Текст книги "Тайны Великой смуты"

Автор книги: Александр Широкорад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Глава 15
Первое ополчение

Русский народ не мог не подняться против кучки бояр и отрядов поляков, занявших Москву и пытавшихся оттуда управлять всей Русью. Как писал историк С. М. Соловьев: «Опять города стали переписываться друг с другом, но теперь грамоты их уже другого рода: прежде уговаривали они друг друга подождать, не спешить присягою тому, кто называется Димитрием, ибо приверженцы его грабительствуют в городах присягнувших, но теперь затронуто было начало высшее: города увещевают друг друга стать за веру православную, вооружиться на поляков, грозящих ей гибелью». [39]39
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV. С. 621.


[Закрыть]

Не было только вождя. И за исключением лучшего им стал рязанский дворянин Прокопий Ляпунов.

До начала Смуты рязанские дворяне Ляпуновы были бедны, и это дало повод многим историкам зачислить их в худородный дворянский род.

На самом же деле Ляпуновы – природные Рюриковичи. Их род происходит от великого князя Ярослава Всеволодовича. Любопытно, что три его старших сына стали общерусскими святыми – Федор Новгородский, Александр Невский и Михаил Хоробрит. [40]40
  Александр и Михаил были причислены к лику святых за ратные подвиги, а вот Федор стал святым по недоразумению. В 1232 г. 12-летний Федор был отправлен отцом княжить в Новгород. В возрасте 15 лет он внезапно скончался на собственном бракосочетании. Похоронили его в Юрьевском монастыре под Новгородом. В 1614 г. шведы ограбили монастырь и вскрыли все захоронения, но в одном из гробов они увидели живого человека. На самом деле это были мумифицированные останки. Новгородскому митрополиту Исидору в той сложной обстановке было крайне нужно чудо, и он объявил, что мумия принадлежит Федору Ярославичу. Почитание святого велось до 30-х годов XX века, пока «безбожные коммунисты» не провели исследования нетленных мощей. Выяснилось, что покойнику было не 15 лет, а минимум 35, и он был отравлен мышьяком, который и способствовал мумификации трупа. Таким образом, «святым» оказался великий князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, в свое время преданный церковниками анафеме.


[Закрыть]Младший же сын Ярослава Константин ничем не отличился и в святые не попал, а с 1238 г. по 1255 г. правил Галицко-Дмитровским княжеством. Сейчас Дмитров – это небольшой городок на канале им. Москвы, добираться до него от Москвы всего час на электричке. А современный Галич – это райцентр Костромской области в 121 км к северо-востоку от Костромы. Однако в XIII–XV вв. Галич не уступал, а то и превосходил по своему военно-политическому значению соседнюю Кострому.

В малолетство московского князя Дмитрия Ивановича, еще не Донского, московские бояре, воспользовавшись «замятней» в Золотой Орде, где каждый год объявлялся новый хан, стали творить на Руси форменный беспредел. Только в 1363 г они силой согнали с престола Дмитрия Галицкого, прямого потомка Константина, и стародубского князя Ивана Федоровича. Любопытно, что тут разом пострадали предки двух героев Смутного времени – Прокопия Ляпунова и князя Дмитрия Пожарского (прямого потомка стародубских князей).

Князья-соседи не рискнули помочь своим «сродникам», и несчастный Дмитрий Галицкий бежал в Господин Великий Новгород. Там никогда не выдавали беглецов ни Москве, ни Орде. Данных о жизни Дмитрия в Новгороде не сохранилось. Если бы у него была достаточно сильная дружина, он смог бы стать служилым новгородским князем. Но таковой у Дмитрия не было, и он поступил на службу к новгородскому архиепископу и стал командовать его дружиной – «владычным полком».

Сын Дмитрия Галицкого Василий и внук Борис служили архиерейскими боярами, или, как их тогда называли, софийскими дворянами. Правнук Бориса Васильевича Иван, служивший при архимандрите Пимене, получил прозвище Ляпун и стал родоначальником этой известной фамилии.

Сын Ляпуна Семен покинул Новгород и отправился в Рязань. Детали этого переезда нам неизвестны. Но нетрудно догадаться, что отъезд Семена Ивановича был связан с разгромом Великого Новгорода Иваном III.

9 января 1480 г. за некую «крамолу» Иван Страшный [41]41
  Это прозвище забылось после правления его «свирепого внука».


[Закрыть]приказал схватить новгородского архиепископа Феофила, а через две недели его в оковах отправили в Москву. Архиерейских бояр частично казнили, а частично разослали по «низовым городам», подвластным Москве.

Таким образом, Семен Иванович бежал, спасая свою жизнь и свободу. Выбор у него был небольшой – Литва или Рязань, поскольку на остальной Руси уже хозяйничала московская администрация. Что же касается Великого княжества Рязанского, то в конце XV века Москва, используя силу и династические браки, сумела сделать его своим вассалом. Однако учинить расправу с рязанцами, как с новгородцами, вятчанами и др., Иван III не решался. Рязанское княжество граничило с Диким полем, откуда почти ежегодно приходили крымские татары. Поэтому перегнуть палку и сделать рязанцев союзниками татар Москве было крайне рискованно.

Служба удельным рязанским князьям практически ничего не дала Ляпуновым. Они не получили вотчин и не стали рязанскими боярами. Видимо, это связано с консерватизмом древних рязанских боярских родов, не желавших пускать чужаков в свою среду.

Первое упоминание о Ляпуновых на московской службе относится к 50-м годам XVI века. В это время велась «Дворовая тетрадь» – список состава государева двора царя Ивана IV. В ней среди так называемого «выбора» по Рязани записаны отец и дядя Прокопия – Иов и Петр Ляпуновы дети Ильина. Илья – это уже упомянутый выше Илья Большой, сын переехавшего в Рязань Семена.

Затем Ляпуновы встречаются в грамоте 1560/61 г. В ней Иов и Петр Ляпуновы дети Ильина упоминаются как «послухи» (свидетели) совершенной сделки. Под 1582/83 годом Петр Ляпунов упоминается в разрядах в качестве воеводы в Чебоксарах.

Мы не встретим фамилии Ляпуновых в списках пострадавших от террора Ивана Грозного. Зато во второй половине XVI века мы видим возрастание агрессивной активности этого рода. У Петра Ильича Ляпунова было пять сыновей: Александр, Григорий, Прокопий, Захарий и Семен.

В связи с казацкими разбоями на Дону и Волге в 1600–1602 гг. царь Борис категорически запретил продавать казакам оружие. Тем не менее оно продолжало поступать и на Дон, и на Волгу. Царь «велел спросить детей боярских рязанцев: кто на Дон к атаманам и казакам посылал вино, зелье, серу, селитру и свинец, пищали, панцири и шлемы и всякие запасы, заповедные товары? Отвечали: был слух, что Захар Ляпунов вино на Дон казакам посылал, панцирь и шапку железную продавал. Захара за это высекли кнутом». [42]42
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV. С. 469.


[Закрыть]

Побитый в очередной раз Захар затаил обиду на царя Бориса и по наущению бояр в 1604 г. ездил в Краков к королю Сигизмунду с просьбой помочь самозванцу, то есть беглому монаху Григорию.

В мае 1605 г. под Кромами Прокопий с братьями и отрядом рязанцев целовал крест самозванцу.

После убийства Лжедмитрия I 17 мая 1606 г. рязанские воеводы Григорий Федорович Сунбулов и Прокопий Петрович Ляпунов отказались присягать Василию Шуйскому. Замечу, что они были не одни, так поступило свыше 20 русских городов.

Прокопий Ляпунов и Сумбулов примкнули к восстанию Ивана Болотникова. Но 16 ноября 1606 г. конный отряд из 500 рязанцев во главе с Прокопием пришел в Москву и принес присягу Василию Шуйскому. По такому случаю царь велел звонить в колокола и стрелять из пушек.

В январе 1611 г. Прокопий Ляпунов разослал грамоты по городам. Так, в грамоте, отправленной в Нижний Новгород, говорилось: «Мы, господа, про то ведаем подлинно, что на Москве святейшему Гермогену патриарху и всему освященному собору и христоименитому народу от богоотступников своих и от польских, литовских людей гонение и теснота большая; мы боярам московским давно отказали и к ним писали, что они, прельстясь на славу века сего, Бога отступили, приложились к западным жесткосердным, на своих овец обратились; а по своему договорному слову и по крестному целованию, на чем им гетман крест целовал, ничего не совершили». [43]43
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV. 622–623.


[Закрыть]

Восставшие русские люди не отказывались от присяги Владиславу, но клялись: «Стоять за православную веру и за Московское государство, королю польскому креста не целовать, не служить ему и не прямить. Московское государство от польских и литовских людей очищать, с королем и королевичем, с польскими и литовскими людьми и кто с ними против Московского государства станет, против всех биться неослабно; с королем, поляками и русскими людьми, которые королю прямят, никак не ссылаться; друг с другом междоусобия никакого не начинать. А кого нам на Московское государство и на все государства Российского царствия государем Бог даст, то тому и служить и прями и добра хотеть во всем правду, по сему крестному целованью». [44]44
  Там же. С. 623.


[Закрыть]

Сидевший в Москве патриарх Гермоген также рассылал антипольские грамоты по всей стране. Другой вопрос, что эти грамоты были достаточно осторожны и не содержали прямых призывов к походу на Москву. По свидетельству князя И. А. Хворостина московские бояре «возъяришася на архиереа» и не велели пускать к нему народ для благословения.

«Он же, пастырь наш, аки затворен бысть от входящих к нему, и страха ради мнози отрекошаяся к его благословению ходити, но сей никако же обычнаго своего учения оставив».

Бояре попытались заставить Гермогена написать Ляпунову грамоту, «чтоб он к Москве не собирался». Патриарх отказался и пригрозил, что если Владислав не примет православия, а поляки не уйдут из Москвы, то он напишет вождям первого ополчения, что «я их благословляю и разрешаю, кто крест целовал королевичу идти под Московское государство и помереть всем за православную христианскую веру». Кончилось дело тем, что патриарх был заключен под стражу.

Итак, «семибоярщина» и поляки лишились духовной власти и тогда вспомнили о сидевшем под надзором в Чудовом монастыре бывшем патриархе Игнатии. Его решили вернуть в сан патриарха. 24 марта 1611 г. в пасхальное воскресенье Игнатий в патриаршем облачении провел крестный ход и отслужил все службы в Успенском соборе. Но сей патриарх был, так сказать, местного значения. Он был надобен лишь в пределах Кремля и Белого города.

Грек Арсений Елассонский по указанию «семибоярщины» вел службы в Архангельском соборе Кремля, и посему лихими дьяками был возведен в чин архиепископа архангельского.

А что делал наш знакомец Пафнутий? Молчал в тряпочку. И, кстати, это была самая выгодная для него позиция. Это молчание после активной деятельности во время восстания Болотникова, когда Пафнутий рассылал грамоты, обличающие повстанцев, периодически являлся в действующую армию, исполняя функции политкомиссара и т. д., дало повод некоторым историкам заявлять, что Пафнутий умер в 1611 г. Однако никаких иных доказательств, кроме предположения – раз молчал, значит помер, у них не было.

Патриарх Игнатий не строил иллюзий относительно своего положения в Кремле и с первой же оказией решил бежать. 27 декабря 1611 г. вместе с обозом гетмана Ходкевича он отправился к королю Сигизмунду под Смоленск. В ноябре 1612 г. Сигизмунд взял «патриарха» Игнатия с собой в поход на Москву. После провала похода Игнатия поселили в униатском Троицком монастыре в Вильне. Архимандриту монастыря Вельямину Рутскому удалось уговорить Игнатия принять унию. В январе 1615 г. король Сигизмунд пожаловал Игнатия большим имением. В королевских грамотах он именовался «патриархом московским, на сей час в Вильне будучим», где «успокоенья нашего с Москвою дожидается».

А теперь вернемся к первому ополчению. Идти на Москву с одними рязанцами, да еще имея в тылу остатки тушинского воинства, было опасно. И Прокопий Ляпунов делает удачный тактический ход. Он вступает в союз с этим воинством. Увы, этот тактический успех приведет первое ополчение к стратегической неудаче и будет стоить жизни самому Прокопию. В феврале 1611 г. Прокопий отправляет в Калугу своего племянника Федора Ляпунова. Переговоры Федора с тушиниами приносят успех. Новые союзники выработали общий план действий: «приговор всей земле: сходиться в двугородех, на Коломне да в Серпухов». В Коломне должны были собраться городские дружины из Рязани, с нижней Оки и с Клязьмы, а в Серпухове – старые тушинские отряды из Калуги, Тулы и северских городов.

Так начало формироваться земское ополчение, которое позже получило название первого ополчения. Помимо рязанцев Ляпунова к ополчению примкнули жители Мурома во главе с князем Литвиновым-Мосальским, Суздаля с воеводой Артемием Измайловым, из Вологды и поморских земель с воеводой Нащекиным, из Галицкой земли с воеводой Мансуровым, из Ярославля и Костромы с воеводой Волынским и князем Волконским и другие.

Тем не менее этих ратников Ляпунову показалось мало, и он рьяно стал собирать под свои знамена всякий сброд. Ляпунов писал: «А которые казаки с Волги и из иных мест придут к нам к Москве в помощь, и им будет все жалованье и порох и свинец. А которые боярские люди, и крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумненья и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты, им от бояр и воевод и ото всей земли приговору своего дадут».

Таким образом, в первом ополчении наряду с профессиональными военными – дворянами, боевыми холопами, стрельцами – были и казаки, причем последние составляли большинство. Слово «казаки» у подавляющего большинства наших современников ассоциируется с казаками XIX – начала XX века, то есть с теми, кто с Платовым воевал с Наполеоном и лупцевал нагайками студентов и рабочих в 1905 г. В те времена казаки были особой частью регулярной русской армии. У них не только была своя форма, свои обычаи и традиции, но и дисциплина поддерживалась практически на том же уровне, что и в драгунских или гусарских войсках. В начале же XVII века у донских и запорожских казаков какая-то дисциплина соблюдалась во время походов. Конкретно, все казаки должны были безоговорочно выполнять приказы атамана. В мирное же время власть атамана была весьма ограниченной. В любой момент донцы могли собрать круг, а запорожцы – раду и отобрать у атамана булаву, а то еще и «посадить его в воду», то есть утопить в Доне или Днепре, соответственно.

У донцов и запорожцев XVI–XVII веков наблюдался любопытный дуализм. В казаки принимали только христиан, причем подразумевалось, что каждый христианин, приходящий на Дон или в Сечь, православный. Попы у казаков были только православные. Святотатство сурово каралось казаками. В борьбе с турками и татарами казаки старались выставить себя защитниками веры христианской и народа православного от басурман. Между собой казаки были предельно честны, кража у своего брата-казака влекла за собой тяжелое наказание.

Но вот начинается казацкий набег на русские земли, и казаки нещадно убивают православных, а бывали случаи, что и продавали пленных христиан туркам в рабство. Грабеж на войне считался чуть ли не доблестью. Казаки грабили не только города и деревни, но и монастыри и церкви.

Казаки отличались личной смелостью, превосходным знанием тактики и материальной части. Казаки виртуозно владели холодным оружием и очень метко стреляли на дистанции, в два-три раза превышавшей дальность эффективного огня западноевропейской пехоты.

В целом роль донского и особенно запорожского казачества в ходе Смуты была негативна. На их совести десятки спаленных городов, десятки тысяч убитых и угнанных в рабство жителей. Однако не следует забывать положительной роли казаков. В годы Смуты они по-прежнему были щитом России от агрессии крымских татар и Оттоманской империи. Так, в 1605–1606 гг. запорожские казаки взяли турецкие города Белгород (Днестровский), Килию и Варну. Весной 1609 г. запорожцы опустошили окрестности Измаила, Килии и Белгорода. В 1606–1613 гг. запорожские и донские казаки совершали набеги на Крым. Все это, естественно, ослабляло нападения басурман на Русь.

Но это все относится лишь к донским и запорожским казакам. В Смутное же время появились многие тысячи местных казаков из крестьян, посадских людей, опустившихся дворян и различных деклассированных элементов. Как ни странно, в нашей исторической литературе подобные казаки не получили никакого названия. Большинство авторов называло их просто казаками, а советские историки там, где им виделась антифеодальная направленность действий казаков, называли их «восставшими крестьянами» и т. п. В годы же Смуты современники именовали таких казаков «ворами», причем тут имелись в виду не только разбои, но и антигосударственная деятельность. Поэтому я рискну ввести новый термин – «воровские казаки».

Воровские казаки в бою были куда менее дисциплинированны, чем донцы или запорожцы. Они существенно хуже владели оружием и не знали тактики.

Воровские казаки представляли для Московского государства особую опасность. Донцы или запорожцы могли за плату выполнить определенную боевую задачу, ну, естественно, пограбить в меру сил, получить обещанное жалованье и с песнями отправиться на Дон или в Сечь. У воровских же казаков не было Сечи, для них Смута была источником существования. Конец Смуты означал если не ответственность за совершенные преступления, то, по крайней мере, возвращение к прежней жизни. А никто из «воров» не желал пахать, заниматься ремеслом или мелкой торговлей. Вот такое воинство и собрал Ляпунов на свою голову и на беду государству Московскому.

С начала 1611 г. в Москве постепенно нарастала напряженность. Ожидая восстания горожан, Гонсевский и московские бояре распорядились перетащить пушки из Белого города в Кремль и Китай-город. Польские гусары круглосуточно патрулировали улицы и площади столицы. Русским было запрещено выходить из домов с наступлением темноты и до рассвета.

Еще в декабре 1610 г. боярин Михаил Глебович Салтыков и пропольски настроенная знать предложили Боярской думе написать грамоту Сигизмунду под Смоленск, чтобы тот отпустил Владислава в Москву. Русским послам в польском стане приписывалось «отдаться во всем на волю королевскую». В отдельной же грамоте к Ляпунову содержался призыв распустить ополчение. Бояре грамоты написали и понесли их на утверждение к патриарху, но Гермоген сказан им: «Стану писать к королю грамоты и духовным всем властям велю руки приложить, если король даст сына на Московское государство, крестится королевич в православную христианскую веру и литовские люди выйдут из Москвы. А что положиться на королевскую волю, то это ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать и проклинаю того, кто писать их будет, а к Прокофью Ляпунову напишу, что если королевич на Московское государство не будет, в православную христианскую веру не крестится и литвы из Московского государства не выведет, то благословляю всех, кто королевичу крест целовал, идти под Москву и помереть всем за православную веру».

По словам летописца, Салтыков стал кричать на Гермогена, достал нож и хотел его зарезать, но патриарх, осенив Салтыкова крестным знамением, сказал: «Крестное знамение да будет против твоего окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем».

Действия королевских войск в России еще больше подливали масла в огонь антипольского движения. Украинские города, присягнувшие Лжедмитрию II – Орел, Волхов, Белев, Карачев, Алексин и другие, узнав о смерти «вора», присягнули королевичу Владиславу, но, несмотря на это, поляки под началом пана Запройского выжгли эти города, многих жителей убили и увели в плен.

В войске Сигизмунда под Смоленском было до 10 тысяч запорожских казаков (черкасов) под началом атамана Олевченка. Они разбили табор у Духовского монастыря вблизи Смоленска и занялись грабежом вначале окрестных сел, а затем и более отдаленных мест. Особенно казаки отличились в Зубцовском уезде.

Прока от казаков королю не было, и им было приказано изловить Прокопия Ляпунова, собиравшего ополчение. Черкасы осадили Ляпунова в Пронске, к ним присоединился сторонник Владислава воевода Исаак Сумбулов. Однако Ляпунова выручил зарайский воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский, прогнавший казаков.

В Москве Гонсевский продолжал «закручивать гайки». У всех ворот стояла польская стража, уличные решетки были сломаны, русским запрещалось ходить с саблями, у купцов отбирались топоры, которыми они торговали, топоры также отбирались и у плотников, шедших с ними на работу. Запрещено было носить ножи. Поляки боялись, что за неимением оружия народ может вооружиться кольями, и запретили крестьянам возить мелкие дрова на продажу. При гетмане Жолкевском поляки в Москве соблюдали хоть какую-то дисциплину, при Гонсевском же они совсем распоясались. Жены и дочери москвичей средь бела дня подвергались насилию. По ночам поляки нападали на прохожих, грабили и избивали их. К заутрене не пускали не только мирян, но и священников.

Михаил Салтыков и несколько бояр вновь пришли к патриарху и заявили: «Ты писал, чтобы ратные люди шли к Москве; теперь напиши им, чтобы возвратились назад». «Напишу, – отвечал Гермоген, – если ты, изменник, вместе с литовскими людьми, выйдешь вон из Москвы. Если же вы останетесь, то всех благословляю помереть за православную веру, вижу ей поругание, вижу разорение святых церквей, слышу в Кремле пение латинское и не могу терпеть». Тогда патриарха взяли под стражу, запретив ему общаться с кем бы то ни было.

Тем временем ополчение Ляпунова медленно двигалось к Москве. 17 марта 1611 г. в Вербное воскресенье Гермогена на время освободили из-под стражи для торжественного шествия на осле. Но народ не пошел за вербой, так как по Москве распространился слух, что Салтыков с поляками хотят напасть на патриарха и безоружных москвичей. По всем улицам и площадям стояли польские конные и пешие роты. Поляки-очевидцы вспоминали, что Салтыков говорил им: «Нынче был случай, и вы Москву не били, ну так они вас во вторник будут бить, и я этого ждать не буду, возьму жену и поеду к королю».

Салтыков ожидал подхода ополчения Ляпунова ко вторнику и поэтому хотел превентивно расправиться с москвичами. Поляки стали готовиться к обороне – втаскивать пушки на башни в Кремле и Китай-городе, а тем временем в московские слободы тайно проникали ратники из ляпуновского ополчения, чтобы поддержать горожан в случае нападения поляков. Пробрались и воеводы: князь Дмитрий Пожарский, Иван Бутурлин и Иван Колтовской. Но утро вторника началось как обычно – в городе было тихо, купцы отперли лавки в Китай-городе и начали торговлю. В это время на рынке пан Николай Козаковский велел извозчикам идти помогать втаскивать пушки на башни. Извозчики отказались, поднялся шум, раздались крики. В Кремле находилось несколько сот немецких наемников, перешедших к полякам при Клушине. Услышав шум, они решили, что началось восстание, выскочили на площадь и стали избивать москвичей. Их примеру последовали поляки, и началась резня безоружных людей. В тот день в Китай-городе было убито около семи тысяч человек. Князя Андрея Васильевича Голицына, сидевшего «под домашним арестом», убили охранявшие его поляки.

В это время в Белом городе русские ударили в набат, забаррикадировали улицы всем, что попадало под руку – столами, скамьями, бревнами – и, укрывшись, стали стрелять в немцев и поляков. Из окон домов также стреляли, бросали камни и бревна.

Ратники из ополчения Ляпунова, проникшие в Москву, оказали существенную помощь горожанам. На Сретенке большой отряд москвичей собрал князь Д. М. Пожарский. К нему присоединились пушкари из находившегося рядом Пушечного двора. Говорят, что пушки со двора доставил сам Андрей Чохов – знаменитый пушечных дел мастер. Пожарскому удалось загнать поляков в Китай-город и выстроить острожек (укрепление) у церкви Введения на Лубянке, который закрывал ляхам выход из ворот Китай-города. Отряд Ивана Бутурлина дрался у Яузских ворот, а Иван Колтовской занял Замоскворечье.

Поляки были загнаны в Кремль и Китай-город. Вокруг их каменных стен тесно стояли деревянные дома Белого и Земляного городов. Идея поджечь Москву, видимо, пришла в голову многим полякам, независимо друг от друга. Как позже писал участник боя польский поручик Маскевич: «По тесноте улиц мы разделились на четыре или шесть отрядов; каждому из нас было жарко; мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: «Огня! Огня! Жги домы!» Наши подожгли один дом – он не загорелся; подожгли в другой раз – нет успеха, в третий раз, в четвертый, в десятый – все тщетно: сгорает только то, чем поджигали, а дом цел. Я уверен, что огонь был заколдован. Достали смолы, прядева, смоленой лучины – и сумели запалить дом, так же поступили и с другими, где кто мог. Наконец занялся пожар: ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад, а мы следовали за разливающимся пламенем, пока ночь не развела нас с неприятелем. Все наши отступили к Кремлю и Китай-городу». От себя добавим, что Михаил Салтыков по собственной инициативе зажег свой дом в Белом городе. За изменника-отца ответил его сын Иван, сидевший в тюрьме в Новгороде. Его допросили с пристрастием, а затем посадили на кол. Далее Маскевич писал: «В сей день кроме битвы за деревянною стеною, не удалось никому из нас подраться с неприятелем: пламя охватило домы и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в крепость [Кремль]. Уже вся столица пылала; пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие домы имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают. Мы были тогда в безопасности – нас охранял огонь. В четверток мы снова принялись жечь город, которого третья часть осталась еще неприкосновенною – огонь не успел так скоро всего истребить. Мы действовали в сем случае по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться…»

В середине дня 20 марта в Москве бои шли только на Сретенке. Там до вечера дрался князь Пожарский. Вечером он был тяжело ранен в голову и вынесен ратниками из боя. Его удалось увезти в Троицкий монастырь. Последнее сопротивление прекратилось. На улицах лежало около семи тысяч трупов.

Большинство москвичей, несмотря на мороз, бежали из столицы. Лишь некоторые 21 марта пришли к Гонсевскому просить о помиловании. Тот велел им снова присягнуть Владиславу и отдал приказ полякам прекратить убийства, а покорившимся москвичам иметь особый знак – подпоясываться полотенцем.

Немецкий наемник Конрад Буссов писал, что в течение нескольких дней «не видно было, чтобы московиты возвращались, воинские люди только и делали, что искали добычу. Одежду, полотно, олово, латунь, медь, утварь, которые были выкопаны из погребов и ям и могли быть проданы за большие деньги, они ни во что не ставили. Это они оставляли, а брали только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушел в окровавленном, грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах…»

В пятницу, 22 марта, разведка донесла полякам, что к Москве приближается десятитысячный отряд ополчения под командованием стольника Андрея Просовецкого. Гонсевский выслал против него конницу Зборовского и Струся. Просовецкий, потеряв в бою около двухсот казаков, отступил и засел в гуляй-городах, на которые поляки не посмели напасть и отошли в Москву.

24 марта к Москве подошло все ополчение во главе с Ляпуновым. Русские расположились близ Симонова монастыря, обставив себя вокруг гуляй-городами, то есть укреплениями из телег и различных деревянных заграждений.

Гонсевский вывел польское войско из Москвы и подошел к русским гуляй-городам. Но Ляпунов не принял бой. Тогда Гонсевский послал немецких наемников атаковать русских, но те были отбиты с большим уроном. Отбив немцев, русские стрельцы перешли в контратаку. Польская конница спешилась и открыла стрельбу по русским. Все это время русская конница не выходила из-за обозов, но когда поляки начали отступать к Москве, русские вышли из обоза, поляки остановились, чтобы дать им отпор, тогда русские опять ушли в обоз. Поляки двинулись к Москве, русская конница снова вышла из обоза и начала преследование поляков. Интервенты едва успели войти в Москву и больше уже из нее не выходили.

1 апреля ополчение подошло к стенам Белого города. Ляпунов встал у Яузских ворот, князь Трубецкой с Заруцким – напротив Воронцовского поля, костромские и ярославские воеводы – у Покровских ворот, Измайлов – у Сретенских ворот, князь Мосальский – у Тверских. 6 апреля русским удалось овладеть большей частью Белого города.

Со времен бегства из Тушина Лжедмитрия II «гулял» по Руси отряд Яна (Петра) Сапеги. Жили сапеженцы, как и положено, грабежом и никому не подчинялись. Сапега пытался создать союз с Лжедмитрием II в Калуге, а после смерти самозванца начал флиртовать с Ляпуновым, предложив сражаться вместе против поляков «за веру православную». Неразборчивый в средствах Ляпунов принял предложение Сапеги, но стороны не сошлись в цене – уж больно много требовал пан Сапега.

И вот в начале мая Сапега с отрядом появился у стен осажденной Москвы и стал лагерем на Поклонной горе. Представители Сапеги явились к Ляпунову и опять стали торговаться, и опять не сошлись в цене. Тогда у гонористого пана взыграл польский патриотизм, и он с боем прорвался в Москву. Однако проку от Сапеги было мало. С одной стороны, в Москве назревал голод, и кормить сапеженцев было накладно. С другой стороны, шайки разбойников, в которые превратилась частная армия Сапеги, могли окончательно разложить польский гарнизон. Поэтому Гонсевский не возражал, когда через несколько дней Сапеге наскучила Москва и он отправился «гулять» дальше, прихватив с собой несколько сотен поляков из войска Гонсевского. Позже некоторые русские историки, включая С. М. Соловьева, гадали, «зачем он (Гонсевский) себя ослабил таким образом?» Да его и спрашивать никто не стал! Договорились паны ротмистры с Сапегой и ушли со своими ротами.

Король Сигизмунд отправил к Москве небольшой отряд под командованием ротмистров Кишки и Конецпольского. Поляки же, засевшие в Москве, стали распускать слухи, что к ним на помощь идет гетман Ходкевич с большим войском. В знак радости поляки открыли большую стрельбу из ружей и пушек. Настрелявшись «в белый свет» и думая, что нагнали страху на Москву, поляки вечером 21 мая разошлись по домам и спокойно заснули. Но русские под стенами столицы не спали. За три часа до рассвета они тихо приставили лестницы и полезли на стены Китай-города. Полякам с большим трудом удалось отбить атаку на Китай-город. Однако в ходе упорного боя русские окончательно очистили от поляков Белый город.

Утром 23 мая Ляпунову сдались немецкие наемники, оборонявшиеся в Новодевичьем монастыре. По версии Казимира Валишевекого, казаки Заруцкого после сдачи монастыря изнасиловали всех монахинь, включая инокиню Ольгу (Ксению Годунову), а затем отправили их во Владимир. После этого русские периодически приближались к стенам Кремля и Китай-города и дразнили поляков: «Идет к вам на помощь гетман литовский с большою силою, идет с ним пятьсот человек войска! Больше не надейтесь, уже это вся Литва вышла. Идет и Конецпольский, живности вам везет, везет одну кишку», (кишка по-польски колбаса), еще кричали: «Радуйтесь, конец польский приближается!»