Текст книги "Былое без дум"

Автор книги: Александр Ширвиндт

Соавторы: Борис Поюровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Многие сюжеты сегодня, вообще-то, выглядят как невинные забавы. Но в те времена все ведь воспринималось совсем по-другому, будь то "стриптиз по-советски" или колхозная ночная пастораль о яйценоскости.

В первом случае на ширме, под музыку, появлялись интимные детали дамского туалета. В самый патетический момент раздавалась барабанная дробь, и из-за ширмы на авансцену под звуки марша выходила отважная партизанка в валенках, ушанке и ватнике, с автоматом Калашникова наперевес. Ее в очередь играли Элла Бурова и Майя Менглет.

Номер о яйценоскости вызвал к жизни появление собственного Пиросмани. Он нарисовал кровать с большими никелированными шарами, покрыл ее пестрым лоскутным одеялом, из-под которого торчали ноги супружеской пары. На сон грядущий они вели серьезные производствен-ные споры, для этой цели художник предусмотрел в панно прорези: в них помещались лица и руки артистов Нины Палладиной и Леонида Сатановского.

Особый успех имел номер на внутритеатральные темы. Так был придуман сюжет, связанный со спектаклем "Колесо счастья". Разыгрывался один и тот же фрагмент, показанный в день премьеры, затем вечером 31 декабря и на утреннике 1 января и, наконец, рядовой спектакль на 287-м представлении.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения начальства, стала фраза, произнесенная Шурой в новогоднюю ночь в Доме актера: "Мчится Абалкин на коне с черной сотней на спине". Сегодня не многие уже помнят, кто такой Абалкин, но в 1965 году сей грозный муж руководил отделом литературы и искусства в "Правде", куда он пришел в незабываемом 1949 году, в самый разгар борьбы с космополитами. Эскину эта вольность Ширвиндта едва не стоила должности, которую он с честью занимал почти полвека.

К счастью, жизнь так устроена, что наши потери со временем могут обернуться (и оборачи-ваются!) неожиданными обретениями. Театру имени Ленинского комсомола хронически не везло. Бирман и Гиацинтова через несколько лет после смерти Ивана Николаевича Берсенева вынуждены были перейти отсюда в другие коллективы. Здесь же творилось нечто невообрази-мое. За режиссуру брались все, кто хотел. Какое-то время театром управлял Борис Никитич Толмазов, замечательный охлопковский актер, до этого поставивший в Театре имени Вл. Маяковского пару удачных спектаклей. Однако ставить спектакли и руководить театром – далеко не одно и то же.

Правда, Сергей Арсеньевич Майоров до прихода сюда, на улицу Чехова, долгие годы возглавлял труппу драматического Театра на Спартаковской. Но к сожалению, и у него роман с молодежным театром не сложился. Положение было скверное, хуже трудно себе вообразить. Особенно учитывая успехи действительно молодежного театра "Современник", что в конце пятидесятых начале шестидесятых годов становится самым любимым театром интеллигенции, прежде всего, конечно, студенчества.

И вот в это самое время – шел 1964 год – кому-то пришла в голову мысль назначить главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола Анатолия Эфроса. (До того момента Эфрос служил в Центральном детском театре, где поставил "В добрый час!" В.Розова, "Друг Мой, Колька!" А.Хмелика, "Они и мы" Н.Долининой, "Женитьбу" Н.В.Гоголя и другие замечательные спектакли.)

Назначение произвели в середине сезона, что бывало крайне редко: обычно такие дела происходили осенью, в день сбора труппы. Эфрос явился с пьесой В.Розова "В день свадьбы" и несколькими наиболее близкими ему актерами из ЦДТ. Репетиции розовской пьесы начались буквально через пару дней. А на сцене в это время завершил работу Сергей Львович Штейн: он ставил инсценировку повести Бориса Балтера "До свидания, мальчики!". Штейн проработал в этом театре много лет. Его любили актеры за то, что поставленные им спектакли, как правило, имели успех у зрителей. Режиссер и не скрывал, что в своем выборе руководствовался прежде всего этими соображениями. Вот почему он тянулся к комедиям, водевилям, детским музыкальным представлениям, не замахиваясь на "Грозу" или "Гамлета".

Первые дни Эфрос знакомился с людьми, по вечерам смотрел спектакли: он не знал большую часть труппы. Через неделю Сергей Львович сам пригласил нового режиссера побывать на репетиции. Это был черновой прогон первого акта. Все занятые в спектакле ужасно волновались, однако, когда репетиция окончилась, Анатолий Васильевич сказал, что в целом ему все понравилось, но...

И тут-то начались "небольшие" замечания, поправки, подсказки. Правда, все исполнители остались те же, но художника пришлось заменить. Так впервые на афише Театра имени Ленинского комсомола появились имена В.Лалевич и П.Сосунова.

Ширвиндт был занят в этом спектакле в роли Джона Данкера, отнюдь не главной, хотя и интересной. Первоначально он отнесся к работе с некоторой прохладцей, но после того как на репетиции стал наведываться Эфрос, все переменилось. И хотя на премьерной афише Анатолий Васильевич значился только как главный режиссер, участники спектакля хорошо знали, да и мы, зрители, догадывались: он внес существенный вклад в первый спектакль своего театра.

Однако основные успехи Ширвиндта были впереди. Он еще не сыграл Тригорина в "Чайке" А.П.Чехова, Людовика в "Мольере" М.А.Булгакова, Гудериана в "Каждому свое" С.Алешина, Феликса в "104 страницах про любовь" и кинорежиссера Нечаева в "Снимается кино" Э.Радзинского.

На последней роли я хотел бы чуть-чуть задержаться, ибо, на мой взгляд, она занимает особое место в творчестве актера. "Снимается кино" своеобразный облегченный парафраз "81/2" Федерико Феллини, но, разумеется, на отечественной основе. Трудно сказать, в какой степени теперешний режиссер Нечаев – человек талантливый. Может быть, он и есть тот самый вулкан, что извергает вату, как образно заметил однажды Сергей Михайлович Эйзенштейн, характеризуя одного из своих коллег. Но не исключено, что Нечаев изначально был запрограммирован как личность талантливая, незаурядная. Однако в силу сложившихся обстоятельств превратился в суетящегося человека, всех и всего боящегося – от скандалов собственной жены до недоброго взгляда чиновника или критика.

Время и его особенности прочитывались в этом спектакле с поразительной узнаваемостью. Жаль, что спектакль этот не снят на пленку, он мог бы многое объяснить нынешним крикунам в нашей недавней действительности. Что же касается работы Ширвиндта, то в ней-то как раз и аккумулировались все приметы времени с их двойственностью и неопределенностью, толкавшими художника на путь бесконечных компромиссов и в жизни и в искусстве. Замечу, что это произошло фактически за три с половиной сезона – такой срок отмерила жизнь работе Эфроса в Театре имени Ленинского комсомола. Именно в эти годы Ширвиндт из молодого, подающего надежды актера превратился в зрелого мастера, способного решать сложные художественные и гражданские задачи. И нет ничего мудреного в том, что вместе с Эфросом он, не задумываясь, покинул театр, с которым была связана его юность.

Впрочем, Ширвиндт оказался не одинок: Михаил Державин, Лев Круглый, Леонид Каневский, Ольга Яковлева, Дмитрий Дорлиак и, конечно же, Антонина Дмитриева, Лев Дуров, Ирина Кириченко, Виктор Лакирев, поступившие сюда вместе с Эфросом, перешли в Театр на Малой Бронной. Кое-кто из них играет здесь и сегодня. Иные через какое-то время ушли в другие коллективы. Среди "иных" оказались Ширвиндт и Державин: Театр сатиры стал третьим и, похоже, последним их домом, где они трудятся почти четверть века. Миша только играет, Шура с некоторых пор еще и режиссирует. Сперва он это делал вместе с Марком Захаровым или с Андреем Мироновым, а теперь и самостоятельно.

"Проснись и пой!", "Маленькие комедии большого дома", "Недоросль", "Ее превосходи-тельство", "Концерт для театра с оркестром", "Молчи, грусть, молчи...", "Страсти Черноморья" – все это режиссерские работы Ширвиндта, хотя в некоторых из названных спектаклей он был занят и в качестве исполнителя.

Нельзя сказать, что Ширвиндт-режиссер уже обогнал Ширвиндта-актера. Во всяком случае, до сих пор: ведь еще не вечер. И суть, как мне кажется, не только в качестве драматургии. Шура чувствует себя свободно, когда имеет дело с монологом, миниатюрой, скетчем, которые нужно свести в общую программу. Он умеет это осуществлять не только как режиссер и актер, но и как автор, что весьма существенно.

Совсем другой результат возникает, когда он берется за постановку полнометражной пьесы: она распадается на отдельные эпизоды, будто написанные разными авторами на разные темы. К примеру, "Чудак" Назыма Хикмета. Казалось бы, замечательная пьеса. А спектакль получился вялый, аморфный, скучный.

Ширвиндт сыграл в Театре сатиры тринадцать ролей. Среди них была и классика: Бобчинский в "Ревизоре", Молчалин в "Горе от ума". И современная драматургия – от Министра-администратора в "Обыкновенном чуде" Евг. Шварца до Президента репортажа в "Клопе" Вл.Маяковского.

На мой взгляд, лучшей из них стала роль графа Альмавива в знаменитом спектакле Валентина Николаевича Плучека "Безумный день, или Женитьба Фигаро" Бомарше.

Премьеру сыграл Валентин Гафт, актер совершенно другой индивидуальности. Поэтому ввод Ширвиндта потребовал каких-то новых приспособлений от всех участников спектакля: ведь граф связан по сюжету почти со всеми действующими лицами.

Конечно, больше других пришлось "пристраиваться" к новому исполнителю Вере Васильевой – графине и Андрею Миронову – Фигаро. Ведь Гафт с его бешеным, постоянно взрывающимся темпераментом был едва ли не вторым после Миронова детонатором, способным в любую минуту перевернуть все вверх дном.

Ширвиндт не стал следовать за Гафтом. Он выбрал другой ход. Его Альмавива "перекипал" еще до выхода на сцену и сегодня живет уже одними воспоминаниями. Между его желаниями и его возможностями пролегла огромная пропасть, о которой знает пока только он один. Ему до того все лень, до того все надоело, в том числе и интрига, которую сочинил автор, что он готов переписать комедию заново, лишь бы не ввязываться в тяжбу с Фигаро, тем более с таким изобретательным на выдумки, каким был герой Миронова. Ширвиндт словно отбивался от него, будто не граф посягал на честь Сюзанны, а кто-то третий домогался права первой ночи. Впрочем, может быть, все это только показалось мне из зрительного зала?..

За исключением графа Альмавива ни одна из сыгранных в Театре сатиры ролей не стала событием. Во всяком случае, ни одна из них не может идти ни в какое сравнение с его же кинорежиссером Нечаевым в спектакле "Снимается кино" по пьесе Э.Радзинского.

Но вот в 1993 году Ширвиндт принимает предложение режиссера Леонида Трушкина и играет в "Театре Антона Чехова" роль Скотти в пьесе Б.Слайда "Чествование".

Известно: мы все зависим друг от друга. И все-таки, нет более зависимой профессии, чем актер. Ему мало быть талантливым. Необходимо стечение обстоятельств, которые помогли бы талант обнаружить, проявить, обратить на себя внимание. А для этого нужны роль, режиссер, наконец, время, чтобы все совпало. Иначе какой смысл, если тебе после пятидесяти предложат сыграть Ромео?

Наши стационарные театры обладают многими преимуществами. Но и их недостатки связаны все с тем же стационированием, когда право на роль завоевывается годами. И когда в конце концов "синяя птица" хрупкого актерского счастья попадет к тебе в руки, выясняется, что поезд давно ушел...

В этом отношении контрактная система предоставляет исполнителю как раз тот самый единственный шанс, без которого он практически лишен был возможности сам устраивать свою судьбу. Мечты разбивались о реальную действительность, приходилось играть то, что дают, без всякого разбора, отчего постепенно художник зачастую и превращался в ремесленника.

Леонид Трушкин не в первый раз собрал компанию актеров на одну постановку. Принцип "театра звезд" утверждается им последовательно и откровенно. Правда, рядом со знаменитыми он охотно представляет и совсем молодых, но обязательно одаренных людей, которые до сих пор не смогли о себе заявить в полный голос. Но самое приятное состоит в том, что он и "звезд", как правило, открывает как бы заново, помогая им сыграть роли, совершенно для них неожиданные, "Чествование" Б.Слайда не составило исключения.

Должен признаться: когда я узнал, что Александр Ширвиндт вызывает на поединок Джэка Леммона, которого мы увидели в этой же роли всего лет десять назад, у меня возникли серьезные сомнения. Ну к чему эта состязательность? Фильм с Леммоном получил мировое признание, широко прошел в нашем прокате. Что можно еще добавить к уже сказанному? А без этого – стоит ли вообще затевать всю историю?

Чтобы не интриговать дальше, скажу, что такого класса игру Ширвиндт, на мой взгляд, показал один раз, когда Анатолий Эфрос поставил "Снимается кино". Зная особенности индивидуальности актера, режиссер придумал тогда дверь, в которую его герой вынужден был ломиться. С тех пор прошло почти три десятилетия, многое стерлось из памяти, но дверь эту забыть невозможно, ибо она стала художественным образом, метафорой, доминантой спектакля.

Перед Трушкиным возникла та же проблема: как избавить актера от необходимости проявления открытого драматического темперамента? Мелодрама есть мелодрама, и от сюжета пьесы никуда не деться: герой Ширвиндта смертельно болен, о чем знают не только окружающие, но и он сам, хотя и держится мужественно, разве что иногда срывается чуть-чуть, да и то тут же берет себя в руки.

Режиссер и актер полагают, что Скотти и на смертном одре не обойдется без юмора. При этом они исходили из самой пьесы, ее обстоятельств, свидетельствующих о том, что Скотти не раз попадал в самые невероятные передряги, но всегда находил в себе силы начать все сначала.

ИЗБРАННЫЕ МОНОЛОГИ

Ах, Боря, Боря! Когда мы затевали нашу "переписку", я страстно надеялся на твою уникальную фактологическую злопамятность, но, увы, – годы берут свое, и некоторые отсеки твоей уникальной памяти начали склерозировать.

Не ставил я "Чудака", а только играл в нем, может быть плохо. Что касается "капустников", то здесь ты не подкачал в воспоминаниях, и я благодарен тебе за память – значит, тебе это нравилось, что для меня лично немаловажно. Сегодня, конечно, наивно кичиться нашей тогдашней смелостью и левизной, но хочется. Ведь многие шутки даже сегодня, в шабаш гласности и вседозволенности, когда иногда хочется крикнуть: "Назад, к партийной цензуре!" – звучат почти смело. Когда в шестидесятых годах с появлением первых подземных переходов в Москве мы говорили, что советские архитекторы строят большой подземный переход от социализма к коммунизму, в зале не смеялись, а оглядывались на двери. По форме наши "капустники" строились обычно как репортажи с мест. Вот пример.

"Москва.

Наш корреспондент обратился к Юрию Любимову с вопросом: "Почему так долго не выпускался спектакль "Павшие и живые"?" Любимов ответил, что спектакль задерживался по трем пунктам, из которых самый главный пятый"

"В ноябре этого года многие страны отмечали пятидесятилетний юбилей известного писателя Константина Симонова. По сообщениям из Тель-Авива, в связи с этим в Израиле с успехом поставлен "Русский вопрос".

Кстати, о юбилеях! Ты знаешь, Боря, что я являюсь одним из основных "поздравляльщиков" всех времен и народов. Придумывать всякий раз новую форму приветствия бывало трудно, и появились некие "болванки", в которые втискивался очередной юбиляр. Вот снова пример.

"Товарищи! В 1915 году, несмотря на самодержавие, родился Константин Михайлович Симонов. Родился он, как и все дети, безымянным, но Софья Владимировна Гиацинтова, интуитивно учуяв в нем будущего драматурга нашего театра, обратилась к Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко с просьбой разрешить назвать мальчика его именем – Володя. Немирович категорически отказался, и родителям ничего не оставалось, как назвать его в честь Станиславского Костей. Этот факт и был первым камнем преткновения между двумя великими основоположниками МХАТа.

Пока Симонов подрастал, Софья Владимировна успела уйти из МХАТа в Театр имени Ленинского комсомола, куда и принес Симонов свою первую пьесу, – с тех пор мы связаны одной биографией. У нас родились "История одной любви", "Парень из нашего города", "Русский вопрос", "Под каштанами Праги", "Так и будет", – Симонов верен нашему театру, и естественно, что свою новую пьесу он отдал в "Современник". На вопль нашего театра: "Почему не пишете нам?" – Константин Михайлович ответил коллективу своим стихотворением:

Не сердитесь, к лучшему,

Что, себя не мучая,

Вам пишу от случая

До другого случая.

Пьесы пишут разные,

Подлые, болезные,

Иногда прекрасные,

аще бесполезные.

В пьесе все не скажется

И не все напишется,

А в спектакле кажется,

Что не так услышится.

Поистине уникальна популярность Симонова – диапазон его деятельности необъятен. И как только его хватает:

Симонов – главный режиссер Вахтанговского театра,

Симонов – главный режиссер Малого театра.

Футбольные круги больше знают его как Симоняна. Воплощенный Симоновым образ

Петра I много лет не сходит с экранов мира, недаром в честь юбилея Симонова открылся Первый учредительный съезд кинематографистов, в честь юбилея Симонова он на днях и накрылся.

Вашим именем, дорогой Константин Михайлович, матери нарекают своих детей – так мир узнал выдающегося драматурга нашего времени Константина Финна. Крупнейшие актеры континента носят вашу фамилию как псевдоним: назвать хотя бы Симонову-Синьоре. Коньяк "КС" – расшифровка "Константин Симонов" и т.д.". По этой же "системе" строилось другое приветствие.

"Дорогие друзья! Семьдесят лет тому назад, несмотря на самодержавие, родился Сергей Владимирович Образцов. Он родился в семье скромного академика. Революция освободила семью Образцовых от пут капитала и дала в руки маленького Сережи большую куклу. Сегодня Образцову семьдесят лет. Вдумайтесь в эту цифру. Он очевидец многого... Он видел Тимирязева. Он слышал об Эйнштейне. При нем открыли керосин. При нем поднялся в небо первый самолет. При нем же он и разбился. Он же открыл свой театр.

Мы, находясь на площади Маяковского, как-то привыкли, что удивительное всегда рядом. Теперь же от нас до удивительного три троллейбусных остановки и большой подземный переход. Образцов привил нам любовь ко всякому зверью, но, к сожалению, в нашем театре, кроме умело выдрессированного зеленого змия, воспитать никого не удалось. Прекрасно образцовское начинание с циферблатом на фасаде театра. Напрасно только выпускают несчастных зверюшек, отрывая их от дела, когда в циферблате могут появляться ведущие мастера искусств. Представьте: в четверть выходит Юрий Любимов, в половине – Евгений Симонов, без четверти – Плучек, без пяти минут, естественно, Галя Волчек, ну а ровно... в полночь выходит Ефремов и делает вам "ку-ку".

Друзья! В наше время, когда с каждым днем все заметнее стирается грань между актером и куклой, мы все с хорошей белой завистью наблюдаем, сколько делает Образцовский театр для развития международного рабочего движения и обслуживания трудящихся того мира...

Мы, ровесники "Необыкновенного концерта", который мы всосали с молоком матери, рады каждой встрече с вашими крупными куклами, формат которых не случаен. Он рассчитан на месячную заграничную поездку из расчета 7 кг сухой колбасы и 10 банок сайры в каждую куклу".

Другая форма поздравлений выглядела как закадровый голос к фильму, якобы снятый в честь юбиляра. Так мы с Адоскиным поздравляли Эфроса, Володина, Дурова.

Широкоформатная, стереофоническая лента, посвященная Льву Дурову, в двух сериях.

"Первая серия – "Белая птица с черной отметиной".

Вторая серия – "Не велика фигура, но Дуров"...

Сценарий Михаила Шатрова при участии закрытых архивов и открытого доступа к ним.

Постановка Никиты, Андрона и Сергея Михалковых.

Монтаж Антониони.

Перевод с французского песни "Русское поле" Яна Френкеля.

Действующие лица и исполнители:

Лев Дуров – Ролан Быков

Маленький Левчик – Донатас Банионис

Левин папа – Вячеслав Невинный

Левина мама – Рина Зеленая

Левины жены – выпускницы циркового училища им. Щепкина

Левины друзья – Георгий Вицин, Евгений Моргунов и Юрий Никулин

Веселый прохожий с системой за пазухой – Олег Ефремов

Эфрос в театре – Марчелло Мастроянни

Эфрос дома – Альберто Сорди

Эфрос в жизни – Борис Равенских

Москва! Колыбель Дурова... Калининский проспект – улица Горького – и, наконец, старая Москва. Марьина роща – центр культурной жизни Дурова... Вот они, его университеты – проходной двор между домом 4 и 5а, подворотня Старокаменного переулка, свалка у Миус... Движемся дальше... Лесная, Сущевский вал, Бутырская тюрьма – здесь каждый камень знает Дурова. Заглядываем за угол и натыкаемся на огромный особняк – музей-квартира Дурова... Входим в прихожую – все веет левизной: слева вешалка, слева дверь в узел, слева кабинет, в кабинете слева стол, на нем переписка – квитанции ломбарда, счета, домашние уроки – везде написано слева направо... В скромном уголке Дурова большой портрет Эфроса...

Дуров сегодня – совсем не то, что Дуров вчера, об этом говорят экспонаты... Рядом с вчерашней кепкой – велюровая шляпа, рядом со старой финкой и алюминиевой фиксой – фрак с почти свежим крахмалом. Отдельный стенд – печень трески. "Откуда? – спрашиваем мы у смотрителя музея, она же жена и няня Дурова. – Откуда это, Ирочка?" – "Прислали почитате-ли таланта, – ответила нам она, привычно прослезившись, – рыбаки Каспия, у них недавно давали..."

Дурова всегда тянуло к звездам. Вот портрет – Дуров на диване с чигиренком в руке тянется к Евстигнееву, стоящему на соседней крыше у своей голубятни.

На стене висит фрагмент татуировки с груди Дурова, выполненный со вкусом и тактом – на фоне лиры объемный барельеф Шах-Азизова и надпись: "Не забуду мать родную".

Очень много бывало на нашей "капустнической" сцене гостей столицы. Тебе должен бы запомниться довольно знаменитый номер, сделанный после очередной декады национального искусства в Москве. Он так и назывался "Участники ненады в Доме актера", где Всеволод Ларионов, в стеганом халате нараспашку, с голым пупком, приветствовал московских коллег.

Выходил и Державин – молодой, голубоглазый, лучезарный, с венком на голове, и я представлял его...

"Уважаемые коллеги! Вы, вероятно, знаете, что у нас в столице по приглашению знатных скотоводов Узбекского филиала ВТО гостит один из древнейших богов Греции – Аполлон. На Внуковском аэродроме почетного гостя, покровителя муз, встречали представители Музгиза, Музфонда, Музпроката, Музик-Холла и Серафима Бирман.

Бог и сопровождающие его лица побывали на Выставке достижений народного хозяйства, в Музее изящных искусств и в Юго-Западном районе столицы.

Во второй половине дня Бог посетил Клуб воинствующих безбожников и оставил памятную запись в книге почетных посетителей. Бог присутствовал на лекции бывшего церковнослужите-ля Осипова "Зачем я порвал с религией?".

Редакцию журнала "Октябрь" Бог не посетил, несмотря на просьбу журналистов дать дополнительные сведения о Теркине на том свете.

Почетный покровитель искусств посетил старейшие академические театры Москвы – МХАТ, Малый, встречался с руководителями этих театров и после прослушивания оперы Дзержинского "Судьба человека" в Большом театре возложил венок у подножия своего памятника на фронтоне здания.

Златокудрый Бог Света сейчас находится у нас в гостях. Мы попросили его рассказать о легендарных свершениях жителей Олимпа. Аполлон, не помню отчества, пожалуйста!

Славными трудовыми подвигами встречают жители горы Геликон приближающиеся Олимпийские игры. Кто не знает прославленные имена героев производства Алкиноя, Патрокла, Главка и Иракла Андроникова. Мы, скромные труженики Олимпа, дали обязательство в честь богини Мельпомены очистить авгиевы конюшни на два месяца раньше срока. Всего запланиро-вано убрать 4000 га. Это на 800 пудов больше, чем в прошлом театральном сезоне".

Любил ты, Боря, насколько я помню, мой монолог старейшего члена ВТО, постоянного отдыхающего в здравницах Всероссийского Театрального Общества. Раз от раза состав блюд в этом монологе трансформировался, исходя из состояния продовольственной ситуации в стране. Сегодня он звучит как пиршество...

"Я был принят в члены ВТО в 1937 году и тут же поехал отдыхать.

Меню: каша перловая, суп-пюре гороховый, паприкаш. По окончании срока я сразу попал в дом отдыха ВТО в Алупке, не побоюсь этого слова, Саре. В Алупке, извиняюсь, Саре, я был сроком 24 дня. Меню: каша перловая, суп протертый, скоблянка из свиных срезей, соус южный, паприкаш. По выписке из Боткинской больницы попал на срок 24 дня в дом отдыха "Ялта", вымененный ВТО у костного диспансера "Духи". Меню: каша перловая, кнели паровые, вымя молодое, соус пикан, пудинг рисовый с визигой, мусс лимонный из сухофруктов, паприкаш. По выписке из дизентерийного отделения Ялтинской горбольницы им.А.П.Чехова я поехал в Дом творчества "Комарово", названного домом творчества за то, что в отличие от других домов отдыха интеллигенции там иногда отпускает изжога и у артистов с артистками появляется желание... творить.

Меню: суп растертый, ежи говяжьи в томатном соусе, зразы картофельные в цедре грибковой, паприкаш.

После курса субоквальных ванн и удаления желчного пузыря я попал в дом отдыха "Руза", который по праву славится как филиал Дома ветеранов сцены. Здесь всё говорит о бренности существования и вечном покое. Меню: сиг с маслом, кожа куры, отварная в соусе, синенькие в белом кляре, хек вяленый, паприкаш. Завтра еду на 24 дня в Плес. Прощайте, товарищи!"

Было время – оно, наверное, было счастливое, – когда к премьере надписывались афиши только что рожденного спектакля: режиссер надписывал актерам, актеры – режиссеру, все вместе благодарили цеха и т.д. В то время, когда Эфрос ставил в "Ленкоме" пьесу Радзинского "104 страницы про любовь", меня приглашали в "Современник" сыграть Де Гиша в ставившем-ся там спектакле "Сирано де Бержерак". Я не пошел – сыграл в "Страницах" и получил на афише надпись от Анатолия Васильевича: "Шура! Твой успех высок. Если бы я коллекциониро-вал индивидуальности, то воткнул бы тебя в свою коллекцию. Спасибо. Поздравляю!"

На что в его афише я написал: "Я счастлив, что успех высок, что в ваш гербарий я воткнулся, что в "Современник" не утек и вместе с ним не "сиранулся".

Боренька! В предыдущем своем письме-воспоминании ты вскользь коснулся моей работы "под Эфросом".

Когда в "Ленком" пришел Эфрос, началась замечательная история. Все измученные предыдущим кошмаром потянулись к нему. Это уже потом, спустя много лет, соткался другой кошмар – интриги, сплетни, его уход. Люди, которые вначале могли загрызть любого, кто говорил о нем дурное слово, потом с той же силой грызли его, но сначала все было прекрасно. В спектакле "В день свадьбы" отлично играли Соловьев, Дмитриева, Круглый. В трагическом финале, когда героиня Дмитриевой на свадьбе прощалась со своим женихом и кричала знаменитое "Отпускаю!", Эфрос просил прийти на сцену всю труппу, как бы в ознаменование рождения нового театра. Все исполняли роли гостей. Мы с Державиным тоже приходили в каких-то кепочках, те еще были колхознички. На сцене стояли длинные столы с бутафорскими помидорами, огурцами, яблоками. Мы брали огурец и яблоко и с хрустом начинали есть; на каждый спектакль мы приносили с собой настоящие огурец и яблоко – пижонили, а дело было зимой, по залу разносился аромат, все переглядывались и ахали. Эфрос кричал, что мы с Мишкой финал срываем, а мы оправдывались с невинными рожами.

Он ставил "Чайку", я, говорят, хорошо играл Тригорина, критик Сурков даже написал, что такого Тригорина никогда не видел, потом – "Снимается кино" – острый по тем временам "левый" спектакль, потом – "Мольер". Помню, как мы играли этот спектакль накануне снятия Эфроса, спектакль был последним. Как он звучал! Как отзывалась публика! Это все было про нас, про нашу жизнь.

Эфрос работал в "Ленкоме" недолго. Этот театр придумал, как известно, Берсенев, очень хитрый человек. Он соблюдал баланс: ставил "Павку Корчагина", а "за это" – "Нору". А Эфрос в такую игру не играл и не понимал, как это надо делать. Поэтому начался напор со всех сторон – ЦК комсомола, министерство. И внутри театра уже были его артисты и не его. В общем, ушли на улицу Дуров, Сайфулин, Лакирев, Дмитриева, Яковлева, Гафт, Круглый, мы с Державиным. Сидели у Эфроса дома, звонили Демичеву. Миша Зайцев, директор Театра на Бронной, очень симпатичный человек, прибежал и закричал: "Король умер, да здравствует король! Все к нам!" Очевидно, сам он этот вопрос решить не мог, ему разрешили так сделать, но инициатива все-таки, наверное, была его. И мы все табуном пошли на Бронную. Там начался новый период. В "Трех сестрах" я должен был играть Вершинина. Но Эфрос тогда уже был влюблен в Волкова, и играл он.

Драма заключалась в том, что Эфрос стал очередным режиссером. Многие восклицали: "Как так – уйти от Эфроса!" Все это несерьезные разговоры, потому что, кроме Эфроса, который ставил спектакль в год, были еще и Дунаев, Веснин. Получилось, в сущности, два театра. А вообще, почему уходят актеры от режиссеров? Совсем не потому, что поругались и послали друг друга подальше... Иногда говорят по-другому: артист себя изжил, режиссер себя изжил. Все это ерунда. Ругань – результат, эпизод, а суть в раздражении, которое накапливается годами. Сколько может скульптор месить одну и ту же, пусть высококачественную глину? Он месит, лепит, и ему начинает чего-то не хватать, так и в театре. Если нет глобальной взаимной влюбленности, а это бывает редко, то с годами режиссер и актер вызывают друг в друге непреоборимое раздражение, возникающее неизвестно от чего. Поэтому контрактная система сама по себе правильная. Увлеклись, влюбились на год, на два, разонравились и разошлись. А когда круглые сутки десятилетиями вместе – это невозможно или почти невозможно. Я сам через это прошел и вижу на каждом шагу. Одни люди, мужественные, олего-далеобразные, когда возникает взаимная между ними и режиссером неприязнь, всё рвут, бегут из театра, отказываются от ролей. Другие сидят и делают вид, что все в порядке. Третьи уходят тихо, вяло...

Эфрос был замечательным, но он был очень мнительным, не любил дипломатничать, и если прибегал к дипломатии, то она была наивной. Он начинал сердиться, возникали обиды. Он не был прирожденным руководителем. Театр ведь зверинец, причем не вольер хорьков, а группа смешанных хищников, и главный режиссер – это дрессировщик, это административная должность внутри театра. В Марке Захарове такое счастливое сочетание административной жилки и режиссерского таланта. То же самое у Плучека, стопроцентно. Захаров в этом смысле его ученик, он даже писал об этом. Кажется, "Кнутом и пряником" называлась его статья. Подкормить, подкормить актера, а потом двинуть штырем, чтобы знал свое место.