Текст книги "Школа опричников"

Автор книги: Александр Бражнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

К обеду мы кое-как переписали. Один экземпляр акта я дал старосте, а другой взял себе.

Одежды, продуктов питания я разрешил брать столько, сколько им необходимо. Семья была посажена в сани, а в другие сани были погружены продукты. Перевезли в сельскую школу. Часам к 6 вечера было свезено в школу 16 семей, а остальные из этого села были свезены на второй день, часам к 12. Среди арестованных – 50 процентов было детей. Морозы усиливались, и если перевозить людей в той одежде, которая предписывалась инструктажем, – дети не доедут до сборного пункта… Я дал распоряжение взять перины, которые потом из актов описи вычеркнул.

В два часа 13 февраля я отправился сам с первой партией в 15 подвод. Арестованные задавали вопросы:

– Куда, на какой срок нас везете?

Сказать надо правду, что на все вопросы приходилось врать, да мы и сами не знали, что будет с несчастными.

В 16-17 часов первая партия была доставлена на сборный пункт. При погрузке в вагоны присутствовал помощник начальника сборного пункта, младший лейтенант. Когда начали погружать в вагоны привезенных мною арестованных, помощник начальника подошел ко мне и спрашивает:

– Кто начальник команды?

– Я, товарищ начальник, – отвечаю.

– Кто разрешил арестованным брать с собой перины?

– Я, товарищ начальник.

– А вы на инструктаже присутствовали?

– Да, присутствовал, товарищ начальник.

– Почему же вы разрешили?

– Потому что мороз, а среди арестованных много детей, товарищ начальник.

– Хорошо!

Записал мою фамилию, место работы и ушел.

17-го февраля по всем участкам аресты были закончены. Команды, принадлежавшие к сборному пункту РаваРусская, съехались на сборный пункт. Здесь стояло множество эшелонов с арестованными. В вагонах было невыносимо холодно, отопления не было; вместо уборных, были прорезаны дыры в полу… Вагоны были исключительно товарные, окон не было, а если были люки, то без стекла.

При погрузке все строго контролировалось, и все, что имели арестованные сверх положенного по инструктажу, отбиралось и сдавалось начальнику сборного пункта или его помощнику. Вагоны набивались битком и закупоривались наглухо. Доставки в вагон воды, продовольствия не было. Начали умирать дети. Многие отморозили руки, ноги. Просили помощи, но никто не обращал внимания. Описать это невозможно.

Часов в 5 вечера мы выехали из Равы-Русской и прибыли часа через полтора во Львов. Там пути были заняты эшелонами с усиленным конвоем пограничных войск НКВД. Перегрузка арестованных для отправки в Советский Союз должна была происходить во Львове, потому что железнодорожное полотно советского размера было расширено только до этого города. Движение поездов гражданского населения очень сократилось. Ко времени прибытия поезда пассажиров моментально «убирали».

20 февраля мы узнали, что перегрузка будет происходить в ночь с 21 на 22 февраля, и к вечеру вернулись в свое помещение, зашли в буфет и взяли ужин. Но только что мы приступили к ужину, как послышалась боевая тревога. Ужин, конечно, пришлось бросить и пулей лететь в свое общежитие. Одеваясь на ходу, мы стали в строй. Через 5-10 минут явился особый уполномоченный особого отдела штаба львовского военного округа, который сказал, что он уполномочен объявить и произвести запись добровольцев для охраны и перегрузки арестованных из польского транспорта в советский транспорт. «Транспорта, – говорил он, – прибыло достаточно, и мы должны эту польскую сволочь вывезти отсюда».

Запись происходила на месте. Чтобы узнать, что произошло с арестованными, лучшего случая не найдешь. Потому мы с другом тоже записались в добровольцы.

Открылись первые вагоны с арестованными, подана команда: «Выгружайсь!» Но никакая площадная ругань не заставила людей выходить из вагонов. Тогда начальники заставили своих подчиненных чекистов (команды, созданные для перегрузки) лезть в вагоны и выбрасывать оттуда людей… Начал работать чекистский сапог. Оказалось, что вместе с живыми людьми в вагонах было много трупов, а остальные – калеки, с отмороженными руками и ногами, и только благодаря какому-то чуду немного людей было здоровых, но настолько истощенных, что они передвигаться были не в силах…

Началась перегрузка трупов и полутрупов – все сбрасывалось вместе с тряпьем в одну кучу… Стоны поднялись ужасные, люди просили пристрелить их, только не мучить. Команды рассвирепели. Одна женщина хотела взять с собой труп ребенка:

– Хоть умереть, – говорила она, – вместе с ним!

Ее закололи штыком в грудь.

Через час команде по перегрузке выдали по пол-литра водки…

Первого марта 1940 года я прибыл в Харьков и явился на прежнее место работы. После 5 дней моей работы меня вызвал начальник отделения и прочитал мне приказ по управлению НКВД Харьковской области:

«За допущенное халатное отношение к выполнению специального поручения и за допущенную мягкотелость к арестованным, чем нарушалась инструкция народного комиссара внутренних дел Украины (идя сознательно против инструкции, разрешал арестованным брать неположенную им одежду и питание сверх установленной нормы), – на первый случай – арестовать на 10 суток, с исполнением служебных обязанностей». Так закончилась моя специальная командировка в Западную Украину и Белоруссию.

ПАСПОРТИЗАЦИЯ ПО-СОВЕТСКИ

Десятидневный арест оказался совсем неплохим отдыхом – для духа и плоти. В обычных условиях моей работы я иной раз совсем не попадал домой, забываясь, как говорится, на тычке, нездоровым двух-трехчасовым сном. Отбывая арест, я покидал службу ровнехонько в 10 часов вечера, чтобы отправиться на гауптвахту, тут же, по соседству, в конвойной команде. Сдав оружие и снаряжение, я преспокойно отдыхал до девяти часов утра, защищенный от всех зол и бед часовым. От возни с агентурой я был избавлен, прохождение «Краткого курса» и успеваемость моих слушателей интересовали меня куда меньше, чем последнее из сновидений.

Но эти десять суток блаженства миновали тоже, как сновидение. Едва я был освобожден, как меня уже вызвали в отдел кадров, начальник которого объявил мне о новом назначении – в контроль ПРО УРКМ[17]17
   ПРО УРКМ – Паспортно-регистрационный отдел управления рабоче-крестьянской милиции. (Примеч. авт.)


[Закрыть] Харьковской области.

– Это самая подходящая для вас работа, – сказал он мне, – у вас нет достаточного опыта для работы в отделении.

– Мои права и обязанности, товарищ начальник?

– Права большие. Вы – контроль. Понимаете? Вы должны изучить паспортное дело, все приказы секретного порядка, все инструктажи. Можете затребовать все материалы. Работать будете в самом управлении милиции, при ПРО. Основное – принимать жалобы граждан, а их будет много, жалоб всяких. По жалобам вы должны будете принимать решения. Окончательное решение! – подчеркнул начальник. – К вам будут приходить освобожденные нами. Милиция им откажет, а вы можете прописать, руководствуясь приказом товарища Берии, – в виде, как бы, исключения… Но смотрите – не забудьте такого человечка, не выпустите из рук, потому что понадобиться может.

Помолчав минутку, начальник продолжал:

– Участок серьезный, ответственная работа. Не зря дело это передано непосредственно нам. Начальник ПРО, старший лейтенант милиции Дергунов, опытный работник. Заходите к нему без стеснения, пока будете изучать паспортную систему, он познакомит вас со всеми деталями. Придется вам разъезжать по паспортным столам и контролировать их основательно, потому что опытные работники откомандированы в Западную Украину и Белоруссию. Вы должны, кроме того, полностью контролировать работу ВУС[18]18
  Военно-учетный стол. (Примеч. авт.)


[Закрыть] при отделении милиции – они теперь подчинены ПРО. В ПРО есть инструктора, попробуйте связаться с ними, но предупреждаю: не попадите под их влияние! Еще раз говорю вам: работа ответственная, малейшая оплошность, и вы очутитесь под судом – военный трибунал войск НКВД… Впрочем, сами понимаете, что это такое…

В первую очередь я начал знакомиться с низов, т. е. с начальников паспортных столов при отделениях милиции. Многие из них были даже без звания, а остальные со специальным званием «сержант милиции». Эти маленькие винтики были звеньями кандалов, налагаемых НКВД, и держали в руках население Советского Союза. Судьба приехавшего в данный населенный пункт человека решалась ими. «Захочу – пропишу, не захочу – мое дело и право», – говорили многие начальники.

Ознакомившись с распорядком работы паспортных столов, я составил план посещения их по Харьковской области. Меня интересовал прием посетителей на прописку, и я прибыл в 6-е отделение милиции, которое считалось по числу населения самым крупным в городе.

Захожу к начальнику паспортного стола, сержанту милиции Л., предъявляю документ и предлагаю продолжать работу. Начальник паспортного стола принимает посетителя.

– Что хотите, гражданин?

– Прописаться, товарищ начальник.

– Откуда приехал?

– Из села, товарищ начальник.

– Зачем?

– На работу хочу поступить, товарищ начальник.

– Договор о вербовке есть?

– Нет, товарищ начальник.

– Кто вас сюда звал?

– Да меня колхоз отпустил, товарищ начальник, ведь вы, наверное, знаете, как живут в колхозе…

– Без договора о вербовке я вам в прописке отказываю.

– Да как же быть? У меня денег нет на обратный путь.

– Это не мое дело. Я вас предупреждаю, что город вы обязаны покинуть в течение 24 часов. В случае невыезда будете отданы под суд за нарушение паспортного режима. Нам нужен, – разъясняет начальник, – организованный набор рабочей силы, нужно было ожидать вербовщика и завербоваться на сезон, а весной в колхоз. Вы приехали самотеком, понимаете? Без приглашения. Где вы остановились?

– У родственников (на такой-то улице, номер дома такой-то).

– Вот подпишите, что знаете теперь постановление Совета Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик. Постановление гласит: «За невыезд привлекается к уголовной ответственности, по статье № 80 УК УССР тюремным заключением в отдаленных местах Советского Союза – сроком до пяти лет».

– Товарищ начальник, – пытается объяснить еще раз посетитель, – вы гляньте, ведь у меня справка. Я отпущен колхозом.

– Знаем мы ваши справки. Наверно, кум председателя колхоза и за пол-литра получил. Если недовольны, можете обжаловать в 24 часа в областное управление, в отдел ПРО.

Приехавшие погостить к родственникам получали то же постановление, а возвратившиеся осужденные сразу же отправлялись за 50 километров от города, хотя их семьи и находились в городе.

В город Харьков и Харьковскую область начали прибывать люди, арестованные во времена Ежова и освобожденные согласно приказу Берии. Удивительно было то, что среди прибывших вовсе не было ни одного гражданского лица, а все – в прошлом военные из командного состава. Документы у всех были одинаковы: «освобожден в связи с прекращением дела». Берией был спущен приказ о том, что начальники паспортных столов ни в коем случае не имели права прописывать и разговаривать с данными лицами, а немедленно направлять в ПРО. Но так как все эти лица были арестованы и освобождены НКВД, то инструкторы их направляли ко мне. Мне было дано распоряжение – направлять в спецполитический отдел (СПО). Там они попадали под специальную вербовку. Некоторые из них соглашались вернуться к прежнему месту службы, а некоторые отказывались. В беседе с одним бывшим командиром дивизии я задал вопрос:

– А почему вы не хотите вернуться к прежней службе?

Он посмотрел на меня и ответил:

– Довольно и того, что посидел ни за что два года, теперь предпочитаю подметать улицы, а с дворников спроса меньше.

Все эти лица состояли на учете в управлении НКВД и, рано или поздно, всех их заставили вернуться в армию. Они были направлены в части, комплектуемые для захвата Литвы, Латвии, Эстонии.

Это были люди всех возрастов, но главным образом от 30 и до 55 лет. Выглядели они ужасно: истощенные, почерневшие, головы их были седы, а ввалившиеся глаза смотрели безразлично и пусто. От ответов на вопросы о том, как жилось в ссылке и как все с ними случилось, они уклонялись. Они дали подписку о неразглашении.

* * *

Паспортная система была введена с целью окончательного обезличения русского крестьянства. Советская власть приступила к репрессиям по отношению к крестьянству с 1929 года и закончила эту кампанию в 1931 году. Миллионы крестьян-хозяев были выброшены на улицу, лишены крова и хлеба. Часть семей была сразу же арестована и сослана в туркестанские пески, в сибирскую тайгу, на Соловецкие острова и т. д. А часть разбежалась по городам, рабочим поселкам, совхозам и МТС (машинно-тракторная станция).

Сталин объявил индустриализацию страны. Нужна была дешевая рабочая сила. Откуда взять эту дешевую рабочую силу? Дешевую рабочую силу можно найти только за счет лишенного всех прав крестьянства. Во второй половине 1932 года был издан закон о паспортизации. Паспортизации подлежало все население Советского Союза – города, рабочие поселки, районные центры, совхозы, машинно-тракторные станции, стокилометровая пограничная полоса, стокилометровая полоса вокруг Москвы и Ленинграда, пятидесятикилометровая полоса вокруг городов республиканского значения… Я делаю это перечисление потому, что все эти «объекты» нашли свое место в соответствующем законоположении и характерны для сугубо политического стиля всей акции.

Городские жители и жители, представившие справку «бедняк-колхозник», получали паспорт сроком на три года. Срок действия паспорта считался со дня его выдачи. Всем лицам, которые не могли представить вовремя справку о социальном положении, выдавались трехмесячные удостоверения. Эти лица обязывались представить справку в течение трех месяцев. Одновременно органы милиции делали запросы сами по месту их жительства. Уйти от неизбежной гибели удалось лишь некоторым, имевшим справку к первому вызову в милицию.

Неудачники брались на особый учет органами милиции. Возник вопрос: что делать с ними? Судить в открытых судебных заседаниях советская власть не рисковала, да и когда этому был бы конец? Таких «преступников» было в каждом городе десятки тысяч. Кроме того, в чем можно было обвинять этих людей? Если этих тружеников лишили права трудиться в сельском хозяйстве, то они трудятся на производстве и для советской власти они не опасны. «Народное» правительство на этом, однако, не остановилось. Был издан секретный правительственный закон № 1441, которым разрешалось заменить временные удостоверения, а неполучившим – выдать, но как тем, так и другим поставить в графе «на основании каких документов выдано временное удостоверение» – номер «1441». Это означало: СВЭ (социально вредный элемент). При каждой областной милиции предписывалось создать тройку: начальник областного ГПУ (государственное политическое управление), начальник областной милиции и областной прокурор. Эта тройка выносила в сутки сотни приговоров. Приговор, как правило, выносился заочно.

Так как статей уголовного кодекса союзных республик я не помню, то привожу статьи уголовного кодекса Украинской республики. Применялась статья № 33 УК УССР. Эшелоны за эшелонами отправлялись в далекие места Советского Союза. Сроки от 3-х до 5-ти лет. Но бывали случаи, когда за одно неуместное слово давали 10 лет, а иногда и расстрел. Сталинская кампания по вылавливанию крестьянства была закончена. Кто выживал, отбыв срок ссылки, возвращался на прежнее место жительства, но с паспортом, выданным так называемыми «ИТК» (исправительно-трудовая колония) и «ИТЛ» (исправительно-трудовой лагерь).

В 1936 году, с приближением срока обмена паспортов, вышло постановление СНК № 861 (в дополнение к пост. № 1441). Весь Советский Союз был разделен на режимные зоны и категории. Особая категория – пограничная стокилометровая полоса. Режимная местность 1-й категории – Москва, Ленинград и стокилометровая полоса вокруг этих городов, 2-я категория – республиканские центры и вокруг них пятидесятикилометровая полоса (например, город Киев и его пятидесятикилометровая полоса). К этой категории подходили крупные промышленные центры. Например, город Харьков. 3-я категория – областные центры и прилегающие к ним районы и т. д.

СРЫВ

В декабре появился вдруг мой дядя, родной брат моего отца, который был раскулачен и скитался последние восемь лет по советским тюрьмам и ссылкам. Теперь у него был собственный паспорт с пометкой «ИТЛ пол. о пасп. ст. 38». Объяснил ему, что это означает. Мы составили легенду о том, что он когда-то проживал в данном городе, на такой-то улице, а последние 10 лет проживал в городе Ташкенте и вот теперь опять вернулся на прежнее местожительство, в Харьков. Долго мне пришлось работать с ним, пока, наконец, он отвык называть чиновников «гражданин начальник». Заключенному обращение «товарищ начальник» было запрещено, и органы НКВД и милиции на этом часто бывших осужденных ловили. Мы подыскали квартиру, и дядя пошел в отделение милиции с заявлением о том, что по дороге у него был похищен бумажник вместе с паспортом. Фамилию, конечно, пришлось изменить. Как и следовало ожидать, начальник паспортного стола дал ему подписать постановление СНК о выезде из Харькова в течение 24 часов, но и мы тоже действовали.

– Разрешите обжаловать в область, товарищ начальник?

– Да, можете.

Не теряя времени, дядя обратился ко мне. Я пишу на заявлении резолюцию: «Начальнику паспортного стола такого-то района РК милиции. Выдать временное удостоверение и прописать на жительство в Харькове сроком на один месяц».

На работу устроить было легче всего. Достаточно мне было назвать свой чин и сказать, откуда звоню, начальник отдела кадров нашел работу.

Временное удостоверение, сроком на один месяц, было получено. Запрос из Ташкента через месяц получить было невозможно, да еще со специально запутанным адресом. Срок действия временного удостоверения истекал.

Через неделю мне удалось достать паспорт и выписать его дяде на другое имя. Еще два-три дня, и я с ним расстался. Начальник паспортного стола донес, конечно, по начальству. Следствие велось втихомолку. Хотели схватить дядю, но его след простыл. Объявили всесоюзный розыск, но ищите в поле ветра! Фамилия другая. 28-го февраля мне предоставили очередной отпуск. 3-го марта я сдал дела. За мной следили, конечно, со всех сторон. На работе перекопали все, но следы я успел замести. Они, очевидно, ожидали, что, может быть, я еще раз попытаюсь встретиться с дядей, но кое-что от их выучки осталось и у меня.

28 марта я прибыл в управление, чтобы приступить к работе, но мне предложили отгулять еще три дня, в зачет времени, когда я передавал дела. Очевидно, решался вопрос, допускать или нет. 3 апреля я прибыл в управление. Начальник ПРО сказал, что меня просил зайти начальник СПО. Являюсь.

– Ах, это вы прибыли, товарищ Бражнев? Я вас давно ожидаю, – с ехидной улыбкой говорил начальник СПО.

– Слушаю, товарищ начальник.

– А что же у вас кобура грязная? Наверно, и пистолет такой же? А нуте-ка, дайте, я посмотрю…

Я снял и положил на стол.

– Ну вот, а теперь подпишите подписку о невыезде. С работы вы временно сняты. По первому требованию вы обязаны явиться к особому уполномоченному.

– За что, товарищ начальник?

– Узнаете немного позже. Все. Можете идти.

ПОД СЛЕДСТВИЕМ

17 апреля меня вызвал к себе по телефону особый уполномоченный НКВД, в комнату 221. Предъявив удостоверение личности, я зашел в управление и направился в назначенную комнату. В коридоре встречаю чекиста в чине лейтенанта государственной безопасности. Он остановил меня:

– Вы ко мне, товарищ Бражнев?

«Ого! – промелькнула мысль, – и тут установлена слежка!»

– Не знаю, товарищ начальник. Я в комнату 221.

– Будем знакомы. Особый уполномоченный Яржевский. Идемте.

Мы зашли в кабинет.

– Садитесь, товарищ Бражнев.

– Спасибо.

– Хорошо или плохо?

– Что именно?.. Вы мне лучше скажите, товарищ начальник, за что я сюда попал?

– А вот вы мне лучше расскажите. Нате-ка вам протокол допроса и напишите, как и что произошло. Если одного бланка будет мало, я вам дам еще один, а если двух мало, дам третий.

– Я ничего не понимаю, товарищ начальник. В чем вы меня обвиняете?

– Подумайте и напишите.

– Да о чем?

– Вы сами прекрасно знаете.

– О чем же я могу писать?

– Ах, не знаете? Ну идите домой. Вы где живете?

– Поселок Немышля, направление ХТЗ (Харьковский тракторный завод).

– Далековато. Это, наверно, километров десять будет?

– Да, не меньше, товарищ начальник.

– Ну хорошо. Идите. Только – домой, потому что мы можем вас вызвать в любую минуту. Сколько надо вам времени идти пешком?

– Я не могу точно знать, но примерно, три – три с половиной часа.

– Ну хорошо, потом посмотрим.

Я вышел и сразу же попал на попутный мне трамвай № 20. Домой я прибыл ровно через 50 минут. С каждой минутой надо считаться и рационально распределить время на еду и отдых.

Ровно через полтора часа – телефон. Я снял трубку.

– У телефона сержант государственной безопасности Бражнев.

– Говорит особый уполномоченный лейтенант государственной безопасности Яржевский. Будьте добры явиться ко мне в 14.00, в комнату 221.

– Есть товарищ начальник.

И начал одеваться. Ровно в 14.00 я прибыл.

– Ну как теперь? Напишете?

– Не знаю о чем, товарищ начальник.

– Ну, раз не знаете, идите домой.

Ровно в 16.00 звонит телефон. Я обязан явиться в 18.00. Явился.

– Надумали, товарищ Бражнев?

– Ставьте вопрос прямо, товарищ начальник. В чем вы меня обвиняете?

– Ну идите домой.

– К каким часам явиться, товарищ начальник?

– Мы скажем.

Не успел зайти в квартиру, телефон.

– К каким часам явиться, товарищ начальник?

– Ах, вы уже знаете, товарищ Бражнев!.. К 22.00.

Являюсь.

– Сержант государственной безопасности Бражнев прибыл по вашему вызову.

– Дисциплина у вас хорошая. Садитесь. Еще не вспомнили?

Молчу.

Ухожу. Добираюсь домой последним трамваем.

В час ночи телефон.

– Это вы, товарищ Бражнев?

– Да, я.

– Будьте добры, придите ко мне к 4.00.

Так продолжалось до 15 мая: трое суток вызовы, а на четвертые – дома, без вызова. Зная, что четвертый день свободный, я отправился с жалобой к прокурору войск НКВД по Харьковской области, но получил ответ: «У меня вашего дела нет. Я думаю, особый уполномоченный еще его не закончил».

– Товарищ прокурор! – взываю я. – До сих пор не знаю, в чем меня обвиняют!..

– Хорошо, я поговорю.

Три дня меня не трогают. 19 мая опять вызов. Являюсь. За столом особого уполномоченного сидит читателю уже известный младший лейтенант государственной безопасности Яневич.

– А! Кажется, уже знакомы?

– Садитесь и рассказывайте правду. Я вам, товарищ Бражнев, о прошлом напоминать не буду. Практику вы, наверно, помните?

– Да, помню.

– Ну вот, теперь мы с вами вдвоем. Курсантов ваших с вами нет, и я думаю, что на меня никто не набросится. Вы обвиняетесь… – он сделал паузу, – вы знаете, в чем вы обвиняетесь?

– Нет.

– В связи с контрреволюционером. Вы помогли ему – прямо или косвенно. Вы выдали паспорт, кому?

– О ком вы говорите, товарищ младший лейтенант?

– Вы знаете, о ком… И мы его нашли.

«Врешь, – думаю, – подлец! По глазам вижу…»

– На каком основании вы дали распоряжение прописать его, а потом выдать пятилетний паспорт? – называет фамилию дяди.

– На том основании, что у человека были похищены документы в дороге и отказать ему – это значит послать на преступление. В советском кодексе говорится: «Не тот преступник, кто сделал преступление, а тот, кто толкнул его на путь преступления».

– Да, я знаю, что вы грамотны, но ваш номер не пройдет, и вы ответите по всей строгости революционного закона… Так вы не хотите признаться?