Текст книги "Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы"

Автор книги: Александр Бедрянец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Annotation

Родион воспитан в христианских традициях, но, будучи по природе «реактивным авантюристом», не в силах соблюдать принцип «добром за зло». Он старается платить врагам той же монетой, а изобретательности ему не занимать ещё с детских лет.

Александр Бедрянец

Новелла о злоключениях профорга

Александр Бедрянец

Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы

* * *

Торжественный банкет организовал не кто иной, как мой начальник Костин. Мой рассказ в понедельник утром поверг его в изумление. Некоторое время он молчал и только потирал обеими руками щёки. После чего заявил, что это надо отметить, и без всяких просьб дал мне неделю отпуска, мол, такое случается не каждый день. Для банкета он выбрал ресторан «Бенджамен», и выделил на него сумму. Ресторан был уютный и не очень дорогой. Публика в нём собиралась интеллигентная и спокойная. Компания у нас была небольшая – Нина с мужем, Лиза с мужем, я с Дашей, Костин, и сам Коновалов. Родион не хотел идти в ресторан под предлогом, что одичал, и вообще не любит, но его уговорили. Нам с Дашей хотелось поближе сойтись с новой роднёй, а Костину невтерпёж было пообщаться с Родионом, но в полной мере это не удалось. Появились новые действующие лица, и несколько нарушили течение мероприятия.

Нас проводили в маленький банкетный зал, скорее большой кабинет. Я сразу заметила интерес персонала к Родиону, но не придала этому значения. Затем пришёл администратор, и о чём-то спросил Костина, указывая глазами на Коновалова. Тот ответил и администратор удалился. Но как только был произнесён второй тост, он снова появился в сопровождении элегантной дамы средних лет. Попросив внимания, он произнёс маленькую речь о том, что коллектив ресторана и владелица лично, полупоклон в сторону дамы, присоединяются к поздравлениям в адрес Коновалова Родиона.

– А это от нас!

И он величественным жестом сопроводил появление двух официантов с подносами в руках. На одном стояли две бутылки шампанского, а на другом красовался торт с надписью «Поздравляем». Сначала я решила, что это домашняя заготовка Костина, но его лицо приняло озадаченное выражение, опровергающее это предположение. И лишь слова дамы всё объяснили,

– Родион Алексеевич недолго проработал в нашей сфере, или, как сейчас выражаются, бизнесе, но оставил о себе хорошую память. Он создатель нашего стиля.

Тут Родион приподнялся, напрягся, и произнёс,

– Мать честная! Людмила!

– Ну, слава богу, узнал, наконец. Только я сейчас Людмила Семёновна.

– То-то я думаю, что название «Бенджамен» откуда-то мне знакомо. А сам-то жив?

– Слава богу, только от дел отошёл. Скажу, что видела тебя, так обрадуется.

Мне вспомнились слова Родионова приятеля об Антарктиде и знакомых пингвинах. Интересно, есть ли места, где у Родиона нет знакомых? Позже это явление он назовёт круговоротом людей в природе. И с некоторым раздражением добавит, что постоянно всплывают знакомые лица, как будто остальных шести миллиардов и не существует.

Людмила Семёновна жестом отпустила обслугу, и по приглашению Родиона присела за стол, предварительно со всеми познакомившись. А узнав причину торжества, пришла в восторг,

– Ну, надо же! Так только в кино бывает!

Они с Родионом негромко пустились в воспоминания. Лиза смотрела на них, иронично скривив губы. Потом Людмила Семёновна переключилась на прочих гостей, и обаяла всех, особенно меня. Впоследствии мы с ней подружились, и она мне кое-что поведала о Родионе. Думаю, что сам он вряд ли бы об этом рассказал, во всяком случае, подробно. Банкет в целом удался. На выходе трое старых работников ресторана с чувством пожали руку Коновалову, а швейцар сказал, улыбаясь,

– Не ошибся я. Тебя Родион ни с кем не спутаешь. Заходи, поболтаем.

В тот вечер с Лизой и Ниной у нас сложились хорошие родственные отношения, и такими же они и остались. Позднее, я удивлялась тому, как по-разному они воспринимали Родиона. Нина была открытой и бесхитростной сельской женщиной. Родиона она любила, но с каким-то материнским оттенком, хотя была моложе его. Она говорила,

– Он хороший, но как большой ребёнок. Нет у него в характере солидности, постоянства, укоренелости в чём-то. Живёт суматошно, всё время с ним что-то происходит. Вроде уже в возрасте, пора бы и остепениться, да куда там! Ко мне всегда хорошо относился, внимательный был, и не обижал. Симпатичный, но слабохарактерный, вот его девчата с толку и сбивали.

Нина засмеялась,

– Помню, была я уже старшеклассницей, и у меня образовалось большое количество подруг. Постоянно домой приходят, совета спрашивают, и всё такое. Вся в популярности, я возгордилась, но мать спустила меня на землю. Однажды я похвасталась, а она говорит.

– Дура ты Нинка! Да кому бы ты нужна была, если бы не Родька. Это ведь девки не к тебе ходят, а на него посмотреть, в надежде познакомиться, а ты и перья распушила.

Но он сильного внимания на них не обращал. У него тогда в городе краля была. Ох, и красивая! Я фотку видела. Только ничего он не рассказывал. Бывало, что про него из газет узнавали, а сам ни гу-гу.

Кое-что Нина мне рассказала, хотя выяснилось, что о брате она знала не так уж и много.

Елизавета была немногословной молодой женщиной с довольно суровым характером. Возможно даже деспотичным. Несмотря на молодость, она умела влиять на окружающих. По-своему умная, она устанавливала свою власть разными способами в зависимости от условий. Глядя на её застенчивого мужа, я не исключала метод прямого физического насилия. Родиона она держала в узде, тщательно культивируя у него комплекс вины, которая должна была компенсироваться материальной помощью. Он жаловался,

– Да знаю я, что это неправильно, что развращаю её деньгами. Ведь не в самих подачках дело, а в их обязательности. А как-то так получается ….

И плевался. Лиза питала нежные чувства к отцу, но не очень их демонстрировала. Как-то в беседе я ей сказала, что её отец довольно неординарная личность, на что получила эмоциональный ответ,

– Да, тётя Вера! Это вы точно определили, точнее не скажешь. Папочка мой по жизни хороший человек, но кобель, каких поискать! Об ординарности тут и речи нет.

Я не нашлась чем возразить. Однако с Дашей они подружились, и непонятно почему. Тем более, что Лиза крайне неодобрительно отозвалась о «клубе»,

– Нашли тоже тему – папашины приключения собирать! Что там интересного? Пьянка да бабы. Любого возьми. Кроме моего, конечно.

Вот таким и был Родион во мнении своей дочери.

Что делать? Есть явления неподвластные разуму и воле людей. Инерция мышления, например, и исходящая из неё привычка лепить ярлыки. Судя по всему, это важная составляющая общения, и этим занимались ещё пещерные люди. Нельзя путать ярлык с прозвищем. Это разные вещи. Прозвища не имеют внутреннего содержания. Они связаны с какими-то внешними признаками человека и прочими внешними обстоятельствами. Это ничего не значащий опознавательный звуковой код. Если человека кличут Трусом, то это не означает, что он действительно трус. Скорее всего прозвище образовано от вполне распространенной фамилии Трусов, что в переводе с диалекта значит Кроликов. Количество прозвищ огромно, ведь в этом качестве можно использовать чуть ли не все слова языка, плюс странные новообразования. У меня был одноклассник по прозвищу Лампась. Кто и когда его так окрестил, неизвестно, но кличка прилипла намертво. Что она означала, не знал никто, в том числе сам носитель, который привык и не обижался. Да, и в самом деле, Ивановых и Смирновых полно, а Лампась один в своём роде.

Иное дело ярлык. Он наполнен внутренним значением, и являет спрессованное в одном слове общественное мнение ближнего окружения о человеке. Это отмеченная народом черта характера, или другое личностное качество. Спектр ярлыков количественно ограничен, в соответствии с проявлениями черт характера и эмоций. Они бывают положительными, отрицательными и нейтральными. Ярлыки живучи, они часто приклеиваются навсегда. И это неудивительно, ведь людям давно известно постоянство характера и привычек человека. Народ в своих суждениях далеко не всегда попадает в «яблочко». Бывает, что ярлык навешивается по яркой, но второстепенной черте характера или манере, и тогда он затмевает более достойные качества личности. Когда люди меняют окружение – армия, переезд, или даже тюрьма, то в новой среде они получают новый ярлык, но в памяти земляков он остаётся прежним. Видно это одна из причин того, что «Нет пророка в своём отечестве». Человек может стать космонавтом или министром, но всегда найдётся бывший сосед или одноклассник, который скажет,

– Высоко взлетел, а ведь форменный мошенник. Всех бывало, в карты обыгрывал.

Поскольку ярлык имеет собирательное значение, его нельзя использовать в качестве имени, а только как характеристику. Известные по фильмам Трус, Балбес и Бывалый, не клички, а именно ярлыки. Не случайно во всех сценах они не называют друг друга по именам. Ярлыки есть у всех людей, и в этом отношении Коновалов оказался своего рода аномалией. В реальности ярлыков у Родиона хватало, и даже с избытком. Что ни человек, то и мнение, но все мнения были разными и противоречивыми. Если бывшая жена и дочь считали Родиона бабником, то сестра Нина держала его за бесхребетного добряка, объект манипуляций интриганок. Для одних он был орудием нечистой силы, для других добрым волшебником. Кто-то считал его простаком, а кто-то редкостным мошенником. Артист, краснобай, невозможный педант, зануда без чувства юмора, и бог знает кто ещё. Само количество этих частных мнений говорило о том, что общего ярлыка у Коновалова не было. А потому среди окружения он был в какой-то мере непонятным до конца объектом, чужеродным элементом. И в самом деле, знакомых и приятелей у него полно, а по-настоящему близких людей почти нет, и живёт он довольно одиноко. Он признался, что мы с Дашей стали для него отдушиной.

По этому поводу он высказался так,

– Это правда. Люди всегда относились ко мне очень по-разному. Возможно потому, что я и сам долго не мог понять себя, и как-то выразить своё социальное кредо.

– А сейчас?

– Сейчас я себя могу обозначить словом «философ». Это не профессия, а такое состояние души. У меня существует своя выработанная система мировоззрения, довольно нестандартная и непривычная, но я на неё опираюсь, и никому её не навязываю. Наверное, так и должно быть. Доказывать людям кто я есть уже бессмысленно. Репутации мудреца мне это не создаст, а малохольным начнут считать наверняка, поэтому самое разумное – не рыпаться, и не корчить из себя пророка. Ярлык блаженного меня не прельщает. А в действительности я, наверное, порядочный эгоист.

С того памятного дня прошло полтора месяца. Остались позади знакомства с обретёнными родственниками и торжественная часть. Волнения улеглись, и я вновь ощутила интерес к своим записям. Это были литературные записи. От психологических исследований я отказалась, стало ясно, что с явлениями обратной случайности они не связаны. Да и уровень моей подготовки в данном вопросе оставлял желать лучшего.

Я записывала рассказы о Родионе, и рассказы его самого в надежде, что попадётся достойный сюжет для романа. Мне хотелось создать что-либо в крупной форме. Но, увы, рассказы Коновалова на это никак не тянули. Он знал, что я его записываю, но открыто не возражал, а однажды сказал,

– Я догадываюсь Вера, что тебе надо. Из моей биографии романа не состряпать. В обыденной жизни, по-настоящему закрученные сюжеты бывают очень редко. Но я тебя выручу. Мне известен такой сюжет из реальной жизни, что пальчики оближешь. Сама идея не нова, это история нашего российского графа Монте-Кристо. Но детали! Впрочем, мне известна только канва событий, а вышивать на ней крестиком придётся тебе. Но дело в том, что главный герой жив и занимает сейчас такой пост, что шапку уронишь. Не дай бог, если он потом прочитает и узнает себя, поэтому место действия нужно хорошо замаскировать. В другой раз под настроение я тебе всё это расскажу.

Здесь требуется важное пояснение. Коновалов очень правдив. Но странным образом эту черту его характера мало кто видел и замечал. Вероятно из-за того, что правдивость его была особого рода. Он действительно никогда не врал. Впрочем, идеала не бывает, случалось и Коновалову приврать, но это бывало очень редко и ненамеренно. Когда зашёл об этом разговор, он сказал, что жить без вранья иногда бывает непросто. Я удивилась и ответила,

– А какие здесь могут быть сложности? Большинство людей постоянно говорят правду каждый день, и не задумываются над этим.

К этой группе я причисляла и себя любимую. Но вопрос оказался сложнее. Коновалов безапелляционно заявил,

– В принципе, все врут поголовно и каждый день. Даже я иногда срываюсь, хотя и стараюсь контролировать себя. Более того, современное общество не может существовать безо лжи в быту. Это даже не надо подробно доказывать. Если ты Вера вдруг решишь говорить окружающим людям в глаза одну только чистую правду, то через неделю у тебя не останется друзей и приятельниц. Через две недели тебя попросят с работы, а через месяц от тебя будут шарахаться как от зачумленной, и крутить пальцем у виска. Мне довелось видеть молодую женщину, решившуюся на публичную откровенность. У неё это случилось от религиозного экстаза. Зрелище не для слабонервных. Неуместную в обществе откровенность князя Мышкина, Достоевский был вынужден оправдывать пребыванием своего героя в психбольнице.

Моя система правды сложилась в детстве поневоле, как раз из-за того, что я не умел врать. Оно и действительно, если за честное признание, то есть за правду ты получаешь ремня, то быстро начинаешь соображать что к чему, и искать выход. В таких случаях детишки, как правило, становятся лгунами. Врать нехорошо, а без вранья и лицемерия жить невозможно. И чтобы разрешить это противоречие, я избрал некий средний путь. Вначале стихийная и примитивная, мною была разработана методика формальной, или по-другому, хитрой честности. То есть способ не соврать, но и правды не сказать. Когда я вырос, то уже сознательно эту методику развил и пользуюсь ею до сих пор. Между прочим, это целая наука. Ничего нового в ней нет, а её приёмы давно в ходу у людей. Самый простой – полное молчание. Но есть способы и похитрее. Например частичное умолчание. Можно сообщить приятелям, что твоя жена беременна, и это будет чистой правдой. А о том, что она беременна от другого, можно и промолчать. Современными СМИ этот способ доведён до совершенства. Есть ещё способ, требующий находчивости. Это умение перетолковывать вопросы и предложения оппонента в нужном для тебя смысле, умение видеть в его словах совсем не то, что он имел в виду. Иногда это даёт потрясающий эффект, а придраться не к чему. Также в ход идут всякого рода намёки, полунамёки и предположения. Я ни разу не сказал открытым текстом Патрикееву, что я начальник почты. Увидев меня в кабинете в мундире, он решил это сам. А если сам обманулся, то сам и виноват, а я перед ним чист, как горный ручей. В том, что я не вывел его из заблуждения, грех мой невелик, ведь меня об этом никто не просил. А вот если бы он задал прямой вопрос, то пришлось бы мне покрутиться. Иной раз такие ситуации случаются, что вьёшься как уж на вилах. Был в станице милиционер по фамилии Куропаткин. Умный мужик, такие высоко поднимаются. Я ещё пацаном был, когда он меня раскусил. Против него у меня было одно оружие – глухое молчание. Иногда бывает нужда без всяких хитростей просто соврать. На это дело я подбиваю какого-нибудь человека, подвернувшегося под руку. Кое-кого достаточно об этом только попросить, а уж потом он такого наворотит!

Я не выдержала,

– Родион! Но ведь это изощрённая демагогия, и самое настоящее мошенничество.

– Вот-вот. Многие и считают меня хитрецом, но ведь формально я никогда не вру.

В этой книге собраны истории на милицейскую тему. Эта тема будет появляться и позже, но уже в связи с другими событиями. А этот сборник возник благодаря Костину, и его интересу к судьбе Крылова.

В каждое последующее посещение Камчатской я старалась встретиться с людьми, знавшими Коновалова. И они мне поведали немало историй о нём. Надо сказать, что отношение к Родиону далеко не у всех было лояльным и дружелюбным. Поэтому многие детали всех этих историй, неизвестные Родиону, стали известны мне, и они хорошо дополнили его повествования. Кстати, весьма краткие. Пришлось их развернуть за счёт воспоминаний других персонажей. И вот однажды, когда речь зашла о Коновалове, я говорю Костину,

– История Крылова стоит ресторана. Или хотя бы кафе. Можно днём.

– То есть?

– Неужели вам не любопытно как с ним было на самом деле? Теперь всё стало известно.

– Ещё как любопытно!

– Ну не в кабинете же вам рассказывать.

– Понял, но, к сожалению, с рестораном и прочим не вытанцовывается. Возможно как-нибудь потом. А по-другому нельзя?

– Пожалуй, можно. Последнее время я стараюсь литературно обработать рассказы самого Коновалова, а также истории о нём со слов других людей. До конца ещё далеко, да и многое ещё неизвестно, но период низведения Крылова практически готов. Могу дать прочесть, но только обещайте, что это между нами.

– Конечно! И как я забыл, что вы у нас писательница? Правда, не очень плодовитая.

– Да, отсутствие опыта сказывается. По жанру это похоже на приключения Тома Сойера, только советского, и в более широких возрастных рамках.

На следующий день я принесла Костину небольшую стопку распечаток, и ещё раз взяла с него слово о неразглашении. Содержащиеся там истории у меня вылились в форму новелл и воспоминаний самых разных людей – бывших сотрудников милиции, врачей и просто знакомых Коновалова. Разыскать их было не всегда просто. Коновалов к моим поискам относился прохладно, но иногда помогал. Но усилия стоили того, ведь мне хотелось отразить всякие нюансы, которые, на мой взгляд, придают немало своеобразия и прелести этим историям.

Я оказалась права – всю эту кашу заварил Коновалов. Он об этом высказался так,

– Честно говоря, хотелось бы забыть всё это дело, потому что мне за него стыдно. Вернуть назад, так я бы провернул всё гораздо элегантнее, у меня было два или три варианта действий

– Жалко Крылова?

– Ещё чего! Буду я жалеть этого пустозвона. Дело не в нём, дело во мне. По правилам надо было опорочить саму идею, выставить напоказ её нелепую сторону, а я опорочил идеолога.

– С идеей тоже неплохо вышло.

– Романтика, туды её. Видишь ли, в кои веки мне захотелось пошутить, а шутки у меня получаются неважно, и порою выходят боком мне самому. Что делать? Молодой был, поозорничать захотелось.

Знал бы Крылов, что он стал жертвой невинного озорства.

Но это объяснение было каким-то натянутым и нехарактерным для Коновалова, и я сказала,

– Родион, ты не договариваешь. Расценки не повод, здесь имеется личный мотив.

Он вздохнул, посетовал, мол, от психолога ничего не утаишь, и признался, что в шутке был элемент личной мести. А стыдно ему было за то, что он в этом деле повторился.

Затем Родион рассказал о своей первой встрече с Крыловым, и с чего всё это пошло. Из-за своей спесивости парторг даже не запомнил Коновалова, когда они столкнулись впервые. Крылов просто не замечал всяких, по его мнению, мелких сошек. И зря. Коновалов-то его запомнил хорошо. А началось это так.

Новелла о злоключениях профорга

В те годы многие предприятия строили жильё своим рабочим и служащим. Комбинат не был исключением, и уже достраивал многоквартирный дом. Ажиотажа по этому поводу не было. Ведомственное жильё не самый сладкий пряник, оно привязывало человека к месту работы, и не всем это нравилось. Вдобавок к этому, проживание в двухэтажном доме не очень удобно для сельского человека, люди предпочитают частные дома с огородами. Тем не менее, желающие нашлись, и список жильцов был заполнен. Неженатому Коновалову полагалась однокомнатка, и он от неё отказался. Но кое для кого квартира была желанным призом.

В обеденный перерыв к Коновалову подошла женщина лет тридцати и сказала, что она жена столяра Ясыркина, а зовут её Зина. Этот Ясыркин был самым неприметным человеком на комбинате. Тихий и непьющий, работал он без огонька, но старательно. Коновалов ценил его за исполнительность. Зина стала жаловаться, что Ясыркина ни за что, ни про что вычеркнули из списка жильцов. Коновалов сказал,

– Так это вам надо к директору.

– Уже ходила. Разговаривать не стал, ведь я тут не работаю.

– По-своему он прав. Так пусть муж и сходит.

– Не пойдёт он.

– Почему?

– А то вы его не знаете? Рохля он, за себя слова сказать не в состоянии. Ему об этом ещё неделю назад сообщили, а он мне только сегодня мимоходом об этом сказал, будто это пустяк.

Тут Зина расплакалась, и рассказала о своей незатейливой ситуации. Особой новизной она не отличалась. Властная мама и бесхребетный сынок. Как муж, Ясыркин Зину устраивал. Его бесхребетность уравновешивалась некоторыми положительными качествами. Но вот свекровь! Находиться с ней под одной крышей было невыносимо. Зина женщина стойкая, а потому дело у них уже дошло до потасовок. И когда мужа поставили в очередь на жильё, для Зины зажёгся свет в конце тоннеля. Ясыркин тоже мечтал оказаться подальше от матери, так как она до сих пор считала сына подростком, и редкий день для него обходился без увесистого подзатыльника.

Выслушав это, Коновалов спросил,

– А почему ко мне? И перестаньте шмыгать, на меня слёзы не действуют.

– Люди подсказали, и теперь одна надежда на вас, Родион Алексеевич.

Коновалов подумал, а потом сказал,

– Интересную новость вы мне принесли, и вот что я вам скажу: ради вас лично, и ради вашего тюфяка мужа, я бы и пальцем не шевельнул. Но тут дело непростое. Я полагаю, что на месте Ясыркина мог оказаться кто угодно. А это значит, что какая-то свинья наступила на права коллектива, в том числе и на мои. С этим надо бороться беспощадно, и я этим займусь. И если всё получится, то квартира к вам вернётся. Всё. Свободна.

Он развернулся и пошёл к директору. Зина перекрестила его вслед.

Директор оказался не в курсе, и тут же вызвал контролёра Жердева, по совместительству профорга. Жердев объяснил, что неделю назад глава профкома треста Мылов сообщил, что из списка удалён Ясыркин. На вопрос почему, был получен ответ, что он прогульщик. И всё.

Коновалов сказал,

– Товарищ Жердев, вы же знаете, что Ясыркин не прогульщик.

– У них там своё мнение.

– Какое может быть мнение у Мылова, если он Ясыркина в глаза не видывал?

– Откуда я знаю? Может Ясыркин сам отказался? Когда я ему сообщил, он пожал плечами, и ушёл, ничего не сказавши.

– Товарищ Жердев, вы киватель.

– А, вот я бы попросил…, не выражаться, и вообще….

Но директор встал на сторону Коновалова,

– Ты Жердев, и, правда, не на своём месте. Иди отсюда.

Когда Жердев вышел, директор сказал,

– Хорошо, иди Коновалов. Я разберусь.

– Конечно. Но вы можете не успеть.

– Почему?

– Дело это не простое. Не из пустой же прихоти они Ясыркина выкинули? Ясно, что на его место «блатного» вписали. Вот если бы это сделали вы, то всё было бы законно. Я бы и не обеспокоился.

– Почему?

– Вы, хоть и руководитель, а всё равно член коллектива. Имеете право. А вот когда кто-то со стороны, какая-то канцелярская крыса, пусть и высоко сидящая, начинает через вашу голову здесь распоряжаться, то пресекать это следует жестоко и бескомпромиссно.

До директора дошло, и тихо сатанея, он спросил,

– И что ты предлагаешь?

– Действовать. Официальными каналами долго, и на этом пути много баррикад. За это время подселенец получит ордер, и выкурить его из квартиры станет очень трудно. Поэтому действовать нужно быстро, сейчас и неофициально.

– Как именно?

– Главное – информация. Вряд ли кому-то из ростовчан приглянулась ведомственная квартира на селе. Вряд ли этот человек работает на комбинате. Зачем ему плести интриги в тресте, если можно всё решить здесь и без скандала? Нужна фамилия. Мылов её знает. А дальше будет видно.

– А чего это ты так хлопочешь об этом Ясыркине?

– Разве не ясно? Я не о нём, я о себе хлопочу, ведь в следующий раз вычеркнут откуда-нибудь меня, как и любого другого.

Директор проникся, и попросил секретаршу Катю позвонить в трест, и соединить его с Мыловым. Разговор с профоргом длился долго, Мылов изворачивался, но, в конце концов, фамилия прозвучала. Коновалов записал на бумажке – Брюханов Е. Г. Мылов ничего о нём не знал. Стало ясно, что он был всего лишь чьим-то орудием. На комбинате о таком сотруднике тоже не слыхивали.

Коновалов отпросился с работы пораньше, и отправился искать Брюханова Е. Г. Станица не город. Уже через пятнадцать минут осторожных расспросов, один знакомец воскликнул,

– Тю! Да это сын охотоведа, который лет десять назад по пьянке утонул. Не помнишь?

Ещё через полчаса Коновалов знал возраст, имя, место работы и внешние приметы Брюханова. Раздобыв сведения, он отправился на телеграф, где объект работал разносчиком телеграмм. Там ему сказали адрес, куда пошёл разносчик, и Коновалов не спеша двинулся по указанной улице. Брюханова он вычислил издалека, это был худощавый паренёк лет двадцати с разлапистой походкой. Времени было мало, поэтому Коновалов выбрал агрессивный способ знакомства. Когда они поравнялись, Родион сделал злые глаза, схватил паренька за грудки, притиснул к забору и злобно прошипел,

– Попался козёл! Ты зачем к Светке пристаёшь?

– К… какой Светке?

– А то не знаешь? Она мне жаловалась, что Колька гад проходу её не даёт.

– Я не Колька!

– А кто?

– Меня зовут Евгений, и никакой Светки я не знаю.

Родион отпустил его, поправил на нём рубашку, и сказал,

– Извини дружок, обознался.

– Ничего, бывает.

– Нет, так дело не пойдёт. Я на тебя набросился ни за что, ни про что, с меня шнапс.

– Да всё нормально, не надо ничего.

– Вот что, меня зовут Родион. Какое ни есть, а знакомство, и его надо вспрыснуть. Пошли, тут недалеко.

Он привёл Брюханова в безымянный павильон, который все станичники называли «У Марины», по имени продавщицы, много лет торгующей в нём разливным вином. Марина и сейчас стояла за прилавком, заставленным большими стеклянными конусами с разноцветными напитками. Кстати, весьма качественными. Коновалов взял два стакана крепкого портвейна по сорок копеек. Когда Евгений выпил свой стакан, Родион свой отставил, и сказал,

– Совсем забыл, мне сегодня нельзя, ну, ты знаешь почему. Пошли на улицу, покурим.

Евгений не знал, почему Коновалову нельзя, но уточнять не стал. Надо сказать, Родион любил подпаивать свои жертвы, и делал это без зазрения совести, называя «сталинским методом». Он даже утверждал, что напоить человека против воли ещё надо уметь, и это своего рода искусство. Но бог ему судья.

Они сели на лавочку и разговорились. Женя в этом мире был довольно одинок. Задушевного друга у него не было, девушки тоже. Поэтому сочувственное внимание со стороны Родиона развязало ему язык, и он, отвечая на умелые вопросы, рассказал о том, что знал. Всего он не знал, но зацепка появилась.

Анна Васильевна, мать Евгения, ростовчанка. Её младшая сестра, учительница английского языка, и сейчас проживает в Ростове. В своё время Анна познакомилась со студентом из Камчатской, вышла за него замуж, и они приехали жить в станицу. Он стал районным охотоведом. Жили хорошо, родился сын, но потом случилось несчастье – отец погиб на работе. Анна Васильевна вдовела достойно, мужчин к себе не подпускала, растила сына и работала лаборанткой на молзаводе. А когда сын подрос, она расцвела вторично. Это цветение заметил Семён Давыдович, заведующий бойней. Мужчина он солидный и не бабник. Просто у него была тяжело больная жена, которая только кочевала с домашней койки на больничную и обратно, а Семёну Давыдовичу требовалась женщина. Этой женщиной и стала Анна Васильевна. Обе стороны рассчитывали на постоянную связь. Анна Васильевна стеснялась взрослого сына, и когда его не взяли в армию по плоскостопию, решила его отселить, чтобы не мешал.

Коновалов знал Семёна Давыдовича, и решил, что разгадка в нём. Заведующий бойней не последний человек в районе, связи у него имелись обширные. Он был способен провернуть дело с квартирой, и Родион спросил,

– Женя, так это Семён Давыдович тебе квартиру организовал?

– Нет, он даже не знает об этом. Мама сама, у неё видно в Ростове знакомые есть. А от него она скрывает.

– Почему?

– Не знаю. Он человек важный, а она видно хочет ему показать, что деловая и самостоятельная. Чтобы он нос сильно не задирал.

Ниточка лопнула.

На следующее утро Родион зашёл к директору и сказал, что в станице ничего больше узнать нельзя, следы ведут в трест.

– Товарищ директор, требуется разведка в Ростове. Как раз сегодня из бухгалтерии едут туда с отчётом. Давайте и я с ними съезжу.

– А ты не устроишь там скандал?

– Что вы! Это же сбор информации, он требует незаметности. Меня там никто и не запомнит.

– Ну-ну, посмотрим. Учти – никаких эффектов.

На комбинатовском автобусе «Кубанец» в обществе бухгалтерши и нарядчицы Коновалов отправился в город. Он впервые был в тресте, который находился в большом здании с удобным проездом во двор, где была площадка для служебного транспорта. Выбравшись из автобуса, он осмотрелся, и обратил внимание на человека в шляпе и при галстуке, который менял у автобуса колесо. Родион сказал шофёру «Кубанца»,

– Глянь-ка, по виду начальник, а возится с техникой.

– Какой он начальник! Это шофёр трестовского автобуса Кирюха. Он считает работу водителя умственной профессией, и одевается соответственно. А в остальном нормальный мужик.

Коновалов зашёл через вход со двора. В большом холле, ближе к парадному входу, стояла остеклённая будка вахтёра. В ней сидела немолодая женщина и что-то вязала, изредка поглядывая по сторонам. Коновалов поднялся на второй этаж, и, читая таблички на дверях, пошёл по коридору. Вскоре он наткнулся на приёмную. За столом сидела невероятно худая женщина с длинным носом. Хотя женщина не казалась больной, худоба её была какая-то неестественная. Было впечатление, что её полгода держали на воде и сухарях, причём сухарей давали в обрез. На столе перед ней была табличка с крупной надписью – «Секретарь менеджер Виола Мефодьевна». Фамилии не было. Коновалов отметил практичность таблички, и спросил о местонахождении Мылова. Строгим голосом секретарша дала справку.

Кабинет профорга оказался близко. В нем было два стола. За одним печатала документы круглолицая девушка, а за другим сидел Мылов. Родион зашёл и представился, но сесть ему не предложили. Мылов оказался невысокого роста живчиком с плутоватыми глазками за круглыми стёклами очков.