Текст книги "Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти"

Автор книги: (Александр Чесноков) О'Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 58 страниц)

– Не любишь, а скандал получился. Мог бы и потерпеть, хотя, конечно, в этой ситуации… А отец сам помер, или что?

– Ну, как сам, – пил он много. Мать говорила – от пьянства умер.

– Худо, в наших краях обычно меру знают. А родственники, кроме матери, есть у тебя – братья, сестры, в Бабилоне или на Сицилии?

– Нет никого. А может, и есть, но мы никогда не говорили об этом. Наверное, есть, но мама тоже умерла, как я теперь узнаю? А щеку пусть Кудрявый подставляет – она у него теперь большая!

– Ну-ну, разошелся, со всеми драться – кулаков не хватит. Хорошо, будем считать, что разобрались с этим делом. Теперь слушай меня внимательно. Работай пока и дальше, но запомни: еще один выверт – и счастливого пути, желающие на твое место найдутся. А для лучшего запоминания знай: сто зеленых я с тебя срезаю за недисциплинированность. Спокойной тебе ночи и приятных снов. – Капитан встал, давая понять, что разговор окончен. Гек последовал его примеру.

– Да, вот еще что: позови сюда Беппо, мне он нужен. Если спит, то разбуди. – Он положил на плечо Геку свою высохшую руку, всю в дряблых венах. – Не задирайся, понял? Я сам определю правого и виноватого. Все.

Гек набычился, но спорить не посмел. Он развернулся и молча вышел. Сто долларов по нынешним временам – не безделица, отдать их за два удара – жирно больно. Но с другой стороны, куда деваться? Здесь сравнительно безопасно, денег можно подкопить. Но обидно, черт возьми: и так нагревают как хотят, да еще сотню зажилили… Беппо спал в другом кубрике, и Гек туда не пошел. Он просто сказал вахтенному, что Кудрявого срочно зовет капитан, а сам пошел спать. Он долго ворочался, прикидывая, что там сейчас происходит у капитана. По разговору с капитаном ясно было, что тот понимает правоту Гека, но просто лишний раз показывает, кто здесь хозяин. У, глиста сушеная! Ладно, пора спать, завтра тяжелый день…

Десять человек на борту отнюдь не были лишними, поскольку им, кроме капитана, разумеется, приходилось переносить на берег и с берега огромное количество ящиков, пакетов, мешков – словом, всего того, в чем в тот момент размещался контрабандный товар. У Гека поначалу с непривычки болела спина, но потом он приспособился и работал не хуже других. Почти через месяц закончился рейс. Он прошел вполне благополучно, и на долю Гека вышло шестьсот долларов. Однако капитан, верный своему обещанию, удержал с Гека сотню и столько же с Кудрявого Беппо. Общее наказание не сплотило их и не сделало друзьями, но Беппо примолк и не грозился больше за его спиной; они старались не замечать друг друга. С остальными Гек общался нормально, но уже не служил для них объектом розыгрышей и подначек.

Рейс был последним в сезоне, капитан по традиции выставлял угощение. Это было в Неаполе, куда Гек якобы собирался поначалу. Пили умеренно, наутро предстоял расчет, а там – кто куда: судно нуждалось в ремонте, люди – в отдыхе, почти всех ждали семьи.

Гека рассчитывали последним. Капитан отпустил всех, даже Марио, так что они остались вдвоем с Геком.

– Хочешь кофе? Что жмешься, я как раз на двоих сварил, по собственному рецепту: бывало, промерзнешь как собака, устанешь – а тут принял чашечку-другую, и снова человек! Тебе, может, с коньячком?

Гек насторожился: с того самого вечера, когда он познакомился с капитаном в марсельском кабаке, ему ни разу не доводилось наблюдать такую приветливость и дружелюбие в поведении шефа.

– Лучше с молоком, если есть.

– Как не быть, капуччино – это моя слабость. Только не молоко – сливки. Присоединяйся, мешай сам, я ведь не знаю, как ты любишь – покрепче, послабее?

– Я крепкий не люблю, горько слишком.

– А я пристрастился: чем крепче, тем лучше, хотя сердечко порой прихватывает, бессонница мучает… Э-э, погоди, пенку я сам сделаю, ты испортишь… Да, бессонница. Но это уже стариковское, мне ведь, Тони, уже шестьдесят два стукнуло в мае.

Гек изобразил удивление:

– Никогда бы не подумал. Я всегда слышал, что моряки быстрее старятся на лицо, но вам – самое большее – пятьдесят два дал бы, клянусь Мадонной!

Капитан криво усмехнулся:

– Нет, Тони, шестьдесят два. В пятьдесят я бы себя юношей считал, – это я сейчас так думаю, разумеется, по сравнению с тем, что есть, ну, ты понимаешь, что я имею в виду. А теперь, эх… – Желтое лицо его собралось складками, и теперь он выглядел на все семьдесят. – А тебе сколько, девятнадцать?

– Восемнадцать осенью исполнилось.

– Ну, значит, девятнадцать почти.

– Да нет, – рассмеялся Гек, – нашей осенью, тоже в мае. Мы ведь антиподы.

– Я и забыл, верно. Но все равно – мальчишка совсем. По годам, я имею в виду, по жизни-то ты уже взрослый мужчина. Смолоду здоровье бережешь, не пьешь, не куришь. Сам на жизнь зарабатываешь. Девочками-то хоть интересуешься? Вижу, что интересуешься, но это всегда успеется. И кофе крепкий не пьешь. Матушка была бы тобой довольна, я думаю.

Гек пару раз за этот месяц снимал проституток на берегу, но не афишировал этого и в ответ на замечание капитана качнул неопределенно головой и промолчал.

– Держи свои деньги, пересчитай – вдруг что не так, здесь должно быть четыреста монет: сотня в аванс ушла, ну а еще сотня – сам понимаешь, порядок есть порядок, не взыщи.

– Да, все четко, здесь четыреста. Я не в претензии, дон Карло, моя вина – мой ответ. Спасибо вам, вы и так меня выручили.

– А теперь куда ты? К матери, домой?

– Она умерла, дон Карло, год назад.

– Ах, я старый дурак, голова дырявая. Извини, Тони, я оговорился.

– Что вы, дон Карло… Нет, я думаю здесь, в Неаполе, тормознуться. Поищу земляков, попробую работу какую найти, деньги пока есть, а там видно будет. Дома сейчас трудно с работой. А в крайнем случае и там не пропаду – руки-ноги есть, остальное приложится.

– Так ты, выходит, круглый сирота. И ни братьев, ни сестер?

Гек мотнул головой.

– Что поделаешь, сынок, в мире слишком много бед приходится на каждого человека и слишком мало радостей. У меня у самого единственная дочь калека от рождения. Думаешь, стал бы я в мои-то годы болтаться в этой луже? Но старуха моя при дочери все время, а на что жить?… Какую работу ты собираешься искать? У тебя есть специальность?

– Грузчиком могу работать, вот и вся моя специальность. Или машины мыть.

– Грузчиком? Горб наживешь, это да! А разбогатеть – вряд ли. Образование у тебя какое?

– Начальная школа.

– Вот видишь… Чтобы в магазине работать, тоже учиться надобно; у нас для своих не всегда работа есть, а уж иностранцам – самая грязная. Однако… Если, конечно, ты собрался по отцовской линии пойти…

– Не собираюсь. – Гек усмехнулся. – Думаю получше место сыскать, хотя и здесь ничего позорного не вижу. А не получится – вернусь домой. – Гек почувствовал, что разговор наконец приблизился к той точке, куда его осторожно двигал старый лис, и даже догадывался, что тот собирается ему предложить. Но он и близко не мог представить, какой силы сюрприз был для него подготовлен.

– Я ведь давно присматриваюсь к тебе, Тони. Ты мне сразу глянулся, и я думаю, что не ошибся в тебе. Парень ты работящий и скромный. Скромный, да не простачок. Оцени мою деликатность, Тони, я ведь не спрашиваю, где ты наловчился челюсти крошить, где наколки сделал и чем ты занимался у себя в Бабилоне.

Гек похолодел.

– Набедокурил дома и дал тягу в Европу, не так ли?

– Нет, дон Карло, мамой клянусь! Я не преступник! Я как раз уехал, чтобы куда не вляпаться. Работы нет, пособие грошовое, вот и маемся в подворотнях, ищем приключений. Всю жизнь так, что ли? За мной ничего нет. Ну – драки, да, бывали. Жить нормально захочешь – так научишься, иначе затюкают.

– Тем лучше, тем лучше. Знаешь, видна в тебе сицилийская кровь, что ни говори. А ты уверен, что мать твоя из Турина?

– Так я знаю из ее рассказов, сам-то я в Бабилоне родился. Единственный в семье урожденный бабилот, остальные натурализованные.

– И как, не тянет на родину предков? В Турин или к нам, на Сицилию? Зов крови, так сказать?

– Меня тянет туда, где может быть хорошо, где заработки приличные. А если я нищий, какая мне разница – Турин, Бабилон, Сицилия… Дон Карло, как на духу: вот поработал я у вас и человеком себя почувствовал. Честно работал – честно получил. Ну, оплошал – винить некого. И за доверие спасибо вам огромное. А я поживу подольше да ухвачу побольше – тогда и о родине предков думать можно. Извините, если что не так сказал…

– Кое-что и не так, пожалуй. Родина – это мать, это душа человека. Узы крови – священные узы, Тони. Сицилийцы рассеялись по всему свету, живут в Штатах, в Бразилии всю жизнь, но спроси его: «Ты кто, американец?» – он ответит: «Я сицилиец». Так-то! Кто лишен этого, тот не человек в моем понимании. С возрастом ты сам почувствуешь это. Ну да тебя трудно винить: мальчишка ты еще, да и сирота, в чужом мире, без денег, без друзей…

– Деньги как раз есть.

– Да что это за деньги – неделю погулять. Впрочем, ты не гуляка, как мне кажется. – Капитан словно бы заколебался… – Я хочу сделать тебе одно предложение, Тони, относительно твоего будущего. Ты ведь свободен сейчас?

– Как крыса в амбаре, дон Карло. К сожалению.

Гек видел, что обращение «дон» и почтительный тон очень по душе старикану, и старался изо всех сил. Главное – чувство меры. Явный подхалимаж вызывает презрение, но проявленное уважение всегда приятно, тем более когда оно выказано искренне и с достоинством.

– Почему – к сожалению?

– Контракт кончился.

– Ой, ты хитрец, оказывается! – Капитан коротко рассмеялся. – Я ведь тебя насквозь вижу. Ты бы не прочь еще подзаработать, а? Совесть-то тебя не мучает, что денежки свои за контрабанду получил? А поймают – тут и до тюрьмы недалеко? Ты знаешь, что такое тюрьма, сидел когда-нибудь?

– Нет, – соврал Гек, – бог миловал! Ни разу не был и не хотел бы. Но власти имеют право сажать, если поймают, конечно. Дело их такое. У них свои порядки, а у простых людей – свои. Я лично большого греха здесь не вижу, дон Карло, это же не терроризм, не убийство. Каждый зарабатывает как умеет, только другим не мешай. А отец всегда говорил, что законы пишут те, для кого они не писаны.

Гек прошел свою половину пути чуть быстрее даже, чем рассчитывал вначале. Ему хотелось, чтобы старик перестал жевать резину и сделал наконец свое предложение. Отказа не будет, не менжуйся, старый!

– Не терроризм, – задумчиво повторил капитан. – Значит, ты согласен, если я, вместо того чтобы с тобой попрощаться, опять предложу тебе поработать?

– Согласен!

– И я бы не возражал… Но ты не итальянец. И вообще неизвестно кто… Сиди, не напрягайся. Я тебя немножко знаю и тебе верю. Но представь, если выяснится, что Карло Бутера, уважаемый пожилой человек, укрывает преступника?

– Но я же не преступник, дон Карло! Клянусь, ничего преступного я не совершал! Матерью клянусь!

– А контрабанда? Помолчи, говорю! Не надо клясться направо и налево, если хочешь, чтобы тебе верили и тебя уважали. Тем более матерью своей. Повторяю: я тебе верю, но власти, как ты выражаешься, мне могут не поверить. Безродный бабилонец мне не нужен, скажу тебе со всей определенностью. Вот если бы ты был итальянец – не по крови, по гражданству… Хочешь стать итальянцем?

– Как это? – Гек по-настоящему растерялся: «Что значит – стать итальянцем? Переменить подданство, собирать справки, подавать запрос? Чума какая-то… Или выдавать себя за его парализованную дочь?»

– Один парень, тебе ровесник, скончался недавно. Близкие – кто в Америке, кто в Бразилии. Его документы у меня. В лицо его почти никто не знал на Сицилии. Ты сможешь жить по его документам. В подробности посвящать не стану – долго это и не нужно, но можешь мне поверить: документы надежны стопроцентно. Подходит тебе такой расклад?

– А если поймают?

– Выдворят из страны, только и делов; но до этого не дойдет, успокойся.

– Но, дон Карло… – Гек запнулся, раскрыл было рот, но так и не смог продолжить.

– Ну, ну, говори, что ты хотел сказать?

– Не знаю, уж больно предложение неожиданное. А надолго это будет?

– Что – «это»? Паспорт, что ли? Захочешь – так на всю жизнь.

Гек сообразил, что пора соглашаться:

– Дон Карло, все же это слишком большой подарок. Это было бы так удачно для меня, что я даже не представляю… А кроме того, захочу – так и уеду домой, никто и не узнает, верно?

– Верно, верно… Но я еще не настолько богат, чтобы делать такие подарки, разве что пойдешь ко мне в зятья. Пойдешь ко мне в зятья? Ну-ну, я пошутил. Так вот, если ты согласен, то подарок обойдется тебе в три тысячи.

– Долларов, дон Карло?

– Да, я давно уже все считаю в долларах. Привык, пока там жил. Хватит придуриваться, Тони. В лирах это было бы гораздо больше, как ты понимаешь. Или ты действительно так туго соображаешь?

– У меня таких денег нет, дон Карло, – хмуро отозвался Гек. – Вы же знаете, что у меня всего четыре сотни… А без документов вы меня не возьмете, как я понимаю?

– Не возьму, Тони. Да соглашайся на мое предложение, я тебе поверю в долг и без процентов, а самое главное – дам заработать. Вот увидишь: и долг отдашь, и на себя останется вдоволь. Не робей, ты же мой земляк и, можно сказать, крестник. С другого я снял бы не меньше пяти косых, а то и вовсе бы отказал. Эх, Тони, я всю жизнь о сыне мечтал, если хочешь знать… Так ты согласен?

– Да, дон Карло.

– Молодец, сынок. Ты мужчина и сицилиец. И ты не пожалеешь о своем выборе. – Капитан даже приобнял Гека от избытка чувств.

«Наркотиками заставит торговать, сука старая!» Уж на этот счет Гекатор не заблуждался. Чужие документы, долговая кабала, большие и быстрые деньги – для табака такие сложности не нужны. Едва услышав о парне, вовремя усопшем, он сразу все понял и тянул время только для того, чтобы прикинуть еще раз – как правильнее поступить? Можно было бы замочить старика, несмотря на его пушку в кармане, разжиться чем бог пошлет в его каюте и на берег свалить. Но за переборкой, вполне вероятно, кто-то сидит, слушает, охраняет. Куда потом деваться – не те, так эти обязательно найдут. Да и нет смысла отказываться – вариант идеальный. Кроме наркотиков. Но за такой вариант можно и потерпеть, а там будет видно. Гека передернуло от внезапной ненависти к Бутере, и тот сразу снял руку с его плеча:

– Еще не поздно отказаться, сынок, подумай…

Гек спохватился.

– Да что тут думать, – буркнул он, – вот четыре сотни для начала, возьмите. – И с глубоким вздохом протянул деньги капитану.

– Э-э, брат, плохо ты, оказывается, думаешь о своем капитане! Я тебя обирать не собираюсь, нет! Эти деньги твои, ты их заработал, трать куда хочешь. А рассчитываться будем так: я тебя знакомлю максимально подробно с твоей биографией и родословной, синьор Антонио Руссо, а с этой минуты – Сордже, тоже, кстати, Антонио; затем так же подробно ознакомлю с новыми обязанностями и условиями оплаты. И только когда ты во все это вникнешь, освоишься и непосредственно займешься делом – только тогда заработает счетчик. Понятно?

– Понятно, дон Карло, спасибо! – «Тони Сордже» заметно повеселел.

– А если понятно – спрячь свои деньги и марш на берег. Через трое суток я тебя жду. Ты где остановишься – в гостинице или у земляков? Чтобы мне знать, где искать в случае чего?

– Где их искать, земляков? Да и зачем мне их теперь разыскивать? Я в каком-нибудь отеле попроще пристроюсь – деньги целее будут.

– А ты их в банк положи.

– На чье имя – Тони Руссо?

– Тоже верно. Ну, мне оставь на хранение. Или тратить будешь куда?

– Сам не знаю. В церковь надо снести, из шмоток кое-что приобрести… А где бы вы мне посоветовали остановиться, чтоб не дорого и прилично?

– Что ж, есть на примете такое местечко. Не совсем гостиница, но комната отменная, с отдельным входом, хозяева – опрятные и честные люди, я их лет двадцать знаю. И берут недорого. Подходит?

– Давайте адрес – и я поехал, дон Карло.

– С богом, Тони. Передавай им от меня привет. А тебя жду, как договорились.

Карло Бутера всегда славился своим рассудительным нравом и осторожностью. Он терпеть не мог риска, если он хоть в малости не был оправдан интересами дела. Парнишка был симпатичен ему, однако производил неровное впечатление: то вроде как скрывает что-то, а то – простоват чересчур. На подосланного никак не похож, на уголовника – тоже. До денег – ох жаден! Но деньги все любят. Старших уважает искренне, как испокон веку на Сицилии принято, крови не боится. Молчун, всякой дрянью мозги не травит, дисциплинирован… Бутера долго колебался: он пригласил этого Тони на разговор, а сам еще не решил окончательно, что он ему предложит и предложит ли?

Но подручный был нужен. С тех пор как настоящий Сордже попался на дегустации товара и ушел кормить рыб, кадровый вопрос стоял очень остро. Приходилось делиться с Африканцем за аренду его гонцов, все связи как на ладони, да и зависеть от него не хотелось лишний раз. Парнишка не взбрыкнет – понимает, наверное, что целиком и полностью зависит от него, Бутеры. А если, не дай бог, понадобится, то, наверное, и натравить его можно будет на… неважно кого.

Бутера был мелкой сошкой в героиновой компании, но и не последний человек – и сам и благодаря своему всеми уважаемому родственнику. Падрино ему не стать, но заставить с собой считаться – почему бы и нет? Марио хорош на мелких операциях, в серьезные дела он не хочет ввязываться, а ему, Бутере, приходится заниматься табаком: в полицейских оперативках он наверняка отмечен, но за эти дела его отмажут, а за наркотики – нет. А так – прикрытие хорошее, да и дополнительный доход – все не из дома, а в дом. У Карло была давняя мечта: сколотить миллион, а потом отпроситься у дона Паоло и уйти на покой. Вернется он тогда в Америку и доживет свой век в довольстве, честно и ничего не боясь.

«Надо помочь парнишке», – решился Бутера.

Глава 3

Цветок кувшинки,

От непогоды прячась,

К берегу спешит.

Где-то через неделю Гек получил первое задание на берегу: возьмешь пакет у такого-то, при нем взвесишь, не открывая, – вот этим, принесешь тому-то и туда-то. И дело пошло… Менялись адреса и адресаты, вид и количество товара; однообразный калейдоскоп такого существования отуплял, события и дни сливались в единый ком, Гек с трудом припоминал и отличал вчера от позавчера. Он перестал бояться: настолько часто повторялась одна и та же операция – торговля мелким оптом, настолько обыденно происходил обмен товар-деньги, что пароли и условные места стали казаться ему глупыми детскими играми в сыщиков и воров.

Экипаж полностью сменился (до будущей весны), всего шесть человек с капитаном, но и объем грузов был не в пример скромнее и безопаснее: мелкие заказные перевозки всякого дерьма для отвода глаз, так что физически Гек не переламывался. Дела шли на редкость удачно, точнее – как никогда. За два месяца долг испарился, на долю Гека закапала «ощутимая финанса», как любил говаривать Патрик (как он там сейчас?).

Из газет Гекатор, к своему удовольствию, узнал, что «френч коннекшн» – марсельские кланы – катятся к упадку. Пули и аресты все чаще дырявили некогда могучую коалицию.

«Теперь им всем не до меня, – радовался Гек. – Суки!»

Теперь им действительно было не до него…

На Бабилон спускался тихий осенний вечер. Дождичек моросил так, для порядка – одно название, что дождь. На улице Старогаванской перед домом 32 стоял черный «кадиллак» с белыми крыльями – в народе его успели прозвать «косатка». Рядом с ним к узкому тротуару были припаркованы еще пара моторов поскромнее – «мустанги», устаревшие, но еще престижные в том бедняцком районе. Все это означало, что Дядя Джеймс трудится у себя в конторе. Его контора располагалась на третьем этаже в квартире №7, простой четырехкомнатной квартире ублюдочной планировки. Дядя Джеймс мог бы подобрать себе для работы что-нибудь и получше, благо весь дом был его собственностью, но не видел в этом смысла. Это новым мальчикам приходилось пыжиться друг перед другом, щеголяя драгоценностями, телками и обстановкой, ему же не пристало поддерживать свой авторитет дешевыми методами: он уже был – Дядя Джеймс. В городе нашелся бы, наверное, с десяток его коллег по ремеслу, равных ему по влиянию и авторитету, но в припортовом районе, в трущобах юго-запада, таковых не было.

Из-за поворота вывернул роскошный «мерседес» и через несколько секунд остановился бок о бок с «косаткой». Затемненные стекла не позволяли видеть сидящих внутри, но вот дверца распахнулась, и на тротуар вышли двое. Старший выглядел как служащий среднего пошиба, в костюме-тройке, шляпе и белой рубашке с галстуком. На сером фоне его одежды неуместными выглядели массивные кольца и перстни на волосатых пальцах обеих рук. Спутник его был повыше на полголовы и шире в плечах. В расклешенных от бедра джинсах, в оттопыренной с левой стороны кожаной курточке поверх черной майки, которая не скрывала татуировки на его мощной груди, он смотрелся сущим бандитом, каковым, впрочем, и являлся. Шофер выглядел аналогично, но он остался сидеть в машине. В окне первого этажа, прямо над машинами, шевельнулась занавеска: там снимал каморку старичок-пенсионер. Пенсия, назначенная ему за пятьдесят лет тяжелой работы на стройке, позволяла покупать только хлеб и молоко да претендовать на место в городской богадельне; неудивительно, что он рьяно выполнял обязанности соглядатая для нужд Дяди Джеймса. Он, естественно, был не один такой, потому что добровольным стукачам услуги оплачивались пусть и не регулярно, но щедро. Но Шуруп (так звали старичка) служил не на страх, а на совесть, поскольку вдобавок к эпизодическим подачкам ему не нужно было оплачивать комнату. Он отлично знал всех в округе, даром что сидел дома почти безвылазно, все видел и все отмечал. Вот и теперь он спешно проковылял к телефону и набрал внутренний трехзначный номер.

– «Морские перевозки», слушаем вас, – пробасила трубка.

Старик, не представляясь, доложил:

– Господин Франк прибыл, с помощником.

– Хорошо, – отозвалась трубка и замолкла.

Старик довольно засмеялся – он, как обычно, успел первым; в противном случае прозвучало бы «Знаю», а это минус в его деле, могут не заплатить. И так, конечно, могут не заплатить, но лучше успевать первым.

Наверху детина, сидевший на телефоне, выбрался из кресла и, разминая спину, взялся за другую трубку. Первая опять затрещала, но он, не обращая на нее внимания, нажал на кнопку.

– Зайди, – прозвучало из трубки.

Парень сделал два шага, постучал и вошел:

– Кукиш прикатил, Тобик при нем.

Дядя Джеймс оторвал глаза от телевизора:

– Опять опоздал на восемь минут, морда. – Тотчас же прозвучал резкий звонок в дверь. – Открой и проводи ко мне. Тобика посади на кухне, кофе дай, сам попей – может, сболтнет чего. Не кирять. Парни пусть потише сидят, без карт и музыки. Ушки на макушке, мало ли… Патрик очухался?

– Вроде бы. С утра дома, чаем отпивается. Он…

– Позже расскажешь, открой.

Детина пошел открывать дверь. Господин Франк слегка кивнул ему, когда парень поприветствовал пришедших и двинулся по узкому коридору, освещаемому единственной стоваттной лампочкой, голо свисавшей с высокого потолка. Два мордоворота наскоро обменялись рукопожатием и последовали за ним. Нестор – парень, встречавший гостей, – забежал вперед, слегка прижав Франка, отворил дверь:

– Шеф, это к вам.

Франк раздраженно посмотрел на него, отпихнул в сторону:

– Джеймс, когда ты научишься подбирать себе нормальных людей? Твой носорог мне ногу отдавил, скотина такая. – Последние слова он произнес только после того, как закрыл за собой дверь.

– А когда ты научишься не опаздывать на деловые встречи? На восемь минут опоздал.

– Ты мне еще спасибо скажешь, что опоздал. Шухер на горизонте…

Нестор отвел Тобика на кухню, длинную и узкую, как кишка, на правах старого приятеля велел ему поставить кофейник на плиту, а сам метнулся к телефону. Буквально за секунды он трижды снимал трубку с рычага и бросал туда «Знаю», потом открыл дверь в комнату напротив входа и передал четверым парням пожелания хозяина. Парни недовольно заурчали, но карты бросили. Один из них подошел к окну, другие растянулись в креслах, и все это молча, как приказано…

Комната Дяди Джеймса была обставлена скромно, под стать квартире. На потолке висела пятирожковая люстра, купленная не иначе как у старьевщика, вдоль стен стояли книжные полки, где вместо книг красовались корешки муляжей. Франк знал, что эти полки с секретом и там хранятся отнюдь не книги. Не то чтобы Дудя полагался на такую скромную конспирацию, но у него часто появлялись посетители – тот же квартальный за еженедельной подкормкой, – и правила хорошего тона не позволяли демонстрировать служителю Фемиды мощный оружейный арсенал, разрешения на владение которым не было даже у Дяди Джеймса.

Окна, словно три смежные грани гигантской призмы, образовывали эркер, удобство которого заключалось в том, что можно было смотреть вдоль улицы в обоих направлениях; стекла же, вставленные в двойные рамы, были пуленепробиваемыми. Однако в данное время их загораживали шторы, похожие на чешую исполинской рыбы, они были собраны по спецзаказу из пластинок сверхпрочного титанового сплава. (От большого прихвата со стороны властей не защитили бы ни стекла, ни секретные люки наверх и вниз, ни телохранители, ни черный ход из кухни. Дудя предохранялся от налета конкурентов или еще каких-нибудь отмороженных мстителей.) Посреди комнаты раскинулся обширный стол, вернее два стола, составленных буквой Т. По бокам стояло с полдюжины стульев – для совещаний. Сам Дядя Джеймс сидел во главе стола в кресле, спиной к шторам. Единственной бытовой роскошью в комнате являлся здоровенный филипсовский телевизор в углу, справа от входа. Да еще пара кнопочных телефонов на столе.

Дядя Джеймс встал навстречу гостю, кнопкой пульта выключил телевизор, перегнувшись через стол, протянул руку Франку и приглашающе кивнул на стул.

Был он очень высок, худ и широкоплеч – в юности подрабатывал вышибалой в портовом кабаке.

Франк посмотрел на груду бумаг, в беспорядке валявшихся на столе:

– Ты, как я посмотрю, решил канцелярской крысой заделаться, все пишешь, все бумажки плодишь. Для следователей, наверное?

– Не ссы. Это все легальные дела – тоже ведь присматривать надо. Что там случилось?

– А вот что. Червончик твой верный – классный, конечно, парень, но – покумился!

– Рихтуй базар, Франк! – вскинулся Дядя Джеймс. – Шутки твои хреновые. – Но сам он уже сообразил, что Франк не шутит – за такие обвинения очень серьезно отвечают; сообщение застало его врасплох, и за дежурными фразами он спрятался, чтобы побороть смятение и приготовиться к худшему. Если Червончик (он же Червяк – для недругов, или за глаза – для своих) стучит лягавым – полиции, то неприятностей не оберешься, в том числе и по Швейцарии…

– Какие уж там шутки! Зухру Малышку знаешь?

– Ну, видел. И что?

Франк не умел длинно рассказывать, но тут пришлось. Одна проститутка, услугами которой пользовался Франк, большой любитель толстомясых восточных женщин, снимала квартиру для встреч в районе Кузнечиков – на Кузнечной улице, где полно складов и неприметных гостиниц. Однажды Зухра ранним утром увидела из окна Червончика, выходящего из гостиницы напротив, и смеясь показала на него Франку. Франк смутно удивился тогда, но не придал значения. Но однажды вечером, когда они полаялись с ним, Дядей Джеймсом, сильнее обычного, он заподозрил недоброе для себя от Дяди Джеймса («Ты уж извини, дружище мой старый, но всем известно – тебе чужая кровь как водица»). И тогда он решил все проверить, чтобы не было накладок. Взяли за жабры содержателя гостиницы, тряхнули как следует. Не сразу, но он раскололся. Власти держат на него компромат из-за сына, ну, там, неважно…

Вынудили хозяина сдать номер под явку, да не гнули его, а платили и держались скромно. Хозяин гостиницы Червончика не знает и вообще ни при ком – власти защищают, да и взять там нечего. Мы предъявили ему фотографии (несколько разных), он опознал Червончика как гостя того номера. Был два или три раза.

Зухру в турне, ребят в засаду – наблюдать. Фотографировали всех подряд. Знакомых, кроме Червончика, нет. Он появлялся лишь однажды – вчера. Фотки – не его, остальных – показал своему человеку в департаменте полиции – наплел с три короба, на всякий случай подмазал дополнительно. Он божится, что это не их контингент и не их ведомство. Это Контрразведка. (Из Службы безопасности правительства!…)

– Может, это ты с ними в игры играешь, какие – не знаю. Скажи, Джеймс, ведь я в открытую с тобою – не время турусы на колесах разводить. Скажи как другу…

– Для меня новость, – нехотя признался Дядя Джеймс. – То-то он легко отмазался в аэропорту с китайским грузом. Я думал, это мы его откупили, а выходит, что они. Но какого черта – мы ведь в политику не лезем. Ума не при…

Дядя Джеймс замер. Он поглядел на Франка, глаза его сверкнули догадкой:

– Негритос из Штатов! – Франк непонимающе помотал головой. – Франк, это за нами с тобой. Тезку твоего мы оприходовали, который из Нью-Йорка сюда оторвался той зимой. Это его след…

В начале июля прошлого года попросил убежища их американский партнер по героину – наглый и некогда весьма процветающий чернокожий босс. Но поскольку ума у него было гораздо меньше, чем амбиций, Бюро по борьбе с наркотиками довело до краха весь его бизнес, а заодно разрушило отличный путь, который строили корсиканцы и бабилоты (в лице Дяди Джеймса) на бескрайний штатовский рынок. С собой он сумел прихватить больше двадцати миллионов долларов наличными. Дядя Джеймс и Франк быстро решили проблему: черного убили и растворили в кислоте, чтобы начисто замести следы, деньги же честно поделили. Почти половину своей доли Дядя Джеймс угробил, выплачивая неустойки по разорванным контрактам (из-за черномазого!), а половину лично и тайно поместил в цюрихском банке – на черный день. Что делал Франк со своими деньгами, он не знал, но ему было известно, что долги у Франка образовались в ту злополучную зиму ничуть не меньшие. Впрочем, его доля, как прикинул про себя дотошный Дядя Джеймс, тоже все компенсировала с лихвой.

Франк был боссом в своем деле – он контролировал обширную героиновую сеть в Бабилоне. Он не был Дядькой в бабилонском смысле этого слова, поскольку подданство у него было французское, настоящих корней в подполье Бабилона он не имел. Но большие деньги и обширные связи с местными гангстерами делали его значительной фигурой. Корсиканская диаспора поставляла ему людей, на которых он мог опереться в случае военных действий с другими бандами, выручало также тесное сотрудничество с Дядей Джеймсом. Он мог бы, вероятно, заключить союз и с другим Дядькой, помимо Джеймса, но вовсе обойтись без местных кланов и действовать полностью самостоятельно в Бабилоне он все же не мог. Так же, как и Дядя Джеймс, не мог оперировать в сколько-нибудь значительных масштабах на международном уровне без корсиканских или, например, сицило-американских группировок. Но и Дядя Джеймс, и Франк дружно ненавидели «макаронников», «даго» – сицило-американцев. Те – единственные, кто сумел выйти за пределы своих гетто и вести дела, ни с кем не делясь и ни у кого не испрашивая разрешения.