Текст книги "Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)"

Автор книги: Александр Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Была и другая причина. В первые послевоенные годы границы между СССР и европейскими государствами оказались на время размыты (прежде всего это касалось Польши, Румынии, Болгарии, Австрии и некоторых других стран). Это позволяло уголовникам как с той, так и с другой стороны (в основном, конечно, с советской) свободно «гастролировать» на чужих территориях. Однако, как мы уже отмечали выше, традиции и «законы» преступников различных национальностей существенно отличались друг от друга, что порождало немало конфликтов.

Поэтому во второй половине 40-х годов «советский» уголовный мир выступил с предложением провести международную воровскую конференцию, которая и состоялась в 1946 году на Западной Украине, во Львове. Она проходила в трущобном районе города – Зелёной Горке, в Постдамше. Главной целью было выработать общий, «международный» воровской «закон», которому бы следовали и западные, и восточные воры.

Правда, ничего путного из этой затеи так и не вышло. Было принято компромиссное решение: у себя дома каждый волен делать, что хочет, но в «чужих» местах лишения свободы обязан подчиняться существующим там уголовным «законам», «понятиям» и «традициям».

И всё же, попадая в советские лагеря, иностранные уголовники продолжали гнуть свою линию, не брезгуя работать на «тёплых местечках». Поскольку большую часть таких уголовников составляли поляки, украинцы, белорусы и прибалты, долгое время находившиеся в составе Польши, таких арестантов «честные воры» пренебрежительно называли «польскими ворами», или просто «поляками».

Конечно, «суки», «бляди», «гады» – то есть нарушившие воровской закон российские воры – вроде бы придерживались сходного с «поляками» взгляда на сотрудничество с начальством. Однако схожесть эта была мнимой. На самом деле существовало серьёзное, принципиальное различие. «Польские воры» не боролись за власть в гулаговском арестантском сообществе. Они жили сами по себе, ставя перед собой одну задачу: выжить в лагерном мире и спокойно уйти на волю. «Суки» же вели войну с ворами на уничтожение. Потому и отношения с начальством у «польских воров» и «сук» отличались существенно. «Поляки» просто приспосабливались. Старались угодить «начальничкам», удержаться в среде «придурков» – и не больше. «Сук» же начальство поддерживало активно, стравливая их с «ворами».

Поэтому и «блатной мир» относился к этим «мастям» по-разному: сук ненавидели и резали, «поляков» просто презирали.

Здесь следует подчеркнуть ещё один нюанс. «Польские воры» сами не любили «сук» и даже иногда выступали в резне на стороне «честных воров». Очень верно об этом сказано в той же «Чёрной свече» Высоцкого и Мончинского:

– Народ у нас сам знаешь какой: чей верх, за того и народ. Даже польские воры сук резали…

– Четыре года сижу, эту масть впервые слышу.

– Мастей, что у тебя костей!.. Не знаю уж, по какому случаю их ворами окрестили, хотя воруют они хорошо. Только вор – это ведь не просто ремесло, но и воля. Ему никто не указ. Они же в лагерях на любых работах пашут, начальство поддерживают, брата родного продать не постесняются. Без уважения к себе, одним словом, живут. Лишь бы на свободу вырваться.

Таким образом, «блатное» сообщество не ставило знака равенства между «суками» и «поляками».

Однако ради справедливости следует заметить, что уже в то время могло случиться смешение «поляков» и российских «воров», нарушивших «закон». Дело в том, что, как мы писали выше, в послевоенное время границы между СССР и рядом европейских стран оказались размытыми. И это дало возможность многим советским уголовникам «гастролировать» за рубежом, где они тоже попадали в места лишения свободы. Тамошние более мягкие условия содержания и совершенно другие отношения между арестантами и сотрудниками тюрем для многих оказались откровением. «Гастролёры» под влиянием увиденного нередко изменяли свои взгляды и, вернувшись домой, пытались реформировать «воровские законы», фактически становясь на сторону «сук». Таких «отщепенцев» «честняки» тоже называли «поляками», Но это уже были совершенно не те «поляки»… Это были полноценные «суки».

«Беспредел», «махновцы», «казаки», «дери-бери»

Среди тех, кто не желал примыкать ни к «сукам», ни к «честным ворам», были не только «поляки». «Резня» породила одну из самых нелюбимых в арестантском мире «мастей» – так называемый «беспредел», или «махновцев».

Откуда они взялись и что из себя представляли? На последний вопрос ответить значительно легче, чем на первый. Однако попытаемся всё-таки разобраться в «родословной» «беспредельщиков».

Варлам Шаламов считал, что «беспределы» (или «беспредельщики», или «беспредельщина» – вариаций, как видите, много) – это уголовники, отколовшиеся от «сучьего» движения. Он пишет:

На втором году этой «братоубийственной» войны обозначилось некое новое важное обстоятельство.

Как? Разве обряд целования ножа меняет блатную душу? Или пресловутая «жульническая кровь» изменила свой химический состав в жилах уркагана оттого, что губы его прикоснулись к железному лезвию?

Вовсе не все целовавшие нож одобряли новые «сучьи» скрижали. Многие, очень многие в душе оставались приверженцами старых законов – ведь они сами осуждали «сук». Часть этих слабых духом блатарей попробовала при удобном случае вернуться в «закон». Но… воры «законные» грозили новообращённым «сукам» смертью а не хотели отличать их от кадровых «сук».

… Объявлен был третий воровской закон. На этот раз для разработки «идейной» платформы у блатных третьего закона не хватило теоретических сил. Они не руководились ничем, кроме злобы, и не выдвигали никаких лозунгов, кроме лозунга мести и кровавой вражды к «сукам» и к ворам – в равной мере. Они приступили к физическому уничтожению тех и других. В эту группу поначалу вошло так неожиданно много уркаганов, что начальству пришлось и для них выделить отдельный прииск. («Сучья война»)

Эту же точку зрения разделяют и некоторые другие исследователи. Однако несколько старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать в местах лишения свободы, уточнили, что ряды «беспределов» пополнялись не в последнюю очередь также уголовниками из так называемых «полуцветных», «полуцвета», то есть тех, кто крутился вокруг «воров в законе», но не был удостоен «коронования» в «честные воры». Эти люди по своим личностным качествам не способны были выбиться в лидеры и всё время подвизались на вторых ролях – их называли ещё «воровской пристяжью».

Многие из этих арестантов считали, что воровской мир несправедливо обходится с ними, не допуская к власти и не воздавая по заслугам. «Пристяжь» была убеждена, что так получается из-за нежелания «верхних» допустить лишние рты к воровской «кормушке».

С другой стороны, эти уголовники с ненавистью и презрением относились и к «сукам», предавшим старые «традиции» и снюхавшимся с «ментами». Воспользовавшись «резнёй», часть «полуцветных» начала борьбу за власть в воровском мире и своё место под солнцем.

Была даже подведена «идейная» платформа: мол, немало в верхах старого воровского мира оказалось «гнилых», слабых духом людей. Всё потому, что воровские «кадры» подбирались часто не по «деловым» и «моральным» качествам, а по блату, по принципу личной преданности. И многие из действительно достойных «босяков», «бродяг» оказались «за бортом», зачастую унижались и использовались в качестве «шестёрок», «пехоты». А когда пришла пора испытаний, проявилась вся гниль этих «цветных», которые не в состоянии даже постоять за «воровскую идею».

Определённая доля истины в этих словах, конечно, была. Немало «честняков» дрогнуло перед «сучьими» «пиковинами» и «трюмиловками». Однако многие предпочитали умереть, но не предавать «закон».

Итак, к «масти» «беспредельщиков» примыкали, с одной стороны, «ссучившиеся» под страхом смерти воры, решившие восстановить свою «честь», с другой – «полуцветные», которые стремились создать новый, «истинный» «закон» – «закон» сильных духом уголовников, не признающих никого и ничего, кроме своих прихотей и желаний.

Собственно, «беспределом» называли преимущественно первых, действительно не знавших предела в выплесках своей агрессии, направленной на всех арестантов – в том числе и на «фраеров», и на «политиков», и на «мужиков». Эти люди ненавидели всех, в том числе и лагерное начальство. Они образовали, так сказать, «потерянное воровское поколение». Их унизили, и теперь они пытались всячески самоутвердиться, унижая всех остальных.

Что касается взбунтовавшейся «пристяжи», то они именовали себя «махновцами». Эти уголовники, по «понятиям», не роняли «чести», не отказывались от «идеи» в обмен за жизнь. Они сознательно ставили себя выше и «сук», и «воров». Потому и звались «махновщиной», вспоминая известный принцип бесшабашного батьки Нестора Махно – «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют».

К «махновцам» порою примыкали и арестанты, которые не имели корней в профессиональном преступном мире. Обычно это были крепкие парни из раскулаченных крестьян, потерявшие почву под ногами, ненавидевшие и Советскую власть, и вообще всё вокруг. У них отобрали и уклад, и веру, и надежду на будущее… Они организовывали свои группы под самыми разными лихими названиями – например, «дери-бери» и проч.

Особенно много было среди таких арестантов южан, выходцев из казачьих семей – с Донщины, Ставрополья, Кубани. Казачество с самого начала революции постоянно считалось «русской Вандеей», поскольку казак испокон веку подчёркивал свою независимость и вольность, в отличие от крестьян Центральной России, которые на юге презрительно именовались «кацапами», были более терпеливы и покорны.

Не случайно многие казаки во время второй мировой войны воевали против Красной Армии на стороне германских войск. Интересно, что под фашистские знамена встали в подавляющем большинстве именно те казаки, которые хлебнули «прелестей» советского строя. Казачество, так сказать, «первой волны», эмигрировавшее за кордон ещё в гражданскую войну, отказалось наотрез от сотрудничества с врагами России.

Казаки и фашисты: «Любо, братцы, любо!»

[Закрыть]

В биографических записках Льва Копелева один из тех, кто воевал в рядах «германских казаков», рассказывает об этом так:

Большинство у нас были пленные; стариков было мало – Краснов, Шкуро – раз-два и обчёлся; – старые эмигранты не хотели немцам служить. У них этот старый патриотизм был всё-таки ещё силён. В наши части, да и к Власову шли сплошь «подсоветские», так нас называли. Мы-то хорошо знали, что нас дома ждёт. Ежовщину никто не забыл… Нас ещё с гражданской войны считали за контру. И в коллективизацию, и в 37 году сколько шкур драли. («Хранить вечно»)

Здесь необходим короткий экскурс в историю. Осенью 1942 года на территории Северного Кавказа, на исконных казачьих землях, полностью оккупированных фашистами, была предпринята попытка возродить казачью республику. Были объявлены Второй Казачий Сполох и вторая война большевистскому режиму (первая продолжалась с 1917 по 1920 годы). Когда немецкие части под ударами Красной Армии стали отступать, с ними отступили и казачьи войска вместе со своими семьями.

Казачьи части в составе немецкой армии были сформированы в полунезависимые отряды и заслужили репутацию отличных бойцов.

Воевали они, например, в Югославии против титовских партизан совместно с позорно прославившемся корпусом «Шюцкор», сформированным немцами из русских эмигрантов – преимущественно членов Русского общевоинского союза. Искусные наездники, казаки были более приспособлены к ведению боевых действий в горах и действовали значительно эффективнее немецких мотоциклистов. Местное население ненавидело фашистов в казачьей форме, пожалуй, сильнее, чем собственно немцев. Казаки часто, входя в деревни, сжигали их, ровняли с землёй, уничтожали мирное население. В последний год войны казачьи части оказались фактически под началом СС.

Генерал А. И. Деникин, на протяжении всей войны резко выступавший против фашистской Германии и против россиян, воевавших на её стороне, писал начальнику РОВСа генералу А. П. Архангельскому:

Самое злое дело – это «Шюцкор»… Он подавлял сербское нациионалъное восстание против немецкого завоевания… В результате почти весь «Шюцкор» погиб. Погибло и множество непричастных русских людей – благодаря той ненависти, которую вызвали в населении Югославии недостойные представители нашей эмиграции. Русскому имени нанесён был там жестокий удар.

«Фашистские казаки» перед боевым походом.

Окончание войны застало казаков в Югославии, Италии и Австрии, на территории, оказавшейся в руках союзников. В мае-июне 1945 года в южноавстрийском городе Лиенце казаки были переданы советским войскам (согласно тайным договорённостям, заключённым ещё в Ялте). Общая численность казачьих войск и казачьих семей, подвергшихся репатриации, составила более 50 тысяч человек.

Эти люди прекрасно представляли, что их ждёт на родине. Поэтому многие просто кончали жизнь самоубийством. И не только мужчины. Вот что пишет английский историк Николас Бетелл в книге «Последняя тайна»:

К обрыву подбежала молодая женщина с двумя малыми детьми. Секундное объятие матери, и одна девочка брошена ею в бездну водоворота. Другой её ребёнок, уцепившись за подол юбки, жалобно кричал: «Мама, не надо! Мама, я боюсь!» – «Не бойтесь! Я иду с вами!» – крикнула в ответ обезумевшая мать. Рывок, и второй ребёнок полетел в стремительные воды Дравы. Затем она подняла руку для крестного знамения: «Господи, прими душу грешную». И не донеся руку до левого плеча, прыгнула вслед за своими детьми.

Мы рассказываем это для того, чтобы читатель мог хотя бы примерно представить, с каким настроем попадали казаки в гулаговские лагеря. Сюда их дошло чуть более половины из их общего числа. Многих просто расстреляли (прежде всего – офицеров). Ненависть к Советской власти была пронесена ими через пламя войны и закалилась голгофой Лиенца – австрийского городка, где англичане выдали их Советам. В ГУЛАГе они ненавидели «начальничков» в военной форме, ненавидели общую массу арестантов, «пахавших» на эту власть, в том числе и «политиков», ненавидели «сук», воевавших в штрафных формированиях за Совдепию… Как справные хозяева и собственники, не питали они любви и к воровскому «братству», но относились к «уркаганам» терпимее, чем к остальным.

Конечно, в общей арестантской массе казаков было не так много. Но зато многие из них отличались злостью и агрессивностью. Иногда они действовали сами по себе. Но чаще всё же примыкали к «махновцам». Ведь чисто «казачьему» движению невозможно было бы просуществовать длительное время: мгновенно подвели бы «политическую» 58-ю статью и «расшлёпали» как «фашистов». А в уголовном «коллективе», как казалось казакам-арестантам, действовать было значительно проще и безопаснее.

Арестантское сообщество зорким своим глазом выделило эту группировку. Так их и называли – «казаки». Это слово в лагерях фактически стало синонимом и «беспредела», и «махновщины». «Казачить» кого-либо значило то же, что «беспредельничать», «обжимать», «дербанить». Лагерный бандитизм, грабёж получил язвительное название «казачий стос» (стос – популярнейшая блатная карточная игра, соответственно «казачий стос» – это беспроигрышная «игра», попросту раздевание).

Не следует, конечно, преувеличивать значения «казачьей волны» в уголовном мире. В блатном жаргоне и до 40-х годов существовал термин «казак». Правда, его значение было иным, причём на протяжении короткого времени несколько раз менялось. В 20-е годы, например, так порою называли крупных авторитетов, предводителей преступных групп, шаек. В середине 30-х «казаками» нередко называли тюремных надзирателей. Причём в качестве сигналов опасности наряду с «атас!», «зекс!», «вассар!» и другими было популярно ещё одно – «казаки!». То есть негативное определение «казак» в определённой мере могло быть перенесено на «беспредельщиков» по ассоциации с ненавистными «вертухаями», постоянно «щемившими» «честных бродяг» (мы наблюдали это уже со словом «сука»).

Однако и связь с реальными казаками послевоенного ГУЛАГа несомненна. У старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать, нередко – и вне связи с «сучьей войной» – проскальзывали в разговоре выражения типа «злой, собака, как казак», «был там один какой-то бывший долбанный есаул», «он озверевший, с Дона, недобиток казачий» и т. д. Арестантский народ почему-то часто не слишком жаловал казаков – и прежде всего за их характер (в идеологическом плане, кстати, «казачья карта» к началу войны активно разыгрывалась официальными властями, которые заигрывали с казачеством; та же линия продолжалась и после войны – вспомним хотя бы фильм «Кубанские казаки»).

Надо отметить живучесть всех этих понятий в уголовно-лагерном языке. И до сих пор «беспредельщик», «махновец», «казак» обозначают бессовестных, наглых грабителей, не признающих ни общечеловеческих, ни арестантских, ни уголовных норм и «понятий».

Судьба «беспределов» оказалась очень печальной – печальнее даже чем «воровская» или «сучья». Ведь в пересыльных тюрьмах камеры обычно разделялись на два вида – для «блатных» и для «сук» («мужики» и «фраера» в счёт не шли, они могли «пыхтеть» в любой «хате»). Для «беспределов» не полагалось, не было предусмотрено специальных «апартаментов». Очень скоро оказалось, что «грозные» и «непримиримые» «беспределы» вынуждены идти на поклон к тюремному и лагерному начальству со слёзными мольбами изолировать их и от «честняков», и от «блядей». Это было достаточно хлопотно и непросто для тюремщиков, им проще было бросить «махновцев» куда угодно – и будь что будет. В конце концов, по сравнению с двумя главными «мастями», затеявшими «резню», «беспределов» было не так уж много.

Но гулаговские власти порою оказывались мудрее и использовали «беспредельщиков» в качестве своих вынужденных помощников, создавая прообразы тех печально знаменитых камер, которые позже стали называться «пресс-хатами». Здесь физически, руками зависимых от начальства арестантов, обрабатывались неугодные зэки, из них выбивались необходимые «признания», самооговоры и вынужденная клевета на других. Таким образом, многие «беспределы» оказались хуже «сук», против которых выступали…

«Льды» или «челюскинцы»

Чаще всего эту группировку называли «один на льдине». «Льды» – это как бы общее название, «один на льдине» – определение каждого члена в отдельности.

Ещё таких арестантов звали «челюскинцами». Так переосмыслил весёлый блатной народ эпопею с ледоколом «Челюскин». Напомним, что 13 февраля 1934 года это судно было раздавлено льдами в Чукотском море. Погиб один человек (завхоз Борис Могилевич), а 104 члена экипажа оказались на дрейфующей льдине во главе с начальником экспедиции О. Ю. Шмидтом. Уголовники тут же сочинили ироническую поговорку – «Шмидт сидит на льдине, как шухер на малине». А уже в середине 40-х окрестили «челюскинцами», или «льдами», особую арестантскую «масть».

По поводу этой масти, как и по поводу «поляков», также существуют разные мнения. Ахто Леви, например, даёт «льдам» следующую характеристику:

Эти люди существовали, как зайцы: всех и всего боясь. Они даже часто ни перед кем не провинились – просто боялись. Некоторым казалось, что их преследуют, некоторые не хотели считать себя мужиками, но ворами не являлись, и воры над ними смеялись, а всё-таки они считали себя личностями; случалось – их били, но никогда не убивали, они никому не были нужны, в воровском мире считались глупее фраера. («Мор»)

Однако ряд других свидетельств, в том числе и беседы с непосредственными участниками тех далёких событий в ГУЛАГе, заставляют подвергнуть такую характеристику сомнению.

Действительно, группировка «один на льдине» не отличалась сплочённостью и многочисленностью. По большому счёту, это была даже не столько группировка, сколько «масть», определяющая характер и линию поведения зэка. «Один на льдине» – это уголовник, который умеет за себя постоять, индивидуалист, не желающий принимать участие в резне «воров» и «сук» и вообще примыкать к какой-либо группировке, будь то «беспредел», «махно», «красные шапочки», «ломом подпоясанные» и пр.

«Челюскинцы» были людьми крепкими, серьёзными и суровыми. Они всегда были готовы дать отпор любому, кто станет на пути или попытается диктовать свои условия.

С другой стороны, Леви в определённой мере прав. Индивидуализм «сверхчеловека» Ницше в лагерях был практически невозможен. А ведь «челюскинцы» стремились не просто быть независимыми: они претендовали на определённую исключительность, не желая смешиваться ни с «мужицкой», ни с «фраерской» массой. Они желали жить в «зоне» так, как считали нужным. Поэтому неизбежны были столкновения с «блатными» («один на льдине» – это, как правило, в прошлом профессиональный уголовник, связанный с «босяцким миром», поэтому его «независимость» могла трактоваться как трусость в тяжёлое для «воров» время), а также с «суками» («ссученные» считали, что раз уголовник не выступает на стороне «воров», он должен либо быть «блядью» и исповедовать «сучий закон», либо перейти в разряд «мужиков», «пахарей» и попасть под власть «сук», подчиняться им). «Беспредел» также не разбирал никаких «мастей»; те арестанты, которые не были членами «беспредельной» группировки, считались потенциальными жертвами, добычей – в том числе и «один на льдине». Разумеется, в такой обстановке «льдам» нельзя было позавидовать. Им и впрямь часто перепадало от всех, хотя действительно до убийств чаще всего не доходило. Зачем? Просто представители других «мастей» ставили «строптивых» на место. «Кодлой», «коллективом» делать это было проще, чем одному отстаивать своё право на место под солнцем.

Правда, в конце концов и «льды» в некоторых местах стали образовывать группировки. Но ничего толкового из этого не получилось…

Кстати, в уголовном жаргоне и до сих пор существует выражение «один на льдине» как определение осуждённого, не примыкающего ни к одной из группировок, живущего по принципу «сам по себе».