Текст книги "Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы"

Автор книги: Александр Бедрянец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Валентин Михайлович был хорошим профоргом, и дело своё знал. Да, он занимался махинациями. Такая уж это должность – путёвки, квартиры и прочие новогодние подарки. Но жуликом себя он не считал, потому что никогда не нарушал неписаных правил, действовал осмотрительно, и уже не первый год. И всё было бы хорошо, если бы не этот чугунный Крылов. Парторг был прямолинеен и тупо не признавал никаких правил. Благодаря мощному покровительству, ему всё сходило с рук. Крылов вёл себя подавляюще, все его побаивались, а Мылов просто боялся. Он стал при парторге кем-то вроде слуги, причём бесплатного, и временами даже подумывал об уходе. Недавно Крылов опять учудил. Он потребовал включить в список жильцов камчатского дома какого-то Брюханова. Если бы он по-человечески попросил, то Мылов аккуратненько провернул бы это дело путём переговоров и компромиссов, и с дивидендами для себя. Но вот так?

– Николай Пантелеевич, но там же всё укомплектовано!

– Вычеркни кого-нибудь.

– Кого?

– Дай список.

И Крылов твёрдой рукой вычеркнул последнюю фамилию. Список был по алфавиту, и Фамилия Ясыркина его завершала.

– Но ведь вопросы будут!

– Все они там пьяницы и прогульщики. Так и скажешь.

– Решение собрания утверждено. Раньше надо было.

– Какие ещё собрания? Если кто будет выступать, сошлись на меня.

– Всё равно, так не делается. Нужны документы, данные, хотя бы паспортные.

– Подожди немного, будут тебе данные.

Мылов понял, что Крылов и сам не знает этого Брюханова. К его удивлению, никакой реакции из Камчатской не последовало. Он уже стал надеяться на то, что всё обойдётся, но вчерашний звонок надежды развеял, а теперь, вот, ещё и посланец явился. Впрочем, стоит ли давать отчёт какому-то работяге?

Коновалов без приглашения взял стул, сел напротив профорга, и молча, в упор стал его разглядывать. От этого взгляда Мылову стало неуютно, и, приподнимаясь, он сказал,

– Простите, э-э, товарищ…, не могли бы вы зайти попозже. У меня совещание.

Негромким голосом Коновалов властно сказал,

– Сидеть!

Мылов на мгновение почувствовал себя собакой, и рефлекторно подчинился.

– Со мной такие штучки не пройдут. Запомни это Мылов. А теперь слушай. Я знаю, что ты не посмел бы просто так вычеркнуть кого-то из списка. Калач ты тёртый, и сделал бы это умнее. Поэтому к тебе всего один вопрос – кто?

Профорг завилял глазами, но потом сник, и сказал,

– Это сам товарищ Крылов.

– А кто это такой?

Потрясённый таким невежеством, Мылов всплеснул руками,

– Как кто? Парторг треста!

– Только-то? А я уж подумал, что царь индийский. Пошли.

– Куда?

– К парторгу.

– Но товарищ Коновалов, сейчас у него нет приёма. Есть назначенный день и часы.

– Может ему ещё и анализы принести? Пошли.

И Мылов обречённо пошёл. Он не понимал, почему терпит «тыканье», а сам обращается к Коновалову на вы. Когда они зашли, парторг мельком взглянул на них, и уткнул взор в пустой стол.

– В чём дело Мылов?

– Да вот товарищ из Камчатской с вопросами.

– Товарищ коммунист?

– Н-не знаю.

– Мылов проводи товарища.

Коновалов подивился такой манере общения, и сказал,

– Послушайте, товарищ Крылов ….

– Мылов, проводи товарища в коридор, чтобы он прочитал на дверях расписание приёма.

– Но послушайте ….

– Мылов, если товарищ глухой, то позвони на вахту.

За всё время парторг не поднял головы. Коновалов начал закипать, но, вспомнив обещание директору, повернулся, и пошёл на выход. Вслед донеслось,

– Мылов, проводишь товарища и вернёшься. Ты мне нужен.

Когда вышли в коридор, Мылов сокрушённо развёл руками, мол, я же тебе говорил, и вернулся в кабинет.

Коновалов кипел. Он впервые видел такое сановное чванство. И у кого? Ладно бы генерал, или министр, но чтобы так возносился парторг какого-то занюханного треста? Родион немало перевидал парторгов. Среди них бывали культурные и порядочные люди, но Крылов к их числу явно не относился. Захотелось спустить его с небес и ткнуть куда-нибудь носом. Перед мысленным взором замаячило слово месть. Он сказал себе, – «ну, суки, погодите», и пошёл вниз перекурить и остынуть. Выйдя из парадного, он подошёл к урне, и вытащил из кармана пачку. Сбоку раздался женский голос,

– Молодой человек, сигареты не найдётся?

Рядом стояла женщина вахтер. Тут можно сказать, что Коновалову повезло, но с другой стороны, это везение в значительной степени организовал он сам. Родион давно знал, что всякие неприметные работники – уборщицы, вахтёры и прочие, иногда знают о делах учреждения больше, чем его руководитель. И, рассыпавшись мелким бесом, он постарался раздобыть какие либо сведения всё равно о чём. Пригодиться мог любой пустяк.

– О чём речь мадам! Один момент!

Он кинулся через дорогу в магазинчик, и, вернувшись, презентовал женщине пачку сигарет «Стюардесса» со словами,

– Вам не по чину грубый табак «Примы» или «Нашей марки». Вот это женский вариант.

– Спасибо. Да какие наши чины.

– Ну, как же! В таком учреждении это важная должность.

– Да ладно! Я тут для видимости, вроде дневного сторожа. Платят мало, зато время есть. Вяжу кое-что, да продаю. Всё доход. У меня здесь двоюродный племянник шофёром работает, вот Кирюша сюда меня и устроил.

– Мадам ….

– Да какая я тебе мадам! Меня все здесь тётей Дусей кличут. Привыкла.

– Тётя Дуся, ваш племянник золотой человек. Не всякий позаботится о двоюродной тётке.

– Да нас из всего племени двое только и осталось. Вот и родичаемся. Правда объявился у него дядька в Америке, так, где он, и где мы? А откуда ты такой ловкий взялся?

– Из деревни. Приехал в трест по одному делу.

– Не очень-то похож ты на деревню. Закваска не та.

– Что вы хотите? Смычка. Некоторые грани стираются.

– Это правда. Моя знакомая живёт под Аксаем, так она на электричке до работы добирается быстрей, чем я по городу на трамвае. А Кирюша и в самом деле хороший, только вот с женой…, да ты её видел, должно. Она тоже тут работает, Виола секретарша.

– Пути господни неисповедимы. Никто не знает, почему хорошим людям достаются дурные жёны.

– Во как завернул! Только поначалу-то она была хорошая женщина, приветливая и симпатичная. Её и в секретарши взяли за приятную внешность, уж не за ум. Да, да, не удивляйся, это она последнее время такой стала. За глаза её теперь Воблой зовут. А сокрушил её американский образ жизни. Когда дядя Кирюшу отыскал, стали они письма писать. Дядя этот человек добрый, да и по родине скучает, вот и стал он посылки посылать. На почте пустых запретов много, так он приспособился через знакомых моряков их передавать. Редко, но регулярно. В основном мелочь всякая – авторучки, жвачка, пластинки, одёжка разная. А однажды прислал женский журнал для Виолы. Мол, пусть познакомится с американской женской реальностью. Никакой крамолы там не было – моды, рецепты, да фотографии артистов.

Правильно наши агитаторы американщину критикуют, да не туда бьют. Эти безобидные журналы страшнее атомной бомбы, потому что молодые неокрепшие женщины перед ними беззащитны. Мужики не так, я по Кириллу сужу.

Виола картинки посмотрела, а в американском-то языке ни бельмеса. Видит око, да толку нет. Ей бы на этом успокоиться, так нет, спозналась с этой Любкой, учителкой по-иностранному, и дала ей журнал для переводу. Потом попросила, чтобы дядя ещё таких журналов послал. Тому не жалко. И завертелось у них – одна переводит, другая перепечатывает на машинке. Эльку, жену Крылова к ним приохотили. Интерес у каждой свой. Любка больше по моде, Элька кином интересуется, а Виола начала по этим журналам жить. С той поры я стала чаще у них бывать, Кирюше готовить. Она объявила, что мы питаемся нецивильно, и перестала борщи варить. Запекла какую-то пинцу. Но толи эта пинца отроду такая, толи Виола приготовить её не сумела, а получилась форменная нечисть. Если же Виола испекла правильно, то американцев можно пожалеть. Я «это» есть не стала. Кирилл попробовал и выбросил. Она давится, но ест, доказывает. Потом, когда мы отвернулись, она тоже выбросила. В другой раз я пришла в выходной, обед сготовила, сели. Мы с Кирюшей суп рисовый с курятиной кушаем, а она демонстративно сделала себе толстенный бутерброд со всякой всячиной, и сказала, что это американский ходок. Изо всей силы раззявила на него рот, да челюсть и вывихнула. Пришлось везти её в больницу.

А когда пришли патентованные пилюли, она начала принудительно худеть. Зачем, непонятно. Нормальная женщина, что спереди, что сбоку, и никакого цеолита у неё не было. Исхудала до прозрачности. Кирилл её спрашивает, зачем она себя мучает, а она ему в ответ, что он не понимает в женской красоте. А потом закатывает ему скандал,

– Ты почему на меня внимания не обращаешь? В Америке, такие как я, эталон красоты.

– Я ж не собака, на кости кидаться. Да ты в зеркало на себя глянь, ведь только косы в руках недостаёт. Все соседи меня жалеют, думают, что тебе недолго осталось.

Тут она опомнилась и решила дать обратный ход, да только не получилось. Что-то в её организме произошло, и теперь, чего бы она ни делала, чего бы ни ела, а поправиться не получается. Остервенела она от этого и перешла в Дело Карнеги. То ли это секта, то ли ещё что, но уж больно учение это тяжёлое. Начала она с принудительной улыбки. Это значит, хочешь, не хочешь, а улыбайся. Иной раз видно, что её от злости трясёт, а всё равно нужно зубы скалить. Жуткое дело. Соседи стали её бояться, а про детей я и не говорю. Мне её жалко, я и говорю,

– Виола, детка, ты хоть перерывы делай, отдыхай, ведь щеки, небось, уже болят.

– Вам тётя Дуся тоже надо чаще улыбаться, вы лицо учреждения.

– Так я же не состою в вашей секте, и мне не нужно без причины скалиться.

– Это не секта! Это передовая психология общения.

А Кирюша, когда увидел эту картину, спросил,

– Ты чего рожи корчишь?

– Я улыбаюсь.

– Кому?

– Тебе. Миру.

– Мне ладно, я перенесу, а миру не надо, заикаться начнёт. Твоей улыбкой только гопников в подворотне пугать.

А когда она стала улыбаться на работе, управляющий без разговоров выписал ей путёвку в санаторий. Когда курс улыбок у неё закончился, стало полегче. Кирилл предупредил дядю, чтобы он не слал больше журналов, но было уже поздно.

Она объявила себя менажаром, и сказала, что будет становиться какой-то вуменой. Некоторое время было спокойно, и я уж решила, что быть вуменой не так и страшно. Но вот недавно, после того, как она поставила табличку на столе, опять пошли нелады. Кирилл прочитал табличку, а дома её спрашивает, мол, чего ж она фамилию не написала. Стыдится что ли? Тут и понеслось – мужчина должен карьеру делать, а он отсталый, он об этом и не думает, а она передовая, и придётся ей самой карьеру делать. Он ей и говорит,

– Чего ты мелешь? Зачем мне какая-то карьера? Работа у меня хорошая, она мне нравится, и от людей уважение. Чего ради мне лезть куда-то, чтобы потом заниматься тем, что мне не по душе? И на какую карьеру рассчитываешь ты, лаптёжница необразованная?

– Тебе не понять. Я уже на людей влияю.

– И на кого же ты повлияла?

– Да вот, хотя бы на профорга. А он об этом и не догадывается.

– Это как?

И Виола рассказала, как. Учительница Люба поведала Виоле про жизнь своей сестры. Эта сестра живёт в области, она вдова, и у неё романтическая любовь. Он человек тонкий и чувствительный, но у него дома прикованная к постели жена. Она женщина тонкая и культурная, но у неё дома помехой взрослый сын. Целая мелодрама. Сын чуткий и деликатный, но ему некуда деться. Все страдают. Люба ни о чём и не просила, обычный бабий трёп. Виола набилась сама. В том месте, говорит, есть трестовский дом. Я помогу, мол, поселить туда парня, фамилию давай. С этой фамилией на бумажке, она пошла к Эле, и пересказала ей историю. Эля женщина чувствительная, растрогалась до слёз, взяла бумажку, и обещала помочь. Вот и всё влияние. Эля Крылову бумажку, а тот под козырёк. Там ведь главной скрипкой тесть его, Элин отец, а сам Крылов человек пустой. На людях он важный, а перед женой бумажный. Кирилл Виолу спрашивает,

– А тебе-то в этом какая корысть?

– Ты всё на гроши переводишь, а тут наука.

– Чем дурью маяться и лезть не в свои дела, лечила бы свою худобу, а то моё удивительное терпение на исходе. Ещё один фортель, и я тебя брошу. Давно пора.

И ведь бросит непутёвую.

Тётя Дуся выкинула окурок, усмехнулась, и сказала,

– Вот как бывает! Своим по работе такое рассказывать нельзя, а постороннему всё как есть выложила. Зато на душе полегчало. Заглядывай когда-нибудь.

– Да я ещё побуду здесь немного. Своих конторских подожду.

Теперь Коновалову стало известно всё. Ему даже обидно сделалось, что всё затеялось от выходки взбалмошной и неумной женщины. Добавился объект мщения, но добавился и его инструмент. И Коновалов начал действовать. (Честно говоря, мне эти действия глубоко несимпатичны, но это мне).

Коновалов двинулся по улице, поглядывая по сторонам. Город не деревня, и скоро он увидел цветочный ларёк, где купил дешёвенький букет. Зашёл в какое-то учреждение и упросил машинистку напечатать следующий текст, – «Виола! Ангел! Я жажду нового свиданья! В.М.М.». Пожилая машинистка вслед Коновалову пробормотала, – «Вроде бы трезвый», но он не стал отвлекаться. Вложив бумажку с текстом в букет, он зашёл в посудный магазин, и попросил небольшую картонную коробку, куда и уложил цветы. Затем в продовольственном магазине купил пустую молочную бутылку за пятнадцать копеек, чем немало удивил продавщицу, и отправился в трест. Пройдя через двор, он зашёл в здание и поднялся на второй этаж. Встал за выступом стены возле кабинета с надписью «Архив», недалеко от приёмной, и замер в ожидании, зорко наблюдая за секретаршей. На него никто не обращал внимания, вид ожидающего возле кабинета человека был здесь привычен. Дождался. Закончив печатать, Виола взяла стопку документов и понесла их в бухгалтерию. Коновалов мигом поставил на стол бутылку, воткнул в неё цветы, и занял прежнюю позицию. Вернувшись, Виола села на место, и некоторое время смотрела на букет, а затем переставила его, и застучала на машинке. Что она подумала, неизвестно, но выбрасывать цветы не стала. Скорее всего, она видимо решила, что это не для неё, поскольку цветов ей давно никто не подносил. Из кабинета управляющего вышел Мылов. Он был в хорошем настроении, и сказал,

– Красиво у тебя Виола, цветочки вот. Да и сама ты …

Виола посмотрела на него с такой злобой, что Мылов смешался,

– Да я …, я хотел сказать, что имя у тебя цветочное. Виола в переводе – фиалка.

Он засеменил прочь, а секретарша с яростью обрушилась на машинку. По коридору шли двое мужчин с папками, Коновалов присоединился к ним, и спустился вниз. Подойдя к вахтёрше, он сказал,

– Тётя Дуся, должно быть у вашей Виолы сегодня день рождения.

– С чего ты взял? Он у неё через полгода.

– Ну как же! Цветы на столе, в них записка. Сам видел. Муж ей комплименты говорит, цветочком называет, мол, Виола в переводе фиалка.

– Муж?

– А кто ж ещё посмеет средь бела дня замужней женщине такое говорить? Ваш племянник и на шофёра не похож.

– Вообще-то Кирюша любит пофорсить.

– Это видно. Сам толстенький, росточка среднего, а важный. Бакенбарды рыженькие торчком, очки круглые и галстук в горошек.

Тётя Дуся бросила вязание и заторопилась во двор. Вопросов у неё не было, потому что такие бакенбарды и очки во всём тресте носил один Мылов. А Коновалов вернулся на облюбованное место. Ему не хотелось пропустить зрелище. Долго ждать не пришлось. В коридоре появился водитель Кирилл. Уверенным шагом он подошёл к столу секретарши, вытащил из цветов записку и прочитал вслух. Затем сказал,

– Ладно, будет тебе свидание В.М.М. Фиалка, говоришь? Вобла сушёная, вот ты кто. Теперь ясно, чем ты влияла на этого любителя поросятины. Всё. Домой не приходи.

Он швырнул цветы в лицо оторопевшей Виоле, захватил записку и отправился к кабинету профорга. Было видно, что он не новичок в таких делах. Левой рукой он стучал в дверь, а правую кисть разминал. На приглашение войти не реагировал. Наконец раздражённый профорг открыл дверь, но что-то сказать не успел. Левой рукой Кирилл снял с него очки, а с правой хорошо засветил ему в глаз. Мылов провалился в кабинет. Кирилл зашёл следом и прикрыл за собою дверь. Оттуда раздались буцкающие звуки, а затем из кабинета с визгом выскочила машинистка и понеслась по коридору. На шум из всех дверей стали высовываться головы. Машинистку затормозила Виола, и резко спросила,

– Что там?

– Ужас! Ужас! Он заставил Мылова съесть какую-то бумагу!

Видно этот момент особенно поразил воображение девушки. Кирилл вышел из кабинета и спокойным шагом отправился на выход. Виола напротив, взяла со стола молочную бутылку, и пошла к кабинету профорга. Мылов приоткрыл дверь и выглянул. Его глаз уже начал заплывать. Тут подошла Виола, и с криком «каз-з-зёл», долбанула его бутылкой по лбу. Мылов снова провалился в кабинет. Самое интересное закончилось, и Коновалов спустился во двор.

Вскоре появились конторские женщины, и «Кубанец» отправился домой. У молодой бухгалтерши Клавы были припухшие от слёз глаза. Нарядчица её утешала,

– Клава, плюнь, да разотри, не переживай из-за этой толстой дуры.

Коновалову она пояснила, что Клава в тресте была впервые, и в лицо её ещё не знали. Она зашла в кабинет главной бухгалтерши, а там никого не было. Не успела она выйти, как заявилась Алла Фёдоровна, и стала подозревать в молодой женщине воровку. Обещала вызвать милицию, если в сумочке чего-то недосчитается. Требовала показать паспорт. Спасибо зашедшей нарядчице, которая уладила это дикое недоразумение. Коновалов её подбодрил,

– Успокойся Клава. Случай подвернётся, мы ей такое же устроим, отомстим.

– Спасибо тебе Коновалов на добром слове. Я думала, ты только у нас способен кровь пить.

Нарядчица сказала,

– У них неделю назад прокуратура крови попила. Смежники с оплатой за оборудование намудрили, а они давай всех шерстить.

Клава грустно заметила,

– Неизвестно, что хуже. Прокуратура пришла и ушла, а Коновалов каждый день. Сегодня какая-то драка была, и говорят, что секретарша в ней замешана.

Событие прокомментировал водитель «Кубанца»,

– Это Виола, жена Кирюхи. Он застукал её с профоргом, вот ему и навалял. Молодец. Сказал, завтра на развод подаст.

Клава заметила,

– Странные в городе мужчины. За эту жертву Бухенвальда дерутся, а мимо симпатичной женщины пройдут, и не глянут.

Вероятно, она имела в виду себя. Впрочем, она была недурна собою.

Вернувшись на комбинат, Коновалов сразу пошёл к директору. Не вдаваясь в подробности о своём расследовании, он доложил, что всё произошло из-за самодурства Крылова. Чернов приуныл, он тоже побаивался парторга. Коновалов был настроен более оптимистически,

– Крылов нам пока недоступен, но есть и другие возможности.

– Пока? Что ты имеешь в виду? Думай на кого замахиваешься.

– Возможно и ничего. Дело случая.

– И какие такие возможности?

– Всякие обходные пути. Много информации – много решений. Был у меня озорной план. Скоро отчётно-выборное профсоюзное собрание. Вот бы взять и выбрать Ясыркина профоргом. Зачесались бы они. Но не пойдёт.

– Почему?

– Ясыркин редкостный гавага.

– Кто?

– Размазня каких свет не видывал. Но даже если бы он был краснобаем, делу это бы не помогло. Они бы другого человека вычеркнули. У меня есть план понадёжней.

– Какой?

– Ну, о деталях я умолчу, там некоторые имена фигурируют, о которых не нужно. Вся надежда на профсоюзное собрание, ведь на него Мылов приедет. Если всё пройдёт как надо, то после собрания Мылов сам Ясыркина восстановит, и у Крылова не спросится.

– Понятно. Опять устроишь митинг. На Марксе или Суслове будешь Мылова ловить?

– Ни в коем случае, товарищ директор! Напротив. Никакого шума и быть не должно… Очень важно Мылова не спугнуть. Про Ясыркина ни слова. Я в задних рядах не издам даже шёпота. Мылову ни в чём не надо перечить, пусть чувствует себя генералом, тогда всё получится. Пусть всё идет как всегда.

– Это нетрудно. Если не будешь выступать, значит, так оно и будет. Ну, посмотрим.

Чернов помнил слова Иванкова, но его одолело любопытство, и он задержал выходящего из приёмной Коновалова,

– Погоди!

Секретарша Катя навострила уши.

– Вот ты поговорил с Мыловым, и ничего?

– В смысле?

– С Мыловым потом ничего не случилось?

– Честно говоря, кое-какие неприятности у него сегодня были. А как вы догадались?

– Это не догадка, это примета такая.

– Товарищ директор, я вообще в стороне был, и даже всего не видел. А жаль.

– Чего именно?

– Как шофёр его лупил. Дело-то было в кабинете. Фонарь добрый ему поставил.

– В чьём кабинете? Мылова?

– Ну да. Машинистка видела, как он заставил Мылова есть бумагу.

Катя прыснула и отвернулась к стене.

– Зато я видел, как Виола секретарша съездила Мылова бутылкой по голове.

– Виола? Секретарша?

– Да. Но женщина она на редкость худая, и от её слабой руки его здоровью большого ущерба не будет. К собранию очухается.

Коновалов ушёл. Директор некоторое время смотрел в пространство, а потом сказал,

– Ага.

На следующий день, ближе к обеду, на молзавод прибыл молодой щеголеватый мужчина, и попросил вызвать Анну Брюханову. Вскоре к нему вышла русоволосая, лет сорока, красивая женщина приятной полноты. Поздоровавшись, мужчина сказал,

– Я здесь проездом, задержался передать вам устную просьбу Валентина Михайловича.

– А кто это?

– Вы на него вышли через третьих лиц, а потому и не знаете. Валентин Михайлович Мылов является главой профсоюза треста. Именно он поставил Брюханова Е. Г. В очередь на квартиру. Сами понимаете, за такую услугу желательно отблагодарить.

– Понимаю. Сколько надо заплатить?

– Нет, нет! Товарищ Мылов взяток не берёт! А небольшому подарку он будет рад.

– Какому?

– Товарищ Мылов очень любит поросятинку, и если вы организуете ему живого поросёночка килограмм, так, около десяти, то этого будет достаточно. Надеюсь, это вас не затруднит?

– Не затруднит. А как передать-то?

– Для того я и пришёл, чтобы объяснить. В пятницу на комбинате будет собрание, и товарищ Мылов на него приедет. Вы напишите ему записку, мол, так и так, уважаемый Валентин Михайлович, в благодарность за услугу вам приготовлен подарок. Прошу подъехать по такому-то адресу и забрать. Не забудьте свою фамилию, а то он не поймёт от кого. Сходите на комбинат и отдайте записку секретарше Кате. Она в курсе, и передаст её товарищу Мылову. И всё. Собрание закончится где-то после трёх дня. Будьте в это время дома, а он заедет к вам сам и заберёт. Вы его сразу узнаете по рыжим бакенбардам и круглым очкам.

Этим посланником был Рома из Таганрога. Время от времени он навещал в станице свою тётю. Для роли он подходил идеально – одетый по-городскому, умеющий культурно говорить, а главное не местный. Когда-то Коновалов выручил его из неприятной истории, поэтому он, не упираясь, согласился исполнить миссию на молзаводе. Рома жизнь знал, ситуация его не удивляла, а потому он даже не догадался, что это был розыгрыш.

Коновалову осталось обработать ещё одну марионетку. Это был Семён Давыдович, пятидесятилетний здоровенный мужик, обладатель жирного красного лица, толстых рук и мощного загривка. Он не походил на тонкого интеллигента, но чувства у него имелись, главным из которых, было чувство собственности. Коновалов рассчитывал именно на это чувство. Как и все люди подобного склада, Семён Давыдович был довольно флегматичен, но за внешней невыразительностью прятался живой и практичный ум, а в нужные моменты он становился быстрым и энергичным.

Одно время Коновалов работал недалеко от бойни, и иногда посещал это заведение, где и познакомился с Семёном Давыдовичем. Как-то во время перекура зашла речь о том, что Семён Давыдович может взять стоящего на месте быка за рога, и рывком свалить его на землю. Коновалов сказал, что животное можно уложить на землю без применения силы, и тут же это продемонстрировал. Он вошёл в загон, смело подошёл к бычку, пошлёпал его ладонью по лбу, поговорил с ним, поглаживая по шее, и вскоре бычок сам улёгся на землю. После этого Семён Давыдович Родиона сильно зауважал.

Заведующий бойней хлебный магазин игнорировал. На своей новенькой «шестёрке» он подъезжал прямо к пекарне, где и отоваривался, даже не вылезая из машины. В четверг, после работы Коновалов там его и подкараулил, сделав вид, что встреча случайна. Поздоровавшись, сказал,

– А хорошо, что я тебя встретил, Семён Давыдович. Разговор есть.

– Тогда садись в машину.

Они отъехали от ворот пекарни, и остановились под деревом в стороне от дороги. Семён Давыдович сказал,

– Если надумал ко мне на работу, то приходи.

– Нет, речь пойдёт о тебе.

– Что ж ты знаешь обо мне такого, чего не знаю я?

– Кое-что знаю. Недавно я был в нашем тресте …

– И где я, и где ваш трест?

– В общем, да. Но всё равно тебе будет интересно. Я там, в списках на квартиру увидел фамилию Брюханова. Это Анна Васильевна о сыне хлопочет.

– Того я не знал. А ты знаком с Анной?

– Я Женю знаю, а её нет. Но плохого о ней не слыхал. Красивая и достойная женщина. Тебе, Семён Давыдович позавидовать можно.

Красное лицо Семёна Давыдовича от удовольствия побледнело, и он сказал,

– Ты не рассусоливай, а говори в чём дело.

– Я не любопытный, и ваши отношения мне ни к чему. Тут другое. Анна Васильевна не знает, с кем связалась. Там профсоюзом заправляет некий Мылов. Поганый человек. Бабник. Сам-то из себя вылитый суслик в очках, а действует хитро. Женщине какой-нибудь путёвку организует, или что другое, а потом благодарность требует. Начинает с малого – коньячок марочный, поросёночек живой, а потом и до сладкого доходит.

Коновалов отметил, что внешне спокойный Семён Давыдович, при слове «поросёнок», согнул пятак, который до этого вертел в пальцах. Было ясно, что о поросёнке он знал, а теперь понял, для чего он потребовался. Коновалов продолжал,

– Слухи есть слухи, они доверия не вызывают. Только я своими глазами видел, как трестовский шофёр лупил его прямо в кабинете за свою жену и обзывал любителем поросятинки.

Но это ещё полбеды, Анна Васильевна женщина порядочная, и без сомнения его отошьёт. Беда в том, что трестом прокуратура интересуется. Неделю в документах рылись. А вдруг Мылов у них на заметке, и они только факта ждут? Чтобы с поличным. Женька у нас вообще не работает, значит, квартира незаконная. Только ордер получит, а они Мылова хлоп, и на цугундер! Мылов ладно, туда ему и дорога. А вот Анну Васильевну жаль. Она ж неопытная, затаскают простую душу. Конечно, если тебе это всё равно, то мне тем более.

– Нет, Родион, не всё равно, нет.

– Тогда слушай дальше. Наша секретарша сказала мне сегодня, что какая-то Брюханова дала ей письмо для передачи Мылову.

– Куда? В Ростов?

– Нет. Завтра у нас собрание, и он приедет сюда с докладом. Анне Васильевне об этом известно. Я думаю, что она передала приглашение в гости. Собрание закончится около трёх часов дня, и у Мылова будет время заехать. Но это я так думаю. А конкретно ты можешь узнать прямо у Анны Васильевны, а потом уж решать, как и что.

– Спасибо тебе Родион. Я разберусь. Я так разберусь с этим делом, что кому-то будет очень тошно.

На следующий день после обеда из Ростова прибыл жёлтый казённый «Москвич». Кроме водителя в нём был Мылов и давешняя девушка машинистка в роли его секретарши. Мылов немного нервничал, опасаясь неприятных вопросов. Хотя фингал почти сошёл, он был в тёмных очках на пол-лица. На пути в кабинет директора встретился Коновалов, и Мылов занервничал сильнее, но, как оказалось, напрасно. Коновалов вежливо поздоровался и сказал,

– Товарищ Мылов, вы уж простите меня, давеча я вёл себя грубовато. Я же не знал кто такой товарищ Крылов. Что вы хотите? Живём в деревне, людей не знаем.

Мылов успокоился. Он решил, что Коновалов нормальный человек, и, как всякий нормальный человек, убоялся Крылова и занял свой шесток. А когда Катя передала ему конверт с запиской от «какой-то красивой женщины», и он прочитал её, то настроение у Мылова поднялось на рекордный градус. Он понял, что здесь живут нормальные люди, соблюдающие правила в делах и отношениях.

Собрание шло рутинно и гладко. Даже самоотвод Жердева и избрание нового месткома прошли без шума. Про Ясыркина никто не заикнулся.

Когда собрание закончилось, и можно было уезжать, Мылов замешкался, и стал оглядываться вокруг. Неподалёку он заметил маячившего Коновалова, который как будто кого-то поджидал. Валентин Михайлович подошёл к нему, и как старого знакомого спросил,

– Коновалов, ты местный?

– Да, а что?

– Мне надо попасть на Конный переулок. Не расскажешь где это?

– По рассказам искать долго. Давайте я вам его покажу. Мне как раз в ту сторону надо.

– Отлично! Поехали!

Коновалов сел рядом с водителем и стал показывать дорогу. Вскоре они приехали. У перекрёстка Родион попросил остановиться, и сказал,

– Вот этот самый переулок. Какой номер?

– Сорок третий.

– Тогда вам налево. Здесь близко, а я тут выйду. Счастливого пути!

«Москвич» завернул налево, и метров через сто остановился против нужного номера. В переулке было ни души, не считая двух пробегавших собак. Мылов вылез и отправился за подарком. Возле калитки сорок третьего дома вместо красивой женщины стоял дюжий мужик. Около него лежал шевелящийся белый полотняный мешок. Мылов подошёл и поздоровался. Дюжий мужик в ответ спросил,

– Ты Мылов?

– Да.

– Говорят, ты любишь поросятинку?

В мешке хрюкнуло, а Мылову стало как-то не по себе. Процедура вручения шла не по правилам, и сильно не по правилам. Он неуверенно ответил,

– Ну, в общем, это …

– Тогда получи!

Семён Давыдович, а это был он, нагнулся за мешком, затем резко разогнулся, и Мылов получил страшный удар поросёнком в мешке по лицу. От этого удара он упал, задрав ноги, и немного проехал по земле. Встать он уже не смог. Поросёнок истошно завизжал и обгадился, что тут же сказалось на чистоте костюма Мылова, так как на дне мешка имелись дырки. В руках Семёна Давыдовича мешок с визжащим поросёнком превратился в невиданное оружие, которым он стал методично охаживать лежащего Мылова, приговаривая при этом,

– Получи поросятины, получи поросятины!

Машинистка наблюдала это избиение, закусив кулак и вытаращив глаза, а шофёр, не зная, что у этого бугая на уме, захотел смыться, но двигатель, как назло, не заводился. Когда поросёнок затих, Семён Давыдович отбросил его, и крикнул,

– Аннушка, принеси воду!

Тут же появилась Аннушка с ведром воды и кружкой. Семён Давыдович попил воды сам, а затем плеснул в лицо Мылову. Тот зашевелился и застонал. Семён Давыдович взял его за шиворот, посадил, и, глядя в лицо, сказал,

– Если бы я тебя вдарил кулаком, то убил бы. Ты понял?

Мылов что-то булькнул разбитыми губами и кивнул.

– А в следующий раз я двину тебя кулаком. Понял?