Текст книги "Своя рыба и река"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

ЛАСКОВАЯ КОШЕЧКА

Жили в одном селе мать с дочкой и были они глухонемые от природы: ни слышать, ни говорить не могли, только на пальцах показывали. Мать уже старуха была да и дочка немолода. Оx, и трудно им жилось, и говорить не могли, и слышать, и денег у них не водилось, только что на белый свет глядели. Вот и радость.

И еще кошка у них жила, да такая ласковая кошечка, что и передать трудно, сильно она их любила. А роста сама небольшого была, не выросла почему-то и все, так и осталась небольшой, чуть покрупнее котенка. Она им как могла помогала. Если они чего-то не слышали, так она их толкала или царапала потихоньку, чтоб они внимание обратили.

А дом их, избушка плохонькая, на самом отшибе стоял. Легли они однажды спать и уснули крепко. Вдруг слышат среди ночи кошка теребит их, царапает сильно. Что такое? Соскочили они и свет зажгли. Глядят, а в окно кто-то лезет – кудлатая голова и руки – и уже раму выставил!

Схватили мать с дочкой, что под руку попалось, ухват и кочергу, чтоб отбиться. Да какой там отбиться, со страху все из рук вываливается… Одна кошечка не испугалась, из маленькой и ласковой вдруг в злую и дикую превратилась. Кинулась она тому, который лез, на голову и давай колтуны драть не хуже тигра. Тот закричал благим матом, кое-как отбился от кошечки и обратно в ночь убежал…

Так кошечка помогла им, спасла их, может, от смерти самой. Долго они боялись спать ложиться. А его потом поймали. Через несколько месяцев. Он еще не к одним пытался залезть. Не местный оказался, пришлый бандит. А кошечке после этого стал почет и уважение.

ПЯТЬДЕСЯТ МАРОК

Приехали как-то из Германии немцы на побывку, в отпуск. Когда-то они здесь жили, потом перебрались в неметчину, немцы же. И вот захотелось им на Россию, на свои родные места посмотреть, почти все они в этом селе родились и много лет прожили.

Посмотрели на все, повздыхали, всех обошли, со всеми пообщались, чтоб сердцу была услада. Чтоб было там, в далекой стране Германии, – ведь они же еще и русские как-никак! – что вспомнить.

Получили усладу, бальзам на душу, и обратно уехали. А одной женщине, они с ней много лет бок о бок прожили, подарили за доброе соседство деньги – пятьдесят марок. А женщина эта уже старушкой стала, смотрит на пятьдесят марок и не знает, что с ними делать? Попросила она тогда соседку, которая помоложе, чтоб та сбегала, разменяла эти марки и купила ей что-нибудь сладенького. Очень ей сладенького захотелось.

Сбегала соседка, сделал все как надо, разменяла, купила ей сладенького и сдачу отдала.

Да прослышал об этом ее сын. Прибежал с невесткой и налетел на нее ястребом.

– Что это вы, мамаша, делаете? Почему вы мне-то не сказали, что вам дали пятьдесят марок?!

– Так сладенького мне, Витя, захотелось. Пенсию-то я тебе отдаю… стала оправдываться старушка.

А сын еще пуще:

– Да разве так делают, мамаша? Что я сам не смог вам сладенького купить? Просите чужих людей!

Испугалась старушка, отдала ему деньги, которые остались. Схватил он деньги.

– Вот, видите, что натворили! Была бумажка в марках, а остались – одни рубли! Что теперь делать-то прикажете?

Совсем испугалась старушка.

– Ой, грех случился, сынок…

– Грех у вас случился! – кочевряжится сын. – У вас что с головой-то, мамаша? Жди теперь, когда они еще раз приедут! – И убежал с невесткой, и попрощаться забыл, обиделся.

Села старушка у окна и вздохнула. Ой, и правда, думает, как это с деньгами-то нехорошо получилось… Почему я их, дура, сразу-то сыну не отдала?

А сын у нее – хороший, работает в районной администрации, с папкой ходит, и ко всем на «вы» обращается, культурный. И невестка тоже хорошая, порядочная, зимой ходит в кожаном пальто с воротником и песцовой шапке. У них деньги не пропадут, они деньгам цену знают.

Вот только держат старушку, мать свою, на сухом пайке. Не то что бы они это от жадности делают, а считают, что все у ней есть: и суп, и каша, и варенье. Какого ей еще сладенького? И валенки на зиму есть, и шуба, ей уж сорок лет, а она как новая. Да что тут говорить, горе со старыми людьми, за что ни возьмутся – везде у них один грех выходит.

МИТЯ МАТЮЖОК

Жил да был на свете один незлой человек, простой мужичок Митя. Сильно он поговорить любил. Другие есть – молчуны, немтыри, а он – нет, разговорчивый был. Ему хоть с человеком, хоть со скотиной, хоть с бревном ни с кем поговорить не зазорно было. И часто у него с языка вместе с обычными словами матюжки слетали…

Кого Митя не увидит, с тем и давай сначала разговаривать, а потом и обкладывать его справа-налево, правда, без злобы. Все это знали, Митю не боялись и навеличивали его Матюжок.

Собралась как-то раз Митина жена побелить в летней кухне, а то мухи ее засидели, кинулась туда-сюда известки найти, все перекопала – нет известки. Она – к Мите:

– У тебя где известка-то, черт кудлатый? – когда-то у Мити росли хорошие кудри – граблями не расчешешь, все ему завидовали и звали уважительно Митя Кудрявый. Правда, давно это было, кудрей нет и в помине.

– А я откуда знаю? – открестился Митя. – Ты же белишь! – и погладил голову, ему стало немного обидно: ишь, попрекает кудрями, была красота, а теперь нету…

– Белю-то я, а прячешь – ты! – не отступает жена.

– Ладно, не суетись, – сказал Митя, – пойду, поищу…

И пошел в сарай. Копался, копался, все перекопал – нет известки. Была в ведерке – и нету!

Вышел весь – в пуху, в паутине.

– Нету. Слышь, ядрена-матрена, не нашел. Мной не найдено!

– И где ж она может быть?

– Так… – сказал Митя после недолгих раздумий. – Значит – украли.

– Да кто украл-то? У тебя же все на замках!

– Точно, – Митя для убедительности выгреб из кармана связку с ключами и потряс ею. – У меня все надежно, как в банке. Значит, кто-то хитрый подлез… Ладно, выясним. Ты не напрягайся, я у Емельяныча возьму, у него навалом. Ему в прошлом году мешок привезли, – и двинулся к воротам…

Емельяныч – это двоюродный дядька Мити, крепкий семидесятилетний старик, самый лучший его друг-приятель и просто надежный человек. Митя десятью годами моложе его.

– Ты только долго-то не шатайся, а то у меня дел по горло! – крикнула вдогонку жена.

– А мне когда расхаживать-то? У меня своих работ – невпроворот! Двадцать минут туда и обратно, – откликнулся Митя.

Идти и вправду было недалеко. А если еще не улицей, а огородами, вдоль речки, так совсем близко. Митя и решил огородами, чтоб ловчее добраться, а то еще на улице встретишь какого-нибудь говоруна и начнутся тары-бары-растабары – целый день проторчишь.

Митя ходит быстро, стремительно, а сегодня он еще в калошах на босу ногу, а в них ему особенно легко передвигаться, калоши сами несут… На дворе июнь-месяц, куда ни посмотришь – всюду природа, родина, солнце светит, огороды сами прут, чего еще надо человеку? Живи – не хочу! А воздуха, воздуха-то сколько! Стало Мите вдруг так радостно, что хоть становись посреди дороги и песню пой, даже слезы на глаза навернулись от радости. Сильно захотелось ему с кем-нибудь поговорить.

Глядит Митя, муравей дорожку переползает… Он к нему – весело, и с матюжками:

– Ты что это, мураш, такой-сякой, дорогу мне переползаешь? Раз так тебя, перетак, не видишь что ли, что это я, Митя, к Емельянычу за известкой иду!

Испугался муравей, спрятался за соломинку, сам думает: ну все, капут, сейчас Матюжок на меня наступит, и делу всей моей жизни – конец!

А Митя не стал на муравья наступать, а то вдруг все в мире пойдет наперекосяк, пусть уж лучше так будет, как есть.

А тут корова рядом мыкнула, она неподалеку паслась, нога у нее что-то захромала, хозяева ее в стадо не погнали, дома оставили. Посмотрел Митя на корову: корова как корова, ничего особенного, жует себе жвачку, пережевывает… А она возьми да еще раз замычи, протя-я-жно так, со вздохом, думала, он ей воды принес.

Поспешил Митя к ней и давай прорабатывать:

– Ты что это, корова, мать-твоя-здорова, встреваешь? Ты зачем сюда приведена? Траву жевать и в молоко ее перерабатывать. Так и работай молчком, вырабатывай добро, я вечером попить приду!

Корова послушала его речи, подняла хвост трубой и навалила добра ситом не прикроешь. Обругал ее Митя за такое дело, выдал ей по первое число и дальше пошел… Долго не прошел, глядит – навстречу собака бежит с умным видом, к запахам принюхивается, спешит куда-то… Он к ней с вопросом:

– Ты что это, собака-рассобака, бежишь как угорелая, на пожар что ли?

А собака подбежала к нему, обнюхала, подняла ногу да на калоши ему брызнула… Кобелек это оказался!

Рассердился Митя не на шутку.

– Ах ты, кобель-раскобель! В дюбель, в дембель, в парабель! Ты что это на женины калоши пакостишь! – а он действительно калоши-то жены пододел, чтоб свои меньше снашивались. А свои под крыльцо спрятал. – Я к Емельянычу за известкой иду, а ты мне провокацию устраиваешь! – и давай дальше его прорабатывать…

Кобель-то давно уже убежал по жучкиному следу, она запашок оставила, значит, свадебка у нее, а на свадебке погулять – милое дело… А Митя все стоит разоряется, все у него с языка матюжки слетают…

Отругал он порядком кобеля, дальше пошел… Опять долго не прошел, глядит – парнишка с удочкой из кустов вылез, прямо на него. Он руки в боки – и к парнишке.

– Ну что, рыбак, так-тебя-растак, всю рыбу из речки выловил, мне не оставил?

– Нет, не всю, трех пескарей поймал, – ответил парнишка и показал ему пескарей на веревочке.

– А ты почему не в школе? – строго спросил Митя.

– Так у нас летние каникулы.

– Каникулы? – удивился Митя. – У вас, я погляжу, круглый год каникулы! А ты бы, чем по берегу бегать, взял бы лучше книжку и почитал, а то дураком вырастешь, что тогда? И ни в матросы, ни мазать колеса!

И тут Митя такое завернул, что сам удивился.

– Я читаю книжки, – обиделся парнишка.

– Нo-но, читаешь ты, видно, ты только рыб из речки воруешь!

– Это вы не читаете! Если бы читали, не ругались бы, не сорили бы матюжками! – совсем обиделся парнишка, надулся и убежал…

– Это я то не читаю! – взвился Митя. – Да я еще и газету выписываю, оттуда информацию получаю!

Так Митя со встречами, разговорами, пока дошел до Емельяныча – весь упарился. Старик возился во дворе, строгал какую-то нужную деревяшку на чурке. Емельяныч был человек серьезный, основательный, с таким поговорить одно удовольствие. Он все время ходил в форменной фуражке лесника, снимая ее разве что в бане, или когда наступала зима. Он ходил бы в ней и зимой, но зимой холодно, уши мерзнут. Когда-то он работал лесником и теперь продолжает носить фуражку, чтоб не забывали, кем он был, а то он всех может арестовать за браконьерство. При нем Митя старался матюжками не выражаться, чтоб он, чего доброго, не подумал, что Митя только и может, что ругаться, а ни на что путное не способен.

– Здорово ночевали, дядя! – поздоровался Митя. – Как жизнь молодая?

– Да ниче… – Емельяныч разогнул спину. – Сами-то как?

– А нам что, – бойко начал Митя, – с утра не померли, может, и к вечеру не помрем, – и сразу перешел к более серьезным вещам, что попусту-то болтать: – Я вот что думаю, дядя, что наша жизнь полна загадок и тайн.

– Да ну? – Емельяныч отложил деревяшку и присел на чурку. – Интересно. Давай, послушаем.

– Ага. Вот, погляди. Стоят столбы, на столбах электрики понавесили провода электрические… Для чего? Чтоб по ним электрический ток бежал, не вода, а ток, чтоб в каждой избушке захудалой свет зажегся. Правильно?

– Куда уж правильней. В потемках-то кому охота сидеть? – согласился дядя. У него у самого висели в сарае «кошки», электрик по пьянке потерял в лесу, а он нашел и прибрал подальше.

– Так как он по ним бежит-то, ток этот самый? Провода же сплошь алюминевые и стальные, дыр то в них нету, никакого прохода, ни щелочки… Но все-таки он пробирается – и у тебя под потолком лампочка загорается! Митя сделал круглые глаза.

Емельяныч задумался.

– Ну это все физика может объяснить…

– Ну да! Конечно! Физика все что хочешь может объяснить! А ты попробуй понять простым человеческим умом: как это он все-таки по проволоке бежит? И что это вообще такое – электрический ток, с чем его едят? Я лично – не понимаю, и никогда не пойму, Мне надо пощупать, потрогать, глазком увидеть, тогда я пойму. А так – нет, я не согласен!

– Так это всегда можно проверить, – дядя пошевелил двумя пальцами, схватился за оголенные концы и все сразу стало ясно. Делов-то!

– Нет, этого не надо, это – для дураков: взялся, шарахнуло – и мертвец, поминай, как звали. Но как все-таки он существует? Ведь как-то же ловят его, садят в тюрьму, а потом, когда надо, гонят по проводам… Загадка непостижимая уму, – Митя замолчал, ему стало грустно, а дядя, наоборот, развеселился и заерзал на чурке…

Митя грустно посмотрел нa небо.

– Или вот возьми самолет… Как эта махина поднимается в воздух, вверх на страшные километры, и нам неизвестно на чем держится? На чем? На честном слове? И ведь еще летит туда, куда надо, и там садится.

– Они сейчас бьются через одного.

– Это понятно. Но как все же они могут летать? Тоже загадка…

– Птицы же летают.

– Нy птица – она маленькая, у ней перья, мясо, кровь живая! Голова есть, которая думает, куда лететь: на юг или на восток, или на север подаваться. У ней компас и барометр внутри, и чутье природное. Разве ж можно самолет с птицей сравнивать! Птица – куда умней, и у ней душа есть, которая страдает…

Митя опять замолчал, только покряхтывал, грусть его медленно переходила в обиду… Он встрепенулся и заговорил быстро и нервно:

– А ты сидишь в кустах и караулишь… Стреляешь ее бедную… чтоб сожрать! Нехорошо это, нельзя так… Ей и так трудно живется, да ты еще здесь, шары-то залил и палишь по чем зря, как гитлеровец, тьфу! – Митя плюнул и размазал.

– Я же не охочусь! – испугался дядя.

– Знаю, я это к примеру… Я бы все охоты запретил!

– А рыбалки? – Емельяныч приподнял брови, он иногда рыбачил.

– А рыбалки оставил. Рыбалки – совсем другое дело. Конечно, когда не неводом гребешь, не сетями, а удочкой. Удочкой – пожалуйста, тут без грабежа. Поймал на раз, на два, отдохнул на берегу, и иди теперь работай, заряжайся на неделю, делай полезное дело. Природа тебе не враг, а друг, и надо жить в совокупности, и не гадить под кустом. А то возьмут, наворотят и ни пройти, ни проехать. Иди вон в туалет, культурный нашелся, а то в школе учился, книжки читал, а идет, сопли до колен висят, зато папка в руках…

Емельяныч, когда услышал про природу, чуть не заплакал.

– Я ведь тоже, Митя, природу сильно охранял, лес… А они, гады, лезут со всех сторон, браконьеры эти, чтоб разворовать и ограбить. А я все пресекал немилосердно, штрафовал и прочее… А им куда деваться, у меня же винтовка, карабин, если что не так, я же могу и к лесине поставить – и в расход… Жалко, что тогда такого закона не было, чтоб на месте расстреливать. У меня бы не заржавело. Так что я полесничал будь здоров! Веришь? У меня и фуражка есть, – он снял ее и показал Мите, – если что, так я и тебе могу дать поносить.

– Верю, дядя. А фуражки пока не надо. Если уж во что серьезное ввяжусь, тогда возьму. А пока – носи, – Митя глубоко вздохнул. Его обуревали разные мысли: и о природе, и о мире вообще, в котором они, маленькие защитники, живут и скачут, как кузнечики, и стрекочут, а кто-нибудь придет и насадит их на крючок, и все… – Митя покосился на Емельяныча.

– А вот еще ученые говорят, что земля круглая, на ниточке висит…

– Ну и что? – сразу насторожился дядя.

– Ты-то в это веришь?

– Ну они же все доказывают, по полочкам раскладывают… У них это… доказательная база.

– Ага, база у них… Ты только лопухи развесь, они уж тут как тут, эти ученые обделанные, все тебе объяснили, все рассказали, чтоб ты сам много не думал, а то вдруг додумаешься до того, до чего у них у самих ума не хватило…

– Ну так они же работают! У них – и кабинеты отдельные, и колбы с пробирками, они и в белых халатах, как врачи, ходят…

Митя решительно пресек дядю:

– Я так думаю, что все они врут, заврались эти ученые – в говне моченые! А земля на самом деле не круглая, а плоская, как блин, только потолще, плашмя лежит… Вот так, – и слепил в воздухе блин.

Емельяныч поднялся и заходил кругами…

– Значит, и край есть?

– Есть, а куда же он денется? Край у всего есть… Только я там, правда, не был.

– Я тоже, – грустно поддакнул дядя.

– А лучше и не надо, неизвестно, что там… А то заглянешь туда и навернешься… – Митя поежился.

И Емельяныч дернул плечами, ему тоже стало страшно, интересно, но страшно.

– А вот на чем же она тогда держится, земля, блин-то этот твой? Загадки и тайны он любил не меньше Мити, а уж касательно мироустройства особенно.

– А вот этого никто не знает, может, снизу ветра поддувают, или еще чего… Это не нашего ума дело, – тихо и внятно приговорил Митя, он стоял перед чем-то непостижимым и грандиозным и чувствовал себя голым, как в бане.

– Значит, и Бог есть? – дядя сделал брови шалашиком.

Митя заволновался:

– Не буду говорить, что – нет, не знаю, но ведь черт-то есть! Точно! Людьми это неоднократно доказано, а мной подтверждено! Значит, и Бог есть. Без него бы и травинка весной не росла…

После этих важных слов и открытий они идут пить чай с баранками. Пьют подолгу, вприкуску с колотым сахаром, сладко прихлебывая и жмурясь, пока не пробьет пот. А потом, блаженно сев на крыльце, еще много, умно и культурно разговаривают. И главное – без споров и дискуссий, им спорить-то не о чем, все предельно ясно. Напоследок Емельяныч говорит Мите, что дядья для племянников, после отцов, конечно, – первые в мире. Чтоб не забывал, приходил, а то он один-одинешенек.

Домой Митя бредет уже в первых сумерках… В голове у него легкий шум от разговоров, раздумий и переживаний. Емельяныч еще курит на крыльце, Митя крадется по огородам, задами, он не курит, не предпочитает эту заразу.

Дома у него некоторый скандальчик по поводу непредвиденной задержки, обычное дело… жена видит Митины пустые руки и сразу наваливается на него:

– Ты где был-то, а? Ты зачем, полоумный, ходил-то?..

Митя начинает напрягать голову: за чем же он ходил, интересно? И резко отвечает:

– За чем ходил – не твоего ума дело!

– Все там переговорил, или нет? А известка где?

– Ах известка! – обрадовался Митя, что вспомнил. – А известочку твою водой залили, размешали и поставили, чтоб настоялась. А завтра вам ее доставят прямо на спецмашине с почетным караулом. Сам Емельяныч, ровно в шесть ноль-ноль. Будьте готовы, ваше величество!

– Вот же дурак, а? Ну дурак-дураком, пошел за известкой, а только грязи на калошах приволок! Ты зачем мои-то калоши одел, а свои спрятал? Чтоб твои целехоньки были, а мои – прохудились? Ну идиот, а!

Мите не нравится, когда его ругают, он отбрыкивается, сыплет незло матюжками, даже угрожает. Жена ругается, как заведенная, но тоже без особой злости, что толку.

– Ну и идиот же! Матюжок! Матерщинник проклятый! Паук кривоногий! Плетет сети и плетет, только никого поймать не может… Меня только одну и поймал… И терзает меня, пьет мою кровь, всю уже выпил… Вот паук так паук!

Тогда Митя пугает ее, угрожает ей самой страшной, по его мнению, карой:

– Уйду от тебя с концами! На гору уйду, выкопаю землянку и буду жить-поживать, а тебе кукиши показывать. Вот и радуйся тогда! – «Горой» и «землянкой» Митя пугает ее часто, это у него контраргумент.

После этого они замолкают, все без толку, да и оба за день умаялись. Потом садятся ужинать. Ужинают, чем Бог послал, и спать ложаться…

Митя идет в свою половину, на кровать, она – на лежанку, в свой угол. Митя натягивает на голову одеяло, скрипит пружинами, вздыхает и улыбается: ладно, сегодня не померли, может, и завтра не помрем… И еще – уже сквозь сон – успевает подумать: «Надо на речку сходить, пескарей половить… А то пацан всех пескарей переловит, больно шустрый… Мне не оставит…» – и скоро захрапит сладко… А с лежанки ему жена отвечает, тоже подхрапывает.

Так и живут они душа в душу уже сорок лет с гаком. Только детей у них нет. Не родились почему-то. Ну и ладно, им и без детей хорошо.

А газету Митя действительно выписывает – местную, потому что в ней, на его взгляд, самая полная и объективная информация, чтоб быть человеку в курсе событий. Он и в библиотеку когда-то ходил, потом перестал – надоело, своей мудрости в голове хватает: думать не передумать, чужие бредни читать некогда.

ПО-РОДСТВЕННОМУ

Собрались трое в город, мужчины, родственники. Двое – родные братья, третий – так себе, седьмая вода на киселе. Поехали по серьезному делу: к легковой машине покрышки купить, детишкам школьные принадлежности к школе, себе кой-чего по мелочи – там все дешевле. Женщины строго-настрого им наказали, чтоб там нигде пить не вздумали, уж лучше дома потом выпьют, как приедут. А они рассмеялись, сказали, что среди них дураков нет, дураки в другом месте.

Сели в автобус, едут, радуются. Тут один из них возьми да и вынь из рукава бутылку водки: смазать, чтоб легче ехалось и за все хорошее. Ну что, делать нечего, решили смазать, ведь за все хорошее – это не за плохое. Смазали, стали о покупках говорить, так за разговорами с ветерком и доехали.

Пошли на барахолку, и опять тот, который седьмая вода на киселе, возьми да и купи еще бутылку водки: чтоб зорче смотрелось, чтоб хороший товар от плохого отличить. А им что, им – это ничего, выпили аккуратно в стороне в три подхода прямо из горлышка.

Пошли дальше смотреть, прицениваться. Родные братья ходят серьезные они главные покупатели, неторопливо смотрят. А товара много: и китайского, и своего родного, покупай, что душе угодно, и цены приемлемые. А третий родственник вьюном вьется, все цены уже узнал, везде приценился, со всеми перезнакомился. Лезет, пристает к ним: «Давайте, – говорит, – еще третью сообразим!» Они: «Нет, баста, теперь уж дома выпьем».

А он пристал как банный лист: давай да давай! Вьется перед ними, как змей кольцами, и намекает: он-де их угостил, а они не хотят, вроде как не уважают, нехорошо, не по-родственному. И чтоб обратно хорошо ехалось. «Ладно, – скрепя сердце, согласились братья, – и мы тебя угостим, коли так, чтоб хорошо обратно ехалось».

Договорились с продавцами насчет покрышек, через полчаса подойдут. Взяли бутылку, пошли за барахолку, за ряды. Пока шли, родственник два раза перемигнулся – уже с бабенкой познакомился. Бабенка – девчонка совсем молодая, только лицо уставшее и вся какая-то неухоженная, потрепанная. Уже с собой ее ведет, знакомая, говорит, вместе на курсах учились. Хмыкнули братья, не понравилось им это, да делать нечего – пусть посидит с ними, если на курсах вместе учились. Родственник-то, он еще неженатый. Ему скоро четвертый десяток разменивать, а он все никак никуда не пристанет, живет, как ветер в поле.

Ладно, сели, стали выпивать, сало на газетке разложили. И девчонке поднесли. Видно, руки-то у нее с похмелья трясутся… Где это они с ней, на каких курсах учились?.. А родственник ерзает, как на шиле сидит, то с одной стороны ее приобнимет, то с другой, шепчет что-то на ухо. А она только вздрагивает худыми плечиками и улыбается. Глядят на все это братья мрачно, не нравится им, да ладно, он же неженатый, пусть. Сейчас допьют и уйдут.

Только допили бутылку, собрались вставать и уходить, а девчонка эта враз распластала на себе блузку, упала навзничь и давай кричать: «Ой, помогите!» Что такое?! Не успели братья подняться, отряхнуться, а к ним уже двое бегут, парни молодые, здоровые. Они – ней: «Ты что это, девка, сдурела что ли!» А она еще пуще заливается да в пыли катается с боку на бок… Тут с другой стороны еще трое выскочило. Тоже защитники.

«Ну, влипли!» – думают братья. Так и вышло. Налетели мужики с кулаками и ничего слышать не хотят. А родственник-то их исчез сразу, как сквозь землю провалился. «Все, купили, брат, колеса, – говорит один, – становись спина к спине, обороняться будем». Стали они спина к спине, а как же иначе, на голом месте находятся. И пошло-поехало. Началась куча мала и зубодробиловка. Минут через пятнадцать и милиция появилась…

А жены их ждут-пождут дома: нет мужиков. Что-то долго задерживаются. Сами смеются: Наверноe, покупок много, везти тяжело. Опять ждут-пождут, уже вечер, коров пригнали, выглянут: ни мужиков, ни колес. Уже не до смеха.

Дождались только на следующий день, в полдень. Приехали мрачные оба, без покупок, злые. Те на них с криком: ах вы, такие-сякие, но скоро отступились, поняли, что произошло что-то нехорошее и лучше их пока не трогать. Хорошо хоть живые вернулись. Те коротко объяснили, что действительно в нехорошее дело вляпались, в бандитскую разборку попали. Как сами живые остались – неизвестно. Ладно, деньги – дело наживное, главное, голова на плечах цела. Попугали женщин, те и притихли. Сами умылись с дороги, переоделись, пошли родственника навестить, по-родственному.

А произошло вот что. Забрали их в милицию. И девчонку эту, и парня одного, муж он ей оказался, остальные разбежались. Привезли, протокол составили: пьяная драка и попытка изнасилования. Девка заявление написала. А это уже страшно, это – срок. Они объясняют офицеру, что на самом деле все не так было, что это она сама представление устраивала, а он – ни в какую. Ночевали в каталажке. Наутро едва уломали бабенку заявление забрать, отдали деньги какие были, себе только на штраф оставили и на обратную дорогу.

Пришли к родственнику. Нет родственничка дома. И не видел никто. Как уехал, так и не было. Жалко – не было, хотели ему ноги вместе с головой оторвать по-родственному. Повезло тому. Только через неделю появился. В соседней деревне прятался у тетки, пока деньги не вышли.

Они за это время уже остыли. Так рассудили: пусть живет, небо коптит. Родная кровь – это родная кровь, а он им никакой не брат и не родственник. Седьмая вода – она и есть седьмая. Что с нее взять? Сказали только, чтобы ближе чем за десять метров не подходил.