Текст книги "Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И уже отсюда разглядел, как небо у горизонта начинает озаряться алыми пляшущими бликами – пожар!

– Эй, служивый, чего кричишь? – окликнули сержанта со двора.

Вместо ответа, перекрывая все звуки, загремел колокол уже из деревни. Там, в неясном лунном свете, замелькали темные силуэты, тоже полыхнуло пламя.

Набат умолк. Стали слышны крики, звон железа. Высокое пламя, взметнувшееся над стогом в одном из дворов, осветило темных всадников, багрово отразилось от кривых сабельных клинков. Андрей увидел, как татарин схватил за волосы женщину в длинной рубахе, рванул к себе, перекинул через седло. И крохотные фигурки тут же перестали казаться игрушечными. Матях в бессильной злости сжал и разжал кулаки: ни винтовки, ни автомата, ни ножа. Хоть бы оглоблю какую найти, что ли! Он наклонился над пушкой: нет, до деревни метров семьсот, не добьет. Но хоть что-то!

– Эй! – повернулся он во двор. – Огня! Огня сюда дайте! Стрелять не могу!

Внизу полуголые холопы возились возле камнеметов. Рядом крутился какой-то мальчишка в кольчуге, остроконечном шлеме и с обнаженной саблей в руке.

– Оглохли все вы там, что ли?! Огня принесите!

Когда Андрей снова взглянул в сторону деревни, то увидел, что от селения к усадьбе бегут люди: мужчины, женщины, девушки, дети. Некоторые из крестьян прижимают к себе маленьких детей. За ними пока еще никто не гнался. Выяснять, что к чему, было некогда, поэтому Матях просто спрыгнул вниз, скинул засов с ворот, рванул створки к себе, забежал в темноту под теремом и на ощупь открыл вторые воротины.

Крестьяне уже приближаясь. Минута напряжения спала, и только сейчас сержант понял, что во время прыжков потерял одеяло. Кое-как прикрывая ладонями срам, он заметался по двору, подобрал одеяло, обернулся.

В усадьбе наступило некое подобие порядка: пятеро холопов стояли возле камнеметов, чего-то выжидая. В железных держателях на стене, громко потрескивая и роняя на землю огненные капли, горели принесенные кем-то факелы. Андрей прихватил один, побежал назад на стену.

Здесь появились защитники: у некоторых бойниц стояли холопы, одетые в кольчуги, простые и с железными пластинами на груди, в шлемах, с саблями на ремнях и луками в руках. Но никто не стрелял – татарские конники успели нагнать убегающих крестьян, смешались с ними. Кого-то рубили, кого-то хватали за волосы или одежду, волокли за собой. Пустишь стрелу – поди угадай, в своего попадет или чужого.

– Ворота запирать надобно, боярин, – хрипло сказал один из холопов. Ворвутся поганые в усадьбу, не управимся.

– Погодь, – срывающимся фальцетом ответил мальчишка. – Пусть еще смерды забегут.

Матях, выскочив на угловую площадку, тупо уставился на смотрящую вдоль стены, намертво закрепленную пушку, потом сунул факел ближнему холопу:

– Держи...

Сам, опустившись на колени, обнял руками чурбак, толкнул, наклоняя набок, поднатужился, отрывая от земли. Перед глазами замельтешили темные мушки, дыхание сперло. Не к месту опять поползло с пояса одеяло. Однако чурбак поддался, качнулся, послушно разворачиваясь жерлом к внешней бойнице.

– Не тронь! – Мальчишка кинулся к сержанту, но Матях уже отер лоб и выхватил у холопа факел.

– Русские!!! – заорал Андрей крестьянам. – Падай оземь, убьет!

И ткнул факелом в запальное отверстие. Прошла почти секунда в ожидании выстрела. Сержант различил, как некоторые из беглецов послушно падали, но большинство продолжали бежать, не понимая опасности, а за ними с гиканьем летели всадники. Впервые в жизни Матях увидел столь четкое разделение светлых и темных сил: смерды в белом исподнем выглядели яркими, почти светящимися фигурками, татары в темных халатах казались черными, как бездонный колодец.

Грохнуло так, что у Андрея заложило в ушах. Пушка вместе с чурбаком кувырнулась со стены вниз. Вверх величаво поплыло большое белое облако. Направленный наугад заряд снес трех всадников вместе с конями, одного выбил из седла, а заодно опрокинул и двух крестьян – на белом исподнем явственно проступили темные кровавые пятна. Но самое главное – татары шарахнулись назад, стремясь уйти из-под прицела, оставили свою живую двуногую добычу.

Матях со всех ног помчался по стене, торопясь ко второй площадке. Следом бежал мальчишка:

– Нельзя тюфяки трогать! Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестницами на частокол полезут.

– Ты что, видишь лестницы? – огрызнулся на бегу сержант. – Когда полезут, тогда и стрельнем.

– Чем? Ты же заряды спалил!

– Фигня, зарядим... – Матях взялся за второй чурбак, поворачивая пушчонку на врага, высунул жерло в бойницу и закричал: – Русские, ложись!

На этот раз крестьяне послушно повалились в траву, а татары, опять кинувшиеся было за добычей, стали торопливо поворачивать коней. Андрей подумал и стрелять не стал – зачем, если всадники и так назад шарахнулись? Беглецы вставали и, пригибаясь, бежали к воротам. Конные явно колебались, не желая упускать добычу. Но как только они попытались снова начать погоню, Андрей снова заорал:

– Ложись!!!

Степняки, видя в бойнице пушечный ствол, решили не рисковать и отъехали подальше.

– Ефрем!!! – На этот раз клич издал мальчишка.

Во дворе один за другим сухо стукнули рычаги камнеметов, в воздухе зловеще прошелестели десятки валунов, со звонким чмоканьем врезались в землю. Как минимум два камня, по пуду весом, накрыли по всаднику, да так, что кровавые ошметки брызнули в стороны на десятки метров, и отступление татар превратилось в бегство.

– Ефрем! – расправил плечи мальчишка. – Возьми смердов, сходите вниз, занесите раненых в усадьбу. Опосля ворота заприте. – Юный боярин размашисто перекрестился. – Слава Богу, отбились.

* * *

Дразнящий запах мясного варева пробрался в складки медвежьей шкуры и заставил боярина Умильного сладко зевнуть и открыть глаза.

Не взявший с собою быстроты ради воинского обоза, Илья Федотович, один из немногих, ночевал без шатра, прямо на расстеленном на земле походном бухарском ковре, завернувшись в медвежью шкуру. Да и раздеваться вблизи татар он, естественно, не стал. Зато выспался на славу – снятая с поднятого зимой медведя шкура помягче иной перины случается.

Воинский стан уже просыпался. Тут и там полыхали костры с подвешенными над ними огромными железными котлами, разносились запахи близкой трапезы и гомон собирающихся в поход воинов. Шатров, правда, сворачивать никто не стал – все одно сюда к вечеру возвращаться. Враг близко, одним рывком до него дотянуться можно. Но проверить перед выходом на сечу оружие, упряжь, броню – этого ни один воин не забудет, коли животом своим дорожит.

– Касьян! – привычно окликнул верного холопа боярин. – Зерцало мне подай. И для первого перехода Шведа пегого запряги, Секач пусть в заводных идет.

– Рядом с вами доспех, батюшка Илья Федотович, – тут же отозвался холоп. – Я сейчас снедь собираю, наши уже кашу едят.

Действительно, разведенный возле стоянки боярина Умильного огонь уже затухал, а холопы выстроились в длинную очередь к котлу. Каждый зачерпывал каши, отходил в сторону и, обжигая губы и язык, понемногу выбирал еду из ложки, одновременно вставая в конец очереди. Разумеется, боярин в толпе не стоял – Касьян расстелил перед ним синее полотенце, нарезал хлеб, выложил кусок солонины, двух копченых судаков, поставил кувшин с любимым хозяйским медом.

– Себе тоже рыбу возьми, – разрешил Илья Федотович, затягивая ремни зерцала. Надетый поверх гибкой кольчуги доспех из трех сверкающих наведенным серебром толстых стальных пластин защищал только три, но самых уязвимых места: живот и нижние ребра на боках. Сильный удар в любое из этих мест вполне мог отбить внутренности, даже не прорезав байданы, а потому перед сечей боярин свою броню предпочитал немного усиливать. – Хворых нет? Может, кого из холопов при добре оставить?

– Помилуй, батюшка Илья Федотович! – только руками развел старый воин. – Кто же перед сечей про болячки свои признается? Здоровы все, слава Богу.

– Добре, – кивнул боярин Умильный. – Тогда коней седлайте. Я так мыслю, молебна не будет, татар в рати много. Стало быть, кто желает, пусть сам молится. Потом некогда будет, скоро выступаем.

Первыми из лагеря, как всегда, ушли татары. Во всех походах всех русских ратей они завсегда первыми выискивали врага, первыми кидались в погоню, первыми завязывали перестрелку. Следом пошли три десятка шуйских холопов, за ними – боярин Умильный.

Споров про местничество среди вятских бояр не возникало давно. Все прекрасно знали родословную каждого из соседей и понимали, кто за кем стоит. Все молчаливо уважали древность и почетность рода Умильных – но пока еще новагородские переселенцы считались здесь не совсем своими, не местными. А поставить во главе рати чужака – все одно что немцу Лебтону воеводство доверить! Посему Илью Федотовича уважали, но считали всегда вторым, а старшим признавали либо далекого царского родича двадцатилетнего Шуйского, либо сурового боярина Зорина, потомка князя Белозерского в пятом колене.

Учитывая близость врага, воины не отправили заводных коней в обоз, а вели рядом с собой, в поводу, чтобы при необходимости быстро пересесть на свежих скакунов. С тяжелым вооружением, естественно, также никто не расстался. Витязи шли широким галопом, в бронях, шлемах, придерживая поставленные на стремя рогатины с широкими, остро наточенными наконечниками. Издалека казалось, что по дороге, ведущей от Паныпонок до соснового бора, ползет огромная стальная змея, играющая на солнце радужными отблесками каленой чешуи.

В лесу движение колонны замедлилось. По узкой дороге, накатанной телегами живущих в Пароне смердов, всадники едва разъезжались, так что с заводными конями воинам пришлось и вовсе двигаться по одному. К счастью, лесная просека тянулась всего две версты – и вскоре кованая рать снова перешла в галоп, подтягиваясь к отряду воеводы, расплескиваясь по жнивью далеко в стороны от пыльного тракта. Сенокос простирался почти до самой реки Себятицы, рассекающей владения боярина Зорина на две неравные части. Себятица – речушка мелкая и извилистая, с извечно подтопленными берегами, на которых звонко шелестел на ветру округлыми листьями густой березняк. Дорога опять сузилась, и здесь, чтобы не задевать низкие ветви, ратникам пришлось взять в руки рогатины, опустив их, словно перед атакой, остриями вперед.

Татар Ирим-мурзы они нагнали на берегу. Илья Федотович увидел рядом с Федором Шуйским сына боярина Зорина в дорогой байдане и шеломе с яловым флажком на острие и понял, что враг находится уже совсем рядом.

– Переседлать коней, на заводных садимся, – кинул холопам приказ боярин Умильный и спешился, подошел ближе.

Федор Шуйский, увидев его, тоже спустился на землю, кивнул своим воинам: "Седла перекидывайте" – и двинулся навстречу. За его спиной татарские полусотни единым движением качнулись вправо, помчались вдоль реки.

– Там басурмане, в двух верстах за березняком, – махнул рукой вдаль царский родич. – На месте стоят. Я так мыслю, нам по дороге идти не след. Узкая она. Пока через рощу всей ратью переберемся, узреют нас вороги. Посему я татар к юшкинскому бору послал. Через сосняк конные все разом пройдут, задержки не случится. А мы кованой ратью вверх по ручью к схрону бортниковскому поднимемся. Там на левый берег перейдем и по полям до Парона доберемся, с татарами разом и ударим.

Юный Шуйский словно ждал от более опытного соседа одобрения своим приказам, и боярин Умильный согласно кивнул:

– Лепо. А сигнал кто даст?

– Мы дадим, как на место выйдем. Татары уже переседлались, а кованая рать еще только собирается. Уставших коней здесь под присмотром пары холопов оставим, чтобы на последнем переходе не мешали.

Илья Федотович снова согласно кивнул. Молодец мальчишка, толковый воевода из него вырастет.

Правда, задержки кованой рати бояре опасались напрасно. Немногим более сотни воинов собрались все вместе за четверть часа и пересели на свежих коней; отряд вытянулся в длинную цепочку, идущую по узкой тропинке вдоль реки. Примерно через полверсты березняк на левом берегу оборвался, взглядам открылось обширное колосящееся ржаное поле. Хлеба топтать – оно, конечно, грех, но случаются беды и куда более страшные. Посему всадники пересекли вброд мелководную речушку, собрались на поле в плотный строй и слитной, сверкающей железом массой двинулись вперед. По сигналу Федора Шуйского требовательно заиграл трубач, еще и еще. Вскоре откуда-то издалека ему ответил другой.

Разумеется, засевшие в Пароне степняки не могли не услышать этой переклички – но и изменить что-либо они также не могли.

Кованая рать перешла на рысь, разгоняясь по золотистым хлебам. Впереди уже виднелись несколько собравшихся вокруг колодца с высоким "журавлем" дворов, разбегающиеся к стреноженным за околицей коням люди. Умильного неприятно удивило отсутствие у разбойников шатров и малое количество коней но до деревеньки оставалось всего полверсты, и руки уже привычно тянули из колчана тугой лук, натягивали звенящую тетиву.

Зажужжали, подобно злобным осам, летящие в сторону врага стрелы. Со стороны соснового бора показался еще один конный отряд, также закидывающий непрошеных гостей из луков. Разбойники, сбиваясь в единое войско, попытались отстреливаться – на атакующую кованую рать посыпались стрелы с гранеными бронебойными наконечниками, то тут, то там падали на землю витязи. Илья Федотович злобно зарычал, почувствовав, как чиркнула по спине вражеская сталь, как содрогнулось от попадания седло – он кинул лук обратно в колчан, выхватил из веревочной петли рогатину, опустил ее острием вперед, готовясь к удару – но так далеко мужество степняков не простиралось. Когда до сближающихся с двух сторон ратей осталось не более двух сотен шагов, разбойники дружно развернулись и во весь опор помчались прочь, по единственному оставшемуся для них пути – мимо Елового распадка, через Лысую вязь. Бросив на единственной улочке деревни и в поле за ней несколько распластанных человеческих тел и два десятка хромающих или бьющихся на земле коней, полутысячная орда во весь опор неслась по дороге, выхлестывая за ее пределы, и даже не пыталась отвечать на жалящие ее в спину стрелы.

Боярин Умильный придержал поводья и поднял рогатину. Он знал, что через полторы сотни саженей дорога повернет в густой ельник между холмов и стрелять станет бесполезно. Дальше начнется болото – проходимое, если знать надежные тропы. Но сечи на узких тропинках быть не может. Удастся порубить несколько отставших или заплутавших степняков, да и только. Еще и сам, чего доброго, в бездонную яму попадешь. Но основная масса разбойников уйдет. Коли к топи повернули, не испугались – стало быть, тропы знают. Или сами тут бывали, или проводников нашли.

– Больно просто все оказалось, Илья Федотович, – высказал вслух тревожащую боярина мысль подъехавший Касьян. – Пришли через болото, грабить никого не стали, даже до зоринской усадьбы не дошли. А как ополчение появилось, назад повернули. Без чести, без добычи. К чему приходили?

– Как бы не за ополчением, Касьян, – вздохнул боярин Умильный. – Нас они сюда выманивали. А биться и не собирались. Зачем?

Неспешным шагом доехав до деревни, он спешился – при этом от удара ноги с сухим треском сломалась стрела, по самый наконечник вонзившаяся в заднюю луку. Илья Федотович выругался, попытался выдернуть из обитого кожей дерева сам наконечник, но не смог. Боярин махнул рукой и вошел в ближайший двор. Сено из стога надергано – это понятно, коней разбойники кормили. Но вот двери дома и сараев не выбиты, раскрытыми стоят. Ничего по двору не раскидано. Боярин заглянул в один сарай, в другой – крови нет. Изба затоптана грязными сапогами, пара сундуков стоит раскрытыми, вокруг валяются серые от старости наматрасники, рваные рубахи. Но, опять же, крови нет. Разбитых кувшинов или мисок – тоже. Красный угол пустой – а икону басурмане красть не станут, не притронутся. Получается, не застали врасплох хозяев. Успели смерды в схроны лесные уйти, скотину угнать, самое ценное из домов вынести. Никакой добычи здесь степняки не нашли, только старье, никому не нужное. Но что же они тогда делали в Пароне полных три дня?

Илья Федотович вернулся к коню, поднялся в седло. Нашел взглядом Шуйского, направился к нему.

– Уходить надо, боярин Федор. Думы меня мучат нехорошие.

– Какие думы, Илья Федотович?! – громко отозвался веселый Ардаши, поднимая перед собой за волосы отрезанную голову с открытыми закатившимися глазами. – Ты сам посмотри, какой же это татарин? То вотяки приходили воду мутить. Псы трусливые, а не воины. Сегодня к вечеру мои нукеры прикатят сюда все их головы до единой.

– Твои нукеры храбры, Иса Камович, – спокойно ответил боярин Умильный, – но чтобы перерезать вотяков, их в Лысой вязи нужно сначала найти. К тому же вы, татары, всегда были еще и быстры, а потому вполне сможете догнать нас на обратном пути, собрав все головы, которые вам только попадутся. – И, снова повернувшись к молодому Шуйскому, Илья Федотович добавил: – Парон наша деревня. Добычи нам тут не взять, ловить некого. А коли победу праздновать – так сие лучше в своей усадьбе делать, а не в лесах далеких.

– Хорошо, – после короткого размышления кивнул Шуйский. – Возвращаемся.

* * *

Андрей проснулся от стука двери, поднял голову и торопливо прикрылся одеялом, увидев хмурую Прасковью.

– Привет! А я теперь знаю, что неженат.

– Здравствуй, служивый. – Девушка положила на табурет выстиранную и высушенную одежду. – Сейчас снедь принесу.

– Постой, – подтянув одеяло на колени, сел на тюфяке Матях. – Смотри сюда. Видишь, руки загорелые? А полос на пальцах нет. Стало быть, ни колец, ни перстней я не носил. Неженатый я, это точно.

– Да, боярин Андрей, – кивнула Прасковья и повернулась к нему спиной.

– Да посмотри ты, в самом деле! – возмутился сержант. – Загар сойдет, так и подтвердить мою свободу некому станет!

– Я тебе верю, служивый, – ответила от дверей девушка и вышла из терема.

Матях чертыхнулся, встал, оделся. Вышел наружу.

Обстановка в усадьбе действительно не располагала к веселью. Под самой стеной лежало несколько мертвецов, легко угадываемых под грубой рогожей. Женщины, столпившись возле дома, не очень громко, но нудно скулили, отирая слезы. Угрюмые мужики, разбирая недавно сложенную стопку тележных коробок, набивали на оси колеса, запрягали в оглобли лошадей. Собирались они явно не на ярмарку, а потому при виде заготовленных рогож и охапок сена Андрею стало не по себе. Сержант вернулся в терем, сел на постель, потом снова встал, вышел на стену. Сколько можно бока отлеживать? Все в доме при деле, все заняты, один он, как дурак, из угла в угол шляется.

Хотя, с другой стороны – а чего он умеет? Ни кобылу взнуздывать, ни телеги собирать, ни траву косить, ни баклуши бить. В смысле – заготовки для ложек строгать. Тут уж лучше и не напрашиваться. А то дадут простейшее поручение – потом позору не оберешься. Но и сидеть в четырех стенах тоже надоело.

Андрей, почесывая в затылке, прогулялся до угла. Взглянул на привязанную к чурбаку пушчонку, все еще направленную жерлом на дорогу. Вспомнил крики барчука: "Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестницами на частокол полезут".

В общем, такая тактика имела под собой здравую основу. Если стрелять вперед – сектор поражения получается узкий, пострадает пять-десять процентов атакующих. А если садануть картечью вдоль стены, да еще когда на нее толпа народа прет, то один залп снесет сразу все: и лестницы, и врагов. Так что, при малом числе "стволов", стрелять действительно разумнее вдоль укрепления, а не вперед.

Матях обнял пушку, поднатужился и вернул ее в прежнее положение. Потом прошел на другой угол, огляделся...

– Где же "ствол"? Ах, да. – Он глянул со стены вниз: тюфяк вместе с чурбаком валялся во дворе. Там, куда упал ночью. Сержант спустился вниз, присел на корточки. Пушка все еще кисловато пахла порохом, а ствол изнутри покрывала толстая пленка копоти. – Да, милая. Тебя сперва отмывать нужно, а уж потом на место ставить.

В душе возникла знакомая уверенность: теперь он знал, что нужно делать, чего требовать от других.

– Эй, боец, – поймал Матях за локоть одного из бегающих по двору мужиков. – Ну-ка, тряпья старого мне принеси, и бензи... – Сержант запнулся, торопливо перебирая в уме все возможные растворители и гадая, какие из них могли существовать в шестнадцатом веке. – Э-э-э... Уксуса, я хотел сказать, принеси. И порох с картечью, снова ее зарядить. Понял?

Мужик, не подвергая сомнениям право гостя распоряжаться, кивнул. Вскоре какой-то малец принес Андрею обрывок мешковины, миску с белой, кисло пахнущей жидкостью. Сержант засучил рукава и, деловито насвистывая, принялся отдраивать ствол.

Минут через двадцать рядом остановился барчук, все еще одетый в кольчугу и плащ, с саблей на боку, стал наблюдать за его манипуляциями.

– Ну, чего уставился? – хмыкнул Матях. – Порох тащи. Заряжать мортиру станем али нет?

– А ты сможешь?

– Дурное дело нехитрое. Самопал как самопал. Только большой и медный. Порох, говорю, тащи.

– Ладно...

Барчук ушел, но вскоре вернулся с тремя парнями, двух из которых Андрей знал по походу. Холопы доставили мешочки из тонкой замши, бочонки с металлическими обрезками самого разнообразного вида и калибра, фитили, несколько коровьих рогов.

– Та-ак. – Сержант протер ствол насухо, положил чурбак на бок, потом заглянул в один из мешочков, зачерпнул рукой мелкозернистый порошок, похожий на гранулированный чай. – Ну, думаю, горстей пять хватит. Теперь пыж... Пыж есть?

– А что это такое? – не понял боярский сын.

– Вы что, из пушки никогда не стреляли?

– Стреляли, – обиделся барчук. – Как батюшка тюфяки из-под Казани привез, раза три стреляли для смеха.

– А заряжал кто?

– Илья Федотович снаряжал тюфяки, – сообщил один из холопов. – С Касьяном.

– Я-асно, – потянул Андрей, прикидывая, не забить ли в качестве пыжа оставшуюся сухой мешковину. – Шомпол где?

– Ась? – отозвался холоп.

– Э-э, как все запущено, – верно понял ответ сержант. – У вас, похоже, ни шомполов нет, ни пыжей не заготовлено.

– Она хоть стрельнет после стараний твоих, служивый? – похоже, обиделся барчук.

– На пыж толстая кожа сгодилась бы, – поморщился Матях, – ну да ладно...

Он смял мешковину, сунул в ствол, прямым ходом направился к стене, поднял валявшуюся там жердину, вернулся, плотно забил ею заряд, потом всыпал пару горстей металлических обрезков, вколотил сверху мокрую ткань: картечи все равно, хоть сухая, хоть мокрая, хоть в вине вымоченная.

– Ну-ка, помогайте. – Он взялся за пушчонку с одной стороны, холопы схватились с другой. – Огня кто-нибудь возьмите...

Совместными усилиями отнесли "ствол" на прежнее место, на дальнюю угловую площадку. Сержант насыпал пороху в запальное отверстие, утрамбовал подобранной здесь же щепочкой и посторонился, кивнув барчуку с факелом:

– Давай запаливай. Ткни огнем в дырочку наверху.

Боярский сынок, слегка покраснев, подступил, поднес факел. Пара секунд, показавшиеся вечностью – и тюфяк злобно грохнул, плюнул дымом, выбил картечью множество земляных фонтанчиков вдоль стены. Тюфяк опять опрокинулся, но на этот раз вниз не улетел.

"Заряд слабый", – мысленно отметил Матях, а вслух сказал:

– Теперь слушай сюда. Вот это, – кивнул он вниз, на жердь, – это не шомпол. Это дрянь корявая. Шомпол должен быть вот такой длины, немного больше ствола, а по диаметру – точно совпадать, чтобы пыж прибивать без зазоров. С одной стороны на нем нужно сделать банник. Лучше всего из щетины, на крайний случай тряпочный. После выстрела ствол прочищается банником, чтобы искорки всякие удалить, потом туда порох сыплется, пыж, сверху картечь, и снова пыж. Хорошенько шомполом пару раз прибиваешь, и можно стрелять. За то время, что татары от поворота дороги досюда доскачут, по ним раза два пальнуть можно. А потом еще и вдоль стены выстрелить. Но для этого порох и дробь нужно сразу на порции разделить, чтобы в бою измерениями не заниматься, пыжи заранее заготовить. А еще лучше для пушки станину сделать поворотную. Чтобы и на цель быстро наводить, и назад откидывать для перезаряжания. Я понятно говорю?

– Быть посему, – гордо вздернул подбородок подрастающий боярин. – Вижу, сведущ ты в этом деле. Фрол, помоги служивому тюфяки наши снарядить со всем тщанием. Коли потребно будет, помощников бери. Да сам посмотри, как делать все справно да надежно.

– Сделаем, Дмитрий Ильич, – низко, чуть не в пояс, поклонился безусому мальчишке бородатый мужик.

– Да быстрее, смотри. Татары опять рядом сказаться могут... – Барчук отправился прочь, уводя двух холопов, а Фрол, пригладив волосы, спросил:

– Так чего тебе надобно для бани, служивый?

* * *

Обычного отступления рати в отчие земли у Ильи Федотовича не получилось. Бояре в Пароне праздновали победу, считали поход законченным, а потому подчиняться избранному воеводе более не хотели. Басурмане по извечной привычке гнали побежденных до полного изнеможения, отлавливали в топях за ельником каждого отставшего или раненого, чтобы снять с него снаряжение и похвастаться добычей перед соратниками; многие русские витязи застряли в деревне, считая нужным закатить пир именно на костях поверженных недругов пусть даже малочисленных. Тем паче что на вятских, издревле русских землях подобный праздник особыми опасностями не грозил. Посему вместе с Федором Шуйским и боярином Умильным к зоринской усадьбе ушло воинов сто, не более. Сам Шуйский с двумя десятками холопов, Умильный с теми же силами, Дорошата с десятком конников, немец Лебтон, честно приводивший по любому поводу двадцать три сабли, зажиточный боярин Хробыстин, опять же с двумя десятками, помещик Корнеев, с трудом наскребающий каждый раз холопов десять, не более, и еще несколько мелких бояр, пришедших сам-перст либо с парой холопов. Получилось вдобавок, что в воинский стан рать вернулась без хозяина усадьбы, застрявшего где-то далеко позади, и никакого торжества пришедшим из похода победителям ожидать не приходилось. Ничего удивительного в том, что, когда отряд приблизился к своему лагерю, молодой воевода забеспокоился.

– Рад был видеть тебя, Илья Федотович, – негромко пробормотал Шуйский, окинув быстрым взглядом пустые шатры, пологами которых играл теплый ветер, вытоптанную "землю вокруг кострищ и запертые ворота чужой усадьбы. – Верю в твою правоту. Понимаю: победу столь легкую праздновать русскому воину не к лицу. Проще домой вернуться, страхом имени своего не оскоромив. Прощай ныне, двинемся мы далее, покуда солнце еще высоко.

– И я рад был встрече, – кивнул боярин Умильный, в очередной раз удивившись чутью царского родича. Не стал боярин Федор на хмельное застолье ради трети войска размениваться. Поход победный возглавлял он, и отделение от основной рати может потом показаться подозрительным. Вроде как раздоры скрытые имелись и руку молодого воеводы не все признали. А так: окончился поход, вот сразу и вернулся воевода домой, не стал время на застолье тратить. Коли же Илья Федотович прав окажется и ополчение ожидает хитрая ловушка – ответственность за сию беду ляжет на других. Как-никак опытных бояр в оставшемся на поле боя отряде хватает, способны сами за себя постоять, без лишней опеки.

Приложив руку к груди и коротко поклонившись, Шуйский огрел коня плеткой и помчался нагонять свой отряд, который, не останавливаясь, миновал лагерь и вывернул на идущую в сторону Хлынова дорогу. Лишь несколько смердов, получив хозяйский приказ, начали сворачивать атласный шатер и укладывать на еще не запряженную телегу ковры и походные сундуки.

Кованая рать уменьшилась еще на четверть, что отнюдь не улучшило настроения боярина Умильного. Горящая в душе тревога подсказывала, что рано рать распускать, рано, что кулак кованый еще ох как пригодится...

– Касьян, – окликнул он холопа, на которого привык полагаться во всех делах, – выбери припасы, что на стол выложить не стыдно, полотенца новые расстели. Пошли холопов к боярам, пусть передадут, что хочу пригласить к столу, угостить с честью... Ради благополучного возвращения из похода астраханского. Пусть уважат, еще на день задержатся. Трифона в усадьбу зоринскую отправь. Пусть у ключника бочонок вина немецкого и бочонок хлебного купит. Разрешаю лишнего переплатить ради такого случая. Еще нам пяток баранов нужен, бычок молодой или кабанчик откормленный. Ну, и пирогов там, рыбы, коли есть. Ступай. И поворачивайся, дело не терпит.

Болтливый, но хитрый и находчивый Трифон полностью оправдал надежды хозяина. Баранов и бычка он, правда, не купил, однако смог получить с зоринского ключника два десятка гусей, три бочонка кислой капусты, кадку прошлогодних грибов, полдюжины отборной белорыбицы и телочку-трехлетку, упорно не желавшую раздаиваться. Хозяйского немецкого вина ключник, опять же, продать не рискнул – но ловкий холоп вместо него выторговал любимый Ильей Федотовичем сладкий хмельной мед. Для достойного угощения этого вполне хватало, и холопы тут же принялись раскладывать гусей по котлам, закапывая их в кислую капусту, а несчастную телку повели в последний путь к роднику, возле которого было сподручнее разделывать тушу. Вскоре над полупустым станом поднялись соблазнительные запахи, и бояре больше не жалели, что оставили своих соседей веселиться в освобожденном Пароне. Ради общего пира воины одолжили посуду и ковры, а потому стол выглядел вполне достойно. Персидские, бухарские, самаркандские и туркестанские ковры, нахлестываясь друг на друга, протянулись на двадцать саженей. На них стояли кувшины с медом и хлебным вином, деревянные подносы с белорыбицей и солониной, с мочеными яблоками. Для каждого из воинов нашлись кубок и ломоть хлеба. Во главе стола, где сидели бояре, на ковры были выставлены три гуся на больших латунных подносах, нашедшихся у Лебтона, и миски с кусками вареной убоины. Ниже, где сидели простые холопы, такой роскоши не имелось – котлы стояли за спинами воинов, и желающие сами подходили к ним и брали мясо или отламывали кусок пропитанной кисловатым соком птицы.

Бояре по предложению Ильи Федотовича выпили поначалу за государя, затем за воеводу князя Вяземского, за победу над ханством Астраханским, затем – за успешный поход против разбойных вотяков. Следом уже боярин Дорошата поднял кубок за самого Илью Федотовича. Затем разговор рассыпался. Захмелевшие помещики Корнеев и Хробыстин насели на скуластого безбородого Лебтона, пытаясь доказать, что осаживать полон – грех, что христиан освобожденных следует отпускать к родным землям. Немец кивал с непроницаемым лицом – то ли соглашался, то ли ничего не понимал. Малоземельные бояре Лютов и Юшин завели разговор про урожай и цены на хлеб и репу, в который постоянно вклинивался такой же небогатый Цавелич, засеявший все свои поля дорогим, но капризным хмелем.