Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Александр Овечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Алексеевич Овечкин
Особое задание

Случай на озере

Посмотришь на Ваську Осокина – ничего особенного. Ростом мал, вокруг пуговки-носа рой золотистых веснушек, которые не выводились ни летом, ни зимой. Зато походка у Васьки важная. Он всегда неторопливо, заложив руки за спину, шагает по селу. Увидит собаку – остановится. Посмотрит своим добрым, ласковым взглядом, тихонько свистнет – и пес тут как тут, протягивает Ваське лапу.

Случалось, по пути в школу споткнется, упадет в снег, подымется молча и, не отряхиваясь, идет себе дальше.

У школы встретит его учительница и спросит:

– Что, Осокин, упал?

– Упал,– спокойно отвечает Вася.

– А ты стряхни снег с шубенки.

– Сам растает.

В драку с ребятами Васька не лез. Но и не убегал трусливо, когда к нему приставали.

За рассудительность и серьезность ребята прозвали его «Стариком». Осокин не обижался и всегда охотно участвовал в веселых ребячьих забавах.

Жил Васька в большой деревне Мерлюгино, что вытянулась длинной цепочкой домов вдоль восточного берега озера Ильмень. Время было суровое – шел второй год Великой Отечественной войны. Осокин хорошо помнит, как наши солдаты выгоняли фашистов из деревни. Вместе с матерью и сестренкой Клавкой они сидели в глубоком подвале. Сюда явственно доносились выстрелы, крики «ура», от взрывов снарядов сыпалась на головы сухая земля.

Теперь фронт ушел далеко на запад, за озеро, к Новгороду.

Хорошо встречать на Ильмене весну. Пригреет апрельское солнце, и появляются на воде темные разводья. В них, колеблясь на волнах, играют солнечные зайчики. И кажется, что они вот-вот выплеснутся на лед сверкающим серебром.

Васька знал места, где на крючок брались окуни, плотва и даже налимы. Бывало, что после удачной рыбалки он приносил домой длинную связку рыбы.

В один из таких дней сидел Васька на поломанном широком весле в старой полусгнившей лодке. Нос плоскодонки в воде, а корма крепко припаялась к илистому, еще не оттаявшему берегу. Рыбак сосредоточенно смотрел на поплавки и ждал клева. Солнце ласково пригревало спину, а под ногами с легким шумом накатывались на лодку веселые волны.

Вдруг в кустах ивняка что-то хрустнуло. Васька насторожился. Повернул на звук голову. И тут из кустов вывалилось что-то черное, мохнатое и шаром покатилось к лодке.

Васька только успел вскочить, чуть при этом не выпав за борт в воду, как к нему подбежал Николка Зубавин, первый в деревне выдумщик и фантазер. На нем был вывернутый овчиной наружу полушубок. Николка запрыгал на одной ноге, громко выкрикивая:

– Что, напугался, Старик? Думал, медведь, правда? Ну признавайся, думал?

Васька уже пришел в себя.

– Ты не орал бы попусту.– Он снова уселся на весло, свесил над водой ноги, обутые в большие резиновые с разноцветными заплатами сапоги, и рассудительно добавил: – Чудак, откуда тут медведю взяться?

– А вдруг бы! – не унимался Николка.

– А мы не из пугливых,– с достоинством проговорил Васька. Он был рад, что появился Николка. Вдвоем веселее. Можно далее отдать ему одну удочку, пусть ловит, если хочет.

Николка примостился в лодке рядом с другом. Помолчав немного, заговорил:

– Долго следил за тобой. Вот, думаю, Старика напугаю. А ты и глазом не моргнул. Храбрый.

Но Васька умолчал о том, что все-таки здорово струхнул.

– Много поймал?

– Не ахти. Мелочь всякую.

– Врешь, поди? – Николка закасал по локоть рукав, запустил руку в ведерко и деловито сказал: – На уху будет.

Помолчав немного, спросил:

– А ты не боишься, что «мессер» подстрелит?

– А на что я ему,– нахмурился Васька.

– Эх ты! – возмутился Николка.– А что, забыл, год Великой Отечественной войны. Осокин хорошо помнит, как наши солдаты выгоняли фашистов из деревни. Вместе с матерью и сестренкой Клавкой они сидели в глубоком подвале. Сюда явственно доносились выстрелы, крики «ура», от взрывов снарядов сыпалась на головы сухая земля.

Теперь фронт ушел далеко на запад, за озеро, к Новгороду.

Хорошо встречать на Ильмене весну. Пригреет апрельское солнце, и появляются на воде темные разводья. В них, колеблясь на волнах, играют солнечные зайчики. И кажется, что они вот-вот выплеснутся на лед сверкающим серебром.

Васька знал места, где на крючок брались окуни, плотва и даже налимы. Бывало, что после удачной рыбалки он приносил домой длинную связку рыбы.

В один из таких дней сидел Васька на поломанном широком весле в старой полусгнившей лодке. Нос плоскодонки в воде, а корма крепко припаялась к илистому, еще не оттаявшему берегу. Рыбак сосредоточенно смотрел на поплавки и ждал клева. Солнце ласково пригревало спину, а под ногами с легким шумом накатывались на лодку веселые волны.

Вдруг в кустах ивняка что-то хрустнуло. Васька насторожился. Повернул на звук голову. И тут из кустов вывалилось что-то черное, мохнатое и шаром покатилось к лодке.

Васька только успел вскочить, чуть при этом не выпав за борт в воду, как к нему подбежал Николка Зубавин, первый в деревне выдумщик и фантазер. На нем был вывернутый овчиной наружу полушубок. Николка запрыгал на одной ноге, громко выкрикивая:

– Что, напугался, Старик? Думал, медведь, правда? Ну признавайся, думал?

Васька уже пришел в себя.

– Ты не орал бы попусту.– Он снова уселся на весло, свесил над водой ноги, обутые в большие резиновые с разноцветными заплатами сапоги, и рассудительно добавил: – Чудак, откуда тут медведю взяться?

– А вдруг бы! – не унимался Николка.

– А мы не из пугливых,– с достоинством проговорил Васька. Он был рад, что появился Николка. Вдвоем веселее. Можно далее отдать ему одну удочку, пусть ловит, если хочет.

Николка примостился в лодке рядом с другом. Помолчав немного, заговорил:

– Долго следил за тобой. Вот, думаю, Старика напугаю. А ты и глазом не моргнул. Храбрый.

Но Васька умолчал о том, что все-таки здорово струхнул.

– Много поймал?

– Не ахти. Мелочь всякую.

– Врешь, поди? – Николка закасал по локоть рукав, запустил руку в ведерко и деловито сказал: – На уху будет.

Помолчав немного, спросил:

– А ты не боишься, что «мессер» подстрелит?

– А на что я ему,– нахмурился Васька.

– Эх ты! – возмутился Николка.– А что, забыл, как на той неделе фашистский летчик гонялся за Фролом Ивановичем?

– Сравнил тоже! Фрол Иванович колхозный счетовод и ростом с каланчу. А я? С такой высоты за комара сойду.

Вдруг Васька, не спускавший глаз с поплавка, вскочил, подсек удочкой, и через несколько секунд на крючке крохотной серебристой ленточкой затрепетала рыбешка.

– Есть!..– обрадовался Николка, ловя руками добычу.

Издалека, где в сиреневой дымке терялся противоположный берег озера, доносились слабые раскаты артиллерийской стрельбы. Ребята с тревогой прислушивались.

– Как ты думаешь, тот берег скоро наши освободят? – тихо спросил Николка.

Васька, уставившись на поплавок, молчал. Николке даже показалось, что его друг подсчитывает в уме, сколько нужно дней и ночей, чтобы прогнать фашистов с западного берега Ильменя. Временами гулко ухал лед, трескался под теплыми лучами весеннего солнца. Сзади ласково шумел сухой камыш, а над головами, в нежной синеве неба, с громким криком носились грачи.

Над горизонтом, на небольшой высоте, неожиданно показалась темная точка. Она быстро росла, приближаясь к берегу, и так же быстро снижалась, распустив позади себя черную косу дыма. Васька первым увидел самолет. Схватил за плечо Николку.

– Смотри!

– Что это? – встрепенулся Николка.

– Самолет.

– Чей?

– Не знаю.

Николку словно ветром сдуло с лодки. Но увидев, что товарищ за ним не бежит, остановился.

– Ты что? Запустит очередь из пулемета, будешь знать. Тикаем в камыши.

– Смотри, Николка, он горит…– И вдруг у Васьки дрогнул голос: – А может, это наш?..

Казалось, самолет вот-вот заденет брюхом лед. Тот, взревев мотором, резко взмыл кверху, поднялся невысоко, но, потеряв скорость, камнем пошел вниз. Чиркнул по льду фюзеляжем, подпрыгнул. До ребят донесся глухой удар, резкий скрежет металла. Стена воды, снега и дыма на некоторое время скрыла самолет.

Мальчишки замерли, не в силах сдвинуться с места. А когда дым рассеялся, увидели метрах в трехстах от берега самолет, уткнувшийся в небольшую полынью. Хвост высоко задран, на нем виднелась красная звезда.

Первым пришел в себя Николка:

– Потоне-ет!

Крик товарища вернул Ваську к действительности.

– Лодку, Николка, лодку на воду! – скомандовал Васька. Куда девалась его привычная медлительность. Мальчишки суматошно бегали вокруг лодки, хватались за нее, упирались в борта спинами, пытаясь столкнуть плоскодонку в озеро.

– Ну сильнее, Николка! Нажмем! Р-раз, два!

Но лодка – ни с места.

– Что же делать? – Николка растерянно посматривал то на самолет, то на товарища.

– Людей надо звать! Беги в село!

Николка сбросил полушубок и припустил со всех ног, разбрызгивая по сторонам талый снег.

Оставшись один, Васька в первые минуты не знал, что же ему делать. И вдруг мальчишку обожгла мысль: «А что, если летчик жив? Ему же нужна немедленная помощь!»

И в то же мгновение от самолета послышалось:

– Помоги-и-те!..

«Жив!.. Летчик жив!» Васька сбросил пальтишко, сапоги, схватил весло, вошел в воду. Ноги сразу же свело холодом. Но Васька стиснул зубы и, опираясь на весло, шаг за шагом стал приближаться к кромке льда. Вода уже подступила к горлу. Тогда он поплыл, держась одной рукой за весло. Все ближе и ближе заветная кромка льда. Теперь уже было не так холодно и не так страшно, как вначале. Еще несколько взмахов – и Васька ухватился рукой за ноздреватую закраину. С большим трудом выкарабкался из воды, схватил весло и, задыхаясь от напряжения, побежал к самолету. Намокшие старые шерстяные носки сползали с ног, мешали бежать. Васька не раздумывая сбросил их. Голые ноги утопали в рыхлом снегу, острые льдинки больно ранили кожу.

И снова Васька услышал призыв о помощи. Теперь уже близко, совсем рядом. Скорее, скорее!.. Вот он, самолет. Надломленные крылья не дали истребителю уйти под лед, зацепились за края полыньи. Но где же летчик? Васька уже хотел было крикнуть: «Где вы?» – но тут же увидел над водой окровавленное лицо человека. Одной рукой он держался за железный штырь, выпиравший из фюзеляжа, другая безжизненно повисла вдоль тела.

«Ранен в руку»,– догадался Васька. Как же подобраться к летчику? Васька подполз на коленях ближе к краю полыньи, лег на живот, подсунул под себя широкий конец весла и, отталкиваясь руками, как на салазках, осторожно заскользил к воде. Другой конец весла протянулся к летчику.

– Беритесь за весло,– хрипло проговорил Васька, стуча от холода зубами.

Летчик, изловчившись, бросил штырь, за который держался, и, охнув от боли,– ухватился левой рукой за конец весла. Зажав его под мышкой, он медленно продвигался к краю льда, где лежал Васька. Весло сгибалось, потрескивало, вот-вот обломится. Васька изо всех сил давил на него животом и грудью, впиваясь пальцами в колючий снег. Наконец летчик подтянулся совсем близко. Васька сначала одной, потом другой рукой ухватился за меховой воротник комбинезона. Чуть передохнув, потянул летчика на себя. И тут понял – не вытащит. От одной этой мысли Васька едва не обомлел.

– Давай, паренек, еще раз попробуем. Я помогу… Ну! – услышал Васька.

И снова изо всех сил рванул за воротник. Летчик здоровой рукой пытался помочь, отчаянно работал ногами, стараясь приподняться над водой, вскарабкаться на лед. Но все напрасно. Весло выскользнуло из-под Васьки. Насквозь промокшая одежонка обжигала холодом тело. Руки слабели, и Васька почувствовал, как из онемевших, непослушных пальцев выскальзывает мех воротника.

Васька в отчаянии посмотрел на летчика, как бы спрашивая: «Что же делать?» И увидел – летчик улыбнулся. Эта мучительная, на окровавленном, скованном холодом и болью лице улыбка придала Ваське новые силы, решимость – выдержать во что бы то ни стало, пока не придет помощь.

Летчик тихо прошептал:

– Милый ты мой… Отпускай… Замерзнешь…

Васька не слышал этих слов, не чувствовал боли в руках, жгучего холода, охватившего все тело. Его мысли и воля были сосредоточены на одном: только бы не выпустить из рук воротник комбинезона, удержать летчика над водой.

И тут, словно сквозь сон, услышал за спиной голоса, стук весел, всплески воды.

– Пришли!..– прошептал Васька.– Скорее… Скорее…

Люди спешили к самолету. Впереди всех, разбрызгивая по сторонам снег и воду, бежал колхозный кузнец Афанасий. Голоса все ближе и ближе.

Быстро вытащили из воды летчика.

Васька все еще крепко держался за воротник комбинзона, и не так-то легко было оторвать его пальцы от мокрого меха.

Не помнил Васька, как его нес на руках кузнец Афанасий, как переправляли на лодке, укутывали в теплые овчины, укладывали в сани рядом с летчиком.

…А когда родное озеро Ильмень на всем своем огромном просторе зашумело весенней водой, Васька вышел из больницы.

На левой руке у него красовались часы с дарственной надписью: «Василию Осокину за храбрость и мужество от летчиков».

Особое задание

Гришу Щеглова вез на санях, запряженных низкорослой лошадкой, партизан Иван Горохов. Неразговорчивый, суровый возница тихонько понукал лошадь, то и дело поправляя висевший на груди автомат. Темнело. В лесу настороженная тишина. Два раза их останавливали короткие, как выстрел: «Стой! Кто идет?» Горохов отзывался паролем, и снова сани катили по узкой, еле приметной в поздних сумерках просеке.

Уже три года Гриша находится в партизанском отряде «Свобода», что разместился в урочище Черные дубы на западе Белоруссии. В полевом лазарете ухаживал за ранеными, на партизанской кухне помогал поварихе тетке Марии. Но самой любимой была для него работа в оружейной мастерской. Он научился разбирать и собирать пулеметы и автоматы, набивать патронами ленты и магазины. Все он делал старательно и никогда не жаловался на усталость. Но мечта пойти на боевое задание не покидала мальчишку. Ему много раз обещали, что возьмут на «железку» – подрывать рельсы, но каждый раз почему-то откладывали. Командир отряда дядька Коваль в таких случаях говорил: «Успеется, Гриша. И на твою долю хватит лиха». И Гриша терпеливо ждал.

Конец февраля сорок четвертого года. Жестокая вражеская блокада сковала действия многих партизанских отрядов этого района. Со дня на день ожидал наступление карателей и отряд дядьки Коваля. Но когда? Какими силами? Этого никто не мог сказать. Единственная надежда была на партизанского разведчика Федора Шпака, служившего в комендатуре станционного поселка Олехновичи. Именно он должен был подать весть о замыслах немцев.

Но Федор молчал. Что же случилось с ним? Решили послать в Олехновичи связного. Но кого? Местные полицейские всех взрослых жителей поселка знают в лицо. Все на строгом учете. Появится новый человек – несдобровать.

И вот после долгого раздумья решил дядька Коваль послать во вражеский гарнизон Гришу Щеглова.

– На тебя, Гриша,– сказал командир,– вся наша надежда.

И по-отечески обняв мальчишку, чуть дрогнувшим голосом проговорил:

– Смотри, сынок, будь осторожен.

Чуть поскрипывают по снегу полозья саней. Фыркает лошадка.

– Ты, парень, прикорни чуток. Нам еще ехать да ехать,– ласково посоветовал Горохов.

Надо бы поспать, но, как ни старался Гриша,– сон не шел. Как все получится? Пароля никакого не было. Приметы Шпака, о которых говорил командир: рост богатырский, родимое пятно на правой щеке. Вот и все, что знал Гриша о партизанском разведчике.

Не хотелось думать, что могут схватить «бобики», эти прихвостни фашистов. Верилось – все должно получиться. Ведь это его первое боевое задание.

Гриша поглубже зарылся в сено и не заметил, как задремал.

– Ну вот и приехали,– разбудив Гришу, тихо сказал Горохов.– К утру дело идет. Немного посидим и расстанемся.

В кронах деревьев потихоньку шумел слабый ветер.

– Может, к рассвету и поземка покатит. Это хорошо бы для тебя,– нарушил молчание партизан.

– У вас гранаты есть? – спросил Гриша.

– А как же! Без них нам нельзя. Всегда при себе.

– Вы одну дадите мне? – Гриша, конечно, не надеялся, что Горохов вот так сразу и отдаст гранату. Но ему очень нужна была граната.

– Чего нельзя, того нельзя. Приказу такого не было, чтоб тебе гранату давать,– отказал Горохов.

– А вы без приказу,– настаивал Гриша.

– У тебя, Гришуха, задание особое, граната не нужна. Ясно? Одним словом – все. Завтра утром встречаю на опушке. Фонариком помигаю, мол, здесь я. Усвоил? А теперь до свиданьица!

Партизан легонько стегнул лошадь кнутом.

Оставшись один, Гриша сразу почувствовал, как его охватили неуверенность и страх. Постоял минуту-другую, надо идти.

Болото, присыпанное снегом, прогибалось под ногами, тонкий непрочный лед потрескивал, Гриша в темноте натыкался на кочки, поваленные деревья. Сопя и шаркая валенками по шершавому насту, он торопился к рассвету добраться до цели. Со стороны Олехнович послышался короткий гудок паровоза, словно предупреждавший, чтобы Гриша не сбился с пути. Небо светлело, предвещая скорое наступление утра. Паренек так спешил, что не заметил, как выбрался из леса, как в лицо ударил снежной крупой порыв ветра. Под ногами мела поземка. Опять прокричал паровоз. Донесся железный стук вагонных буферов.

Через некоторое время в предрассветных сумерках проглянулись темные контуры строений. Ни огонька, ни человеческого голоса. Гриша постоял минут пять и двинулся дальше, туда, где, как сказал командир, начинались огороды. Вот и изгородь. Залег между грядок в снег. Прислушался. Где-то звякнуло ведро. Заржала лошадь. Раздался короткий сигнал автомашины, и снова все смолкло.

Одолев метров тридцать по-пластунски, Гриша полежал, отдышался. Слева сквозь поземку вспыхнул яркий свет.

– Ракета?! – испугался Гриша.

Но это была не ракета. Свет автомобильных фар чиркнул по огороду, метнулся в сторону. Гриша успел заметить неподалеку высокий сугроб. «Кажется, землянка»,– подумал он. Ползком приблизился к холмику. Это был погреб. Снегом привалило вход, Гриша быстро отгреб слежавшуюся наметь, приоткрыл дверь и протиснулся в кромешную темноту. Тут же свалился на солому.

Лежал с открытыми глазами. Томила неизвестность, необычность положения. Что же делать дальше? Какая опасность ждет впереди? Тихо, очень тихо кругом…

Очнулся Гриша сразу, будто кто в бок толкнул. Где же это он? Вспомнил – в погребе. Пригляделся. Между досок в двери узкой полоской пробивался солнечный свет. Хотел встать, но тут донесся скрип снега под чьими-то шагами. Кто-то спускался по ступенькам. Гриша втиснулся в самый дальний угол погреба. Отчаянно заколотилось сердце. Дверь с шумом открылась. В погреб ворвался яркий солнечный свет. В проеме стоял паренек. В шубенке, подпоясанной ремнем, на голове вязаный серый колпак, в руках плетеная корзинка. Лицо у парнишки, худое и бледное, с одной стороны освещенное солнцем, напряженно вытянулось. Он долго всматривался в темноту погреба. Увидев Гришу, вскрикнул:

– Ой! – и попятился назад.

– Погоди! – негромко потребовал Гриша.

Мальчишка замер. Гриша быстро подскочил к двери и прикрыл ее.

– Ты кто? – тихо, дрожащим голосом спросил паренек.

– Не зверь лее, а человек, Гришкой звать… А ты кто?

– Петька…

– Чего тебе здесь надо?

– За бульбой пришел.

– Испугался? – чуть успокоившись, спросил Гриша.– Небось, подумал – воришка, а?

– А я не из пугливых. Откуда такой взялся?

В первое мгновение пришла мысль – запереть парнишку в погребе. Он, Гриша, конечно, сильнее Петьки. Но тут лее отказался от этой мысли: кричать, сопливец, будет. Спросил:

– Батька твой в Олехновичах?

Петька медлил с ответом. «Кто такой? В поселке его не видел ни разу. Не партизан ли?» От этой мысли заколотилось сердце и от страха и от радости.

– Ну, что молчишь? – уже громче и нетерпеливее спросил Гриша.– Кто твой отец?

– А если скажу – бить будешь? – опасливо взглянул на незнакомца Петька.

– За что же бить-то?

– За батьку… Он старший полицейский тут,– тихо, в воротник шубейки, пробормотал Петька.

Вот так встреча! Гриша от неожиданности растерялся. Но вид Петьки, его бледное лицо, печальные глаза как будто успокоили Гришу.

– Скажи, Петя, много немцев в поселке?

И тут случилось то, чего никак не ожидал Гриша. Петька вдруг, приникнув к его груди, горячо зашептал:

– Ты партизан, партизан! Возьми меня с собой! Я что хочешь буду делать. Только возьми!..– и он заплакал так горько, что Гриша совсем растерялся.

– Ты это чего, Петька? Брось дурить. Не плачь.

– Я не хочу жить больше с таткой! Не хочу, не хочу!..– говорил сквозь слезы парнишка.

– Откуда ты взял, что я партизан? Из Загорья я. Знаешь такую деревню? Недалеко отсюда. Заблудился только…

– Не врал бы,– всхлипнул Петька.– Ну возьми, возьми меня в партизаны…– опять заплакал он, вытирая залоснившимся рукавом шубейки мокрые от слез щеки.

– Успокойся. А мать твоя где? – спросил Гриша.

– В Барановичи уехала… Она от батьки убежала.

– Что, совсем?

– Ругались они здорово. Она все кричала: «Не буду с тобой жить, пьяница, фашист проклятый!» Он бил ее, плеткой лупцевал. Потом тайно уехала к сестре. А батька не знает, где она.

– А ты убеги к матери,– посоветовал Гриша.

Петька шмыгнул носом.

– Да-а, убегишь… Поймает – до смерти убьет.

Гриша подумал: «Спросить про Федора Шпака? Может, Петька знает его?»

Гриша положил руки на плечи парнишки:

– Скажи, ты знаешь Федора Шпака?

– Знаю. Часто приходит к отцу. Тоже полицейский. А ты что, родня ему? – В голосе парнишки разочарование.– Значит, ты не партизан?..

– Нет, не родня,– Гриша решил рискнуть.– Но он мне очень нужен. Повидаться бы…

– Пойдем, я тебе покажу его хату.

Петька поднялся и стал быстро набирать в корзину картошку, но тут с улицы раздался крик:

– Петька, сукин сын! Где ты там застрял?

– Батька!..– Петька замер, затаив дыхание.

К погребу быстро шел человек.

– Я вот сейчас тебе, стервец, дам! – В дверной проем с трудом протиснулся огромный тулуп. Погреб вмиг наполнился тошнотворным запахом самогона.

Полицейский, увидев Гришу, удивился:

– А это что за гость? А нуть-ка, вылезай на свет. Кто такой? Откуда? – Огромная рука схватила Гришу за полушубок и подтащила к двери. Полицай мутными пьяными глазами смотрел на парня.– Да ты краснопузый!..

– Какой я краснопузый? Что вы, дяденька…– и Гриша заревел во весь голос.

– Самый что ни на есть краснопузый! Вон и звезда на шапке была. А?.. Верно я говорю? – Петькин батька сорвал с головы Гришки шапку и, тыча грязным пальцем в потертый мех, на котором ясно оттиснулся силуэт пятиконечной звезды, пьяно рычал: – Видал? Звезда большевистская была здесь. Где она? Куда спрятал?

– Да не было ее, звезды никакой, дяденька…– вопил Гриша.

Полицай стал яростно хлестать Гришу по щекам.

– Ба-атька, не бей его! – истошно закричал Петька. Схватил отца за подол тулупа, пытаясь оттянуть его от Гриши. Но полицай отшвырнул Петьку к двери землянки.

– Пшел вон, щенок!.. Я вот тебе!

Под градом сыпавшихся на него ударов Гриша не чувствовал боли. Сжав зубы, с отчаянием думал, что теперь все пропало, задание дядьки Коваля он уже не сможет выполнить.

Тяжело дыша самогонным перегаром, полицейский наконец отбросил Гришу и, цыкнув на сына, пулей вылетевшего наверх, вышел за ним, с треском захлопнув за собой дверь погреба.

– Посиди здесь до вечера, краснопузый,– услышал Гриша.– Сейчас мне некогда с тобой волындаться. Потом поговорим где следует.

Лязгнула железом скоба.

– Петька, где замок? Вечно, раззява ты эдакий, оставляешь погреб открытым!

Щелкнул замок. Скрип шагов на снегу затих.

Гриша, схватившись за голову, повалился на земляной пол и заплакал по-настоящему.

Лишь поздно вечером Гриша забылся беспокойной дремотой. Мысли о том, что произошло утром, как бы отодвинулись. Видения полусна были ясные. Он словно почувствовал прикосновение ласковой руки матери, услышал голос отца. Он куда-то звал Гришу, но Гриша никак не мог проснуться. Потом чьи-то голоса, глухие и отдаленные, прозвучали откуда-то сверху, с темного и далекого неба. Гриша открыл глаза, насторожился. Действительно, кто-то разговаривал за дверью погреба. Петька?.. Он не один. С отцом?! Невольная дрожь передернула тело. Гриша вскочил и начал лихорадочно шарить в темноте руками по полу в надежде найти что-то, чем можно было бы встретить врага.

Голоса ближе.

– Он здесь вот… Только у меня нет ключа,– пожаловался Петька.

– У меня есть,– ответил густой мужской голос.

У двери заскрипел снег. Тягуче заскрипел пробой.

В проеме две темных фигуры, маленькая и большая, согнувшаяся под притолокой. «Кто же это?» – в тревоге подумал Триша.

– Есть тут кто? – прогудел голос.

– Есть, есть,– зашептал Петька.– Он тут, дядя Федя. Боится, наверное.

Вспыхнул фонарик. Яркий лучик пополз по землянке и наткнулся на Гришу.

– Чего же молчишь, когда спрашивают? – недовольно проворчал Шпак – это был он.– Вылезай.

Гриша встал. Все трое вышли наверх.

– Петя, иди домой. Как бы не вернулся батька. Тогда плохо будет.

Петька тронул рукой Гришу.

– Не бойся… Это дядя Федя Шпак. Он добрый,– шепнул и тут же припустился бежать.

Федор Шпак, высокий здоровяк, неторопливый в движениях и не очень разговорчивый, привел Гришу к себе домой. Заставил умыться. Усадил за стол. Нарезал хлеба, сала, поставил миску теплой, из печки, картошки. Налил в жестяную кружку кипятку, чуть замутив его спитым чаем. Опустился на табуретку против парнишки и долго молча смотрел, как тот с трудом жевал разбитым ртом.

Гриша ел, а сам все посматривал на Шпака. Да, это он. Вот и родимое пятно на правой щеке. И радостно стало Грише. И отлегла от сердца тревога. И уже никакой боли от побоев Петькиного отца. Отца… Какой он отец? Зверь!

– Ну наелся?

Гриша кивнул, допивая чай из кружки.

– Как зовут-то тебя?

– Гриша…– поднял глаза на Шпака и улыбнулся.

– Откуда пришел?

– Из Черных дубов… От дядьки Коваля.

– Хм-м, знаю такого,– облегченно вздохнул Федор. Глаза его весело заблестели.– Когда тебе нужно вернуться?

– Завтра, к утру,– поспешил с ответом Гриша. Федор задумался. Гриша внимательно смотрел на

Шпака, ожидая, что он скажет. Тот вышел в сени, но вскоре вернулся. В руках держал небольшой квадратик бумаги. Повертел его задумчиво, строго взглянул на Гришу.

– Это передашь командиру отряда. Только ему.

– А куда же деть? – забеспокоился парнишка. Шпак велел Грише скинуть валенок. Безжалостно надорвал войлочную подошву. Бумажку тщательно завернул в фольгу от немецкого шоколада. Уложил под подошву и ловко зашил ее дратвой.

– Вот так. Осталось только не потерять валенок… В это время в хату, запыхавшись, вбежал Петька.

Весь в снегу, глаза тревожные.

– Батька вернулся! Пьяный. Спрашивал, сидит ли «краснопузый» в погребе. Я сказал: «Сидит. Куда же ему деться». А батька как захохочет: «Скоро я с ним потолкую!» Ой, дядя Федя! Что теперь будет?!

– Ладно, Петя.– Это известие насторожило Шпака. «Нужно сейчас же отправлять Гришу в обратный путь».– Что делает отец?

– Спать завалился.

– Ну, тогда, брат,– пошли. Путь не близок. Возьми хлеба, сала.– Шпак пытливо взглянул на Щеглова.– Не боишься?

Гриша промолчал. Сказать, что ему не страшно, не мог. Было страшно. А вдруг не сможет найти дорогу к условленному месту, где будет его ждать Горохов? Боялся ночи, собак, которых фашисты могли пустить по следу, если Петькин отец хватится его.

Все трое вышли из дому в темноту, метель. Ветер шумел в голых кронах тополей, бросал в лицо снежные хлопья. Вот погреб, где Гриша сидел. Огород с темными яблонями. Подошли к изгороди.

– Все, брат…– Шпак остановился.– Дальше давай один…

В этих словах «давай один» была и ненависть к фашистам, и горькая жалость к парнишке, и искреннее пожелание удачи. Все вместе.

– Бывай, Гриша,– тихо сказал Петька и засопел носом, сдерживаясь, чтоб не заплакать.

– Спасибо тебе,– Гриша подумал: «Попадет ему от отца. Убежал бы к матери, кончились бы его мучения».

– Держи ветер в спину – к лесу выйдешь.– Это были последние слова Шпака.

Гриша подлез под изгородь, сделал несколько шагов, оглянулся. Сквозь снежную завесу он еще различил две темные фигуры. Махнул им рукой и, подталкиваемый порывами ветра, пропал в темноте.

С трудом преодолевая глубокую наметь, Гриша недалеко отошел от изгороди, где расстался с Федором Шпаком и Петькой. Остановился, чтобы передохнуть, но тут ветер донес до него чье-то трудное дыхание. Гриша бросился на землю, поглубже зарылся в снег. Притаился. Прислушался. Теперь все ближе и все явственнее слышались негромкое сопение, шуршание снега – за ним кто-то шел. Человек? Неужели полицейский, Петькин отец?! «Эх, Горохов, Горохов! Почему не дал гранату? Вот как бы сейчас пригодилась»,– обмирая и цепенея от страха, до боли в глазах всматриваясь в сторону, откуда слышались звуки шагов, мысленно попрекал Гриша партизана.

Он совсем обмер, когда неожиданно рядом из снежной кутерьмы вдруг явственно возникла фигура маленького человечка. Послышался тихий зов:

– Гриша… Гри-иша…

Петька?! Вот чертяка! Что же он такое делает? Куда прет? Не решаясь поднять головы, чтобы не обнаружить себя, Гриша затаил дыхание. Пусть возвращается Петька домой. Он ему здесь совсем не нужен.

Но Петька не уходил. Он всматривался в мглистое, затянутое снегопадом поле, что-то искал на снегу – конечно, Гришкины следы,– и негромко звал:

– Гриша… Гриша…

Тогда Гриша поднялся. Петька бросился к Грише, с трудом удерживаясь, чтобы не закричать от радости.

– Ты, ты зачем, Петька, а? Какую игру затеял, а?

– Я с тобой, Гриша… Не могу, не хочу больше жить с ним. Возьми. Не гони,– шептал Петька.

– Да ты понимаешь, что говоришь? – растерялся

Гриша,– Я же не имею права… Куда же тебя? Сейчас лее возвращайся!

В этот миг над головами ребят с треском что-то лопнуло и поле залил мертвенно-белый свет. Гриша всем телом навалился на Петьку, и они оба плюхнулись в снег. Ракета на парашюте спускалась так долго, что казалось, она никогда не погаснет. Но вот погасла, не долетев до земли.

– Не поднимай головы,– прошептал Гриша.

– Я знаю… не увидят. Это они со страху. Партизанов боятся. А сейчас пулять начнут.

– «Не увидят», «пулять начнут»! – в сердцах передразнил Гриша Петьку.

Снова несколько ракет со свистом разрезали воздух и залили землю светом. И снова темно. А потом откуда-то раздался сухой треск пулемета. Светящиеся точки трассирующих пуль пролетали чуть в стороне от мальчишек. Вот застрочил пулемет. Еще… Петька вскрикнул. Скорчился на снегу.

– Ты что? – приникнув губами к уху Петьки, тихо спросил Гриша.

Петька застонал чуть слышно, вытянулся и замолк. «Убили?!» Гриша стал тормошить Петьку, прикладывал ухо к его груди, шептал сухими губами: «Что же это такое? Как же теперь?..» .

Кругом все затихло. Петька лежал бездыханный на снегу. Гриша, склонившись над ним, заливался горючими слезами. Потом, спохватившись, не раздумывая, что его могут увидеть, взвалил Петьку на спину и, пригибаясь под тяжестью, медленно побрел к лесу.