Текст книги "По законам логики"

Автор книги: Александр Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4 О СМЫСЛЕ БЕССМЫСЛЕННОГО

СМЫСЛ – ОСНОВА ОСНОВ

И в логике, и в обычной жизни о смысле говорится часто и много, о бессмысленном – только изредка и мимоходом.

Однако бессмысленное – это только обратная сторона той же самой медали, лицевая сторона которой – имеющее смысл. Обратная и потому остающаяся обычно в тени сторона.

Нетрудно проверить, насколько густа эта тень, для чего достаточно попробовать сказать какую-нибудь бессмыслицу. Сделать это, оказывается, не так просто. Совсем непросто, если есть намерение найти что-то необычное и интересное, а не какое-то не имеющее связи с конкретным языком «дыр бул щыл, убещур». Впрочем, даже в этом пустом наборе звуков, не намекающем ни на какой предмет и не имеющем даже подобия смысла, ощущается как будто интимная связь именно с русским языком. На чем основывается это ощущение, если не на смысле?

Может ли одна бессмыслица быть интереснее другой? Если бессмысленное – это не имеющее смысла и ничего не обозначающее, чем могут бессмыслицы отличаться друг от друга? Только как разные последовательности звуков? Но в таком случае все они лежат в одной плоскости и имеют одинаковый интерес. И тем не менее кажется очевидным, что одна бессмыслица может быть ближе строю некоторого языка, чем другая, и может быть интереснее и даже в каком-то отношении «содержательнее», чем другая.

В обычном отсутствии интереса к бессмысленному нет ничего странного. Наше мышление всегда направлено на содержание, на поиск и выявление смысла. И этот смысл всегда, или почти всегда, удается отыскать. Даже в тех случаях, которые кажутся при первом подходе безнадежными.

Можно провести такой опыт. Предложите нескольким знакомым выявить смысл того утверждения, которое кажется вам явно бессмысленным. Скажем, утверждения «Владимир Мономах – это первое нечетное число». Если спрашиваемые не почувствуют подвоха и примут вопрос всерьез, можно быть почти уверенным, что большинство из них в конце концов найдет в этом высказывании какой-то «скрытый» смысл, хотя, естественно, он окажется разным у разных людей,

Смысл обеспечивает связь языка с действительностью, лежащей вне его, и тем самым понимание людьми друг друга. Бессмысленное – это обрыв коммуникации и полное непонимание. Если кто-то говорит, автоматически предполагается, что он намерен что-то сообщить, и даже «темные» места его речи воспринимаются как несущие некоторый смысл. Возможно, неудачно выраженный или же неадекватно понятый, но все-таки смысл. Никто вступающий в контакт и добивающийся понимания не станет употреблять бессмысленные выражения, не несущие никакого содержания.

Эта «презумпция осмысленности», являющаяся важным условием коммуникации, постоянно вытесняет бессмысленное из сферы внимания и заставляет усматривать некий тайный смысл даже там, где его и нет.

Бессмысленное не вызывает интереса еще и потому, что кажется не только бессодержательным, но и легко распознаваемым, самоочевидным и не составляющим особой проблемы. Ясно, например, что утверждение «Александр Македонский мало чему научился у своего учителя, Аристотеля» является осмысленным, хотя, возможно, и не бесспорным. Над ним можно задуматься, поддержать его или, наоборот, отвергнуть. Отождествление же Владимира Мономаха с первым нечетным числом очевидно бессмысленно. О нем вообще нечего сказать, настолько оно пусто.

Всегда кажется, что имеющихся у нас интуитивных представлений о бессмысленном вполне достаточно для обнаружения и опознания даже самых тонких и завуалированных его разновидностей.

Эта уверенность не всегда, однако, оправданна. Грань между осмысленным и бессмысленным иногда является столь зыбкой и неопределенной, что прошлый опыт распознания бессмысленного, лежащий в основе таких представлений, оказывается не в состоянии помочь нам.

Еще одно распространенное, но нуждающееся в уточнении мнение о бессмысленном – это то, что оно является чем-то случайным и редким. В языке, да и не только в нем, все кажется пронизанным и наполненным глубоким смыслом, и нужно только уметь открыть его. Даже неживая природа представляется иногда как бы одухотворенной и что-то говорящей на своем, непонятном непосвященным языке.

 
Не то, что мните вы, природа,
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода
И недоступный нам язык.
 

Тютчев

Одухотворение всего и наполнение его смыслом – это, разумеется, крайность, свидетельствующая о том, что элементы мифологического мышления постоянно присутствуют в нашем сознании.

Другой крайностью является постоянное стремление некоторых западных философов представить бессмысленное как одну из центральных категорий не только философии, но и всей человеческой жизни. В частности, экзистенциалисты много говорят об ощущении бессмысленности человеческого существования, о «самоотчуждении» человека, уходе его от самого себя, от свое собственной сущности. Уходе настолько радикальном, что Ставится под сомнение сама эта сущность. С растущим чувством «бессмысленности бытия» связывается мысль о возрастании роли бессмысленного в общении людей, последовательном вырождении коммуникации и все большем замыкании каждого человека во все более сужающемся собственном «я». Представители другого течения современной философии – неопозитивисты относят к бессмысленным все утверждения, не сводимые к тому, что дано непосредственно в чувственном опыте. Бессмысленными при таком подходе оказываются не только общие философские утверждения, но и все человеческие суждения о добре, долге и т. п.

Очевидно, что видеть во всем смысл или, напротив, катастрофически сужать его область и ошибочно и опасно.

Бессмысленное, конечно, существует, но в своей ограниченной сфере. Помимо непонимания лишь как недопонимания людьми друг друга, имеются также случаи абсолютного или близкого к нему непонимания, обусловленные отсутствием смысла как реальной основы понимания. Если бессмысленное истолковать достаточно широко, учесть разнородность и неопределенность его области, простирающейся от обычных «ерунды», «чепухи», «нелепости» и «чуши» до экзотичных «нонсенса» и «абракадабры», задуматься над многообразием тех функций, какие оно способно выполнять в языковом общении людей, то можно даже сказать, что бессмысленное не является такой уж крайней редкостью.

Иногда сам смысл рядится в одежду, в которой он напоминает бессмысленное. Козьма Прутков рассказывает, например, о случае, когда некий хитрый человек в ответ на настойчивое требование двух его друзей сказать, кто из них ближе ему, промолвил, посмотрев на стену: «Мне нравятся обои». Скорее всего, он имел в виду не столько обои на стене, сколько «обои» как неправильную форму «оба». Но если даже речь действительно шла об обоях, то и здесь ответ, несмотря на кажущееся отсутствие связи с поставленным вопросом, не был бессмысленным. Спрашиваемый вообще мог сказать что-то вроде: «Крекс, фекс, пеке». И этот уход от ответа был бы хотя и менее дипломатичным, но все-таки ответом, и притом в основе своей почти равнозначным тому, какой был дан.

Интерес логики к бессмысленному является только другой стороной исследования ею смысла.

Иногда, правда, говорят, что, подобно тому как физика изучает свет, а не тень, логика занимается смыслом, а не бессмысленным. Но это внешнее уподобление. К тому же изучение света есть одновременно изучение тени, и наоборот. Никому не удавалось исследовать их как-то порознь и получать отдельно знание о свете и отдельно о тени. Сходным образом исследования смысла определяют представления о бессмысленном, а анализ бессмысленного позволяет понять, так сказать «по контрасту», чем является смысл.

Бессмысленными, так же как и осмысленными, являются только высказывания. Отдельные понятия, такие, как «книга», «самая высокая горная вершина», «круглый квадрат», обладают определенным содержанием, или смыслом, но они не претендуют на то, чтобы ими описывалось или оценивалось что-то. Из них можно составить высказывание, но сами по себе они высказываниями не являются, и о них нельзя сказать, что они осмысленны или бессмысленны.

Выражение «Пушкин жил в Риме» описывает определенную ситуацию и является осмысленным высказыванием. Правда, мы знаем, что такая ситуация никогда не существовала и данное высказывание ложно. Но вот фраза «Если идет дождь, то трамвай» тоже претендует на то, чтобы быть описанием, но эта претензия явно повисает в воздухе. Ситуаций, с которыми можно было бы сопоставить это выражение, нет ни в реальном, ни в любом, самом изощренном вымышленном мире.

Бессмысленное – это неудачная попытка высказаться о мире. Настолько неудачная, что вообще обрывается всякая связь с ним.

Что-то подобное было бы, если бы прыгун в высоту разбежался и вдруг прыгнул в длину, или если бы штангист толкнул свою штангу на манер ядра. Можно, конечно, прыгать в длину в секторе для прыжков в высоту и толкать штангу вдаль. Физически это осуществимо, но с точки зрения принятых правил состязаний – это явное нарушение. Спортивные судьи не поняли бы такой «игры в другую игру».

Бессмысленное тоже всегда представляет собой конфликт с правилами, выход за рамки установок, регламентирующих общение людей с помощью языка, и тем самым обрыв понимания и коммуникации.

Другой важный момент. Осмысленность не тождественна, истинности, а бессмысленность – ложности. Истинными или ложными бывают только осмысленные высказывания. Бессмысленное не не истинно и не ложно. Его не с чем сопоставить в действительности, чтобы сказать, соответствует оно ей или нет.

Понимать смысл высказывания – значит знать, в какой ситуации оно будет истинным, а в какой ложным. Смысл задает условия истинности высказывания, и если мы не в состоянии связать высказывание с такими условиями, оно бессмысленно для нас. Так, высказывание «Если идет дождь, то трамвай» бессмысленно, поскольку невозможно вообразить ситуацию, в которой оно оказалось бы истинным или ложным.

Понимание смысла имеет дело только с возможными положениями вещей, и оно не дает, конечно, знания о действительном их положении. Всякому понятен смысл высказывания «На Марсе имеется жизнь», то есть известна возможность, способная подтвердить его, и возможность, способная его опровергнуть. Но знания о том, как действительно обстоит дело с жизнью на Марсе, пока ни у кого нет.

АБСУРД

В логике под абсурдом обычно понимается внутренне противоречивое выражение. В таком выражении что-то утверждается и отрицается одновременно, как, скажем, в высказывании «Русалки существуют, и русалок нет».

Абсурдным считается также выражение, которое внешне не является противоречивым, но из которого все-таки может быть выведено противоречие. Например, в высказывании «Иван Грозный был сыном бездетных родителей» есть только утверждение, но нет отрицания и нет соответственно явного противоречия. Но ясно, что из этого высказывания вытекает очевидное противоречие: «Некоторая женщина является матерью, и она же не является матерью».

Абсурдное как внутренне противоречивое не относится, конечно, к бессмысленному. «Разбойник был четвертован на три неравные половины» – это, разумеется, абсурдно, однако не бессмысленно, а ложно, поскольку внутренне противоречиво.

Логический закон противоречия говорит о недопустимости одновременного утверждения и отрицания. Абсурдное высказывание представляет собой прямое нарушение этого закона.

Понимание абсурда как отрицания или нарушения какого-то установленного закона широко распространено в естественных науках.

Согласно физике, к абсурдным относятся такие, например, не согласующиеся с ее принципами утверждения, как: «Космонавты долетели с Юпитера до Земли за три минуты» и «Искренняя молитва преодолевает земное притяжение и возносит человека к Богу». Биологически абсурдны высказывания: «Микробы зарождаются из грязи» и «Человек появился на Земле сразу в таком виде, в каком он существует сейчас».

Никакой особой твердости в употреблении слова «абсурд», разумеется, нет. Даже в логике «бессмысленное» и «абсурдное» нередко употребляются как имеющие одно и то же значение и взаимозаменимые. В обычном языке абсурдным называется и внутренне противоречивое, и бессмысленное, и вообще все нелепо преувеличенное, окарикатуренное и т. п.

В логике рассматриваются доказательства путем «приведения к абсурду»: если из некоторого положения выводится противоречие, то это положение является ложным.

Есть также художественный прием – доведение до абсурда, имеющий, впрочем, с данным доказательством только внешнее сходство.

О носе американской актрисы Барбары Стрейзанд один рецензент сказал: «Ее длинный нос начинается от корней волос и кончается у тромбона в оркестре». Это – абсурдное преувеличение, претендующее на комический эффект.

И еще пример – из армейской жизни, интересный не столько сам по себе, сколько комментарием к нему.

Новобранец-артиллерист неглуп, но мало интересуется службой. Офицер отводит его в сторону и говорит: «Ты для нас не годишься. Я дам тебе добрый совет: купи себе пушку и работай самостоятельно».

Обычный комментарий к этому совету таков: «Совет – явная бессмыслица. Купить пушку нельзя, к тому же один человек, даже с пушкой, не воин. Однако за внешней бессмысленностью проглядывает очевидная и осмысленная цель: офицер, дающий артиллеристу бессмысленный совет, прикидывается дураком, чтобы показать, как глупо ведет себя сам артиллерист».

Этот комментарий показывает, что в обычном языке «бессмысленным» может быть названо и вполне осмысленное высказывание.

«ОН ХОЖУ»

Каждый язык имеет определенные правила построения сложных выражений из простых, правила синтаксиса. Как и всякие правила, они могут нарушаться, и это ведет к самому простому и, как кажется, самому прозрачному типу бессмысленного.

Скажем, «если стол, то стул» бессмысленно, поскольку синтаксис требует, чтобы во фразе с «если… то…» на местах многоточий стояли некоторые утверждения, а не имена. Предложение «Красное есть цвет» построено в соответствии с правилами. Выражение же «есть цвет», рассматриваемое как полное высказывание, синтаксически некорректно и, значит, бессмысленно.

В искусственных языках логики правила синтаксиса формулируются так, что они автоматически исключают бессмысленные последовательности знаков.

В естественных языках дело обстоит сложнее. Их синтаксис также ориентирован на то, чтобы исключать бессмысленное. Правила его определяют круг синтаксически возможного и в большинстве случаев позволяют обнаружить то, что, нарушая правила, выходит из этого круга.

В большинстве случаев, но не всегда. Во всех таких языках правила синтаксиса весьма расплывчаты и неопределенны, и иногда просто невозможно решить, что стоит еще на грани их соблюдения, а что уже перешло за нее.

Допустим, высказывание «Луна сделана из зеленого сыра» физически невозможно и, следовательно, ложно. Но синтаксически оно безупречно. Относительно же высказываний «Роза красная и одновременно голубая» или «Звук тромбона желтый» трудно сказать с определенностью, остаются они в рамках синтаксически возможного или нет.

Кроме того, даже соблюдение правил синтаксиса не всегда гарантирует осмысленность. Предложение «Квадратичность пьет воображение» является, судя по всему, бессмысленным, хотя и не нарушает ни одного правила синтаксиса русского языка.

В обычном общении многое не высказывается явно. Нет необходимости произносить вслух то, что собеседник поймет и без слов. Смысл сказанной фразы уясняется из контекста, в котором она употреблена. Одно и то же неполное выражение в одной ситуации звучит осмысленно, а в другой оказывается лишенным смысла. Услышав, как кто-то сказал: «Больше четырех», далеко не всегда можно быть уверенным, что это какая-то ерунда. В качестве ответа на вопрос: «Который час?» – это выражение вполне осмысленно. И в общем случае оно всегда будет осмысленным, если из ситуации его употребления окажется возможным восстановить недостающие его звенья.

Контекст – это всегда известная неопределенность. Опирающееся на него суждение о синтаксической правильности столь же неопределенно, как и он сам.

Поэт В. Шершеневич считал синтаксические нарушения хорошим средством преодоления застылости, омертвения языка и конструировал высказывания, подобные «Он хожу».

Внешне здесь явное нарушение правил синтаксиса. Но только контекст способен показать, отсутствует ли в этой конструкции смысл и так ли непонятна она собеседнику. Ведь она может быть выражением недовольства стесняющими рамками синтаксиса. Может подчеркивать какую-то необычность или неестественность походки того, кто «хожу», или, напротив, сходство ее с манерой ходить самого говорящего («Он ходит, как я хожу») и т. д. Если отступление от правил не является простой небрежностью, а несет какой-то смысл, улавливаемый слушателем, то даже это синтаксически заведомо невозможное сочетание нельзя безоговорочно отнести к бессмысленному.

И потом, нет правил без нарушений. Синтаксические правила важны, без них невозможен язык. Однако общение людей вовсе не демонстрация всемогущества и безусловной полезности этих правил. Мелкие, непроизвольные отступления от них в практике живой речи явление обычное.

Иногда синтаксис нарушается вполне осознанно, с намерением достичь посредством этого какого-то интересного эффекта.

Вот цитата из современного французского философа: «Что такое религиозная мифология, как не абсурдная мечта об идеальном обществе? Если всякая апология необузданного желания ведет к репрессии? Если заявления о всеобщей будущей свободе скрывают жажду власти? Если религия – это другое наименование для варварства?» При сугубо формальном подходе здесь неправильный синтаксис. Три раза условное высказывание обрывается на своем основании и остается без следствия. Но в действительности это только риторический прием, использующий для большей выразительности видимость отступления от синтаксических правил.

Известное всем со школьных лет «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева написано языком, звучащим для современного слуха непривычно: «В одну из ночей, когда сей неустрашимый любовник отправился чрез валы на зрение своей любезной, внезапу восстал ветр, ему противный, будущу ему на среде пути его. Все силы его немощны были на преодоление разъяренных вод». И странное звучание связано не с тем прежде всего, что это проза отдаленного XVIII века. «Философы и нравоучители, – рассуждал в это же время Д. Фонвизин, – исписали многие стопы бумаги о науке жить счастливо; но видно, что ни прямого пути к счастию не знали, ибо сами жили почти в бедности, то есть несчастно». Это совсем близко к нашему современному языку. В «Путешествии» же язык нередко нарочито остраненный (от слова «странный»), своеобразно пародирующий возвышенный стиль и архаику. И одним из средств этого остранения языка служит свободное обращение с правилами синтаксиса русского языка XVIII века, не особенно, впрочем, отличающимися от нынешних его правил. Очевидно, что нарушение синтаксиса не ведет здесь ни к какой неясности смысла.

Особенно часто страдают правила языка при столкновении с юмором, для которого каждый штамп – серьезная угроза. «Так это давно случилось, – сожалеет один фельетонист, – что никого как следует и не увиноватишь». «Ученые сцепляются, – констатирует другой, – по проблеме «хищник – жертва». «Все реже встречаемость меховых изделий», «отшибность здесь для молодого», «говорит остыло охотник, углубляясь в точение пилы», «какая извергнется строгость», «охотник, сносив самодеятельность обуток, по скалам и чертолому за охотничьим объектом бежит босиком», «замок на ларьке и текстура: «Закрыто» – все эти выражения, взятые из фельетонов, в конфликте с правилами языка. Но это сознательный, творческий конфликт, призванный заставить фразу звучать свежо и ново. И что важно, правила нарушены, а смысл и опирающееся на него понимание остаются.

«ВПАДАЛ В СКОРБЬ И В ШАМПАНСКОЕ»

Сказанное не означает, конечно, что осмысленность высказывания – синтаксическая характеристика, связанная с построением сложных выражений из простых.

Подобно понятию смысла имени, осмысленность относится к семантике языка, описывающей отношение сказанного к действительности. Бессмысленное как не являющееся осмысленным также представляет собой семантическую характеристику.

Осмысленная последовательность слов всегда означает что-то, описывает или оценивает некоторую ситуацию

Бессмысленные последовательности ничего не означают, они ничего не описывают и не оценивают.

Этот критерий различения осмысленного и бессмысленного успешно применим в большинстве ситуаций. Предложение «Идет дождь» описывает определенное событие, но «Если идет дождь, то голова» ни к чему в мире не приложимо и является бессмысленным.

«Хлестаков – человек» указывает на определенный факт, но «Хлестаков – человек является человеком» ни с чем не может быть связано.

Высказывание «Законы логики голубые» также бессмысленно, поскольку претендует на описание, но не является им. Отрицание бессмысленного – «Законы логики не голубые» тоже бессмысленно, так как утверждение и отрицание вместе либо что-то означают, либо ничего не означают.

Осмысленное и бессмысленное могут различаться также по их влиянию на поведение человека.

Осмысленное предложение вызывает определенную реакцию слушателя на объекты, упоминаемые в нем. Скажем, предложение «Наполеон умер» мало кого волнует сейчас и вряд ли способно вызвать какие-то действия. Нетрудно, однако, представить, как активно откликнулись на него современники Наполеона. Бессмысленные предложения не влекут никакой ответной реакции.

Но этот критерий, будучи иногда небесполезным, далек, конечно, от совершенства. Если бы, допустим, Иван Грозный, человек вспыльчивый и невоздержанный в гневе, спросил о чем-то своего дьяка, а тот ответил бы: «Я – нечетное число», легко вообразить, какой была бы реакция царя, если не на числа, то на это «я».

Ни в одной из существующих грамматик естественных языков – а их столько, сколько самих языков, – нет ясного и универсального определения того, какие предложения следует считать осмысленными, а какие нет. Есть разрозненные правила осмысленности, касающиеся предложений отдельных видов. Эти правила не охватывают – да и не пытаются это сделать – всех возможных предложений, всех мыслимых комбинаций слов. Каждое из частных правил сопровождается многочисленными исключениями и предостережениями относительно гибкого, сообразующегося с ситуацией его применения.

Отсутствие определения или серии определений, четко разграничивающих осмысленное и бессмысленное, не результат просмотра составителей грамматик. Это объективное отражение в науке о естественном языке фундаментальной особенности такого языка. В нем самом нет определенности и однозначности в отношении осмысленного и бессмысленного. И если грамматика правильно описывает такой язык, а не какую-то идеальную конструкцию, эта определенность и однозначность не может появиться и в ней.

В логически совершенных языках осмысленные высказывания четко отделяются от бессмысленных. В возможности такого разделения один из важных источников интереса к данным языкам.

С точки зрения обычных представлений о бессмысленности – как, впрочем, и с точки зрения обычной грамматики – в высказывании «Я лгу» не нарушены никакие принципы соединения слов в предложения, и оно должно быть отнесено к осмысленным. Однако оно парадоксально и, по всей вероятности, должно быть исключено из числа осмысленных. Вопреки здравому смыслу и грамматике не являются осмысленными и такие высказывания, как «Законы логики желтые», «Дух зеленый или дух не зеленый», «Клеопатра – человек является человеком» и т. д. В искусственных символических языках, имеющих ясные правила синтаксиса и семантики, это можно показать строгим образом.

Естественные языки несовершенны в этом отношении, что традиционно считается важным их недостатком. Это действительно недостаток. Бессмысленные высказывания, то есть высказывания, кажущиеся обозначающими что-то, но на самом деле ничего не обозначающие, ведут к парадоксам и в конечном счете к смешению истины и лжи. Теории, содержащие такие высказывания, ущербны и ненадежны.

Однако критика естественного языка за отсутствие синтаксической и семантической жесткости должна учитывать многие обстоятельства и быть в должной мере дифференцированной. Гуманная область между осмысленным и бессмысленным, допускаемая этими языками, многообразно и интересно используется в языковом общении. Социальная жизнь, в которую всегда погружен обычный язык, является во многом текучей, многозначной и неопределенной. Неопределенный, как и она, естественный язык нередко оказывается поэтому способным выразить и передать то, что не выразимо и не передаваемо никаким совершенным в своем синтаксисе и в своей семантике искусственным языком. Как это нередко бывает, особенность, представляющаяся слабостью и недостатком в одном отношении, оборачивается несомненным преимуществом в другом.

Хорошей иллюстрацией этого может служить использование синтаксической и семантической неоднозначности естественного языка в художественной литературе.

В «Бесах» Ф. Достоевского об одном из главных героев, Степане Трофимовиче Верховенском, говорится: «Впоследствии, кроме гражданской скорби, он стал впадать и в шампанское», о Юлии Михайловне: «Она принуждена была встать со своего ложа, в негодовании и папильотках».

Предложения, подобные «Мы шли вдвоем: он в пальто, а я в университет», нарушают какие-то правила языка или стоят на грани такого нарушения и вызывают обычно улыбку. Эту особенность отступления от правил как раз и использует Ф. Достоевский, подчеркивая несерьезность, «ненастоящность», поверхностность поступков своих героев.

В тех же «Бесах» о Липутине сказано, что он «всю семью держал в страхе божием и взаперти», о Лебядкине рассказывается, что он явился «к своей сестре и с новыми целями». В «Братьях Карамазовых» о покойной жене Федора Павловича Карамазова Аделаиде Ивановне говорится, что она была «дама горячая, смелая, смуглая».

Такие звучащие довольно странно характеристики, конечно, не случайны. «Каламбуры этого рода, – пишет академик Д. Лихачев в книге «Литература – реальность – литература», – нужны для того, чтобы обнаружить неясности и нелогичности в словах и выражениях, продемонстрировать зыбкость самой формы, в которую облекается зыбкое же содержание».

Использование нарушений норм употребления языка для целей художественной выразительности вообще у

Ф. Достоевского нередкий прием. С помощью такого приема передаются и особенности поведения и речи героев, и своеобразие обстановки, и отношение рассказчика к происходящим событиям, и многое другое, что могло бы, пожалуй, ускользнуть при безупречно правильном языке.

В «Подростке» о Марье Ивановне сказано, что она «была и сама нашпигована романами с детства и читала их день и ночь, несмотря на прекрасный характер». Почему, собственно, прекрасный характер мог бы помешать ей читать романы день и ночь? «Возможно, – высказывает предположение Д. Лихачев, – что азартное чтение романов – признак душевной неуравновешенности».

«Подросток»: «старый князь был конфискован в Царское Село», «побывать к нему», «побывать к ней». «Бесы»: «она у графа К. через Nicolas заискивала». «Братья Карамазовы»: «обаяние его на нее», «себя подозревал… пред нею».

Часто глаголы «слушать», «подслушивать», «прислушиваться» употребляются в сочетаниях, необычных для русского языка: «слушать на лестницу», «прислушиваться на лестницу» в «Бесах»; «подслушивал к нему» в «Братьях Карамазовых»; «ужасно умела слушать» в «Подростке»; «сильно слушал» в «Вечном муже».

Нарушения норм языка из «Подростка»: «мне было как-то удивительно на него», «я видел и сильно думал», «я слишком сумел бы спрятать мои деньги», «а все-таки меньше любил Васина, даже очень меньше любил».

Эти отступления от норм идеоматики русского языка стоят на грани неправильности речи, а иногда и переступают эту грань, как «двое единственных свидетелей брака» в «Бесах».

Д. Лихачев, которому принадлежат эти наблюдения над языком Ф. Достоевского, замечает, что все это вполне вписывается в общую систему его экспрессивного языка, стремящегося к связности, цельности речевого потока, к неопределенности, размытости характеристик ситуаций и действующих лиц.

Язык на грани правил является хорошим средством придания комического оттенка описываемым событиям.

«В парках показались молодые листочки и закупщики из западных и южных штатов… Воздух и судебные приговоры становились мягче; везде играли шарманки, фонтаны и картежники» – это из О. Генри. А вот этот же прием, но уже на современном материале: «Приметы времени неотвратимы. Увяли газоны в парках и помидоры в торговой сети. Зачастили дожди и жалобы на дырявые крыши. Реже появляются погожие дни и поезда электрички» (Ю. Борин); «После первого же удара он утратил два зуба и последние иллюзии» (Ю. Алексеев).

Здесь вместе связываются («нанизываются на один глагол») понятия, взятые из далеких друг от друга областей. Необычность соединения создает обязательный для юмора элемент внезапности и подчеркивает несерьезность описываемой ситуации.

Остранение языка путем «сведения» далеких элементов, стоящих на границе разных семантических категорий, – обычное явление в поэзии. Умение сводить в стихах «несовместимое» нередко считается одной из важных особенностей взгляда на мир, свойственного хорошему поэту.

– Поэзия, – заметил в разговоре с молодым поэтом М. Светлов, – искусство столкнуть несовместимое. «Облако в штанах»! Напишите «чудак» и что-нибудь несусветное. Чудак и…

– Подстаканник! – неожиданно подсказал собеседник и осекся. М. Светлов на мгновение задумался, но одобрил.

К такому «соединению отдаленного» особенно тяготеют молодые поэты.

Е. Евтушенко однажды естественно соединил в одной фразе вращение Земли и семейное положение своего героя:

 
…Ученый, сверстник Галилея,
Был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля,
Но у него была семья…
 

Вспоминая свою молодость и предостерегая против самоцельного остранения языка, Б. Пастернак писал: «Слух у меня тогда был испорчен выкрутасами и ломкой всего привычного, царившего кругом… Все нормально сказанное отскакивало от меня».

Достаточно, однако, примеров того, как «несовершенства» естественного языка служат литературе. Говоря о них, следует помнить, что в мире безупречных искусственных языков нет ни экспрессии, ни связности и цельности речевого потока, ни определенности и размытости описаний ситуаций и лиц. В этом мире нет также ни юмора, ни поэзии.