Текст книги "Свой - чужой"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Еще один миф: о том, во что превратили «Белый дом», когда вы все ушли, – в крематорий, и там конец 4-го и половину 5 октября добивали, дожигали наших людей, наших мужиков, а потом втайне на черных баржах их трупы вывозили и уничтожали. И что число убитых, которым оперирует Ельцин, – это блеф; мы-то знаем, что там были другие трупы, другие числа, другие гробы, тайные захоронения. Расскажи об этой мифологии, которая наверняка вокруг тебя крутится, иногда тебя возвеличивая, иногда кидая в вас грязь.

А.Р. О событиях сентября-октября я рассказываю подробнейшим образом в двух своих книгах: «Крушение Державы» и «Лефортовские протоколы». И те, кто желает знать правду о трагедии, могут приобрести их и прочитать. Совершенно не сомневаюсь – мифы, о которых вы говорите, рассеются сами собой.

Я постоянно слышу, что политическая оппозиция режиму и усиливающееся движение протеста трудящихся идут параллельными, практически не соприкасающимися друг с другом курсами. А ведь именно их взаимодействие как раз и способно создать ту критическую массу энергии, мощное высвобождение которой выльется во всероссийский гражданский протест и сметет, наконец, обанкротившийся и продавший национальные интересы страны полицейский антинародный режим.

И тут невольно возникает сомнение: а хотят ли те, кто причисляет себя к оппозиции, действительно победить? Или речь идет лишь о том, чтобы «разбавить» нынешнее правительство своими вице-премьерами и министрами, скорректировав, но сохранив в своей основе гибельный для России курс?

Я постоянно слышу в свой адрес обвинения в игнорировании законных, «парламентских» форм, увлечении «экстремизмом» и «крайностями». Руцкой, мол, призывал к явно авантюрным действиям вроде штурма московской мэрии и «Останкина», которые лишь обернулись гибелью многих людей и представляли сторонникам авторитаризма долгожданный повод для заранее подготовленных акций.

Когда такого рода обвинения в мой адрес звучат со стороны радикал-демократов, удивляться не приходится: они прямо заинтересованы в том, чтобы навести тень на плетень, скрыть от людей правду о том, что действительно происходило прошлой осенью. Мало того, и портрет кретина-солдафона, мздоимца-коррупционера написали по заказу власть имущей шпаны всякого рода публицисты-дешевки гульбинские, буничи, и не как-нибудь, а даже книгами, наглейшим образом исказив мою военную и политическую биографию. Подлее и хуже всего, когда такого рода «обличители» появляются из среды оппозиции, подхватывая домыслы «желтой» прессы, целенаправленно вбивая в сознание людей, что Руцкой – это-де не тот человек, за которого себя выдает и т. д. И т. п.

Отсюда вывод: или купили некоторых господ «салонных» патриотов, или они сами пытаются выпятить себя в качестве «незаменимых» лидеров, приподнять «благоразумие» хваленых «центристов», отсидевшихся в кустах в решающие моменты политической борьбы. Так и хочется сказать этим: «Побойтесь Бога, господа и, к сожалению, некоторые товарищи! Где были вы – заболтавшие все, что только можно было, – 3–4 октября, что делали вы тогда, изображая сегодня себя «специалистами» по обороне, «трезвомыслящими» защитниками народа?» Могу ответить прямо, без демократических церемоний: одни занимались тем же, чем и сегодня – болтовней, другие попросту сбежали и предприняли все, чтобы народ России не поднялся, третьи, подставив своими провокационными действиями защитников Конституции под расстрел, рванули во власть – в Думу, не дождавшись даже, когда остынет кровь погибших... А что касается отхода от «парламентских» форм, «экстремизма» и «крайностей», оттолкнувших-де от парламента многих колебавшихся, то это аргументация либо кабинетных мудрецов, безнадежно оторванных от жизни, либо... Впрочем, не буду, чтобы не осквернять бумагу, уточнять.

Главной причиной нашего поражения, повторяю, был не «экстремизм», не «крайности», а отсутствие массовой широкой и надежной поддержки народа, усугубленное чистейшей воды предательством как внутри оппозиции, так и за ее пределами. Если нас с Р. Хасбулатовым и надо обвинять, то совсем в другом, в прямо противоположном, а именно в том, что мы над обеспечением такой поддержки практически не работали, доверившись болтунам и демагогам, якобы занимавшимся этим вопросом, «геройству» которых посвящают спецвыпуски газет.

То есть чрезмерно увлеклись «парламентскими» формами, бездумным повторением заклинаний типа «наша главная сила в законе», забыв о том, что реальная оппозиция должна в первую очередь опираться на массы и только на них. Именно поэтому мы не сумели в решающий момент обеспечить эффективного сочетания парламентских методов с массовыми выступлениями за стенами Дома Советов не только в Москве, но и по всей России, не смогли направить вырвавшуюся на московские улицы энергию стихийного возмущения людей в регулируемое, тщательно выверенное и наиболее эффективное русло.

Если сегодня в среде оппозиции находятся деятели, которые находят «напрасной» и «бессмысленной» борьбу бывшего Верховного Совета с растоптавшим Конституцию президентом, то пусть это будет на их совести. Я же убежден в справедливости старой истины: «Отказ от борьбы деморализует больше, чем поражение». Уж если на то пошло, нам надо было более решительно, целеустремленно и энергично выступить против авторитарного произвола. Оппозиция, вернее, руководители ее партий, движений, которым была дарована свобода, проявили не избыток, а недостаток твердости, решительности, бескомпромиссности, особенно в первые дни после роспуска-расстрела парламента.

Президентская сторона, образно выражаясь, сразу же пошла напролом, не гнушаясь никакими средствами в своем стремлении расправиться с непокорными депутатами и оппозиционными политическими лидерами. Мы же потратили время и усилия в бесплодных призывах и уговорах, наивно ожидая от своих противников хотя бы мало-мальски элементарного уважения к закону и соблюдения общепринятых в цивилизованных странах политических и нравственных норм.

Разумеется, ход событий постепенно избавил многих из нас от иллюзий, заставил, наконец, более трезво взглянуть на вещи, но, друзья, уже почти поздно, инициативу перехватили «подсуетившиеся», оседлав идеи, программы тех, кому они принадлежали изначально.

Что же касается, повторяю, «экстремизма» и «крайностей» со стороны защитников Конституции, то разве мы должны были из-за отдельных их проявлений высокомерно отмежевываться от вышедших на улицы людей, плевать в душу тем, кто готов был пожертвовать жизнью в борьбе с антинародным режимом? Непорядочно, просто подло было бы лидерам движения бросать на произвол судьбы поверивших им людей, даже когда их действия не во всем им нравятся, даже когда реальных шансов на победу нет. Впрочем, отдельные факты экстремизма со стороны защитников Конституции, неизбежные в условиях ожесточенного, дошедшего до вооруженного конфликта противостояния, меркнут перед тем кровавым экстремизмом и вавилонской жестокостью, которые были проявлены президентской стороной.

Главное все же было в другом – надо было готовиться к отражению назревавшего государственного переворота, готовиться заранее, готовиться серьезно, за много месяцев. Готовиться политически, экономически, финансово, организационно-технически, но, увы, этого не делалось все по тем же причинам: размежеванность, отсутствие солидарности, мелочная подозрительность и элементарное неуважение друг к другу. Ведь еще тогда, после прошлогоднего мартовского указа президента о введении особого порядка управления страной (ОПУСа), стало ясно, что дело идет к установлению авторитарной диктатуры. Конкретно надо было:

– установить живые повседневные связи с трудовыми коллективами, учреждениями, институтами, учебными заведениями, причем не только в центре, но и на местах, во всех республиках, областях, регионах;

– выстроить глубоко эшелонированную систему поддержки оппозиции в директорском корпусе, финансовых, предпринимательских кругах;

– наладить и поддерживать, разумеется, с достаточной долей осторожности и осмотрительности, необходимые контакты в государственном аппарате, правоохранительных органах, армейских частях несмотря на драконовские чистки (здесь еще осталось немало честных людей; не все же куплены и разложены режимом);

– найти методы и формы влияния на людей через средства массовой информации, используя, возможно, содействие предпринимательских кругов.

Этот комплекс мер нужно и можно было предпринять, если бы оппозиция была объединенной, если бы она избавилась от кликуш-баламутов, дискредитирующих движение.

Впрочем, все это не поздно и даже крайне необходимо сделать и сейчас.

А.П. Александр Владимирович, вы раза четыре употребили слово «предательство». Я думаю, что предательство – один из самых страшных грехов, какие вменены человечеству.

Думаю, вы не знаете, что такое ревность, слава Богу: я знаю вашу семью, ваш уклад. Это тоже, наверное, одна из самых страшных мук, какие даны человеку, – ревность к любимым женщинам. Но предательство друга, товарища, партнера, вы, наверное, изведали. Вы прошли, протаранили, пролетели Афганистан, были среди элиты афганских воинов, вас окружали афганцы. Когда мы с вами находились в конфронтации после 1991 года, я видел вас издалека в окружении афганских генералов, афганской элиты, я вас всех даже издалека продолжал любить.

И вот вас предали ваши товарищи по Афганистану, вас предал Барынькин, вас предал Грачев, вас предал Лебедь. Как вы переживали трагедию предательства? Черт с тем, что вас предавали ваши клерки, черт с тем, что вас предавали средства массовой информации, которые одно время вас обожали, возвеличивали, а потом от вас отвернулись и поливали грязью. Вас предавали люди, с которыми вы проходили сквозь игольное ушко битвы, войны. Ведь это, может быть, одна из самых страшных драм, которые вы пережили.

А.Р. Да, Александр Андреевич, вы правы – это действительно драма. Чудовищная драма, ибо предано самое святое – армейская дружба. Я не знаю примеров, когда бы в гражданской среде близкие, дружеские отношения были основаны на решимости отдать даже жизнь за друга.

Пройдя путь, большая часть которого проходит в армейской среде, от солдата до генерала, имея устоявшееся понятие о дружбе, о самопожертвовании, трудно иначе воспринимать предательство. Отсюда и отношение к происшедшему. Списать предательство на ошибку, недопонимание невозможно, ибо все мы принимали присягу на верность служения Родине, на верность Конституции, на верность служения народу.

Вместе с тем я не осуждаю армию за то, что она не поддержала восставший народ, что ее лучшие генералы предали, потому что не их только в этом вина. Виноваты все мы в равной степени, ибо армия есть частица народа, который в большинстве своем молча взирал на происходящее. И когда наступил момент, решающий момент, определяющий судьбу родины, не поддержал тех, кто выступил против антинародного полицейского режима.

Ни один город, ни один поселок России не заявил гражданским протестом свою позицию в отношении происходящего. Греция, а не Россия от Калининграда до Петропавловска-на-Камчатке вышла на улицы поддерживать Советскую власть.

И все-таки: о каком предательстве армии мы говорим, если президент – глава государства – предал Конституцию, на которой клялся? Если вся страна видит, слышит, знает, что творит на глазах у всего мира «всенародный», и покорно молчит. Отсюда и задаешься вопросом: «А стоит ли вообще говорить, осуждать кого-то за предательство, если оно стало нормой жизни общества?»

А.П. Несмотря на все то, вы грузитесь на поезда, на самолеты. Выйдя из каземата, вы чуть-чуть пришли в себя, отдышались дома и двинулись по России, строите свою «Державу», свое движение. Я знаю, что вас встречают на «ура», вас слушают, вам внемлют, вам аплодируют, в вас впиваются глазами, а потом приходят к вам под ваши знамена. Вы делаете изнурительное, неизбежное политическое национальное дело.

Программ ныне не читают, аргументы все, которые можно было бы произнести, начиная с 1985 года, все произнесены двадцать раз, все перевернуто, люди смотрят в глаза и пытаются угадать: врут эти глаза или не врут? Когда оратор призывает народ к любви, братству, солидарности, народ смотрит и думает: какой же нам кровью обойдутся эти любовь, братство, солидарность? Поэтому для политического деятеля сегодняшнего дня, может быть, даже не важнее всего программа, аргументы, концепции.

Куда мы денем уголь, куда мы переместим трудовые ресурсы, где мы поставим заставы, сколько у нас будет бомбардировщиков?.. И при этом проскользнет вдруг какая-то интонация, какие-то тончайшие энергии, или, как Невзоров говорил, кто-то найдет, произнесет какое-то словечко, с таким выражением, с такой родной и понятной миной на лице, – что народ скажет: «Ну, слава Богу, пришел!» Что вы говорите людям и что еще намерены сказать им, чтобы люди как бы очнулись, содрали с себя эти жуткие коросты, которые за это время наросли?

А.Р. Сдаваться я не собираюсь, как и молча взирать на происходящее и плакать, что все погибло, народ более не поднять, не разбудить. Пессимизм не мой удел.

Я верил и верю народу, я верил и верю, что мы будем жить достойно, как это подобает великой нации. Хотя не скрою, что были всплески пессимизма. Но, поездив по стране, я убедился в том, что не все еще потеряно. Что надо работать с народом, необходимы контрдействия обнаглевшему телевидению, вбивающему в сознание людей ложь, безразличие, корысть, алчность, безнравственность.

Сначала поездка к себе на родину, в Курск, затем вместе с вами в Красноярск, к замечательному человеку, политику-патриоту Петру Васильевичу Романову. Удивление и радость от того, как встречают люди – с неподдельным желанием знать правду и что делать, казалось бы, в безнадежной ситуации. Сомнения в правильности моих действий после тюрьмы «Лефортово» окончательно развеялись после поездок в Волгоград, Саратов, Самару, Тольятти, Ульяновск, Пензу, Саранск, Липецк, Воронеж.

Когда простым и доступным языком рассказываешь людям правду о пройденном нами пути от начала до конца, когда объясняешь людям, как могли бы мы жить и за счет чего, каким образом можно решить жизненно важные приоритетные задачи, стоящие перед обществом, – люди начинают просыпаться. Начинают понимать, что без реальной оппозиции, без объединения воедино патриотических сил невозможна победа народа. Особое одобрение вызывает программа Социал-патриотического движения «Держава», основными принципами которой являются:

– возрождение великодержавной России в границах СССР;

– объединение народов и народностей в единую нацию;

– построение общества реального социализма, демократического общества социальной справедливости.

Отрадно, что на мои встречи приходят не сотни, а тысячи, десятки тысяч людей; отрадно, что на эти встречи идут не только ветераны войны и труда, но и в большинстве своем молодежь.

Впечатляет и результат работы. За 3 месяца в движение «Держава» поступило 584 тысячи заявлений о вступлении в его ряды.

Можно сделать по этим результатам и вывод – реальная оппозиция будет не очередным политическим клубом, а массовым общественно-политическим движением, имеющим поддержку большинства.

А.П. Я слушаю вас в течение двух часов, и у меня идет параллельная мысль: все мы – дети катастрофы, все в этой катастрофе кувыркаемся. Нас подорвало, и мы летим. Сами еще не знаем, где приземлимся. И как мы прилетим: без рук, без ног... Не знаю, доживем ли мы до победы, встретимся ли мы с вами после того, как сметем эту мразь. Я не знаю, куда вас еще кинет, потому что вы, как, может быть, никто в этой катастрофе, всегда оказываетесь в той зоне, где больней всего: вас сажают в «Лефортово», вас из танков, вас обливают помоями, и, по существу, вы должны бы уже погибнуть. Вас вообще не должно было быть на земле в это время. А вы есть, вы все время подтверждаете это, вы, как Феникс, вылетаете из беды.

И у меня есть ощущение, что вам предстоит еще много бед всевозможных. И у вас, наверное, просто есть ангел-хранитель, который вас то ли ведет, то ли вас просто хранит.

Вы говорили, что, когда вы сидели в «Лефортове», к вам приходил схимник. Расскажите про этого блаженного. Кто он такой? Напомните, что он вам сказал, что напророчил?

А.Р. Даже будучи коммунистом, я ходил в церковь, не регулярно, но была возможность – ходил.

Я не знаю, кто как ощущает свое пребывание в церкви, но я ощущаю его как свое бытие. Приходя в храм, я становлюсь другим человеком. И уходишь, как бы отвлекаясь от всего, – с чувством, что ты совсем в другом мире, а в этом состоянии как никогда работает мысль у человека. Пробуждается, может быть, то глубинное, что было в тебе спрятано и не проявляло себя. Стоя в церкви, общаясь с Богом, человек становился открытым к проникновению новой мысли, к скрытым сокровенным энергиям мира.

Я давно понял, если мы не восстановим свой исконно православный образ жизни, мы не выстроим великодержавной России. На чем он будет основан? На нравственности, духовности, объединении людей в приходы, общины... Что такое приход? Все друг друга знают. А раз так, то стесняются что-то плохое сделать. А раз друг друга знаешь, то и сватовство было другое, и браки были покрепче, да и дети были поздоровее. Это прекрасно! Прекрасно, когда в обществе с детства прививают уважительное отношение и к другим вероисповеданиям. И не мудрено было, что уживались и мечеть мусульманская, и католический костел, и православная церковь. Я твердо знаю, что без Бога, без веры, без нравственности, без духовности, без чувства стыда, без чувства греха мы просто быдло. Ведь человек без верования – это существо с внутриутробным мышлением: набил утробу – и спать. И безразлично ему, что происходит, кто кромсает страну, раздает земли российские... Раз нет веры, значит, нет любви к собственной истории, нет любви к собственной культуре, нет любви к собственному народу.

Что же до того, что мне сказал схимник, это моя тайна. Скажу лишь, что он заверил меня: «Александр, все равно правда будет за нами, держись до конца! Такова воля твоего Ангела-хранителя Николая Угодника». И было для меня это душевным облегчением, душевным успокоением, освобождением от грехов, от всей этой тягости.

А. Напоследок вам скажу: действительно, не дано нам понять, кто мы в той жизни – грешники или подвижники: скорее всего, грешники, потому что все мы наполнены страданиями, ненавистью, разум наш не просветлен, мы все измучены, истерзаны. Но я думаю, что, может быть, все-таки, когда пролетит вся эта жуть над Россией, вся эта перепончатая, бесноватая, клювастая жуткая нечисть, оставив после себя страшные рубцы, раны, если нам с вами суждено будет через десять, двадцать лет повидаться и оглянуться на эти дни, мы будем уже утомленные, как бы израсходованные, стреляные патроны. Из них вылетела пуля: попала или промахнулась – то уже воля стрелка, который нами стреляет, стрельца небесного. Мы с вами встретимся и все-таки скажем, что мы не лукавили, что мы в этой жизни не продавались, что двигало нами только одно – священная любовь. А уж о прошлом нашим потомкам, детям нашим, сыновьям судить, как мы эту любовь воплотили, во что мы ее отлили, и, как говорится, Бог нам судья!

1994

Александр Лебедь: «БИТЬ КУЛАКОМ»

Александр Проханов: Сейчас я наблюдаю кристаллизацию двух типов политических личностей, которые в сегодняшней ситуации представляют своеобразную характеристику времени и эпохи. Первый тип описывается такими персонажами, как Травкин, Рыбкин, Валентин Ковалев, которые дрейфуют во власть, причем в тот момент, когда власть очевидно отвергается нацией. И есть другой тип политиков, родоначальниками которого, пожалуй, являются Александр Руцкой и Юрии Скоков. В силу своих нравственных принципов они уходят из власти, с вершин политического Олимпа, каждый под своим солнцем, под своей эмблемой. Такие личности, как Скоков или Глазьев, или Полеванов, или вы, Александр Иванович, формируют новое поколение политических деятелей, к которым пристально, подчас с недоверием присматриваются патриоты. Было бы интересно узнать, каков ваш путь выпадения из власти, из режима. В чем природа вашего конфликта с Ельциным и Грачевым?

Александр Лебедь: Во-первых, скажу, что народ наш совестливый, поэтому политики, руководители государственные тоже должны быть совестливыми. Тогда будет нормально, тогда мы будем жить своим умом, на своей земле, по своим законам. Мы к этому, я глубоко убежден, уверенно движемся. Во-вторых, Союз потому и развалился в 91-м году, что верхушка партии и сама 17-миллионная партия – это были совершенно разные вещи.

Были руководители, которые давно перестали быть коммунистами, жили в персональном раю, все у них было. А внизу было стадо партийных баранов, которые ходили в атаку, ковали партии славу, сеяли, пахали, ничего не знали о привилегиях, никогда ими не пользовались. Рыба гнила с головы и сгнила, произошел обвал власти. Я вокруг пресловутого здания Верховного Совета РСФСР тогда в августе сутки крутился и нигде альтернативной толпы, под красным знаменем рвущейся в бой, не видел. Не известен мне ни один секретарь райкома, обкома, горкома, который уподобился бы Сальвадору Альенде и с автоматом в руках под красным знаменем где-то уперся и сказал, что «страну, которая меня взлелеяла, вскормила, не отдам». Все так спокойно, почти планово, отошли на заранее подготовленные коммерческие, реже – политические позиции.

С 88-го года в Советской Армии пропало единоначалие. Будучи тогда командиром дивизии, куда бы ни летел, ни разу не получил приказа. Было всякое: Сумгаит, Баку, опять Баку, была эта «картошка в мундирах» в Москве в сентябре 90-го года – ни разу приказа не было. Были только пугливые звонки: вы уж там разберитесь, вы там смотрите, но не стреляйте. Армия перестала быть армией.

В 90-м году, как командир дивизии, как коммунист, был от десантных войск избран на 28-й съезд КПСС. Я на этом съезде и надломился. Раньше верил, что, образно говоря, поднимая меч, я поднимал его за Державу, за страну, а получалось, что черт знает за кого, марионеткой был в чьих-то руках, чьи-то маленькие вонючие интересы мечом отмахивал. Партия была уже совершенно разнонаправленная, разнородная. Это была во многом антикоммунистически настроенная масса, разрываемая на части множеством мелких, мелочных, мизерных течений и эгоистических устремлений. Стало также ясно, что нами правят маразматики, далекие от народа, от реальной действительности. Они сплошь и рядом занимали страусиную позицию: по всякому поводу совали голову в песок. Не желали видеть обстановку такой, какая она есть.

Потом я был избран в ЦК коммунистической российской партии, побывал на двух пленумах. Стал свидетелем постыдных действий – визг, гам, сброс компромата друг на друга, мышиная возня. Сделал для себя вывод: если это коммунисты, то тогда я не коммунист, мне с этими людьми в одной партии делать нечего. Ушел и сказал, что больше туда не вернусь.

В 91-м году произошел обвал власти. Но ничего, в сущности, не изменилось. Нами продолжали править те же самые люди. Кто такие Алиев, Шеварднадзе, Бразаускас, Снегур, Лучинский, Ельцин?.. Бывшие первые республиканские и областные секретари, у них уже сложился определенный менталитет, они по-другому не могут. Если такого рода человек вдруг начинает заявлять, что перестроился, пошел в другую сторону, я этому не верю. Всяким там волкогоновым, яковлевым – в 70 лет вдруг прозрели! Мог бы с уважением отнестись к тому же Волкогонову, если бы он сложил с себя все звания – доктора исторических, философских наук, профессора, генерал-полковника, снял бы все регалии и сказал: «Ребята, я вам врал, оставляю все, что на вранье заработал», – и пошел дальше. Я бы ему честь отдавал целый день. Но он на тех же высоких постах и с теми же регалиями вдруг развернулся и пошел в другую сторону.

Много было деклараций: строительство нового демократического государства, проведение реформ в армии... В 91-м году, осенью, первый заместитель министра обороны СССР генерал-полковник Грачев трижды лично передо мной развивал фантасмогорические идеи о том, как он создаст комитет человек из 400, две трети будут политологи, социологи, экономисты, а одна треть – лучшие умы в погонах, и вот этот комитет создаст военную концепцию, доктрину. По сию пору, кроме самого Грачева и его порученца, в этот «комитет» так никто и не вошел. За реформу выдается то, что к действительным преобразованиям никакого отношения не имеет, например, новая форма одежды. Ну переоделись, а дальше-то что? Как она повлияла на наши мозги, на наши души? Она-то не русская, эта форма...

У нас сегодня нет «Закона о всеобщей воинской обязанности», а есть «закон всеобщей воинской отсрочки» – 22 способа уклониться от призыва.

Начали набирать контрактников. Но где он, реальный документ – контракт? Там всего один листик: «Я обязуюсь служить начальнику». А начальник: «Обязуюсь не обижать, а если обижать, то не очень...»

Контракт должен быть базовым документом, в котором четко, на основе закона прописано, где и как будет размещаться офицер, прапорщик, где будет жить, лечиться, питаться, в какой детский сад или школу будут ходить его дети, где будет работать жена. Вот тогда контрактник сто процентов времени будет отдавать службе. У нас же после всех этих «выводов войск» в навал распихали массу офицеров и прапорщиков, которые влачат жалкое существование без надежды на какой-то просвет в обозримом будущем. Он с утра приходит на службу, у него на лбу написано, что не о службе думает, а о том, выгонят его с квартиры или не выгонят. Как дожить на жалкие гроши, что остались после платы за квартиру? Где взять дрова, уголь, куда девать голодных, сопливых детей? И жена его при этом пилит. Он не служит, а отмечается. Он приносит на территорию части свое накопившееся раздражение. Бытие определяет сознание!

Я неоднократно пытался беседовать с министром обороны, ставил вопрос: хватит потемкинские деревни строить, надо опускаться с небес на землю, стать на эту грешную землю ногами и на основе здравого смысла заниматься реальными преобразованиями в армии. Ничего из этих разговоров не получилось.

Я на базе собственной армии, не скрою, дело прошлое – проводил комплекс мероприятий, направленных на то, чтобы создать предпосылки к реформе. Например, у нас на картах Министерства обороны масса флажков дивизионных. Если на такую карту смотреть, то страшно становится. А приедешь во многие из них, там говорят: «Вам дивизию построить во дворе или перед дверью канцелярии?» Нет дивизии, есть кадрированные до предела части. Пусть их будет в пять раз меньше, но они будут полностью укомплектованные, развернутые. Только в такой дивизии есть боевая подготовка и, как следствие, системная дисциплина. Здесь наряд есть эпизод служебной деятельности, и не более того. Не как сейчас 11–13 раз в месяц через день на ремень вплоть до господ офицеров. Выхаживает майор на посту, выкрикивает: «Кто идет?» и думает: «Какого черта я 15 лет назад сюда пришел?»

Такие полностью укомплектованные части должны иметь двойное-тройное складирование оружия и отлаженную систему переброски. Я это тоже проверил на практике. Все мои артиллеристы, танкисты, пвошники, разведчики летали сюда, на территорию России и стреляли на чужих полигонах из чужой техники. У нас уже нет возможности перебросить огромное количество техники куда-то, но людей перебросить мы еще можем, мы это отрабатывали, показали достаточно высокую эффективность. Прибывают люди, получают технику, готовят ее и на чужих полигонах выполняют задачу не ниже чем на «хорошо». Масса других было наработок. Все попытки это объяснить, привлечь внимание министра обороны – ни к чему не привели. Выходило другое. Чем больше я экспериментировал, тем больше было зависти, неудовольствия, злобы, всего, что угодно, – кроме нормального подхода к решению армейских задач.

Попытка обезглавить 14-ю армию была предпринята еще в прошлом году. В этом году подошли более научно, точнее наукообразней. 14-я армия сейчас, по сути дела, обезглавлена. Многие из тех людей, которых я отбирал, учил – безупречные солдаты – уже уволены, остальные будут уволены. Идет убиение экспериментальной части, на базе которой можно и нужно было проанализировать опыт реальных преобразований. Не подумайте, что я «кулик, который свое болото хвалит». Просто я знаю объективные показатели, знаю мнение генералов и офицеров, которые ко мне приезжали, смотрели, проверяли, можно и нужно было этот тактический успех нарастить.

Ведь уже целый ряд преступлений совершен. Именно преступлений с тем постыдно-поспешным бегством из Венгрии, Чехословакии, Польши, Германии, Прибалтики, где мы, одержав победу в величайшей из войн, полив все поля Европы своей кровью, наплодив калек, после этого вложили туда колоссальные средства, обустроив, создав инфраструктуру, – в той же Германии 28 первоклассных аэродромов осталось. Мы все это бросили, не получили в качестве компенсации, думаю, и сотой доли того, что потратили. Мы просто постыдно бежали. В цепи этих ставших уже привычными преступлений сегодня готовится еще одна в 14-й армии. Я не намерен быть соучастником преступления. Есть общая практика: управление армии, группы завершает всю работу по свертыванию, по вывозу, реализации, передаче и параллельно сокращается само. Последним убывает командующий, как капитан с корабля. Вот так должно быть. Здесь процесс пошел с точностью до наоборот: сначала надо убрать управление, которое единственное владело в полном объеме обстановкой в том регионе, убрать командующего, образно говоря, отрубить голову в надежде на то, что все остальные члены, органы инстинктивно будут дергаться сами.

А.П. Александр Иванович, любая армия, особенно русская, является носителем государственной идеологии. Скажем, русская армия выращивала своих офицеров в поклонении кумирам военным, в поклонении героям, начиная, скажем, от Невского, Суворова, Скобелева, Нахимова, Ушакова, Жукова. Что происходит сегодня в военной идеологии? Как вы, находясь в армии, ощущаете деградацию идеологических представлений современного офицерства? Мой опыт общения с армией, чеченская война, куда я недавно ездил, говорят о том, что несмотря на весь ужас, происходящий в вооруженных силах, молодой офицер все равно несет в себе прочные, заложенные в гены представления об оружии, о Родине, об армии. Но как в этой усеченной России, где нет рубежей, нет театров военных действий, нет ценностей и кумиров, которые можно было бы ставить в пример офицерам, сохранить вот эту идеологию? Что такое сегодня эта усеченная идеология современной армии? И какой она может быть в дальнейшем?