Текст книги "Польша. Непримиримое соседство"

Автор книги: Александр Широкорад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 7
В игру вступают короли

Советские историки, говоря о польско-литовской интервенции, валили всё в кучу. На самом деле отношение к Смуте в России у короля, радных панов и шляхты принципиально различалось. Что касается последних, всяких там Лисовских, Ружинских, Мархоцких и т. п., то их без особого преувеличения можно назвать грабителями с большой дороги. Единственным интересом шляхты была нажива, что, впрочем, не мешало им прикрывать грабежи громкими патриотическими и религиозными лозунгами. Наиболее приемлемый для них правитель в Москве тот, при котором легче будет грабить. Вместе с тем большинство шляхты опасалось усиления власти как короля, так и радных панов.

Радные паны и король стремились к окатоличиванию России и подчинению её Польшей. Но при этом радные паны стремились сделать это так, чтобы вся выгода от оккупации досталась именно им, а королевская власть не только не усилилась, а желательно и ослабела бы. Соответственно, Сигизмунд мечтал сделать Московию своим наследственным владением и править там без вмешательства польского сейма. Короче говоря, и король, и магнаты вместе были за религиозную унию с Москвой, но магнаты были за государственную унию, а король – за личную унию.

В 1606–1607 гг. часть шляхты во главе с паном Зебржидовским объявила войну (рокош) против короля, что почти на три года задержало вмешательство Сигизмунда в русские дела.

Договор царя Василия со шведами дал Сигизмунду формальный casus belli [34]34
  Casus belli ( лат.) – повод к войне.


[Закрыть]. Король начал войну, стараясь сделать её своей личной войной. «Польско-литовская интервенция» существовала только в головах советских историков. На самом деле войска польско-литовской шляхты воевали в России уже с 1604 г., а в сентябре 1609 г. началась королевская война.

Радные паны в целом были за войну с Россией, но Сигизмунд не захотел обращаться к сейму за помощью. Польская конституция позволяла королю самостоятельно вести войну, если для этого не требуется вводить в Речи Посполитой дополнительных налогов.

Сигизмунд решил вести войну за счёт королевской казны и субсидий римского папы. Римский папа Павел V благословил Сигизмунда III на поход в Московию и прислал… шпагу, освящённую в праздник Рождества Христова. Сигизмунд шлёт новых и новых послов к папе, требуя денег. В 1611 г. Павел V посылает ему… свои молитвы. И лишь в 1613 г. Сигизмунду удаётся буквально выбить из папы сорок тысяч талеров.

Нехватка средств была одним из важных факторов неудач королевской войны в 1610–1612 гг.

19 сентября 1609 г. коронное войско Льва Сапеги подошло к Смоленску. Через несколько дней туда прибыл и сам король. Всего под Смоленском собралось регулярных польских войск: 5 тысяч пехоты и 12 тысяч конницы. Кроме того, было около 10 тысяч малороссийских казаков и неопределённое число литовских татар.

Перейдя границу, Сигизмунд отправил в Москву складную грамоту, а в Смоленск – универсал, в котором говорилось, что Сигизмунд идёт навести порядок в Русском государстве по просьбе «многих из больших, маленьких и средних людей Московского государства», и что он, Сигизмунд, больше всех радеет о сохранении «православной русской веры». Разумеется, королю не поверили ни в Смоленске, ни в Москве.

Смоленская крепость была построена в 1597–1602 гг. городовым мастером Фёдором Конём. Она являлась одной из сильнейших крепостей в России. Стены крепости достигали высоты 14 м и ширины до 2, 3 м, а длина стены превышала 5 километров. Крепость имела 38 башен. Крепостная артиллерия, насчитывавшая около 300 орудий, была в три яруса размещена в крепостных башнях. Гарнизон Смоленска не превышал 5 тысяч человек. Смоленский воевода Иван Михайлович Шеин был смелым и решительным человеком и отлично знал дело.

Осада с самого начала пошла неудачно. Шесть смоленских смельчаков на лодке среди бела дня переплыли Днепр и пробрались к королевскому лагерю, схватили королевское знамя и благополучно уплыли с ним к крепости.

12 октября 1609 г. король приказал войскам идти на приступ. Полякам удалось взорвать мину у крепостных ворот и разрушить их. В пролом ворвались польские воины. Но уйти обратно удалось лишь немногим. Штурм был отбит с большими потерями. Польское командование поняло, что крепость можно взять только правильной осадой. Но Сигизмунд рассчитывал на лёгкую наживу и даже не взял в поход тяжёлую артиллерию. Теперь пришлось посылать за осадной артиллерией в Ригу. С учётом состояния дорог, времени года и большого веса орудий осадная артиллерия была доставлена под Смоленск лишь летом 1610 г.

Отъезд Марины Мнишек из Тушино послужил сигналом для повального бегства русских тушинцев, которые бежали кто куда, частью в Калугу, а остальные рассеялись по стране мелкими шайками. Последними в первых числах марта 1610 г. ушли поляки Рожинского, спалив за собой «воровскую столицу». Часть именитых русских тушинцев отправилась каяться к Шуйскому, а другие во главе с патриархом Филаретом в обозе Рожинского поехали под Смоленск к Сигизмунду. Поляки Рожинского ехали к королю, так как им некуда было больше деваться.

Из-за весенней распутицы Рожинский на несколько недель остановился в Волоколамске, поселившись в Иосифовом монастыре. Там во время драки с панами он упал на каменные ступени, сильно ударившись простреленным ещё под Москвой боком. Падение оказалось роковым, и гетман умер 4 апреля 1610 г., тридцати пяти лет от роду.

Схоронив Рожинского, Заборовский с большей частью войска двинулся к Смоленску, а остальные поляки во главе с Руцким и Мархоцким остались в Волоколамске.

21 мая 1610 г. к городу Волоколамску подошло объединённое русско-шведское войско под командованием Валуева и Горна. Поляки были выбиты из монастыря. Из полутора тысяч поляков и казаков спаслось только триста человек. В числе трофеев русских войск оказался и самозваный патриарх Филарет.

В июне 1610 г. Филарет был доставлен в Москву. Но вместо застенка он попал в родовые хоромы в Китай-городе.

В апреле 1610 г. жена Дмитрия Шуйского Мария на пиру отравила молодого талантливого полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, которого Дмитрий считал потенциальным наследником престола. Смерть Скопина-Шуйского стала катастрофой для царя Василия. Ему пришлось вместо племянника назначить главным воеводой своего бездарного брата Дмитрия.

32 тысячи русских и 8 тысяч шведов двинулись к Смоленску. К этому времени московский воевода Валуев с шеститысячным отрядом уже занял Можайск, Волоколамск и прошёл по Большой Смоленской дороге до Царёва Займища.

Сигизмунд отправил навстречу русским часть войска под командованием гетмана Жолкевского, а остальные силы поляков продолжали осаждать Смоленск. Станислав Жолкевский слыл самым талантливым польским военачальником. Ему исполнилось уже 63 года, на его счету были победы над шведами в Лифляндии, разгром казацкого восстания Наливайко, в битве под Гузовом в 1607 г. он разгромил «рокошан» и т. д.

14 июня 1610 г. Жолкевский осадил Царёво Займище. Воевода Валуев послал за помощью к Дмитрию Шуйскому, который с войском находился в Можайске. Русское войско медленно двинулось вперёд и стало лагерем у деревни Клушино, поскольку-де стояла сильная жара.

Жолкевский разделил своё войско. Небольшой отряд (700 человек) блокировал Валуева в Царёве Займище, а основные силы (6483 человека) пошли к Клушину, находившемуся в тридцати верстах от Царёва займища.

Ночь с 22 на 23 июня Дмитрий Шуйский и Делагарди пропьянствовали и только собрались почивать, как услышали дикие крики. На союзников обрушились польские крылатые гусары. Русская конница бежала. Пехота же засела в Клушине и встретила ляхов сильным ружейным и артиллерийским огнём. Замечу, что в войске Жолкевского было всего лишь два фальконета, да и те застряли в лесу и в бой вступили только в конце сражения.

Дмитрия Шуйского погубила беспримерная глупость и столь же беспримерная жадность. Накануне сражения шотландцы, французы и немцы, служившие наёмниками в шведском войске, потребовали своевременной выплаты жалованья. У Шуйского в войсковой казне были огромные деньги, но жадный князь решил повременить с платежом в надежде, что после битвы ему придётся платить меньше. Два немецких наёмника перебежали к Жолкевскому ещё до битвы и объяснили ситуацию. В разгаре битвы Жолкевский предложил крупную сумму наёмникам. Отряд из шотландцев, французов и немцев перешёл на сторону поляков.

Узнав об этом, Дмитрий Шуйский вскочил на лошадь и бросился бежать. За ним последовали и другие воеводы, а за теми, естественно, и простые ратники. Шведские командиры Делагарди и Горн собрали меньшую часть наёмников (этнических шведов) и ушли на север к своей границе.

Победа поляков была полная, им досталась вся русская артиллерия, сабля и бурка Дмитрия Шуйского и та самая казна, которую хотел присвоить жадный «шубник». Увы, у нас до сих пор забывают аксиому Наполеона: «Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую».

Из-под Клушина Жолкевский возвратился под Царёво Займище и сообщил Валуеву о своей победе. Воевода долго не верил, пока гетман не показал ему знатных пленников, взятых под Клушиным. В конце концов Валуев сдался и целовал крест царевичу Владиславу, но для очистки совести заставил Жолкевского дать обещание от имени будущего царя чтить православную веру, действовать заодно с русскими против «вора» и очистить Смоленскую область.

По примеру Царёва Займища Владиславу присягнули Можайск, Борисов, Боровск, Иосифов монастырь, Погорелое Городище и Ржев. К войску гетмана присоединилось около десяти тысяч русских. Тем не менее сил для захвата Москвы у Жолкевского не хватало, и он был вынужден остановиться в ста верстах от столицы.

Наибольшую же выгоду от сражения при Клушине получил… Тушинский вор. Ему удалось прельстить деньгами большую часть воинства Петра Сапеги. С помощью последних «вор» овладел Пафнутьевым Боровским монастырём. Разорив монастырь, самозванец пошёл на Серпухов, который сдался без боя. Сдались Лжедмитрию также Коломна и Кашира. Но под Зарайском «вор» потерпел поражение. Воеводой там сидел Дмитрий Михайлович Пожарский. Он не только отстоял Зарайск, но и выбил тушинцев из Коломны.

Царь Василий, цепляясь за власть, обратился за помощью к крымскому хану. По его просьбе к Туле подошли десять тысяч татар во главе с мурзой Кантемиром по прозвищу Кровавый Меч. Кантемир взял деньги у царских воевод, а затем вместо того, чтобы сражаться с поляками Петра Сапеги, занялся грабежом и угнал в Крым несколько тысяч мирных жителей.

Главные силы Лжедмитрия II двинулись на Москву. Их было всего три-четыре тысячи, а у Шуйского под Москвой имелось тридцать тысяч ратников. Однако моральный дух царского войска был невысок, за Шуйского драться никто не хотел. Самозванец встал у села Коломенское.

В Москве против царя был составлен заговор, во главе которого стояли князья Фёдор Иванович Мстиславский и Василий Васильевич Голицын. Разумеется, дело не обошлось без Романовых Филарета и Ивана Никитича и их множественной родни. Тушинские самозваные бояре во главе с Дмитрием Трубецким вошли в контакт с заговорщиками. Они прекрасно понимали, что московская знать не собирается менять Василия Шуйского на Тушинского вора, и предложили «нулевой» вариант, по которому тушинцы устраняют Лжедмитрия II, а московские бояре – царя Василия. А далее совместно будут выбирать нового царя. Москвичи согласились. Начать мятеж бояре поручили довольно скандальной личности – Захару Ляпунову.

17 июля 1610 г. заговорщики насильственно свергли с престола царя Василия Шуйского. Чтобы исключить возможность нового воцарения Шуйского на престоле, заговорщики насильно постригли его в монахи и вместе с братьями Дмитрием и Иваном передали полякам в качестве заложников.

После свержения Шуйского клан Романовых впервые предложил возвести на престол четырнадцатилетнего Михаила Фёдоровича, сына Филарета. Однако большинство бояр не устраивал ни тот ни другой. В конце концов боярская дума постановила отменить выборы царя до сбора в Москве представителей «всей земли».

По старой традиции, боярская дума создала нечто типа политбюро для управления страной. В его состав вошли Фёдор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Фёдор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков. В народе это правительство прозвали «семибоярщиной».

Города, подчинявшиеся царю Василию, без особых проблем целовали крест «семибоярщине». В Москве же продолжались интриги. Захар Ляпунов с несколькими дворянами вёл агитацию в пользу Тушинского вора. Боярин Мстиславский заявил, что сам он не хочет быть царём, но также не хочет видеть царём кого-либо из бояр, и что надо избрать государя из царского рода. Узнав, что Ляпунов намерен тайно впустить в Москву войско самозванца, Мстиславский передал Жолкевскому, чтобы тот немедленно шёл к столице.

Гетман 20 июля 1610 г. вышел из Можайска, а в Москву послал грамоты, где говорил, что идёт защищать столицу от «вора». К князю Мстиславскому «с товарищи» Жолкевский прислал грамоту с щедрыми обещаниями боярам. Мстиславскому «с товарищи» давно хотелось избавиться от царской власти – опал, казней, изъятия вотчин, и жить подобно польским магнатам, эдакими полунезависимыми правителями в своих землях.

24 июля Жолкевский стал лагерем в семи верстах от Москвы у села Хорошево. Одновременно с юга к Москве подошёл Тушинский вор.

Поляки вступили с Тушинским вором в переговоры, но не сошлись в условиях.

Московские бояре предложили полякам посадить на московский престол сына короля Сигизмунда III – четырнадцатилетнего Владислава. При этом Владислав должен был креститься. По просьбе «семибоярщины» Жолкевский отогнал от Москвы Тушинского вора, который бежал в Калугу и там был убит. Марина Мнишек в очередной раз стала вдовой, причём на этот раз беременной. Через несколько дней она родила сына, которого нарекли царевичем Иваном.

Из Москвы к королю под Смоленск отправилось большое посольство, чтобы уговорить его отдать в цари королевича Владислава. Возглавили посольство Василий Голицын и Филарет. В состав посольства вошли окольничий князь Мезецкий, думный дворянин Сукин, думный дьяк Томила Луговский, дьяк Сыдавный-Васильев; из духовных лиц – спасский архимандрит Евфимий, троицкий келарь Авраамий Палицын и другие. Всего в посольстве было 1246 человек.

Послы должны были потребовать у Сигизмунда, чтобы Владислав принял православие в Смоленске от Филарета и Смоленского архиепископа Сергия и явился в Москву уже православным человеком. Владислав, будучи на престоле, не должен сноситься с папой по делам веры, а только о государственных делах. Если кто из людей Московского государства захочет по своему недоумию отступить от православной веры, того казнить смертью; таким образом, категорически исключалась возможность унии. Послы также должны были требовать, чтобы королевич взял с собой из Польши лишь небольшое число необходимых ему людей; прежнего титула московских государей не изменять; жениться Владиславу на девице православной веры; города, занятые поляками и «ворами», очистить, как было до Смуты, и как уже договорено с гетманом.

Таким образом, формально возведение Владислава на престол могло стать благом для Московского государства. Естественно, что отпрыск королевского дома пользовался бы большим авторитетом в стране, чем, скажем, Василий Васильевич Голицын или кто-либо из Романовых, ещё недавно пресмыкавшихся перед Иваном Грозным и называвших себя его холопами. Да и с точки зрения происхождения десятки князей Рюриковичей имели приоритет над Гедеминовичем Голицыным, не говоря уж о беспородных Романовых. Наконец, Владислав имел наследственные права не столько на польский престол, где короля выбирали паны, сколько на престол шведский.

Призвать иностранного монарха на престол в Западной Европе было обычным делом. К примеру, через 100 лет внук французского короля Людовика XIV Филипп стал королём Испании и основателем династии испанских Бурбонов. Да и у нас в 860 г. призвали норманна Рюрика, а в 1762 г. с барабанным боем втащили на престол ангальт-цербскую принцессу Фике, ставшую императрицей Екатериной Великой.

Но фактически все мечты московских бояр о ручном короле Владиславе были химерой. Сигизмунду Владислав нужен был как дымовая завеса, чтобы самому овладеть московским престолом. Условия бояр были хороши, логичны и справедливы, но за ними не было «больших батальонов», как говорил Бонапарт. Со стороны Сигизмунда была большая ложь и вероломство, но «батальоны» у него были. Точнее, он считал, что они есть. Переговоры под Смоленском, естественно, зашли в тупик. Король не соглашался на переход сына в православие и вообще не хотел отпускать его в Москву.

Ситуация сложилась крайне сложная и запутанная. Польские магнаты отказались помочь Сигизмунду войсками и деньгами в походе на Москву. Чтобы заплатить наёмникам, стоявшим под Москвой, король был вынужден в феврале 1610 г. продать или заложить свои драгоценности. Смоленск же продолжал успешно защищаться.

А между тем в Москве зрело недовольство против сговора «семибоярщины» с поляками. Поэтому бояре договорились с гетманом Жолкевским, чтобы польские войска заняли Москву.

В ночь с 20 на 21 сентября 1910 г. польские войска тихо вошли в столицу. Часть поляков вместе с Жолкевским разместилась в Кремле, остальные заняли Китай-город, Белый город и Новодевичий монастырь. Чтобы обеспечить коммуникации с Польшей, по приказу гетмана полки заняли города Можайск, Борисов и Верею.

Военный аспект оккупации разрешился довольно легко. Зато возникла проблема верховной власти. Формально считалось, что Владислав уже царствует. В церквях попы возносили молитвы за его здравие. От его имени вершили суд. В Москве чеканили монеты и медали с его именем и профилем. К Владиславу под Смоленск отправлялись запросы по политическим и хозяйственным делам, жалобы, челобитные с просьбами о предоставлении поместий и т. п. Ответы приходили довольно быстро, щедро раздавались чины и поместья. Однако подписаны они были не Владиславом, а Сигизмундом. Чтобы не смущать население, бояре обратились к королю с просьбой, чтобы под грамотами стояла подпись Владислава. И действительно, с начала 1611 г. в грамотах появляется «Царь и великий князь Владислав», но его подпись стояла после подписи короля Сигизмунда. Таким образом, Сигизмунд стал не только фактическим, но и почти официальным правителем Руси.

Первым из поляков, понявшим, что русский народ никогда не примет Сигизмунда, стал Жолкевский. Он шёл в Москву, чтобы сделать русским царём Владислава. Если бы Владислав принял православие, женился на русской боярышне, то его сын вырос бы русским человеком, и вполне вероятно, что шведская династия Ваза на сотни лет прижилась бы на Руси (Сигизмунд был этническим шведом, а не поляком). Но претензии Сигизмунда на московский трон заведомо обрекали семитысячный отряд поляков на гибель. Во всём польском войске это понимал лишь Жолкевский. Ведь буйные паны влезли в Москву вопреки воле гетмана, и теперь ему ничего не оставалось, как уехать.

В начале октября 1610 г. Жолкевский покинул Москву. Прощаясь с войском, он сказал: «Король не отпустит Владислава в Москву, если я немедленно не вернусь под Смоленск».

А теперь мы вернёмся к «великому» посольству, отправившемуся к королю, во главе которого были князь Голицын и митрополит Филарет. Посольство двигалось медленно, и лишь 7 октября 1610 г. оно прибыло под Смоленск. Поляки приняли посольство «с честью» и отвели 14 шатров за версту от королевского стана. Кормили послов поляки плохо, а на жалобы отвечали, что «король не в своей земле, а на войне, и взять ему самому негде». Видимо, в этом ляхи были правы.

10 октября король дал аудиенцию послам, которые просили Сигизмунда отпустить своего сына на московское царство. Канцлер Лев Сапега от имени короля отвечал послам в расплывчатых выражениях, что король-де желает спокойствия в Московском государстве и назначит время для переговоров. А в это время в королевском совете спорили, отпускать ли Владислава в Москву или нет? Сначала Лев Сапега, уже не надеясь взять Смоленск, был на стороне тех, кто соглашался отпустить королевича в Москву, но вскоре изменил своё мнение. Особенно повлияло на Сапегу письмо королевы Констанции, которая писала: «Ты начинаешь терять надежду на возможность взять Смоленск и советуешь королю на время отложить осаду: заклинаем тебя, чтоб ты такого совета не подавал, а вместе с другими сенаторами настаивал на продолжении осады: здесь дело идёт о чести не только королевской, но и целого войска». После этого канцлер заявил на королевском совете, что присяга, данная москвичами Владиславу, подозрительна. Не хотят ли русские только выиграть время? Что от этой присяги для Польши больше вреда, чем пользы, что ради сомнительных выгод надо с позором уйти из-под Смоленска и оставить надежду на приобретение Речью Посполитой Смоленской и Северской областей.

В итоге Владислав отпущен в Москву не был, а московских послов задержали в качестве пленников или даже заложников.

Попытки поляков уговорить послов, чтобы те приказали воеводе М. Б. Шеину сдать Смоленск, были безрезультатны. Поэтому 21 ноября 1610 г. король устроил генеральный штурм крепости. На рассвете поляки взорвали мощную мину в подкопе под одной из башен. Башня развалилась, рухнула и стена на протяжении более 20 метров. В пролом трижды вламывались поляки и трижды были выбиты из города. Штурм кончился полной неудачей.

После смерти Тушинского вора многие русские города отказались присягать царевичу Владиславу, в котором ранее видели лишь защиту от Лжедмитрия II. Маринкиного «ворёнка» Ивана всерьёз почти никто не воспринимал. Из Москвы патриарх Гермоген рассылал призывы идти с войском к Москве выбивать поляков.

В январе 1611 г. дворянин Прокопий Ляпунов поднял Рязань против поляков. Однако идти на Москву с одними рязанцами, да ещё имея в тылу остатки тушинского воинства, было опасно. И Прокопий Ляпунов делает удачный тактический ход. Он вступает в союз с этим воинством. Увы, этот тактический успех приведёт первое ополчение к стратегической неудаче и будет стоить жизни самому Прокопию. В феврале 1611 г. Прокопий отправляет в Калугу своего племянника Фёдора Ляпунова. Переговоры Фёдора с тушинцами приносят успех. Новые союзники выработали общий план действий: «приговор всей земле: сходиться в двух городах, на Коломне да в Серпухов». В Коломне должны были собраться городские дружины из Рязани, с нижней Оки и с Клязьмы, а в Серпухове – старые тушинские отряды из Калуги, Тулы и северских городов.

Так начало формироваться земское ополчение, которое позже получило название первого ополчения. Помимо рязанцев Ляпунова к ополчению примкнули жители Мурома во главе с князем Василием Фёдоровичем Литвиным-Мосальским, Суздаля с воеводой Артемием Измайловым, из Вологды и поморских земель с воеводой Нащёкиным, из Галицкой земли с воеводой Петром Ивановичем Мансуровым, из Ярославля и Костромы с воеводой Иваном Ивановичем Волынским и князем Волконским и другие.

Тем не менее этих ратников Ляпунову показалось мало, и он рьяно стал собирать под свои знамёна не только казаков, но и всякий сброд. Ляпунов писал: «А которые казаки с Волги и из иных мест придут к нам к Москве в помощь, и им будет всё жалованье и порох и свинец. А которые боярские люди, и крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумненья и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты, им от бояр и воевод и ото всей земли приговору своего дадут».

Сигизмунд решил уничтожить Ляпунова и специально для этого направил на Рязанщину большой отряд поляков и запорожских казаков во главе с воеводой Исаком Сунбуловым. Известие о приближении Сунбулова застало Прокопия Ляпунова в его поместье, и он успел укрыться в деревянной крепости городка Пронска. Ратников в Пронске было мало, и Ляпунов разослал по окрестным городам отчаянные письма о помощи. Первым к Пронску двинулся зарайский воевода Дмитрий Пожарский со своими ратниками. По пути к ним присоединились отряды из Коломны. Узнав о прибытии войск Пожарского, поляки и казаки бежали из-под Пронска.

Через некоторое время Сунбулову удалось собрать своё воинство, и он решил отомстить Пожарскому, вернувшемуся из Пронска в Зарайск. Ночью запорожцы попытались внезапно захватить зарайский кремль, но были отбиты. А на рассвете Пожарский устроил вылазку. Казаки в панике бежали и больше не показывались у Зарайска.

Обеспечив безопасность своего города, Пожарский смог отправиться в Рязань к Ляпунову. Там они договорились, что Ляпунов с ополчением двинется к Москве, а Пожарский поднимет восстание в самом городе. Для этого Пожарский и отправился в столицу.

Между тем поляки, занявшие Москву, просто физически не могли не буйствовать. Дошло до того, что пьяный шляхтич начал стрелять из мушкета по образу Богородицы, висевшему над Сретенскими воротами, и добился трёх попаданий. Тут даже гетману Гонсевскому пришлось проявить строгость. Шляхтич был схвачен, приведён к Сретенским воротам, где ему отрубили на плахе сначала обе руки и прибили их к стене под образом Богородицы, потом провели его через эти же ворота и сожгли заживо на площади.

Тем не менее эта единичная карательная мера гетмана не ослабила напряжённости в столице. Один вид поляков вызывал злобу москвичей. Конрад Буссов писал: «Московиты смеялись полякам прямо в лицо, когда проходили через охрану или расхаживали по улицам в торговых рядах и покупали, что им было надобно. „Эй, вы, косматые, – говорили московиты, – теперь уже недолго, все собаки будут скоро таскать ваши космы и телячьи головы, не быть по-иному, если вы добром не очистите снова наш город“. Что бы поляк ни покупал, он должен был платить вдвое больше, чем московиты, или уходить не купивши». Отсюда можно заключить, как поляков ненавидели.

Между тем Гонсевского продолжал «закручивать гайки». У всех ворот стояла польская стража, уличные решётки были сломаны, русским запрещалось ходить с саблями, у купцов отбирались топоры, которыми они торговали, топоры также отбирались и у плотников, шедших с ними на работу. Запрещено было носить ножи. Поляки боялись, что за неимением оружия народ может вооружиться кольями, и запретили крестьянам возить мелкие дрова на продажу. При гетмане Жолкевском поляки в Москве соблюдали хоть какую-то дисциплину, при Гонсевском же они совсем распоясались. Жёны и дочери москвичей средь бела дня подвергались насилию. По ночам поляки нападали на прохожих, грабили и избивали их. К заутрене не пускали не только мирян, но и священников.

Тем временем ополчение Ляпунова медленно двигалось к Москве. 17 марта 1611 г., в Вербное воскресенье, Гермогена на время освободили из-под стражи для торжественного шествия на осле. Но народ не пошёл за вербой, так как по Москве распространился слух, что Салтыков с поляками хотят напасть на патриарха и безоружных москвичей. По всем улицам и площадям стояли польские конные и пешие роты. Поляки-очевидцы вспоминали, что Салтыков говорил им: «Нынче был случай, и вы Москву не били, ну так они вас во вторник будут бить, и я этого ждать не буду, возьму жену и поеду к королю».

Салтыков ожидал подхода ополчения Ляпунова ко вторнику и поэтому хотел превентивно расправиться с москвичами. Поляки стали готовиться к обороне – втаскивать пушки на башни в Кремле и Китай-городе, а тем временем в московские слободы тайно проникали ратники из ляпуновского ополчения, чтобы поддержать горожан в случае нападения поляков. Пробрались и воеводы – князь Дмитрий Пожарский, Иван Бутурлин и Иван Колтовской.

Утро вторника началось как обычно – в городе было тихо, купцы отперли лавки в Китай-городе и начали торговлю. В это время на рынке пан Николай Козановский велел извозчикам идти помогать втаскивать пушки на башни. Извозчики отказались, поднялся шум, раздались крики. В Кремле находилось несколько сот немецких наёмников, перешедших к полякам при Клушине. Услышав шум, они решили, что началось восстание, выскочили на площадь и стали избивать москвичей. Их примеру последовали поляки, и началась резня безоружных людей. В тот день в Китай-городе было убито около семи тысяч человек. Князя Андрея Васильевича Голицына, сидевшего «под домашним арестом», убили охранявшие его поляки.

В это время в Белом городе русские ударили в набат, забаррикадировали улицы всем, что попадало под руку – столами, скамьями, брёвнами – и, укрывшись, стали стрелять в немцев и поляков. Из окон домов также стреляли, бросали камни и брёвна.

Ратники из ополчения Ляпунова, проникшие в Москву, оказали существенную помощь горожанам. На Сретенке большой отряд москвичей собрал князь Д. М. Пожарский. К нему присоединились пушкари из находившегося рядом Пушечного двора. Говорят, что пушки со двора доставил сам Андрей Чохов – знаменитый пушечных дел мастер. Пожарскому удалось загнать поляков в Китай-город и выстроить острожек (укрепление) у церкви Введения на Лубянке, который закрывал ляхам выход из ворот Китай-города. Отряд Ивана Бутурлина дрался у Яузских ворот, а Иван Колтовской занял Замоскворечье.

Поляки были загнаны в Кремль и Китай-город. Вокруг их каменных стен тесно стояли деревянные дома Белого и Земляного городов. Идея поджечь Москву, видимо, пришла в голову многим полякам, независимо друг от друга. Как позже писал участник боя польский поручик Маскевич: «По тесноте улиц мы разделились на четыре или шесть отрядов; каждому из нас было жарко; мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: „Огня! Огня! Жги домы!“ Наши пахолики подожгли один дом – он не загорелся; подожгли в другой раз – нет успеха, в третий раз, в четвёртый, в десятый – всё тщетно: сгорает только то, чем поджигали, а дом цел. Я уверен, что огонь был заколдован. Достали смолы, прядева, смолёной лучины – и сумели запалить дом, так же поступили и с другими, где кто мог. Наконец занялся пожар: ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад, а мы следовали за разливающимся пламенем, пока ночь не развела нас с неприятелем. Все наши отступили к Кремлю и Китай-городу». От себя добавим, что Михаил Салтыков по собственной инициативе зажёг свой дом в Белом городе. За изменника-отца ответил его сын Иван, сидевший в тюрьме в Новгороде. Его допросили с пристрастием, а затем посадили на кол.

Далее Маскевич писал: «В сей день кроме битвы за деревянною стеною, не удалось никому из нас подраться с неприятелем: пламя охватило домы и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в крепость [Кремль]. Уже вся столица пылала; пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие домы имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают. Мы были тогда в безопасности – нас охранял огонь. В четвёрток мы снова принялись жечь город, которого третья часть осталась ещё неприкосновенною – огонь не успел так скоро всего истребить. Мы действовали в сём случае по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться…»