыслями и вспомнив, чем закончился минувший вечер, молодой человек застонал и открыл глаза. Бревенчатые стены, деревянный потолок из грубо струганных досок, деревянный пол. Причем все – неухоженное, замшелое, в потеках, с паутиной в углах и обрывками бумаги на стенах, по сторонам валяются ржавые тазы и кастрюли с обколотой эмалью, кривые скобы, обломки кроватных спинок, куски гнилого дерева и лохмотья мха. Все вместе взятое это означало деревенскую избу, причем давно заброшенную.

В центре стоял стол, возле которого уже знакомая Евгению девица и какой-то мужик в синем комбезе с эмблемой «Облэнерго» исследовали содержимое его карманов – свой диктофон и бумажник Леонтьев опознал без труда. Незнакомцам мало было просто забрать его вещи, они уже разобрали «сотовый» на составные части и теперь потрошили по швам кошелек.

По ту сторону комнаты валялась Катерина. Тоже скрюченная и связанная, руки пристегнуты к ступням черными пластиковыми хомутами. И что обидно – хомуты тоже были его! Аудитор привык на всякий случай держать несколько в карманах и портфеле – специфика работы такая. И вот нате вам, на самого же и надели!

– Где я? – попытавшись лечь поудобнее, спросил Леонтьев.

– Оклемался? – бросила на него беглый взгляд «горничная». – Давно пора. Ты в деревне Наум-Болото, если это название тебе хоть о чем-нибудь говорит.

– Вот проклятье! – зашевелилась Катя.

– Катерина, ты как? Цела? – дернулся Женя.

– Цела… Если ты имеешь в виду здоровье. А Наум-Болото – это селение в пятнадцати километрах от Шенкурска. Иначе его еще называют Шолаша или Петровское. Петровское потому, что при Петре здесь работал пушечно-литейный завод. Пушки и ядра здешние-то до сих пор в музеях местном и архангельском выставлены. Работа высочайшего качества. – Похоже, из-за стресса у девушки развязался язык. Она говорила, говорила и говорила… – В девятнадцатом веке завод закрыли, а в прошлом веке, как паспорта крестьянам начали выдавать, жители разбежались. Последние двадцать лет в бывшем городе не живет уже никто.

– Молодец, все правильно рассказываешь, – одобрила ее ответ «горничная». – У вас тут вообще хорошо. Куча деревень пустые стоят. Дома есть, людей нет. Заселяйся, кто хочет, делай, что вздумается. Никто не помешает, никто ничего не услышит. Можете орать и брыкаться сколько захотите. Или обойтись без лишних мучений. На свой выбор.

– Ничего нет, – отбросил бумажник мужик. – Похоже, это и вправду просто бухгалтер.

– Бухгалтер, который постоянно носит с собой включенный диктофон?

– Туповатый бухгалтер, который боится забыть, что именно ему сказали, – поправился мужик.

– Кто вы такие? – попытавшись встать, спросил Женя, но тут же свалился набок.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – ответила «горничная».

– Как раз это ему точно не грозит, – ответил мужчина, и оба весело рассмеялись.

Евгений попытался встать снова, почти поднялся на колени, но опять упал. Половица под локтем хрустнула и проломилась, обнажив торчащие наискось гвозди-сотку, ранее державшие деревяху. Оставшийся без хозяина дом уже почти сгнил изнутри, хотя внешне и казался еще достаточно прочным.

– Кончай трепыхаться, бухгалтер, – посоветовала «горничная». – Умрешь уставшим.

Леонтьев, подергавшись еще немного, послушался, застыл спиной над получившейся в полу прорехой. Немного выждал, а когда убедился, что в его сторону никто не смотрит, зацепил краем хомута за один из гвоздей.

В комнату вошел еще парень, тоже в спецовке электрика, положил на стол маленькие, на струбцине, слесарные тиски, замотанные в пергамент и влажные от масла:

– Группа отзвонилась, что отель зачистили. Номер санирован, данные на постояльцев в компьютере поменяли. Затирать не стали. Мало ли платежки какие по заказу проходили? Вписали мужа с женой из Воронежа. Ну, из базы данных.

– У нас пустышка. При себе у этой парочки ничего нет, – ответила девушка. – Похоже, все держат в голове.

– Правильное решение. – Подошедший парень повернул голову к Леонтьеву: – Нельзя потерять того, что всегда в тебе. Но ведь и к памяти всегда можно подобрать ключик… – задорно подмигнул он.

Парень снова взял тиски, направился было к Жене, но «горничная» успела поймать за рукав:

– Стой, брат. Он ничего не знает. Это просто мясо. Мозгами в их двойке является она.

– Да? – заколебался парень.

– Помнишь, как мы удивлялись, что он все время спрашивает ерунду и ничего не способен сказать внятно? Ему отвечали, а он лепил в ответ глупость за глупостью?

– Где это я глупости лепил? – не выдержал Женя.

– На форуме историческом ты про убрус вопросы задавал?

– Я…

– Вот и я про то же, – утверждающе кивнула девушка. – Тупое мясо. Использовали «втемную». Но жаль, что ты не слышал, каким соловьем заливалась здесь минуту назад эта пигалица! Даты, названия населенных пунктов и их специфика от зубов отлетали. Причем без всякого напряга.

– Думаешь?

– Он случайно что-то узнал, и его выдоили. Это просто бухгалтер, – кинула на стол документы Леонтьева «горничная». – Только время потеряем.

– Вот как… – Парень, все еще в раздумьях, счистил бумагу с новеньких тисков, открутил барашек, раздвигая их рифленые стальные губки. – Хорошо, спрошу сразу обоих: где убрус? Мы знаем, что вы его нашли. Куда вы его спрятали?

– Мы ничего не нашли! – мотнул головой Евгений.

– Вранье. В машине стоял жучок, мы слушали ваши разговоры. И мы знаем, в чем заключена тайна князя Романа Галицкого.

– Там были только книги! Клянусь!

– А ведь верно! – хмыкнул парень. – Я вспомнил ваш последний разговор. Девица тайну князя тоже знала, но обещала не раскрывать. А бухгалтер – нет. Мясо, как всегда, просто не в курсе того, как его используют.

Парень развернулся на каблуках и решительно направился к Кате.

– Вот с тобой и поговорим! Где убрус?

– Я не знаю, не знаю! – взвизгнула девушка: – Я просто расклейщица объявлений! Я тут случайно! Я проститутка! Он мне платит! Взял для развлечений!

Она попыталась попятиться, но в ее скрюченном положении двигаться оказалось совершенно невозможно.

– Карл, подожди! – Мужик чуть помялся, потом сказал: – Обидно все же, когда баба запросто так пропадает, как считаешь?

– У вас только одно на уме, кобели, – презрительно скривилась «горничная».

– А почему бы и нет? – хмыкнул парень. – Главное в любой работе – это умение сочетать приятное с полезным. – Он опустил тиски. – Опять же, и по методичкам полезно.

– Ага, – обрадовался мужик, взял со стола короткий канцелярский нож, которым потрошил документы пленников, присел возле Кати, быстро и ловко распорол на ней одежду. Тряпье просто сползло на пол, не пришлось ничего ни рвать, ни снимать. Девушка непрерывно визжала и пыталась брыкаться, но в ее положении это было бессмысленно.

– Что вы делаете?! – крикнул Женя. – Перестаньте! Перестаньте, подонки! Эй, подождите!

– Кто первый? – спросил мужик.

– Она ничего не откусит?

– Давай я, – быстро предложил мужик, опускаясь перед пленницей на колени. Однако Катя брыкалась слишком уж рьяно, и это насильников слегка озадачило.

– Стойте! Да стойте же вы! – Леонтьев в бессилии несколько раз ударил затылком в пол. – Стойте…

– Смотри, как надо… – Парень, ухватив пленницу за ступню, просунул большой палец в тиски, начал зажимать. Катин крик резко изменился, превратившись в хрип, и она замерла, заскулив от боли.

– Я все скажу!!! – заорал Евгений.

– Если станешь дергаться, будем закручивать сильнее, – предупредил Катю парень. – Веди себя паинькой. Доставишь дядям удовольствие, и сама немного радости получишь.

– Я все скажу, подонки! – продолжал орать Леонтьев. – Убрус в машине! В полости кузова над левым крылом!

– Карл, ты слышал? – окликнула «горничная» занятых голой пленницей мужиков.

– Он врет, – не оглядываясь, ответил парень.

– Какая разница? Пойди, проверь. Зачем рисковать?

Парень поднялся, недовольно буркнул что-то неразборчивое, но послушался. Мужик же, расстегивая ширинку, уже пристраивался поудобнее возле Кати, приговаривая:

– А мы, куколка, пока с тобой побалуемся…

– А-а-а! Гады, подонки, сволочи, – стуча ногами по полу, завыл, закричал Женя, крутясь на спине по кругу. Один оборот, другой. Стягиваемые хомутом руки зашлись от нестерпимой боли, но он все равно продолжал крутиться, накручивая хомут на гвоздь.

– Эй, ты чего делаешь? – несмотря на всю показную истерику, «горничная» заподозрила неладное. – Шокера захотел?

Боль дошла до нестерпимого предела – и резко оборвалась вместе с лентой хомута. От волны облегчения Леонтьев на миг расслабился, забыв обо всем кругом, и замер, закрыв глаза и глубоко дыша.

– Давно бы так. – Девушка положила тазер на стол.

Женя сделал еще один глубокий вдох и поднялся, растирая руки. «Горничная», охнув, дернулась к шокеру, Леонтьев метнулся к ржавому тазу. Оба вскинули свое оружие одновременно, и таз зарычал от проходящих через его железное нутро пятидесяти тысяч вольт.

– А-а-а! – Девушка вскинула пистолет, собираясь ударить им набегающего мужчину по голове – но опять попала куцей рукоятью в поднятый таз, а Женя, поднырнув, вложил все свои семьдесят килограммов живого веса в удар костяшками в горло. «Горничная» легкой бабочкой порхнула назад, а мужик пока успел только подняться и комично прыгал, путаясь в штанах, одной рукой пытаясь их натянуть, а другую протягивая к столу. Женя одарил его футбольным ударом ногой в пах и, присев возле Кати, открутил барашек, снял с ноги тиски.

– Да нет там… Ах ты! – Парень прямо из дверей прыгнул на Леонтьева, словно захотел как можно быстрее обнять. Женя смысла приема не понял и встретил его прямым ударом в лоб. Как тиски в руке были – так ими и встретил, на чем рукопашная борьба и закончилась.

– Ну, ты как? – отложив тиски, присел рядом с Катериной Леонтьев.

– Еще один, – указала она подбородком на дверь.

Очередной электрик с порога окинул комнату спокойным взглядом, достал из кармана выкидной нож и направился к Жене. Его холодные рыбьи глаза не сулили взбунтовавшемуся пленнику ничего хорошего. Леонтьев попятился, увидел ржавую полуразогнутую скобу, торопливо подхватил, махнул навстречу незнакомцу, заставив того отскочить на полшага. Электрик прищурился, подступил, сделав несколько взмахов, и попятился, спасая запястье от перелома.

Рыбьеглазый мужик, похоже, был приличным профи. Он не стремился зарезать, заколоть Евгения, он охотился за руками противника. Пять-шесть глубоких порезов, и человек не сможет держать оружие. После этого врага можно будет зарезать безопасно, без лишнего риска. По той же причине Женя не пытался перехватить руку с ножом – ничем, кроме перерезанных вен, это обычно не кончается. Он отмахивался и норовил вмазать тяжелой железкой по тонким костям предплечья.

Их танцы с прыжками и переступаниями могли бы продлиться довольно долго – но тут у Леонтьева под ступней внезапно проломилась доска. Он невольно опустил глаза вниз – электрик, пользуясь шансом, выбросил руку вперед, пытаясь дотянуться клинком до тела, но по воле случая очередная отмашка наугад свела скобу с его пальцами. Костяшки хрустнули, нож улетел в сторону, и Евгений, перехватив свою железку двумя руками, что есть силы вогнал ее врагу под подбородок.

Как учил их на «срочке» ротный: «Профессионалы умеют сражаться даже мертвыми. Поэтому их трупы тоже нужно добивать».

И уж тем более не стоило расслабляться, сочтя врага безоружным.

Вогнав скобу как можно глубже, Леонтьев метнулся через комнату к ножу, схватил и, стоя на колене, наблюдал за судорогами последнего из электриков. Тот отчаянно пытался встать, падал, снова вставал, бился о стену и опять падал.

– Да развяжешь ты меня, наконец, или нет, кретин?! – закричала на Евгения Катерина.

«Кретин», обогнув по широкой дуге еще живых врагов – истекающего кровью и бесштанного, – наклонился и срезал хомуты с ее рук и ног. Девушка вскочила, пнула мужика ногой, сама же заорала от боли, перебежала комнату, схватила железный обломок кровати и принялась мутузить неудачливого насильника со всех сил, размахиваясь так, словно колола дрова. Леонтьев не мешал. В конце концов, Катенька здорово натерпелась, и ей требовалось немного спустить пар.

Пока девушка мстила за пережитые мучения, Евгений отошел к «горничной», попытался пощупать пульс. Бесполезно. Она была мертва, как полено. Похоже, перелом хрящей гортани. Перестарался с ударом. Он сдвинулся к парню, положил пальцы на его горло.

– Так, с тисками нам тоже не повезло…

Женя выпрямился, хмуро глянул на электрика, мелко вздрагивающего в большой луже крови. Мужик со спущенными штанами под ударами никелированной трубы, наоборот, больше не шевелился. Хотя девушка старалась вовсю.

– Вот, проклятье! Ладно, пойду на улицу. Может, хоть там с кем-нибудь поговорить получится.

Но на улице никого не нашлось. Только две машины. В меру потрепанная серебристая «Вольво» и его «Гольф».

Увидев свою малолитражку, Евгений сразу понял, почему его так легко уличили во лжи. Все ее крылья, облицовка дверей, крыши, бампера были вспороты на всю длину и края железа вывернуты наружу. Сидушки выброшены из салона и тоже распороты, равно как все покрышки, обшивка багажника, а из-под раскрытого капота торчали вывороченные топливные трубки, лохмотья радиатора, воздушные фильтры…

Их похитители не просто обыскали машину. Они выпотрошили ее целиком, разнесли в клочья, заглянув даже в такие места, которые Леонтьеву и в голову прийти не могли.