Текст книги "Школа опричников"

Автор книги: Александр Бражнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

ДОЛЖНОСТЬ И НАГРУЗКА

Итак, мне предстояло «проявить себя» в работе по двум направлениям. Я, конечно, рассматривал свои обязанности партийного организатора как нагрузку, т. е. общественно-политическую деятельность по предписанию. Как же могло быть иначе, если моя подготовка была сугубо чекистской и в должности младшего оперуполномоченного нужно было эту подготовку реализовать? Но моя «нагрузка» была, однако, слишком конкретной, определялась точными обязанностями и потому получилось так, что у меня было, собственно, две должности – оплачиваемая и неоплачиваемая.

Возня с «Кратким курсом истории ВКП(б)» не увлекала меня ничуть, но приняться за его проработку следовало немедленно. Уже на второй день я созвал кандидатов партии, чтобы начать занятия. За час до занятий появился начальник.

– Как дела, товарищ Бражнев?

– Ничего, товарищ начальник, продвигаются. Еще день-два и все будет налажено. А у вас как? Я вижу, вы все с учебником…

– Да вот насчет этого с вами поговорить хочу.

Мы сели. Я взял книжку, положенную начальником на стол. Новенькая, неперелистанная, разгибается с характерным для нечитаной книги скрипом. Я глянул в лицо моему «ученику», он заметил это. Перелистываю дальше. Дошел до четвертой, «философской», главы.

– Есть трудности, товарищ начальник?

– Признаться сказать… – начальник смутился. – Я, видите ли, товарищ Бражнев, еще не брался за книжку. Времени нет – ни дня, ни ночи. Политотдел не хочет понимать: учи, знай, «Краткий курс» и никаких… Не очень хорошо, конечно, с моей стороны, но…

Некий бес ткнул меня в бок – захотелось подчеркнуть, что начальство мое в чем-то от меня все-таки зависит. Я сказал:

– Ничего! Знаете нашу чекистскую поговорку «Признание смягчает наказание»?.. Смягчим и вашу вину.

Начальник косо посмотрел на меня, и я понял – было бы у него право сейчас же арестовать меня, он это сделал бы.

Пришлось замять.

– Я думаю, что справимся, будете знать «на отлично».

Начальник понял обещание, скрытое в этой фразе, и повеселел.

Сходились прочие слушатели. Через несколько минут занятия начались. Я спросил, кто какую главу знает. Молчание было мне ответом. На самом деле – кого мог заинтересовать этот «труд» товарища Сталина, если и сам по себе «Курс» скучен донельзя, и факты изложены в нем заведомо неверно, фальсифицирована вся история партии?..

Так открыл я занятия по «Краткому курсу». Вел их формально, ни шатко, ни валко, лишь бы «выполнить» план.

Основную свою работу я начал со знакомств: мне нужно было знать, каких осведомителей подобрал мой предшественник, старший оперуполномоченный. Как только закончил я приведение в порядок делопроизводства, составил план и получил одобрение начальника, я сразу и принялся за осведомителей.

Агентурно-осведомительная сеть включала самый разнообразный элемент: чернорабочие, квалифицированные рабочие, служащие, управляющие домами и коменданты, домохозяйки, персонал райсовета, райвоенкомата, даже преступные лица (осужденные в прошлом и потом возвращенные).

Первая моя встреча была с рабочим завода имени Шевченко – Валентином Змеем. Он был когда-то судим, и это заинтересовало меня. В разговоре с ним узнаю, что он состоит осведомителем около года, получает, по работе на заводе, всего 200 рублей в месяц, холост, родители сосланы в Караганду в порядке раскулачивания.

– Как же вы попали в Харьков?

– Да в тридцать втором справку купил в сельсовете, что бедняк. Ну и прописали тут, так вот и живу.

– Сколько вам лет было тогда?

– Пятнадцать.

– Чем вы жили сначала в Харькове?

– Чем? На конном базаре воровал, извините, товарищ начальник.

– А жили где?

– У кореша одного. Вместе воровали. Тем только и мать его содержали, а то задрала бы котелки.

Блатной (воровской) душок еще чувствовался в этом парне. Любопытный тип!

– А потом?

– Потом поймали, дали пять лет по семидесятке[11]11
   Статья 70 Уголовного кодекса СССР – кража. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. В Темняковские лагеря из Харькова сослали.

– Как там?

– Ой, плохо, товарищ начальник!.. Как мухи дохли от голода. Белоручки хуже всех, интеллигенты разные. А со временем группу я организовал. Новичков привезут, из белоручек-то, чуть который отвернется, сидора[12]12
   Мешок, сумка с вещами. (Примеч. авт.)


[Закрыть] и нет. Раздевали их тоже. Обступим: «Делись одеждой, видишь, у меня штаны никуда». Делились, а не делился кто, так смертным боем лупили.

– А на работу гоняли?

– Дураков и без нас хватало. Начальство всегда за нас. Я вылез через оперуполномоченного.

– Осведомителем стали?

– Ну да. Помогал, конечно, контру дошибать. Раз попробовал, даже оперуполномоченному понравилось – еще велел.

– Расскажите поподробней, что за люди были, на которых вы доносили?

– Анжинеры. Один, Понюшкин по фамилии, про лагерь говорил, что, мол, хуже капиталистического. Будто их кашу есть привезли туда! Контра. Начальника лагеря зверем называли.

– А когда вас освободили?

– Два года работал с оперуполномоченным, справку мне дал хорошую.

– Вы, значит, в Харьков?.. И сразу устроились с пропиской?

– Как сказать… В первый раз начальник паспортного отдела только на месяц разрешил и на работу в микояновский колхоз устроил. Потом мы с ним работали, он меня на завод Шевченко перебросил. Сварщиком на кузнице работаю.

Парень, кажется, гордился своей «работой» в качестве доносчика, охотно рассказывал, как и что.

– За бригадиром приказали мне следить. Однако он помалкивал, хоть и тяжело приходилось. Пришлось провокацию пустить – для пользы. Я говорю: «Бьем, бьем, а шамать нечего, в лагере и то лучше было…» Он ничего не сказал, а в другой уж раз устали очень, он подошел ко мне и говорит: «Ты, малыш, прав. Это не система, а каторга». Я сообщил оперуполномоченному. Вскорости бригадир еще проговорился. Из конторы вернулся, там он заработок проверял, и говорит: «Мы – работать, а орденоносцы – деньги загребать. Сталинские помогалы!..» Обругался, конечно. Ну, после того крышка ему была, по моему, то есть сообщению.

Я отпустил Змея без инструктажа.

Я обходил свои точки – завод им. Шевченко, цементный завод, текстильную фабрику, управления домов и т. д. Намечал часы и места встреч. Меня заинтересовали донесения, бывшие в делах и подписанные «Волк». Вот два из них, в почти дословном изложении:

Оперуполномоченному НКВД

Октябрьского района города Харькова

От осведомителя Волк

ДОНЕСЕНИЕ

Сего числа ко мне подошел рабочий электросварщик М. (фамилии полностью не привожу) в сильном волнении и в повышенном тоне начал мне рассказывать о том, что он работал много часов сверхурочно, но ему не заплатили. Кроме того, он тут же начал ругать советскую власть. Я ему порекомендовал обжаловать завкому, а в отношении того, что вы ругаете советскую власть, то она здесь непричем. Безобразия есть, но это все делают низы, может быть, и враги орудуют, а товарищ Сталин обо всем знать не может. Он говорит, что ему наплевать на всю власть и что ему нужны деньги. У меня, мол, дети и жена голодные дома, а денег ни копья. Я ему ответил как член завкома, что разбирать мы сейчас не будем, а советскую власть прошу не ругать. Он плюнул и сказал, что вас не только ругать, а перевешать до самой верхушки, вы нам всю душу переели. И пошел. Я утверждаю, что М. для нас опасен и на производстве быть не может. Это вылазка классового врага. А то, что он говорит повешать до верхушки, то это по адресу товарища Сталина. Прошу вас немедленно изолировать.

О чем и доношу.

Осведомитель Волк.

Второе его донесение тому же оперуполномоченному:

«Сегодня скончался друг и соратник великого Сталина, нарком тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе. В обеденный перерыв я зашел в столовую и уселся за стол, где уже сидело три человека подозреваемых мною в контрреволюции из механического цеха, два из них рабочие А. и С., а третий бригадир Ц. Нам подали суп. Бригадир говорит: вот, товарищи! Умер Орджоникидзе и суп сегодня хороший, а ведь их 12 и если бы они умирали каждый день по одному, то наверно и нам 12 дней было бы сытно. Рабочий А. говорит: а если бы сдох Сталин! Ц. засмеялся и ответил: тогда, наверно, был бы со свининой. Потом они переглянулись и по одному ушли, не ожидая второго. Но я узнал этих контрреволюционеров. Когда они говорили против покойного Орджоникидзе и т. Сталина, у меня сдавилось сердце, и я готов был наброситься на них, но удержался. О чем доношу, Волк».

На углу второго донесения значилось: «выделить»; это означало, что на эту тройку заведены дела, но почему-то донесение оставалось в агентурном деле.

Под кличкой «Волк» работал осведомителем бригадир электросварщиков Григорий Федосеев, член партии, член заводского комитета профсоюза, 45 лет от роду и со стажем на заводе – 17 лет. Личность, по советским понятиям, весьма почтенная. Его первый вопрос ко мне: «А где же товарищ Макаренко?» Отвечаю, что перевели на другую работу.

– Хороший был человек! – почти вздыхает Волк и бросает как бы мимоходом. – Да и деньжонками не стеснялся, были и деньжонки.

– Что, и вам помогал деньгами?

– Как же! Хорошо помогал, давал сотни на две. Обещал в агенты перевести.

Знакомлюсь с осведомителем из управляющих домами (управдомы). В скученных рабочих жилищах, в условиях постоянного недоедания, в грязи, легко срываются с губ нелестные отзывы о власти, объявившей себя рабоче-крестьянской, пролетарской властью. Управдом или комендант всегда назначался из числа проверенных и готовых служить НКВД людей. В домах есть комнаты для подслушивания и есть, разумеется, доносчики. Я столкнулся с управдомом, который дал донесения чуть ли не на всех жильцов, и донесения такого рода, что положительно всех следовало переарестовать.

– Скажите, товарищ, – спрашиваю я этого энтузиаста доносительства, – почему рабочие так зло ругают власть?

– Да я сам думаю над этим!.. – неуверенно отвечает управдом, пытаясь, по-видимому, быстро сообразить, к чему такой вопрос со стороны чекиста.

– Ну все же, – настаиваю я, – вы всегда с ними, свой для них по положению.

– От плохих условий жизни, я думаю… Угля вот не дают сейчас, а в каморках холод. Пища тоже и зарплата…

В райвоенкомате осведомителем состоял писарь Григорий Фролкин. Я упрекнул его, что мало числится за ним дел, а это не вяжется с тем фактом, что идет мобилизация и через военкомат проходят массы людей. Фролкин сослался на переутомленность: «Сидим дни и ночи». Однако мой упрек задел его за живое.

– А мое последнее донесение у вас, товарищ начальник? – спрашивает меня Фролкин. – Дело интересное, по-моему…

– Нет. О чем и когда?

– Недели полторы, наверно, уже. Дело-то вот какое. Получили мы наряд – мобилизовать пулеметчиков. Наряд попал ко мне, я передал начальнику военкомата. Вдруг узнаю, что он мобилизовал снайперов и люди уже отправлены. Я к нему: ошибка, мол, получилась. А он и ляпнул: «Чем хуже будем комплектовать, товарищ Фролкин, тем скорее освободимся от варварского труда…» «Вот это да!» – подумал я и вижу, что начальник не в себе. Минут через десять-пятнадцать захожу в его кабинет по другому делу, а он сидит и тянет водку – прямо из горлышка. Целый литр у него в руке, наполовину конченный. Дотянул до дна, бросил бутылку и свалился. Я к нему: «Что с вами?» «А, ничего, клади на диван»…

В школе № 54 осведомителем был заведующий учебной частью и тоже снабдил меня ворохом донесений.

Мало-помалу для меня стала ясной картина осведомительной работы в школе. В распоряжении нашего осведомителя всегда имеются навербованные им самим – педагоги и ученики, порою также и родители. Одни выслуживаются перед администрацией школы, другие рассчитывают стать известными нам через администрацию. Ребят втягивают, подсекая их на провинностях, на их ссорах, возбуждая мстительность. Ребята несут в школу и свою обиду – домашнюю, на родителей. Иного комсомольца заставляют ябедничать, воздействуя на «комсомольскую сознательность». Ябедничество вообще – и поощряется, и идеологически обосновывается всем преподавательским коллективом, за редкими исключениями. Сеть получается густая и сложно переплетенная.

Из всех осведомителей произвел на меня хорошее впечатление милиционер. В его деле лежало одно донесение, – должно быть, сугубо вынужденное, написанное под нажимом моего предшественника. Ценности это донесение не представляло никакой – ничего конкретного.

– Что же вы, товарищ, так плохо работаете? – спросил я его при первой встрече.

– Плохо? Да я ведь несу наружную службу, хожу на облавы беспаспортных, день и ночь очереди разгоняю, домой некогда сбегать.

– А со спекуляцией как? Многих привели в отделение?

– Разве же у нас спекулянты?.. За хлебом стоят, а не за промтоварами. Другие водят, только зря, без оснований, хвалили бы их только. Начальник, как машина, отхватывает штрафные по 100 рублей, а неверно это, спекуляции нету.

– Будете со мной работать? – спрашиваю я тоном, разрешающим и отказ, очень уж расположил меня к себе этот «мильтон».

Он понял, что можно рискнуть, так и встрепенулся:

– Товарищ начальник! Освободите меня!.. Не могу я по этой отрасли работать!

– Хорошо, освобождаю, – говорю я и выкладываю пять пачек «Беломорканала».

– За это спасибо, товарищ начальник! – обрадовался горе-осведомитель.

Я смотрю, как он рассовывает папиросы по карманам, молчу. Он рассовал пачки, подтянулся, ждет. Молчу.

– Можно идти, товарищ начальник?

– Можно. Идите. Всего хорошего.

В заключение – несколько слов об агентурно-осведомительной сети. Независимо от партийности или беспартийности, имеется три ранга сексотов: осведомители, агенты и резиденты.

Осведомители – низшая ступень, самая распространенная. Их работа ограничена. Они могут подслушивать разговоры, провоцировать на разговоры, вести наблюдение, пользоваться (осторожно) рассказами других лиц. В виде исключения, с ведома и после инструктажа работника НКВД, осведомителю разрешается зайти в ресторан и устроить выпивку с наблюдаемыми лицами. Но в ресторане осведомитель не имеет права завязывать знакомства. Выезд из данной местности, с целью слежки, осведомителю запрещен. Осведомители не оплачиваются, получая лишь случайные подачки.

Агент обладает всеми правами осведомителя, но может, по надобности, организовывать выпивки в ресторанах. С предварительным докладом работнику НКВД агент может выехать куда-либо. Агенты – платные, подбираются из достаточно развитых людей. Иметь агентов может только такой работник НКВД, который занимает должность не ниже начальника районного отделения.

Высшая ступень секретного сотрудничества – резиденты. Кроме прав осведомителя и агента, резидент имеет право выезда. Если нужна затяжная командировка, помогает НКВД. Например, какой-либо трест командирует инженера такого-то на Дальний Восток, на металлургический, допустим, завод. Инженер состоит под наблюдением резидента. Руководящие работники (директора, управляющие) – партийцы и знают, за кем ведется слежка, хотя и не посвящены в подробности и не знают имени секретного сотрудника. В НКВД сообщается, что такой-то инженер выезжает туда-то, поездом № таким-то, в вагоне таком-то. НКВД через свою агентуру на вокзале достает билет для резидента: тот же вагон, то же купе. Командировка устраивается через другое учреждение или предприятие. Едут вместе. Денежных средств, а следовательно, и возможностей угощений в вагоне-ресторане у резидента достаточно. Могут дорогой сдружиться. Резидент обычно – человек с высшим образованием, иметь резидентов вправе работники НКВД в должности не ниже начальника отдела управления НКВД.

Осведомителя, агента или резидента запросто арестовать нельзя, нужно в случае необходимости обратиться в ближайшее отделение НКВД, в срочных случаях – к первому встретившемуся работнику НКВД.

Милиция также имеет право набирать осведомителей, агентов и резидентов, но тоже – смотря по должности работника милиции. Средний командир милиции обязан иметь осведомителей. Начальнику отдела УРКМ и вышестоящим чинам разрешено иметь агентов. Начальнику отдела республиканской РКМ (и вышестоящим лицам) разрешается иметь резидентов.

Осведомительной сетью располагают зачастую и партийно-общественные органы: ответственные работники партии, комсомола, профсоюзов, райисполкомов, райсоветов, горсоветов и т. п., затем – Осоавиахима[13]13
   Осоавиахим СССР – добровольная общественная организация в СССР в кон. 1920-х – 1940-х гг. Сокращенная форма от полного названия – «Союз Обществ содействия обороне и авиационно-химическому строительству СССР».


[Закрыть], MOПPa[14]14
   МОПР – Международная организация помощи борцам революции.


[Закрыть], директора заводов, председатели колхозов – паутина, охватывающая все население СССР, и нити, стягивающиеся во всех случаях в НКВД.

Теперь – о методах вербовки агентурно-осведомительных кадров.

Легче это удается органу НКВД. Через свою агентуру работники НКВД подбирают людей. Особых церемоний не устраивают. Любого гражданина СССР вызывают повесткой, но ни в коем случае не в НКВД, а, как правило, через органы милиции или прокуратуры. При первой встрече вызываемому задается вопрос:

– Вы коммунист?

– Нет.

– Комсомолец?

– Нет.

– А, вы беспартийный большевик. Ну и хорошо!..

А если коммунист или комсомолец, то еще проще. Спросят, как дела на производстве, не обижает ли начальство, сколько получает, какую имеет семью, хватает ли на жизнь и т. д. и т. п. На стол сразу же выкладываются хорошие папиросы. Потом небольшая лекция о советской морали, о капиталистическом окружении, потом поиграют на ваших нервах, действуют на патриотизм, постараются вложить вам в душу любовь к родине и народу. Не обойдется и без того, чтобы не похвалить вас. Потом еще раз о капиталистическом окружении и работе врагов народа внутри страны. И тут же переход: как патриот вы обязаны помогать в работе нашим органам. Обещают всякую помощь и поддержку. Вы согласны, конечно? Не спрашивая вашего согласия, тут же дают бумагу и карандаш, диктуется подписка о неразглашении. Под каким вы псевдонимом хотите работать? Агент уже готов. Если вербуемый сразу не дает согласия, ему делается отсрочка. Вызовут еще раз, а потом еще и еще, сколько потребуется, и каждый раз одно и то же: «Ну, вы подумали? Теперь согласны?» И опять та же процедура. С любыми нервами и устойчивостью человек не может отказаться и, перепуганный, вынужден согласиться работать, не зная, что за ним, в свою очередь, установлена слежка.

Как вербует милиция? Используется материальная необеспеченность населения и права ограничений. В Советском Союзе человек не имеет права проживать там, где он захочет. На все есть пункты и подпункты ограничений (согласно приказу о паспортизации, на чем подробно я остановлюсь ниже). Гражданин или гражданка, приехавшие из села в город на работу, жить в этом городе не имеют права, так как они приехали самовольно, а не по контракту с производства. Милиция в прописке отказывает и, в случае невыезда, арестовывает и отдает под суд как нарушителя паспортного режима. Начальник паспортного стола имеет право прописать. Он делает «одолжение» – временно прописывает, предлагая тут же сотрудничать. Человек, находясь в таких условиях, должен соглашаться, так как в большинстве случаев на обратный проезд нет средств, да и выехал он из дома не за тем, чтобы туда вернуться.

Если гражданин проживал в городе, и его за что-либо судили, после отбытия наказания он возвращался по месту своего прежнего жительства. Начальнику паспортного отдела также даны права – прописать или отказать, хотя бы прибывший имел в городе семью и собственный домишко. Второй срок концентрационных лагерей человек получать не хотел и соглашался работать в агентурной сети. Таким образом, большая часть агентурной сети вербовалась паспортным столом и уже потом передавалась по назначению. Другие организации расширяли свою сеть посредством премий, приписки рабочих часов, оплаты сверхурочных часов, трудодней в колхозах, повышения по должности и т. д.

Коротко о приказе Берии.

После снятия Ежова работники НКВД, от мала до велика, задумались над своей судьбой. Каждый думал о том, как и куда повернет колесо новый нарком. Не отразятся ли, мол, на нас проделки времен Ежова. Берия молчал. Начали все больше распространяться слухи о том, что Берия готовит что-то загадочное и в НКВД произведет чистку. Каждый день в приказах перечислялись фамилии работников НКВД, покончивших жизнь самоубийством. Аресты продолжались, но не в прежних размерах. С арестованными не знали, что делать. Тюрьмы переполнены, питание немного улучшили, пытки частично прекратились.

Но вот вышел в свет долгожданный приказ Берии. Изменилось ли что-нибудь? Да, изменилось. В приказе говорилось об изоляции семей репрессированных. Значит, арестовывать стали не одиночками, а семьями. Правда, в приказе говорилось: избивать можно, но не всем. Кто же может избивать? Ответа не было. Аресты производить, но тихо, избегать инцидентов. Арестовывать только по ордеру прокурора. Но каждый начальник имел у себя ордеров за подписью прокурора столько, сколько ему надо. Так что же изменилось в этой адской системе? Ежов снят – Берия поставлен, сталинизм остался сталинизмом.

Вышел второй приказ – о пересмотре дел. Да, дела пересматривались и некоторые репрессированные были признаны невиновными. Но когда о них запрашивали концлагеря, то в большинстве случаев получали ответ: «Такового нет – умер; такового нет – застрелен при попытке побега». Никогда никто не думал бежать: людей просто уничтожали. После того как пришлось столкнуться с физически искалеченными, запросили Берию, что делать с ними. Было прислано дополнительное разъяснение: «Физически искалеченных не освобождать». Часть была освобождена для показа и для пропаганды: вот, мол, смотрите, что натворил Ежов без ведома Сталина. Но это по Советскому Союзу были единицы. Эти люди, конечно, тоже были искалечены, но больше духовно, чем физически. Им выдали понемногу денег и отобрали строжайшую подписку о неразглашении. Сталинские пропагандисты славили Сталина за мудрое руководство и за отцовскую заботу о человеке.

Таковы были изменения в НКВД в связи со снятием Ежова.

Как-то вечером ко мне заходит начальник отделения и говорит:

– Товарищ Бражнев, сегодня мы с вами идем на контроль милиции по борьбе со спекулянтами.

– Есть, товарищ начальник!

– Оденьтесь, пожалуйста, в гражданское.

Часов в 10 вечера мы прибыли в 19-е отделение милиции, где начальником отделения был сержант милиции Цурков. Мы, не заходя к начальнику, направились в дежурную комнату и спросили у дежурного по отделению, где можно увидеть начальника.

– А вы хто будете? – с украинским акцентом спросил дежурный.

– Нам нужен начальник отделения.

– Да хто вы будете, я спрашиваю у вас?

– Для вас безразлично, товарищ дежурный. Нам нужен начальник отделения.

– Ну идите и шукайте. Що, обязан я каждому казаты, де начальник?

В дежурной комнате, стоя и сидя на корточках, находилось человек 15-20 задержанных, посередине ходил милиционер и наблюдал, чтобы кто не ушел.

– Так вы не можете все-таки нам ответить, где начальник? – обратился я к дежурному.

– А вы знаете що? Уходить и ны мишайте мини робыты.

Начальник мой разозлился и сказал, что мы – члены райсовета.

– Дайте ваши удостоверения.

Мы переглянулись и засмеялись. В это время из боковой двери в дежурную комнату зашел сержант милиции.

– Товарищ оперуполномоченный, проверьте у них документы, они говорять, што из райсовета и требывають начальника, а мне некогда.

Мы повернулись лицом к оперуполномоченному, он узнал моего начальника. Хотел было рапортовать, но начальник сразу же обратился к нему: «Зайдемте к вам в кабинет, товарищ оперуполномоченный» – и пошел в ту же боковую дверь. Мы вошли в довольно большую комнату, а оттуда еще в одну. Начальник открыл дверь, остановился на пороге. Здесь ошеломила нас неожиданность: помоперуполномоченного, раздев женщину до нижней рубашки, ищет «излишки» денег для уплаты штрафа за создание очереди.

– Сюда нельзя, выйдите!

Начальник прошел и сел на стол оперуполномоченного, а я стоял у порога, не зная, что делать. Со мной рядом стоял оперуполномоченный.

– Ну, продолжайте! – сказал начальник.

Помоперуполномоченного, очевидно, поняв, что мы какое-то начальство, бросил ей платье и буркнул: «Одевайся!» Сам, обращаясь к начальнику, начал сыпать: «Вот проклятые спекулянты, жизни не дают, всю ночь стоят, а как только утром откроют магазин, они первые и разбирают всю мануфактуру, а через них и не достается другим».

– Да я же за хлебом стояла, товарищ начальник, – со слезами проговорила женщина.

– Молчать! Тебя не спрашивають, – крикнул помоперуполномоченного. – Знаем мы вас, проклятые спекулянты!

– Отпустите женщину, – сказал начальник.

Оперуполномоченный отвел ее в дежурную комнату и вернулся назад.

– Это по вашему приказанию производился обыск? – обратился начальник к оперуполномоченному.

– Нет, товарищ младший лейтенант государственной безопасности.

– А кто же дал такое распоряжение?

– Вообще дано распоряжение начальником отделения, что средний командный состав может обыскивать всех. Вот даже мне выдали штрафную книжку квитанций.

Когда оперуполномоченный назвал начальника по званию, помоперуполномоченного вытаращил глаза и принял стойку «смирно».

– Где ваш начальник? – обратился начальник к опер-уполномоченному.

– На территории. (Это значит – делает обход).

– Ведите нас по всем местам, где у вас собираются, да смотрите, не вздумайте обмануть. Я территорию знаю.

В дежурной комнате ни звука.

– Скажите дежурному, что вы пошли немного рассеяться со своими знакомыми.

Мы вышли из отделения. Начальник повернулся ко мне и говорит:

– Вы, товарищ Бражнев, пойдете с помоперуполномоченного, а я пойду с оперуполномоченным. Да смотрите! Если заметите за помоперуполномоченного, что он передал кому-либо о нашем пребывании здесь, запишите.

– Попробуем, товарищ начальник. Ведите меня в самые отдаленные точки, товарищ помоперуполномоченного.

– Есть, товарищ начальник, – отвечает он, не спрашивая даже, кто я.

Мы прошли к самой отдаленной точке – хлебному магазину.

– Удивительно! – подумал я. – Ни одного человека…

У магазина стояли два милиционера.

– Где же очередь? – обратился я к милиционеру.

– Она не здесь. Она вон там, под мостом.

Мы отправились к очереди. Действительно, метрах в пятистах от магазина, под железнодорожным мостом, стояла кто во что одетая двухтысячная толпа. Люди жались друг к другу от холода.

«Да, не ахти как приятно! На таком морозе стоять спекулянта не заставишь», – промелькнуло у меня в голове.

– Скажите, пожалуйста, сейчас 2 часа 30 минут ночи, хлебный магазин откроется в 8 часов утра. Зачем же вы мучите себя и милицию? Лучше было бы прийти – ну хотя бы в 7 часов утра и стать у магазина, а не тут.

– А кто вы будете? – спросил кто-то.

Я подумал и ответил:

– Из области.

– Да, гражданин начальник, вы сядете и уедете, а нам потом от них жизни не будет, – послышался тот же голос.

– От кого – от них?

– Да что вы не знаете? От милиции.

Я повернулся к помоперуполномоченного и попросил его отойти.

– Меня интересует один вопрос, и прошу вас ответить на него честно: очереди из-за того, что недостаток хлеба, или, может быть, действительно из-за того, что спекулянты разбирают, а вам не достается?..

– Прежде всего, хлеба маловато. Моя семья состоит из шести душ. Муж работает на производстве, рабочий. Старший сын мобилизован в Финляндию, а младшие ребята, от 6 до 14 лет, дома. Я день и ночь в очередях стою. В одни руки хлеба дают один килограмм. Если бы я могла получать этот килограмм каждый день, то еще было бы полбеды, а беда-то в том, что килограмм хлеба я могу получить только на третий день, а иногда и на четвертый. При хорошем распределении и порядках мы бы могли получать через день, а при таких порядках, наверно, скоро будем получать на пятый день.

– Какая же, по-вашему, причина?

– А вот разбирайте. Мы стоим за полкилометра от магазина. Перед открытием магазина приходит целая орава: милиция, актив райсовета, горсовета, бригадмиловцы, разные активисты. Их становится почти что столько, сколько и нас. Милиция перегораживает нам дорогу, а активисты водят нас отсюда, как скотину, под охраной, по десять человек, в магазин. К магазину вообще подступа нет. Когда мы заходим в магазин – нас десяток, а там уже двадцать. Откуда?.. Милиция тут же подходит, хватает за ворот и в милицию, а там нашего брата не спрашивают, выслушать не хотят. А сколько оскорблений получаешь! Потом начинают обыскивать. Простите, лазают везде. Ищут денег на уплату штрафа – 100 рубликов… Обжаловать никуда нельзя, нигде жалоб не принимают. Идешь домой со слезами, да еще на 100 рублей оштрафованная. А дети этого не признают. Им дай, что поесть. Дай Бог, если третья часть из нас получит сегодня, а остальные стоят на завтра. Так и стоим круглыми сутками. Хлеб разбирает милиция и их прихлебатели. Им дают не кило, а буханку (2,5-3 кило). Мы, говорят, блюстители порядка. Таких бы блюстителей на фронт. Наши кровь проливают, а эти спекулируют, а вину взваливают на нас.

Помолчав, моя собеседница заканчивает:

– А что можно сказать о спекуляции? Скажите, пожалуйста, можем ли мы взять хоть один метр мануфактуры по нормальным ценам? Нет[15]15
  Большевики ввели коммерческие цены на промтовары и магазины для их продажи. Кроме того, имелись магазины с нормальными ценами на товары, но товаров в этих магазинах почти никогда не было. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Когда привозится мануфактура или готовая обувь, мы не знаем, а милиция знает и, конечно, передает своим. Мы стоим от магазина также за полкилометра, и нас водят, как на водопой. Можем ли мы видеть, что делается в магазине? Нет. Придут первые десять, кое-что возьмут, да и все. А потом объявляют: мануфактура продана. Кто разобрал? Конечно, они со своим активом, – все эти «блюстители». Что вам еще не ясно, товарищ?