Текст книги "Реплики в сборе: Литературные пародии"

Автор книги: Александр Иванов

Плач по деревне

 
Город! Я твоя добыча,
Сервисов твоих раба,
Но меня сегодня кличет
Прежняя моя судьба.
 
 
Мне страшны от сел отливы
Поколений молодых,
Как же ты сохранна, нива,
Это же удар под дых?!
 

Лариса Федорова

 
На меня тоска находит,
Как подумаю о том,
Что с деревней происходит?
Мы ж под дых деревню бьем!..
 
 
Уезжают молодые,
Или здесь им – не судьба?
Плачут ивушки седые,
Слепнет старая изба.
 
 
Город юных не жалеет,
Всюду – сервисная ржа…
Кто же пашет, кто же сеет,
Кто сбирает урожай?
 
 
Я пишу стихи без фальши,
Вся в слезах душа моя.
Если так пойдет и дальше,
Что же кушать буду я?!
 
 
Ах, как я себя ругаю,
Город – язва, город – бич…
Но сегодня я другая —
Деревенский слышу клич.
 
 
Решено! Бросаю город,
И – в деревню, навсегда!
Утолю духовный голод,
В город больше – никогда!
 
 
Я в деревне. Как приятно!
Здравствуй, нива! Здравствуй, сад
Жаль, что мне пора обратно —
Тянут сервисы назад…
 
 
Как вошла в свою квартиру,
Клич судьбы во мне утих.
А потом взяла я лиру —
Сочинила страстный стих!..
 

Ночная стихия

 
Случайный пешеход
мне в спину камень бросит
иль просто подойдет
и закурить попросит?
 

Сергей Мнацаканян

 
Я людям верю, но
немало озабочен тем,
что, когда темно,
я верю им не очень.
 
 
Я с музою дружу,
знаком с успехом гулким,
но больше не хожу
по темным переулкам…
 
 
Случайный пешеход
ко мне на днях подходит
с улыбкою. И вот
что дальше происходит.
 
 
О чем-то говорить
желает, вероятно…
«Позвольте прикурить», —
он произносит внятно.
 
 
Я на него смотрю
и загодя скучаю.
«Простите, не курю», —
печально отвечаю.
 
 
Чем это мне грозит,
понятно и ребенку.
Он тихо говорит:
«Тогда сымай дубленку».
 
 
Дубленку я свою
снимаю торопливо
и молча отдаю…
А на душе тоскливо.
 
 
Вот отчего грустна
моя ночная лира
и жалуется на
несовершенство мира…
 

Когда очень надо

 
Эта улочка как ковшик,
Коим брагу сладко пить.
Я иду, шугая кошек.
Надо жажду утолить.
…………
Топольки стоят, как стопки.
Тени вьются по крыльцу.
 

Владимир Евсейчев

 
Поутру, откушав браги,
Душу песней веселя,
Я иду, творя зигзаги,
А иначе – кренделя.
 
 
У крылечка три ромашки
Пьют чего-то на троих.
Колокольчики-рюмашки…
Доберусь ужо до них!
 
 
Самочувствие все хуже,
В организме все дрожит.
Мерин жадно пьет из лужи —
Перебрал вчера мужик.
 
 
На углу сидит собака,
Ей поэта не понять.
Надо, думаю, однако,
Внутрь чего-нибудь принять.
 
 
У меня не жизнь, а горе:
Воду пью – и та горчит…
Старый дуб на косогоре
Забулдыгою торчит.
 
 
Бабка внука бьет по попке,
Дед с утра опять икал.
Топольки стоят, как стопки,
А церквушка – как бокал.
 
 
У меня – стакан в кармане
И последние гроши…
Говорил же мне папаня:
Похмелись – потом пиши.
 

Потрясение

 
И время,
       к тебе приближая страницу,
На девственный снег
                 вытрясает синицу.
И ты,
    у раскрытого стоя окна,
Смеясь, вытрясаешь
                 остатки пшена.
 

Лариса Тараканова

 
И время настало
             зимы-кружевницы,
Под солнцем холодным
                  летают синицы.
Стою у окна,
         головою трясу,
И скоро, наверное,
              всех потрясу.
Синицы давно
           подружились со мною,
Пшено я трясу им
              и все остальное.
На землю сугробы ложатся,
                     тихи.
А я из себя
         вытрясаю стихи.
 
 
Я вытрясла все
            и осталась босая,
Но – просит душа! —
               вытрясать не бросаю.
Меня, как снежинку,
               метелью несет.
Гляжу, а читателей
               тоже трясет.
 

Мы с Платоном

 
Для счастья людям нужно очень мало:
глоток любви, сто граммов идеала…
 
 
Платон мне друг,
а истина… чревата…
Пить иль не пить противоречья яд?..
 

Анатолий Пчелкин

 
Глаза однажды разлепив со стоном,
решили счастья мы испить с Платоном.
Платон мне друг,
но истина дороже…
В чем истина – видать по нашим рожам…
Для счастья людям нужно очень мало:
мы взяли
по сто граммов идеала
(любой поймет, что это – для начала),
но нам с Платоном сразу полегчало.
 
 
Сказав, как мы друг друга уважаем,
сидим с Платоном и соображаем.
Платон мне говорит:
«Для счастья – мало,
возьми еще по рюмке идеала!»
Потом еще по двести попросили
и всё
противоречьем закусили.
 
 
Потом опять нам показалось мало.
Мы нахлебались счастья до отвала.
И, задремав в обнимку, словно с братом,
Платон во сне
назвал меня Сократом…
 

Ах, дети, дети…

 
Без ухищрения, без фальши,
за совесть,
вовсе не за страх
рисуют дети на асфальте
в больших и малых городах.
 

Владимир Шленский

 
Как изменилось все на свете!
Как в самых радужных мечтах.
Какие знающие дети
в больших и малых городах!
Акселераты…
Мысль во взорах
на расстоянии видна.
И вот повсюду на заборах
уже возникли письмена.
Конечно, слово не игрушка.
Ну, вот…
Что взять с него – дитя…
И не смущайтесь, что старушка
упала в обморок, прочтя…
Все стало темой для поэта,
пусть не пугает вас ничто.
Пускай один напишет это,
зато другой напишет то…
Пусть истина родится в спорах,
она – я понял – не в вине.
Пишите, дети, на заборах,
а все претензии – ко мне!
 

Освобожденный узник

 
Август.
Двадцать первое число.
Мне решенье в голову пришло
выбраться из маминой темницы.
А когда приехали врачи,
я уже успел на свет родиться
и,
довольный,
грелся на печи.
 

Иван Лепин

 
Где оно – начало всех начал?
Ведь не сразу довелось родиться…
Для начала я облюбовал
мамину
просторную темницу.
 
 
Не сказать ни в сказке, ни пером
описать,
как мне хотелось к свету!
Одинок в узилище сыром,
я грустил,
а грусть к лицу поэту.
 
 
Там же я питался, мыслил, жил,
начал помаленьку развиваться.
Головой – не чем-нибудь! – решил,
что пора,
пожалуй,
выбираться.
 
 
Головой вперед себя родив,
понял я,
что прочих не глупее.
Не без основанья рассудив,
что вперед ногами – я успею.
 
 
А когда приехали врачи,
а за ними – дяденька фотограф,
разомлевший,
прямо на печи
я оставил
первый свой автограф!
 

Страсть охоты

 
Страсть охоты, подобная игу,
И людей покорила и псов…
Занеси меня в Красную книгу,
Словно редкого зверя лесов.
 

Яков Козловский

 
Вижу ряд угрожающих знаков,
В мире зло громоздится на зло.
И все меньше становится яков,
Уменьшается племя козлов…
 
 
Добротой в наше время не греют,
Жизнь торопят – скорее, скорей!..
Жаль, что люди все больше звереют,
Обезлюдело племя зверей.
 
 
Век жестокий, отнюдь не толстовский…
Скоро вовсе наступит конец.
Лишь останется Яков Козловский,
Красной книги последний жилец.
 

Яблоко от яблони

 
Мне эта жизнь явилась садом,
Где я, как яблоко, легко
Упал, почти с корнями рядом,
Да откатился далеко…
 

Павел Калина

 
На ветке яблочком налился,
Упал поблизости. Да вот
Далече слишком откатился…
С тех пор тоска во мне живет.
 
 
Я сохну без корней и чахну,
Мне невозможно без земли.
Я тленом, может быть, запахну
От милой яблони вдали.
 
 
Как без меня созреет колос?
Как расцветет весною сад?
Но тут вмешался трезвый голос: —
Что за беда! Катись назад!
 

Рок пророка

Рок пророка

 
Кривонос и косорыл,
удивился и смутился:
серафимный шестикрыл
в юном облике явился.
 

Вадим Рабинович

 
Я хоть музой и любим,
только, как ни ковырялся,
шестикрылый серафим
мне ни разу не являлся.
 
 
Вместо этого, уныл,
словно он с луны свалился,
серафимный шестикрыл
на распутье мне явился.
 
 
– Ну-с! – свою он начал речь. —
Чем желаете заняться?
– Вот хочу жаголом глечь, —
так я начал изъясняться.—
 
 
Сочиняю для людей,
пред людьми предстал не голым.
Так сказать, людца сердей
собираюсь глечь жаголом…
 
 
Шестикрыл главой поник
и, махнув крылом как сокол,
вырвал язный мой грешык,
чтобы Пушкина не трогал.
 

Вблизи и на расстоянии

 
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
 

Сергей Есенин

 
Вблизи – не видишь ни шиша,
И отойдешь – черты нерезки.
Разъято время, как лапша,
На произвольные отрезки…
 

Александр Плитченко

 
Была когда-то благодать,
Да ведь оно и впрямь вернее:
Лицом к лицу – не увидать,
На расстоянии – виднее.
 
 
Теперь иные времена,
И очень, знаете, обидно:
И так – не видишь ни хрена,
И этак – ни черта не видно…
 
 
От этого болит душа,
И неудобство есть при этом:
Когда не видишь ни шиша,
То очень трудно быть поэтом.
 
 
Пишу не покладая рук,
Итог трудов безмерно дорог,
Хотя я страшно близорук
И в то же время дальнозорок.
 
 
Я вам совет подать спешу:
Наутро в качестве зарядки
Навесьте на уши лапшу,
И сразу будет все в порядке.
 

Поток приветов

 
    И взрослым, вероятно, баловство
    Присуще. Вот свечу я зажигаю…
 
 
Недаром вдохновенно Пастернак
Свечу воспел. От Пушкина привет
Она ему, колеблясь, посылала…
 

Анатолий Брагин

 
Беру свечу. Конечно, баловство
В наш сложный век – подсвечники, шандалы,
Гусарский пир, дуэльные скандалы…
Но в этом все же есть и волшебство.
Минувший день – сверканье эполет,
Порханье дам… Но как не верить знаку
Свечи зажженной? Это ж Пастернаку
От Пушкина таинственный привет!..
 
 
Но вот свеча и мною зажжена.
И новый труд в неверном свете начат.
Свеча горит… И это что-то значит…
Внезапно понял я: да ведь она
Горит не просто так, а дивным светом
От Пастернака мне – ведь я поэт! —
Шлет трепетный, мерцающий привет!..
Так и живу. Так и пишу. С приветом.
 

Когда скошено и вылазит

 
У меня нахальством плечи скошены
и зрачки вылазят из углов.
Мне по средам снится критик Кожинов
с толстой книгой «Тютчев и Щуплов».
 
 
    Сегодня я – болтун, задира, циник —
    земную тяжесть принял на плечо,
    и сам себе – и Лев Толстой, и Цыбин,
    и Мандельштам, и кто-то там еще.
 

Александр Щуплов

 
Собрались вместе Лев Толстой, и Цыбин,
и Мандельштам, и кто-то там еще.
И вроде бы никто из них не циник,
И все что нужно принял на плечо.
 
 
– Вы кто такой? – у Цыбина Володи
спросил Толстой. – Не знаю вас, мой друг,
мы в свете не встречались раньше вроде…
– А я Щуплов! – ответил Цыбин вдруг.
 
 
Толстой застыл, сперва лишился слова,
потом смутился и сказал: – Постой,
не может быть, откуда два Щуплова?
Ведь я Щуплов! – промолвил Лев Толстой.
 
 
Стояли молча рядом два титана.
– И я Щуплов! – кричали где-то там.
И, чувствуя себя довольно странно,
«И я Щуплов!» воскликнул Мандельштам.
 
 
Вокруг теснилась публика, вздыхала
и кто-то молвил зло и тяжело:
– На молодого циника-нахала,
должно быть, вновь затмение нашло.
 

Парад бессмертных

 
Такое утро светлое, погожее,
Речушка убегает за село.
На Льва Толстого облако похожее
По небосклону медленно взошло.
 

Игорь Ляпин

 
Деревня под лучами солнца греется,
Какое утро – просто чудеса!
А в небесах такое нынче деется —
Парад бессмертных, а не небеса!
 
 
Из леса песня слышится кукушкина,
Речушка убегает далеко.
Вот облако, похожее на Пушкина,
Плывет недостижимо высоко.
 
 
Вот слышу грохотанье грома близкого,
Была погодка, да, глядишь, сплыла…
То туча – просто копия Белинского, —
Сердясь, на тучу Гоголя нашла.
 
 
Но туча уплыла вослед за тучею,
И снова чист и ярок горизонт.
Вот облака поменьше, но бегучие —
Поделков, Вознесенский, Доризо…
 
 
Все небеса великими заляпаны,
И лишь одно гнетет и душу рвет,
Что ничего похожего на Ляпина
По небосклону что-то не плывет.
 

Предчувствие

 
…печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…
 

А. С. Пушкин, 1829

 
Печаль моя легка,
Как дым костра над полем.
 

Николай Курицын, 1979

 
Лежит ночная мгла.
Разлука грусть наводит.
«Печаль моя светла»,—
Его перо выводит.
 
 
Он в горнице не спит.
Уж близок час рассвета.
Предчувствие томит
Великого поэта.
 
 
Наш классик сам не свой,
В тревоге шепчет часто:
Что будет, боже мой,
Лет через полтораста!
 
 
Опальный исполин
Вздыхает, ставя точку:
«Не Курицын ли сын
Мою испортит строчку?..»
 

Пацанам от пацанов

 
Есть в жизни радости бесплатные,
которым не сложить цены.
Бог не обидел нас талантами,
не сомневайтесь, пацаны!
 

Владимир Калиничев

 
Увлечены мы не игрушками,
свершеньям нашим нет цены.
Кто были Боратинский с Пушкиным,
коль разобраться? Пацаны!
 
 
Но слова их авторитетного
мы не постигли до конца…
А Лермонтова взять бессмертного —
так он и вовсе был пацан!
 
 
Иной уж век, иное времечко,
а все ж традиция жива.
Другие люди чешут темечко,
рифмуя разные слова…
 
 
Не в тех семействах мы родилися,
но, свой нащупывая путь,
мы, как и классики, училися
чему-нибудь и как-нибудь…
 
 
Мы стали ушлыми и дошлыми,
признанье к нам пришло само.
Великим стихотворцам прошлого
шлем коллективное письмо:
 
 
«Вы были, пацаны, гигантами
но нам ведь тоже нет цены…
Бог не обидел нас талантами.
Не сомневайтесь. Пацаны».
 

В чем суть

 
К чему поэту пьедестал?
Не вечен камень пьедестала.
Суть в том, кем для
               России стал
Кудрявый правнук
              Ганнибала.
 

Татьяна Кузовлева

 
На площадь Пушкина иду,
Смотрю на камень пьедестала…
У всей России на виду
Кудрявый правнук Ганнибала.
 
 
Он символом России стал,
Но вот о чем я думать стала:
Зачем ему-то пьедестал?
Все ясно и без пьедестала…
 
 
Суть в том,
        кем для потомков быть.
Вот что, я думаю, важнее!
А главное – не позабыть,
Что пьедестал другим нужнее.
 
 
Он был любим.
           Он был влюблен.
Писал бессмертными стихами.
В конце концов,
            мужчина он,
Мужчина уступает даме…
 
 
Не ждать,
       пока пройдут века,
При жизни хороша награда!..
Названье площади пока,
Я думаю,
       менять не надо.
 
 
Но ясно вижу: день настал,
Сумела предъявить права я:
Родной до боли пьедестал,
На нем – Татьяна…
               Но живая.
 

Ночные страхи

 
На зов огня летит ночная гнусь.
Горчит зола, и губы жжет сиротство.
Я ухожу и больше не вернусь
искать родство в полунамеках сходства.
 

Геннадий Русаков

 
За окнами стоит ночная тишь.
Мне голос был ни спереди ни сзади.
Он грозно мне сказал: чего сидишь?
Плюнь на золу, ищи родство, Геннадий.
 
 
А где искать? Хоть понял я намек,
но обречен сиротству и проклятью.
Искал, искал, но отыскать не смог
нигде – ни под столом, ни за кроватью.
 
 
Горит огонь, притягивая гнусь.
Сижу я, в темноту вперяясь оком,
и думаю: уйду и не вернусь,
а может быть, вернусь – полунамеком.
 
 
За окнами – и муть, и жуть, и мразь.
И вдруг оттуда голоса раздались:
«Давай, пиит, с полунамеков слазь,
понятное ищи! Изнамекались…»
 

И что главное…

 
Пиши о главном, говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.
 

Николай Дмитриев

 
Писал о главном Пастернак
Размером славным.
Мне тоже выдан этот знак —
Пишу о главном.
 
 
Снега застыли на земле,
Зима в зените.
«Свеча горела на столе…»
Ах, извините!
 
 
Пишу который год подряд
Стихом державным.
Пиши о главном, говорят.
Пишу о главном.
 
 
Снег будет до весны лежать,
Как это славно!
…А главное – не подражать
Уж слишком явно.
 

Петр и Шекспир
_{Драматическое предположение}
(Владимир Рецептер)

Действующие лица:

Петр Первый, царь.

Шекспир из Стратфорда, англицкий драматург

Крючок, без слов.

Петр

 
Садись, Вильям!
 

Шекспир

 
Да я уж постою…
 

Петр

 
Садись, садись! Я нынче зол без меры.
Вот, хочешь, пей… Я завязал, не пью.
Дашь мне совет насчет одной холеры.
Вот пишут про меня незнамо что…
И так Расею взгромоздил на плечи,
Тяну сей груз… А тут они…
 

Шекспир

 
Почто
Ты гневен, царь? О ком ведешь ты речи?
 

Петр

 
То Алексей, язви его, Толстой!
А то Владимир, сын Эммануила!..
Кто он такой, анафема?..
 

Шекспир

 
Постой,
Уж не Рецептер ли? Когда о нем, он – сила!
Коллега мой. Актер. Привел в восторг
Известных лиц. И сочиняет много.
Недаром же пригрел его Георг.
Не наш Георг, а ихний – Товстоногов…
Он в одиночку Гамлета сыграл,
Тогда как я – лишь Тень его папаши…
Слыхал, сам Смоктуновский обмирал,
Так он играл!..
 

Петр

 
С тобой не сваришь каши!
Я весь зело от ярости горю…
Молчи, Крючок! И не встревай, собака!..
По-аглицки я плохо говорю…
 

Шекспир

 
Speak russian! В переводе Пастернака.
Ты многого, царь Питер, не учел,
Хотя не лаптем щи хлебал, а ложкой.
Рецептера, признаюсь, я прочел,
Пока ты ковырялся тут с Алешкой…
Скажу тебе: он просто молоток,
Он сочинил вполне приличный опус,
Должно быть, лучше выдумать не мог…
 

Петр

 
Да полно врать! Тут не театр «Глобус»!
На плаху захотел?..
 

Шекспир

 
          Избави бог!
 

Петр

 
Да я шучу, Вильям… Какой-то рок
В сем зрю. Хоть, может, мыслю и убого.
Предполагать имеет право бог!
Играешь роль? Играй же! Но не бога!..
 

Шекспир

 
О нет, мин херц! Не бог, а человек
Предполагает. Бог – располагает.
Вот погоди, иной наступит век,
И то ли будет…
 

Петр

 
          Это и пугает!
В раденьях изнемог. Не тот я стал…
Хандрю. И самочувствие отвратно…
Рецептера не знаю, не читал…
 

Шекспир

 
А ты прочти! И складно и занятно.
Узнаешь много нового…
 

Петр

 
           Устал…
 

В это лето

 
Падают груши в саду августовском,
    Глухо стучат о траву…
В тихой усадьбе совсем по-толстовски
    Я это лето живу.
 

Иван Лысцов

 
Творческим духом я нынче питаюсь,
    Тихою радостью пьян.
В славной усадьбе, где я обретаюсь,
    Множество ясных полян.
 
 
В теплых лучах золотится деревня,
    Нежится речка и дол.
Добрая баба, как Софья Андреевна,
    Мне собирает на стол.
 
 
С рани землицу пашу я не сдуру,
    Круп вытираю коню.
Скоро, видать, про Каренину Нюру
    Ро́ман большой сочиню…
 

Поэт, няня и кружка

 
Барин щиплет бакенбарды,
Вьюга воет на дворе.
 
 
Голубой шлафрок притален,
Пушкин брови сводит злей…
– Батюшка, пошто печален?
– Родионовна, налей…
 
 
Черт, опять пропала кружка…
Или это – неспроста?
 

Евгений Лучковский

 
Вьюга воет, сердце ноет,
Знать, зима идет к концу.
Буря мглою небо кроет,
Как весной баран овцу.
 
 
– Ручки зябнуть, ножки зябнуть, —
Пушкин няне говорит,—
Не пора ли нам дерябнуть,
У меня душа горит!
 
 
По годам лицейским тризна,
Неизвестно, где друзья…
– Побоись алкоголизма! —
Плачет няня в три ручья.
 
 
Под сугробом стонет крыша,
Пушкин брови сводит злей,
Бормоча:
– Ништо, Ариша!
Плюнь три раза да налей!
 
 
Ищет бедная старушка,
Заглянула аж во двор.
– Что за черт, пропала кружка.
– Неужели Пущин спер?
 
 
– Черта с два,
Он не таковский,
Ты кручину бы унял…
Это, батюшка, Лучковский
Зря про нас насочинял!..
 

У подножья Машука

 
Качнулся Лермонтов, и пуля
Впилась в меня, пронзая тишь.
Россия, ты на карауле,
Так почему же ты молчишь?
 

Валентин Сорокин

 
Я замер, варежку разинув,
Когда, кривя в улыбке рот,
Передо мной возник Мартынов,
Не Леонид, не наш, а тот…
 
 
Играл убийца пистолетом,
На что он руку поднимал?!
Я с Лермонтовым был, об этом
И сам Андроников не знал.
 
 
И вот он выстрелил, мошенник,
И пуля мне заткнула рот.
А как же ты, мой современник,
Страна, поэзия, народ?!
 
 
Что ж, не от пули, так от яда…
Судьба поэта догнала.
Ну пусть бы Лермонтов…
Но я-то! Россия, где же ты была?
 
 
Россия по-сиротски взвыла
И покачала головой:
– Ах, если б так оно и было —
Глядишь, и Лермонтов – живой…
 

Дело – труба

Дело – труба

 
Если сказано А,
значит, вымолвят Б.
Поиграем с тобою на чистой трубе.
 

Петр Кошель

 
Начиналось как шутка:
итак, А и Б
беззаботно сидели на чистой трубе.
Позабыв все на свете,
играли в слова,
увлечен этим Б, увлечен этим А.
Про любовь сочиняли, природу и быт,
А и Б понимали, что кто-то забыт.
От предчувствий томились
как А, так и Б,
кто-то третий как будто сидел на трубе…
Тщетно вспомнить пытаясь опять и опять,
А и Б на трубе продолжали играть.
И все новые строки ложились на лист…
 
 
А сидел на трубе с ними И – пародист.
 

Отрава подозрением

 
В бургонское – из перстня…
И хорош.
Бокал упал.
Красивая расправа!
Что этот яд!
Уверенная ложь
Иных «друзей» —
Вот сущая отрава.
 

Олег Цакунов

 
Эх, жизнь была!
Представишь – и хоть плачь!
В бокале яд —
И ты ушел в потемки…
Тут гений,
Там – завистник и палач.
И – божий суд.
И умные потомки.
 
 
А что у нас?
Признанья ни на грош.
Ничто серьезно не грозит карьере.
Бутылка «бормотухи» —
И хорош.
А главное, нет на тебя Сальери!
 
 
Уверенно солгут тебе «друзья».
Я вас прошу:
Солгите мне хоть разик,
Но только так,
Чтоб усомнился я:,
А может, я – действительно не классик?!
 

Многоликость

 
Ты думаешь – Джульетта?
                    Это я.
Я говорю.
       Поверь, все доказали
В той драме у Шекспира, где моя
Печаль была в начале той печали.
То Маргарита, думаешь, поет?
То я пою.
 

Татьяна Реброва

 
Мне не понятна холодность твоя…
Во мне сошлись
             все небыли и были.
Я – это я.
        Но я – не только я.
Во мне живут
          все те, кто раньше были.
Поэзии связующую нить
Порвать
      нет ни стремленья, ни охоты.
Могу такую штуку сочинить,
Что будет посильней,
                чем «Фауст» Гёте.
Ведь это мною очарован мир,
Ведь это мне,
          сыграв на фортепьяно,
Провинциальных барышень кумир
Сказал: «Ужель та самая Татьяна?»
Да, это я.
       Мы с ней слились в одно,
В одно лицо…
         Но если б только это!
Ведь я еще – Изольда и Манон,
Коробочка, Офелия, Джульетта.
Ту драму,
       не Шекспира, а мою,
Сыграть
       не хватит целого театра.
Я – Маргарита. Это я пою.
Ты не шути со мной.
               Я – Клеопатра
И сам Печорин,
отдавая честь,
Сказал мне: «Мадемуазель Реброва!
Я, видит бог, не знаю, кто вы есть,
Но
   пишете, голубушка,
                  отменно!»
 

Когда горит сердце

 
Давно не бывал я таким одиноким,
Чтоб даже, под сердцем горящим родясь,
Едва лишь глазенки протершие строки
Со мной порывали бы всякую связь.
 

Виктор Коротаев

 
Горит мое сердце, пожары клубятся,
Горит, не сгорая, треща и дымясь.
Под ним преждевременно строки родятся,
Мою подтверждая с поэзией связь.
 
 
Родятся слепые, ползут, как мокрицы,
Слабей, рахитичнее день ото дня.
На ножки не встав, не успев опериться,
Они навсегда покидают меня.
 
 
Прозреть не успев, не отведавши соски,
Со мной порывают, живут как хотят…
Да если бы знать, что они – недоноски,
Своей бы рукой утопил как котят!..
 
 
Но нет… Расползлись, разбежались, летают,
А я продолжаю с поэзией связь.
И это же
       где-то же
              люди читают,
Протерши глазенки и тоже дымясь…
 

Возмужание

 
Я жил в стране лесных проталин
И дорогих щенячьих рож.
Я был тогда провинциален
И на поэта не похож.
 

Лев Смирнов

 
Я вырос там, где пахнет мята,
В краю свинячьих пятачков.
Тогда мне даже поросята
Вперед давали сто очков.
 
 
Я жил в стране лесных проталин,
В краю простого бытия.
Тогда и Валентин Проталин
Был более поэт, чем я.
 
 
Тогда я выглядел неловко,
Был на поэта не похож.
Я был не Лев, а просто Левка
Среди родных щенячьих рож.
 
 
Давно я в город перебрался,
Как говорят, ученье – свет!
Культурки малость поднабрался,
Теперь я вылитый поэт!
 
 
Стихописую, дома сидя,
Свет допоздна в окне горит…
И дворник наш, меня завидя,
«Наш Евтушенко!» говорит…