Текст книги "Покушение на ГОЭЛРО"

Автор книги: Александр Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Часть вторая
Я – ГРАЖДАНИН СОВЕТСКОГО СОЮЗА!

Неудача интервенции и жажда конкурирующих на мировой арене капиталистических групп увеличить свои прибыли путем использования природных богатств России заставляет ряд капиталистических государств переходить к установлению договорных отношений с Советской республикой.

Возможность новых, основанных на договорах и соглашениях, отношений между Советской республикой и капиталистическими странами должна быть использована в первую очередь для поднятия производительных сил Республики, для улучшения положения главной производительной силы – рабочего класса.

Из резолюции X съезда РКП (б). Март 1921 года

Присмотритесь к тому, в каком резком противоречии находится то, что происходит среди рабочего класса и крестьянства нашего Союза, по сравнению с тем, что имеется сейчас в капиталистических странах. У нас – героический порыв к труду, к социалистическому строительству, к переделке мелкобуржуазной крестьянской психологии, к созданию социалистических элементов в деревне. У нас – бешеная, ударная работа, у нас стучат молотки, у нас куется новый социальный строй. Там – развал, анархия, кризисы и взаимная вражда; там – ожесточенная борьба между капиталистическими странами и не менее ожесточенная классовая борьба внутри капиталистических стран.

В. В. Куйбышев

В нашем топливном балансе огромнейшую роль должна сыграть электрификация страны…

При сравнении наших достижений с положением в других странах надо определенно сказать, что мы стоим только у первого начала осуществления задач в этой области. Из плана ГОЭЛРО, который был принят VIII съездом Советов, выполняется и будет выполнена в ближайшие годы программа «первой очереди». У нас уже открыты и работают Шатурская, Каширская, Красный Октябрь и Кизеловская станции с 33 тыс. квт. Заканчиваются в этом году Волховстрой, Нижегородская и Штеровка. Мощность будет доведена до 216 тыс. квт. …Теперь, когда хозяйство нашего Союза становится прочно на ноги, работы по электрификации страны… должны явиться первоочередной задачей…

Выработка наших станций по Москве в 1913 г. давала всей энергии 154 млн. квт-ч, а в 1925/26 г. уже будет давать 422 млн. квт-ч… Рост почти в три раза, а до 1928 г. должны мы увеличить выработку до 1 млрд. квт-ч.

Это достижение сделалось возможным благодаря не только тем средствам, которые мы вкладываем в электрификацию (например, в этом году СТО уже постановил ассигновать на электрификацию 76 млн., в прошлом году было 49 млн., а в позапрошлом – 50 млн.), но и благодаря тому, что мы успешно разрешили ряд технических вопросов.

Ф. Э. Дзержинский. 1925 год

Первенец электрификации Волховская гидроэлектростанция. С картины художника В. Подковырина

ЗАКЛЮЧЕН В ТЮРЬМУ СИНГ-СИНГ

В жаркий июльский полдень 1930 года бронированная машина, в каких обычно американская полиция возит особо опасных преступников и ценности, подошла к воротам тюрьмы Синг-Синг в городе Осенинге, штат Нью-Йорк.

Один из трех полицейских, стоявших у высокой металлической решетки, что закрывала ворота, подтянул тяжелый пояс с пистолетом и, щурясь от яркого полуденного света, не спеша подошел к машине. Открыл дверцу.

– Не изжарились вы в этой консервной банке? – весело начал он, но тут же сменил тон на официальный: – Все в порядке, сэр! Проезжайте!

Под журчание электромоторов тяжелая черная решетка медленно поползла вверх. Не дожидаясь, пока она поднимется совсем, броневик прошел под ней. Глядя ему вслед, полицейский сказал своим коллегам:

– Судя по всему, еще один кандидат на тот свет! Сам мистер Уоллен его привез. Ну и жара же сегодня, пожалуй, перевалило за сто![5]5
  В США принята шкала Фаренгейта: 100 градусов – примерно 30 по Цельсию.


[Закрыть]

Тот, кого он имел в виду, говоря о кандидате на тот свет, не слышал этих слов. Он вообще ничего не слышал, кроме рева мотора, а видел только решетчатую перегородку, отделявшую кузов броневика от кабины шофера.

Покачиваясь на мягком пружинном сиденье, арестант свободной левой рукой время от времени проводил по потному лбу.

Правая рука его была схвачена тонким стальным браслетом. Легкая, но прочная цепочка соединяла браслет с другим, точно таким же, державшим запястье левой руки сидевшего рядом детектива. Тому, видимо, было еще жарче, но он не решался стереть пот с лица или хотя бы снять шляпу. Он непременно сделал бы это в любом другом случае, даже, может быть, позволил бы себе закурить. Но это в любом другом случае, а сегодня его предупредили, что он сопровождает опаснейшего из всех арестованных, каких ему когда-либо приходилось сопровождать, «агента Москвы», от которого в любую минуту можно ожидать чего угодно. Детектив держал под контролем каждое движение своего спутника. И в этом была не только настороженность, но еще и любопытство. Этот человек действительно чем-то очень сильно отличался от тех людей, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор.

Арестованный был плотным (фунтов на сто шестьдесят, как привычно на глаз определил сыщик), нестарым – лет тридцати пяти – тридцати шести, не больше. Темные, коротко подстриженные волосы, немного выступающий вперед подбородок. Взгляд глаз спокойный и уверенный. Крепкая шея и крупные руки говорили о том, что человек этот в недалеком прошлом занимался физическим трудом. На первый взгляд – ничего особенного. Встретив такого человека на улице Нью-Йорка, его, пожалуй, можно было бы принять за мастера с завода или хозяина небольшой мастерской из тех, где босс сам порой берется за кувалду. Но это на первый взгляд. Сыщика из Федерального бюро расследований не проведешь: едва приметные детали говорили опытному глазу о том, что человек этот не так прост. Во-первых, такого костюма не может быть у человека малозначительного – он сшит слишком тщательно. Затем это спокойствие и уверенность – они не напускные. Такой характер не приобретается, как костюм, он вырабатывается за долгие годы, когда человек распоряжается другими людьми и привыкает, чтобы ему подчинялись. И вот еще – перстень с крупным бриллиантом. Интересно, сколько такой может стоить? В полутемной машине камень то мерцал, как кончик зажженной сигары, то вспыхивал, словно осколок солнца.

Несколько раз сыщик пытался заговорить с арестованным, и подсознательное чувство всякий раз заставляло его прибавлять к обращению почтительное «сэр».

Однако арестованный не отвечал и только в самом конце пути произнес с ужасным акцентом:

– Я, к сожалению, плохо говорю по-английски.

– Я тоже сожалею, сэр, – сказал сыщик. И это была правда.

Проскочив на полной скорости под решеткой тюремных ворот, броневик остановился во внутреннем дворе вплотную к небольшой двери в кирпичной стене. Прозвучал резкий звонок. Дверца броневика и дверь в стене открылись одновременно, образовав короткий стальной коридор. Скованные наручниками спутники шагнули по нему внутрь тюрьмы Синг-Синг.

В большой, почти пустой комнате, разгороженной решеткой, началась процедура передачи арестованного тюремным властям. По всему было видно, что приезда этой машины здесь уже ждали. На месте оказался и переводчик, худенький чернявый человек, которому арестованный спокойным глуховатым голосом бросил всего одну фразу. Переводчик угодливо, как отметил про себя детектив, улыбнулся и, обращаясь уже по-английски к начальнику тюрьмы, попросил снять с арестованного наручник.

Отпирая стальной браслет, сыщик вдруг поймал себя на чувстве, похожем на досаду. Будто бы, разъединяясь с этим человеком, он упускал какую-то важную и редкую возможность. Черт возьми, ему, кажется, жалко расставаться с этим человеком, так и не поговорив с ним. Сыщик снял наручник, вложил одно кольцо в другое и рассеянно сунул их в карман. Ему не хотелось уходить и, шагнув немного в сторону, он стал наблюдать за происходящим. Все это он видел уже десятки раз, но сегодня процедура кое в чем отличалась от обычной.

Что-то уж очень суетился начальник тюрьмы, поминутно поправляя белый крахмальный воротничок рубахи. Кстати, зачем ему нужен весь этот парад? Начальник полиции штата Нью-Йорк мистер Уоллен тоже выглядел не очень-то уверенно. Детектив знал его давно и мог бы сказать, что красные пятна на его щеках выступили отнюдь не от жары. Начальник особенно внимательно прочел анкету арестованного, которую тот, впрочем, подписать отказался. Мистер Уоллен дважды предложил ему сделать это, но таким неуверенным тоном, что, очевидно, и сам понимал: ничего арестованный не подпишет.

Наконец процедура закончилась. Переодетый в серую тюремную фуфайку и такие же брюки, новый узник Синг-Синга спокойно прошел за решетчатую дверь и сопровождаемый переводчиком и начальником тюрьмы зашагал по длинному коридору. Он шел быстро и деловито, казалось, это он ведет остальных.

– А ведь говорят, – обратился детектив к дежурному тюремщику, – этому человеку угрожает электрический стул!

– А кто их разберет, – махнул тот рукой. – Я знаю только, что этот парень русский. Его обвиняют в попытке свергнуть правительство США.

Всю обратную дорогу в Нью-Йорк детектив досадовал, что ему так и не удалось поговорить с этим человеком. Собственно говоря, размышлял он, что в нем самое интересное? Пожалуй, уверенность. Будто бы за ним стоит какая-то неодолимая сила. Нет, даже не группа людей, а именно – сила. Как его имя? Кажется, Дзиафкин, так оно звучит. Ну, про него наверняка еще услышишь. Такие люди не исчезают бесследно.

Глядя на широкую ленту шоссе, стелившуюся вдоль скалистых, поросших редким лесом берегов Гудзона, сыщик из ФБР впервые за целый день закурил и снял надоевшую шляпу. Было очень жарко.

Как всякий детектив, он не мог спокойно пройти мимо того, чего не понял до конца. Но для того, чтобы понять смысл эпизода, участником которого он был, детективу надо было бы знать и многое другое, исследовать длинную цепь событий, начавшихся в Москве осенью 1929 года. Впрочем, может быть, и еще раньше…

«УЗКОЕ» СОВЕЩАНИЕ

Осенью 1929 года в Деловом дворе – у председателя ВСНХ Куйбышева – состоялось «узкое» совещание, что называется, «без протокола». На нем присутствовали кроме Валериана Владимировича только два человека: нарком внешней и внутренней торговли Анастас Иванович Микоян и член президиума ВЦИК РСФСР Федор Михайлович Зявкин.

Куйбышев пригладил рукой свою буйную шевелюру и предложил:

В. В. Куйбышев

– Анастас Иванович! Для начала обрисуйте конъюнктуру в Америке и перспективы нашей торговли.

Микоян хотел встать, но Куйбышев жестом остановил его, и тот сидя начал говорить:

– В Америке развивается жесточайший кризис. Многие предприниматели сокращают свое производство и даже совсем закрывают предприятия, особенно средние и мелкие. Рабочих выбрасывают на улицу, растет безработица. Гувер при вступлении на пост президента в 1928 году сулил избирателям «эру процветания». Деловые люди хотят торговать с нами, но он в ответ на их требования грозится, как он говорит, «заткнуть им глотку». Валериан Владимирович, – обратился Микоян к Куйбышеву, – вы ведь хорошо помните Герберта Гувера на посту министра торговли, он же злейший противник торговли с СССР. Капиталисты обвиняют нас, – продолжал Микоян, – в том, что у нас якобы принудительный труд и будто, продавая свои товары по бросовым ценам, мы душим их рынок.

Он открыл папку, достал бумагу.

– Вот посмотрите – в 1929 году мы ввезем к ним своей продукции не больше чем на сорок миллионов рублей. Это, представьте, только около пяти процентов их импорта. А вывезем из Америки товаров на сто семьдесят семь миллионов рублей, причем приобретем их за чистое золото. И они еще кричат, что русские душат их своим демпингом. Везем к ним золото, а они вопят – демпинг. Какие же они твердолобые! Ведь отсутствие рынков сбыта порождает кризис, а он у них в расцвете. Ну не признаете нас, черт с вами, но торговать вам непременно надо, тем более предприниматели этого требуют.

Микоян замолчал.

– Спасибо, Анастас Иванович, – сказал Куйбышев, затем повернулся к Зявкину: – В общих чертах ясно, Федор Михайлович? Давайте теперь поговорим о вашей поездке в США. Я хочу, чтобы вы, как наш новый торговый представитель, хорошо понимали, в чем мы особенно нуждаемся и какую торговлю хотели бы наладить с Америкой. Мы сейчас строим не десятки, а сотни предприятий, и среди них такие гиганты, как Челябинский и Сталинградский тракторные заводы, Запорожсталь и многие другие. Но они будут мертвыми, бездействующими, если мы не повысим темпы выполнения ленинского плана ГОЭЛРО. Мы многого добились. В прошлом году выработка электроэнергии в пять раз превысила показатель тринадцатого года! В двадцать втором году мы пустили Каширскую ГРЭС под Москвой и электростанцию «Красный Октябрь» в Ленинграде, в двадцать четвертом – Кизеловскую ГРЭС, в двадцать пятом – Горьковскую и Шатурскую электростанции, в декабре двадцать шестого – Волховскую ГЭС, в ноябре двадцать седьмого года начато строительство Днепрогэса. В первую пятилетку намечено построить полторы тысячи предприятий. Им необходима электроэнергия. Обречь эти предприятия на энергетический голод мы не имеем права. Нам нужна электротехническая революция! – Куйбышев встал и, как бы подкрепляя эти слова, твердо опустил кулак на стол. – Федор Михайлович! Почитайте работы Маркса, Энгельса об электричестве.

Он быстро направился к большому книжному шкафу, достал томик и полистал его.

Карта-схема электростанций, построенных во плану ГОЭЛРО

– Вот послушайте, что писал Энгельс об электротехнической революции: «В действительности это колоссальная революция. Паровая машина научила нас превращать тепло в механическое движение, но использование электричества откроет нам путь к тому, чтобы превращать все виды энергии – теплоту, механическое движение, электричество, магнетизм, свет – одну в другую и обратно и применять их в промышленности. Круг завершен. Новейшее открытие Депре, состоящее в том, что электрический ток очень высокого напряжения при сравнительно малой потере энергии можно передавать по простому телеграфному проводу на такие расстояния, о каких до сих пор и мечтать не смели, и использовать в конечном пункте, – дело это еще только в зародыше, – это открытие окончательно освобождает промышленность почти от всяких границ, полагаемых местными условиями, делает возможным использование также и самой отдаленной водяной энергии, и если вначале оно будет полезно только для городов, то в конце концов оно станет самым мощным рычагом для устранения противоположности между городом и деревней. Совершенно ясно, однако, что благодаря этому производительные силы настолько вырастут, что управление ими будет все более и более не под силу буржуазии». А это значит, что у них на Западе когда-то возникнет энергетический голод, – твердо заключил Куйбышев. – Наше преимущество – в плановом хозяйстве! И здорово, что возглавляет Госплан крупный энергетик – Глеб Максимилианович Кржижановский. Вам надо также, Федор Михайлович, перечитать труды Ленина, написанные им задолго до Октября. Перечисляю по памяти: «Развитие капитализма в России», «Капитализм в сельском хозяйстве», «Аграрный вопрос и «критики Маркса», «Одна из великих побед техники». В них Владимир Ильич много говорит о роли электрификации в техническом перевооружении народного хозяйства. Помните, Федор Михайлович, что для нас главное в торговле с Америкой – это электротехническое оборудование и турбины. Английские и немецкие фирмы пока нас обеспечивают, но этого мало, а впереди у нас резкое повышение темпов индустриализации, и увеличить поступление энергетического оборудования крайне необходимо. Советую вам также изучить справочник американской промышленности и торговли. Надо знать, что покупаем!

«Узкое» совещание заканчивалось, и, прощаясь, Куйбышев крепко пожал Зявкину руку:

– Задача налаживания торговли с США очень нелегкая, Федор Михайлович. У нас там много противников. На восстановление дипломатических отношений надежд мало, судя по заявлениям президента Гувера о том, что смысл его жизни – уничтожение большевизма. Но торговать с Америкой мы будем! Я очень надеюсь на вас. Желаю успеха!

БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ

На другое утро, побрившись, Зявкин необычно долго разглядывал себя в зеркало. Жена, несколько раз заходившая в комнату, не выдержала и спросила:

– Ты что, Федор, не в кино ли собираешься сниматься? Отойди наконец от зеркала, мне тоже причесаться надо.

– Прости, я задумался… Слушай-ка, как, по-твоему, сильно я постарел?

Жена улыбнулась.

– А что это тебя вдруг взволновало? Седина в голову – бес в ребро?

Но тут она заметила, что на лице мужа нет улыбки. Он был серьезен.

– Нет, Танюша, я тебя толком спрашиваю.

– Да ничуть ты не изменился, – уже серьезно сказала жена. – Ну, может быть, морщинки возле глаз, работаешь много.

– Так я и думал, – вздохнул Зявкин и добавил: – Бородку, что ли, отрастить для солидности?

– Да зачем это тебе?

Он наконец отвернулся от зеркала.

– Слушай, Татьяна. Что бы ты сказала, если бы, к примеру, нам поехать в Америку?

– Куда? – протянула жена и опустилась на стул.

– В Америку. В Соединенные Штаты, в город Нью-Йорк.

Достаточно зная характер мужа, Татьяна Михайловна поняла, что на этот раз он не шутит. В ее жизни было много переездов, она к ним привыкла. Ростов, Кавказ, Москва… Но вот Америка? Это было очень уж неожиданно.

– А как же Любочка? Ведь ей в этом году в первый класс… – тихо спросила она.

– Там есть школа, будет учиться, по-английски будет разговаривать!

Татьяна Михайловна почувствовала, что он хочет казаться спокойнее и веселее, чем это есть на самом деле.

– Очень уж далеко, – вздохнула она, – и работа, наверное, трудная. Ох, Федор, – она подошла и, обняв мужа за плечи, положила ему на грудь голову.

– Ты пока никому ничего не говори, – сказал он, – но собирайся потихоньку.

В этот день у Зявкина была встреча с Микояном. Анастас Иванович осмотрел его френч, галифе и предложил:

– Идите немедленно на Кузнецкий. В нашей внешторговской мастерской вас преобразят. Вы должны выглядеть без шика, но солидно. – Он на минуту задумался. – И вот еще что, товарищ Зявкин. Затребуйте от моего имени из Наркомфина перстень с бриллиантом получше. И напишите им: для служебной командировки, по минованию надобности будет возвращен.

– Может быть, не надо перстня, – взмолился Зявкин.

– Надо, надо, мне эта публика несколько знакома. Увидите, насколько легче вам с ними будет разговаривать. Это для них – как гипноз…

Через неделю в мастерской на Кузнецком мосту Зявкин примерил новый костюм, посмотрел в зеркало – и не узнал себя. Из рамы на него смотрел персонаж из заграничного кинобоевика.

Вынул из бумажника широкий золотой перстень с крупным камнем, надел на палец, взял в руки шляпу, светлые перчатки…

– Нет, все-таки что делает с человеком костюм, – поразился он, – удивительно!

– Так в нем пойдете? – спросил из-за спины довольный своей работой закройщик. – Старый костюм я могу завернуть.

– Нет, заверните, пожалуйста, новый, – сказал Зявкин, глядя в окно, где скромно, весьма скромно одетые москвичи, как всегда, спешили куда-то. Потом резким движением снял с пальца перстень. Только сейчас с особой силой он ощутил всю тяжесть и необычность той работы, которая предстоит ему в далекой стране.

К новому костюму Федору Михайловичу нужно было как-то привыкать, надевая его хотя бы по вечерам дома.

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

24 октября 1929 года в Москве непрерывно моросил мелкий холодный дождик.

В этот день Федор Михайлович Зявкин с женой и маленькой дочерью уезжали с Белорусского вокзала на Запад. Впереди были Париж и Гавр. Оттуда океанским лайнером они должны отплыть в Нью-Йорк, к месту нового назначения.

Поначалу все шло хорошо.

Германское посольство в Москве беспрепятственно дало визу на въезд в Берлин.

Но в Берлине пришлось три дня ждать транзитной визы в Париж, а там положение еще более осложнилось. Американский консул в Париже настороженно осмотрел советские паспорта, небрежным движением вернул и сказал:

– Зайдите завтра.

Назавтра опять – зайдите позже… И так наступил десятый день.

Надо требовать более настойчиво, решил Зявкин.

Получив от консула очередной, десятый отказ, он снял с большого пальца левой руки золотой перстень с крупным бриллиантом, надел его медленно на указательный палец правой руки, помахал сверкающим камнем перед самым носом консула, затем постучал перстнем по стеклу, лежащему на столе, и с апломбом заявил:

– Ну что ж! Если вас не интересует русское золото, которое вслед за нами должно прибыть в Америку, продолжайте препятствовать нашему въезду.

Бриллиант и разговор о золоте оказали чудодейственное влияние: визы были выданы немедленно.

На корабле после завтрака Зявкин зашел в салон, и здесь его окружила толпа дельцов. Посыпались вопросы.

– Вы действительно назначены главой Амторга?

– Нет, я вице-президент Амторга.

– Вы коммунист?

– Пусть это вас не волнует, я специалист, точнее, русский коммерсант.

– Ваши задачи в Америке?

– Наладить деловые отношения с фирмами и торговать.

– Что вы собираетесь покупать в Америке?

– Техническое оборудование для советской промышленности.

Расталкивая толпу, к нему пробились двое, назвавшиеся французскими коммерсантами. Один из них спросил:

– Почему вы едете в Америку, вас не устраивает торговля с Францией?

– Нас, как любых коммерсантов, устраивает, где дешевле, лучше, и там, где мы можем получать кредиты.

Бесцеремонно оттеснив французов, к Зявкину приблизился расторопный репортер и представился:

– Никерброкер, корреспондент газеты «Нью-Йорк пост». Господин вице-президент! Прошу ответить – вы едете торговать с Америкой за наличные или в кредит?

– И за наличные, и в кредит, и в обмен на наши товары.

– А вы думаете прежде рассчитаться со старыми царскими долгами перед американо-русской торговой палатой?

– У нас в Советском Союзе считают так: сперва надо установить дипломатические и торговые отношения, а потом уже разговаривать о долгах.

– О каком торговом обмене вы говорите?! – иронически заметил Никерброкер. – Фирмы «Дженерал электрик», «Дженерал моторс» и другие не будут обменивать свою продукцию на вашу древесину, уголь или кожу. Вы им дайте наличное золото.

– Нам нужны моторы, электротехническое оборудование. Вам нужны уголь, кожа, древесина – вот вам и деловой обмен, – разъяснил Зявкин. – И потом, если ваши фирмы это не устраивает, найдем другие. У нас есть золото, есть и товары.

Никерброкер раздраженно и резко закричал:

– Цель вашей индустриализации и пятилетки – это захват мирового рынка. Вы задушили Европу своим демпингом, а теперь беретесь за Америку.

– Какой демпинг? – весело остановил его Зявкин. – В этом году мы у вас закупили оборудования на сто семьдесят семь миллионов рублей золотом – ведь это двадцать процентов всего вашего экспорта, а продали Америке своих товаров только на сорок миллионов. Позвольте спросить – какой же это демпинг? У вас возникли трудности, бушует кризис, вам выгодно с нами торговать. Вот вы – представитель свободной печати – и объясните это своим читателям.

– Нет! Мы будем убеждать американских читателей, что все теперешние трудности в Америке объясняются советской пятилеткой и вашим демпингом!

– Ну, это дело вашей совести, господа, – ответил Зявкин, а про себя подумал: «Только где она у вас?»

Работа Зявкина в Америке осложнялась рядом провокаций русских невозвращенцев, многие из которых зарабатывали деньги на «черный день» своими «разоблачительными» письмами в буржуазной печати, пытаясь представить каждого советского торгового работника как «агента Москвы».

Деятельность невозвращенцев была на руку ярым противникам налаживания торговых отношений с Советским Союзом, запугивавших американцев «коммунистическим проникновением» в США.

В 1929 году весь капиталистический мир охватил жесточайший кризис. В США он прошел как вихрь, произведя колоссальные разрушения в экономике. Выпуск промышленной продукции сократился на 46 процентов, а число безработных достигло 15—17 миллионов человек. Промышленное производство Америки было отброшено на уровень 1908—1909 годов.

Миллионы рабочих и безработных выходили на улицы. Происходили кровавые стычки с полицией. Разоряющиеся предприниматели требовали от правительства усилить торговлю с СССР.

Чтобы отвлечь от этих проблем внимание общественности, правительство Гувера стало на путь провокаций.

Начальник нью-йоркской полиции Уоллен получил задание подготовить фальшивые письма. Нужна была «рука Москвы».

Во всех апрельских газетах появилась свежая сенсация. Начальник нью-йоркской полиции опубликовал подложные «советские» письма из Москвы в Нью-Йорк, где Амторг «разоблачался» как посредник в распределении денежных сумм на коммунистическую пропаганду в Америке. Правая печать, захлебываясь злобой, объясняла выступления миллионов американских безработных «коммунистической деятельностью» Москвы.

В Америке началась погоня за «красными ведьмами».

26 мая 1930 года палата представителей конгресса США большинством голосов (210 против 18) приняла резолюцию конгрессмена Гамильтона Фиша о расследовании деятельности «красных» в Америке.

Фиш мотивировал свою резолюцию тем, что «коммунисты создают волнения в южных текстильных городах и подстрекают негров к новым требованиям». Он восклицал: «Если вы хотите найти работу в Америке, вышлите из страны всех коммунистов…»

Конгресс принял закон, ассигнующий неограниченные суммы для расследования деятельности коммунистов.

Спикер нижней палаты Лонгворт назначил Гамильтона Фиша главой специальной комиссии по расследованию коммунистического движения в США.

* * *

Первое заседание комиссии конгресса открылось 15 июля 1930 года. Фиш пригласил на него представителей всех буржуазных газет. Только корреспондент коммунистической «Дейли Уоркер» не был допущен полицией в зал заседания.

Обсуждалась деятельность советских пионеров в школах США.

Школьные администраторы выступили с требованием высылки детей не американских родителей, особенно русских. Они заявляли: «Русские пионеры – самые развитые среди наших учеников, блестящие ораторы, приводят цитаты из Карла Маркса…»

Член комиссии Бечмен задал вопрос: «А кто такой Карл Маркс?»

Директор средней школы при Колумбийском университете сообщил, что в их классе учится восьмилетняя русская девочка.

– Люба Зявкина – дочь вице-президента Амторга. Она ведет себя вызывающе: носит в школьной сумке красный галстук, сидит за одним столом с негритянской девочкой, защищает ее. Когда ученики становятся на молитву, Люба складывает ладони, закрывает глаза и шепчет: «Да здравствует мировая революция!»

Члены комиссии возмущенно заволновались. Один спросил: «И это правда?»

– Да, это подслушали наши американские девочки, – утвердительно кивнул директор.

Поднялся Гамильтон Фиш и заверил членов комиссии: «Мы представим конгрессу полную информацию и необходимые законопроекты для ограничения коммунистической деятельности и высылки русских коммунистов…»

На второй день комиссии конгресса давал показания начальник бюро нью-йоркской полиции по борьбе с революционным движением Джон Лайонс.

Он заявил, что за последние четыре года коммунисты подготовили забастовку меховщиков, башмачников, моряков, швейников и других рабочих. Лайонс с похвалой отозвался об Американской федерации труда, о ее борьбе с коммунистами и посоветовал федеральному правительству выслать из США всех иностранных коммунистов.

Вице-председатель АФТ Мэтью Уолл предложил создать специальный отдел по борьбе с советскими коммунистами и советским влиянием, и особенно по борьбе с влиянием коммунистов среди негров. Он рекомендовал правительству удалить из США советские торговые организации.

Сыщик нью-йоркской полиции Вильям ван Валькербер заявил, что с двадцатого года он присутствовал на двухстах митингах, организованных коммунистами. По его мнению, число коммунистов в Нью-Йорке постоянно растет.

Комиссия Фиша заслушала показания начальника нью-йоркской полиции Уоллена, который огласил поддельные письма, касающиеся Амторга и ее вице-президента Зявкина. Уоллен настаивал на подлинности этих документов, но оговорился, что ничего не знает об Амторге, кроме изложенного в них. Уоллен признался также, что располагает лишь копиями писем.

Затем Уоллен зачитал длинное заявление – «пионеры отравляют мозги школьников» – и требовал принять меры к охране американской молодежи от коммунистической пропаганды.

* * *

Вскоре Зявкин был арестован и заключен в тюрьму Синг-Синг.

Начались бесконечные тюремные мытарства, сопровождаемые интенсивными допросами двух агентов «Сикрет Сервис». Никаких доказательств «преступной деятельности» Зявкина, кроме поддельных писем с грамматическими ошибками, у них не было. Было единственное требование – сознаться, что он «агент Москвы».

Зявкина держали на строгом режиме. Глазок в двери его камеры каждые пять минут открывался, и на Федора Михайловича смотрел острый внимательный глаз надзирателя.

…Однажды раздался звонкий щелчок, и через маленькое окошко на пол упала толстая пачка газет. Каждый день ему бросают в камеру «Русский голос», «Возрождение» и другие белоэмигрантские монархические газеты. Идеологическая обработка! Там пишут одно и то же:

«Крах большевизма неизбежен… Провал индустриализации… Раскрытие московского заговора… Возвращение из европейского вояжа митрополита Платона, его проповедь в церкви святых Петра и Павла, где предлагаются методы борьбы с «красными супостатами»…

Но мельком взглянув на сверток, Зявкин не поверил глазам. На верхней газете крупным шрифтом было напечатано: «Правда». Он поднял с пола газеты, положил их на стол и бережно развернул. Да, действительно «Правда», свежие номера с материалами XVI съезда партии.

В Москве съезд, а он здесь, в этой «комфортабельной» одиночке американской тюрьмы! Там коммунисты, его товарищи по партии подводят итоги первой пятилетки, намечают новые грандиозные перспективы, громят правых оппозиционеров, которые стараются затормозить социалистическое строительство! Зявкин взволнованно листал газеты. Вот: съезд объявил взгляды правой оппозиции несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б). Нет, думал Федор Михайлович, никакие уклоны не собьют партию с ленинского пути. В борьбе против всех видов оппортунизма только крепче станут ее бойцы, которые сумеют поднять массы на осуществление всего, что намечено. В резолюции съезда так и говорится:

«Сплачивая под знаменем ленинизма миллионы рабочих и колхозников, сокрушая сопротивление классовых врагов, ВКП(б) поведет массы в развернутое социалистическое наступление и обеспечит полную победу социализма в СССР!»

Зявкин с восторгом изучал сухие на первый взгляд цифры: продукция электротехнической промышленности СССР возросла в 1929/30 году по сравнению с 1927/28 годом в 2,7 раза вместо 1,8 раза по пятилетнему плану. Как много стоит за этими цифрами! Это ли не триумф рабочего класса, воплощающего в жизнь ленинский план ГОЭЛРО! Федор Михайлович почувствовал себя именинником. Личные невзгоды – тюрьма, одиночка, допросы – отступили куда-то далеко…