Текст книги "Сны (Романы, повесть, рассказы)"

Автор книги: Александр Кондратьев

 
Светит месяц, острые рожки.
Иду я из поля в поле;
Семь бесов следом за мною,
А восьмая с нами сатаница.
Никто нас здесь не заметит:
Ни черный, ни белобрысый,
Ни седой, ни плешивый, ни рыжий,
Ни первач-собака, ни Дед Житень.
Завиваем мы жито Федота.
Я кручу, нечистые вяжут,
Сатаница узлы считает
(По пяти узлов на закрутку),
Заговаривает каждый узел.
Первый узел – чтобы не дозрело;
Второй – чтоб дождем промочило;
Третий – чтоб градом побило,
Четвертый – чтобы сопрело,
Пятый – чтобы черви его съели.
Кто наш первый узел снимет
тому руки скрючит;
Кто второй развяжет —
ломота накажет;
А кто третий тронет —
сухота замучит;
Кто четвертый узел наш развяжет —
слепота по гроб его накажет;
наш пятый тронуть кто решится —
тот с родными должен распроститься;
Кто же всю закрутку выдернет да кинет —
верной смерти в тот же год не минет.
Мое слово крепче, чем железо.
На закрутку нет переговору,
Ни мудрец, ни знахарь, ни знахарка,
Ни сам Житный Дед его не снимет…
 

Струсившая сначала при упоминании о сатанице и озиравшаяся украдкою по сторонам Аксютка, убедившись, что рядом с ней и Аниской никого третьего нет, быстро пришла в себя и по окончании обряда решилась даже спросить у наставницы:

– А кто такой этой Житень, которого мы поминали в заговоре, тетенька Аксинья? – спросила девочка, когда обе они, уже одевшись, шли по мокрой росистой траве, холодившей их ноги, обратно в село.

Довольная способностью своей ученицы быстро схватывать и верно запоминать слова заклинания, ведьма охотно удовлетворила Аксюткино любопытство:

– А это дед такой, что на нивах живет. Его не всякому видеть дано… Я хотя и встречала этого Житня раза два, да боялась близко подходить. Потому и не знаю, верно или нет, что у него три глаза во лбу… Иные называют его Житным Козлом, потому что у него козлиная борода и рога будто есть… Но я рог не заметила. С виду он дряхлый и зарос седыми волосами, а ходит хотя и с дубинкой, но бодро и зорко следит за ростом. Осенью, когда сеют, Житень невидимкой ходит по пашне и втаптываем ногою семена в сырую землю, чтобы птицы не склевали. Бережет он будто не всякую ниву, а только у тех хозяев, кто хорошо пашет и боронит. Но я этому не верю. Степка, когда я еще сама у нее училась, мне сказывала, что Житный Дед отогнал ее раз с десятины очень плохого хозяина. Тот сумел ему угодить: зарыл после Велика дня на меже косточки от пасхального поросенка. Этот Дед показывается не только по ночам, но и среди бела дня, как и полудница. Является Житный людям обычно в виде нищего странника, где-нибудь возле хлебов. Ежели погрозить встречному пальцем, то, значит, быть беде – урожая не жди!.. Но ты ни днем ни ночью, когда бы ни завидела, близко к нему не подходи. Не любит он нашей сестры и дубинкой своей крепко побить может, особливо если за делом застанет, – закончила свою речь ведьма.

– Тетенька Анисья, а что нам могут полудницы сделать?

– А то, что хотя они и не нашего стада овцы, а тоже проказить умеют. К примеру, детей малых, которые по хлебам ходят, полудница с пути сбивает и так завести может, что до вечера домой не попадешь. Да и взрослым повредить может… Я, когда еще девчонкой была, видела раз во время жнив полудницу, но подходить к ней близко забоялась… Вся в белом, высокая-высокая, идет между бабами, останавливается, смотрит, как жнут, а те ее не замечают. Ходила, ходила, остановилась около одной и до темечка ей рукою коснулась. Баба сперва села, а потом еле до воза дотащилась и начала себе голову из кувшина мочить… Все потом говорила, будто солнцем напекло. А полудницы этой никто, кроме меня, тогда не видал. Старые люди рассказывают, что она не дозволяет бабам жать в полдень и голову будто даже открутить может… Я в это не верю. Но ты, ежели когда-либо ее встретишь, вежливенько посторонись и дорогу дай. Можешь не кланяться, но и кукиша не показывай. Это не бесовка… Теперь нам в разные стороны. Тебе – направо. Огородами ты до своей Праскухи скорей доберешься… А ко мне завтра после полудня приходи; да и медку не забывай, – закончила свою речь Аниска.

На ночном синевато-мглистом небе уже чернели очертания деревенских построек.

Аксютка побежала по тропинке, ведущей вдоль огородов, и скоро скрылась во мраке. Слышно было только, как топочут вдали ее быстрые полудетские ноги…

Всю ночь не могла заснуть Анискина ученица. Так беспокоил ее вред, причиненный ими Федотовой ниве. Посмотревшая на нее утром Праскуха даже ахнула, увидя тревожно осунувшееся лицо своего приемыша.

– Что с тобою, девонька? Никак захворала?! Не сглазил ли кто тебя?

– Нет, бабушка. Я здорова, и сглазить меня пока некому. А в лице я изменилась потому, что на сердце у меня неспокойно. Этой ночью я вместе с Аниской на Федотовой ниве закрутки делала.

– Что с тобой, дитятко?! Да как же ты с ней спозналась?! Чем она тебя соблазнила? И что за сласть вред людям делать?!

– Аниска меня не соблазняла. Я сама к ней пришла. И хоть сласти никакой нет людям вредить, а тянет меня к себе ведовство, как мотылька на огонь. Видно, я и вправду прирожденная… А в науку ведьмовскую к Аниске я напросилась потому, что ты, бабушка, мне в том отказала, научить меня нечистых вызывать и власть над ними иметь.

– Да ведь, Аксюточка ты моя бедненькая, ничего тебе нечистые даром не сделают. За все им платить надо, и ох как платить, злыми делами. Ты вот вчера Федоту какой вред причинила!

– А зачем же я тебе, бабушка, это и рассказываю, как не затем, чтобы ты сделанное разделала?.. Ведь не к кому сегодня, как к тебе, Федот или жена его прибегут…

– Так-то оно так… А какой заговор был?

– С отворотом. На семь бесов с сатаницей.

– Ага… Знаю. Спасибо, что сказала… Не могу я тебя понять, однако. Может быть, ты и впрямь прирожденная, что тебя на ведовство тянет… Однако совесть у тебя есть. Ни у бесовок, ни у прирожденных совести не бывает. Жаль мне только тебя, Аксюточка. Ни за что пропадешь. Погубит тебя нечистая сила!

– Мне бы только, бабушка, про родителей узнать. Увидеть, какие они были, как звались и чем согрешили. А там я и в монастырь пойду свои да ихние грехи замаливать.

– Хорошо, кабы так, а только «они» не допустят тебя до монастыря, девонька. Не любят «они», когда добыча из рук у них уплывает… Вижу, что ты на гибель идешь… Неужто это на роду у тебя написано?

– Сама не понимаю, бабушка. Тянет и тянет. А пуще всего мать повидать хочется.

– Так вот что я тебе скажу, Ксаня. Ты, ежели кому какой вред вместе с Аниской причинишь, всегда мне про то говори. Я буду выправлять, как могу. Ты же ни на что самое страшное или грешное не решайся и согласия своего не давай. И нечистых, какими бы господами разодетыми они ни были, до себя не допускай. Говори, что боишься, и все тут. Они, гляди, и отстанут, а ты от них, может, и впрямь что-нибудь тем временем про родителей выведаешь. А там что Бог даст.

– Бабушка, я вчера у тебя стакан меду взяла и сегодня возьму. Обещала я ей…

– Сегодня возьми, а больше ей не носи. Скажи, что я догадалась и от тебя запираю. Не за что ей носить-то!.. Кабы за хорошее дело благодарность была, а то, прости Господи, за блуд бесовский…

Видя, что Аксютка охотно учится колдовству и, не колеблясь, помогает не только в ворожбе, но и в личных делах своей наставнице, Аниска вовсе перестала с нею стесняться. Она не только обучала ее заговорам и приворотам, но и показала девочке, как доить чужих коров, не выходя со двора. Кроме того, ведьма обещала своей ученице научить ее летать на помеле и оборачиваться совой, лягушкой и кошкой.

– Только в этих делах, милая, без нечистой силы уже не обойдешься. А силе этой угодить надо, – говорила Аниска внимательно ее слушавшей девочке.

– А как угодить-то?

– Так делать, чтобы та довольна была. Первым долгом – от креста отказаться и от Того, кому попы молятся, и от всего, чему в церкви поклоняются.

– Креста у меня нет. Был, да я его еще с малолетства потеряла, а как мать у меня бесовка болотная, то мне, значит, и отрекаться не от чего, – возразила Аксютка.

– Ты уже это мне говорила. А все-таки, хоть на словах, отречься придется. Да и поклониться новому господину тоже надо будет.

– Какому-такому еще господину?

– Да такому, от которого ты власть над нечистыми получишь.

– Мне и власти никакой не надо… Мне бы только с матерью повидаться.

– Если ты власти над водяной или болотной нечистью не получишь, лучше туда и не суйся. Не допустят.

– Ну, если без этого нельзя, можно будет и поклониться, – задумчиво произнесла девочка, вспоминая свой неудачный поход на болото. – А где же и когда ему кланяться-то надо будет, чтобы власть получить?

– Это уже ночью, милая. Вот как случится в четверг новолуние, мы и пойдем с тобою за село, на перекресток, с ним повидаться… А пока надо заранее его задабривать…

В эту минуту в хату постучалась, а затем и вошла баба из другого села и, отведя Аниску в сторону, начала с нею шептаться.

Аксютка отошла поодаль.

Видно было, как ее руководительница, слушая страстный шепот вошедшей бабы, кивала время от времени сочувственно головою и произносила задумчиво: «Так… так…»

– Отчего же… Можно, – спокойно и уверенно произнесла наконец Аниска, когда ее гостья закончила свой рассказ.

С этими словами ведьма встала с лавки и пошла к сундуку.

Порывшись там, колдунья достала жестянку, вынула бумажку и отсыпала оттуда три столовых ложки.

– Давай вместе с квасом или во щах, – сказала она. – А если в случае чего найдут и спросят, скажи, что от крыс, мол, это.

Баба, получив желаемое средство, вынула и дала Аниске старинный серебряный рубль. Когда она ушла, ведьма объяснила ученице:

– От свекра отделаться хочет. Надоел он ей приставаньем своим, хрыч старый… Вот, глядишь, я хозяину своему и угодила… Учись, Ксанька! Много в этой жестянке ему угождения.

– А сколько давать-то надо? – спросила девочки.

– Да по понюшке раз, чтобы не очень заметно было.

– А чтобы уже сразу?

– Ну, с пол-ложки положи…

Ни о чем больше не спрашивая, Аксютка сосредоточенно смотрела, как тетка Анисья прячет в сундук свою жестянку.

Подходящее новолуние на четверг выпало только через год, в августе месяце. Выпадало оно, впрочем, и зимою, но погода стояла очень студеная, и Аниска не решилась в такое время вести свою ученицу на поклон Господину.

«Еще руки или ноги отморозит, да и Праскуха, не ровен час, дознается», – думала она.

За этот промежуток времени Ксанька стала своим человеком в избе у Аниски. Она умела уже помогать ведьме составлять приворотные снадобья, знала состав почти всех ее лекарственных средств и хорошо помнила, где какие лежат корешки, травы и порошки.

Однако, несмотря на всю понятливость и смышленость своей ученицы, Аниска не решилась ни сообщить ей тайны приготовления летучей мази, ни взять с собой девочку на Осиянскую гору. Ксанька была еще не причислена к сонму колдуний и не отмечена когтем Ночного Козла, а непосвященные лица всегда могут наткнуться на неприятности при своем появлении на празднике ведьм…

Обе они не без волнения ожидали приближения новолуния. Аниска – в надежде выслужиться перед своим Господином, Ксанька же – с беспокойством думая об испытаниях, которые ее ожидают…

Вот наконец настала эта торжественно-страшная ночь, в которую должно было состояться ведьмовское посвящение девочки.

Придорожный крест, которому Аниска велела прийти своей ученице, стоял на распутьи, за кладбищем, в полуверсте от села. Молодой месяц уже спрятался за тучи; было довольно темно и сравнительно свежо.

Прохладная ли осенняя ночь была тому причиной или страх и волнение, но, придя перед полуночью на назначенное ей место и присев неподалеку от креста, возле канавы, Аксютка чувствовала нечто вроде озноба. Даже нижняя челюсть заметно тряслась; зубы – нет-нет и стучали, а про сердце и говорить нечего…

Аниски еще не было. Ветер шумел в вершинах деревьев. Небо было темное. В кустах что-то шуршало. Не побоявшаяся ни лесной, ни болотной нечисти девочки трусила теперь Дьявола, который представлялся ей особою более высокого сана. Хотя она и рассчитывала ранее непременно с ним поторговаться, но теперь страх перед неизвестностью едва не заставил Ксаньку убежать.

Внезапно неподалеку раздался голос неслышно, босыми ногами подошедшей Аниски:

– Оксанька, ты здесь?

– Здесь, тетенька Анисья! Наконец-то вы! А я уже забоялась, чуть домой не ушла.

– Чего бояться, дурочка?! Никто тебя не обидит. Запозднилась я малость. Скоро полночь. Надо торопиться!.. Так вот что, девонька. Первым долгом надо крест снять и ногой на него наступить.

– Нет у меня креста. Сказано тебе, что я бесовкина дочь!

– Как же так?.. Ведь и у меня нет… Ну, если так, то и без шейного креста обойдемся. Вот тебе крест! Видишь? – И ведьма показала на возвышавшийся возле них деревянный придорожный крест, к которому были приделаны деревянные же орудия «страстей»: молоток, клещи, маленькая, словно игрушечная, лесенка, трость с рукояткой и копье. – Приложи к столбу левую твою пятку, повыше… А теперь раздевайся и полезай на этот крест вверх ногами.

– Да я, пожалуй, не сумею, – нерешительно вымолвила Аксютка.

– Как не сумеешь?! Смотри, как я! Я уже не девчонка, как ты, и потяжеле тебя буду, и живот у меня побольше твоего, а как я туда влезаю!

Ведьма поправила свои закрученные на затылке косы и быстро скинула платье. Вскочив затем на приступок креста, Аниска схватилась за нижнюю его перекладину и повисла на ней вниз головою. Ноги свои она вскинула вверх и продела их между средним столбом и упирающимися в него палками жезла и копья. Перебирая руками, схватилась Аниска за поперечную песенку, потом за те же трость и копье и подтянулась еще выше. Ноги ведьмы перекинулись уже за главную перекладину креста. С минуту провисела там Аниска, смотря то на бездонное звездное небо, то на казавшуюся темною низкою кровлей с висящими на ней кустами и деревьями землю… Никакой нечисти ни даже нежити кругом пока не было видно…

Странно белело, как бы мерцая в ночной темноте, нагое, непривычно для глаза вознесенное тело. Вспомнив, что она здесь для Аксютки, а времени до полуночи остается совсем немного, ведьма пробормотала обычные в таких случаях слова краткого заклинания и стала осторожно спускаться.

– Вот как у нас! – молодцевато сказала она, уже стоя на земле и накидывая на себя сорочку. – Теперь твоя очередь. Я тебе помогу. А когда влезешь, как я, и перекинешь ноги через перекладину крестовую, то держись крепче, чтобы не упасть, когда увидишь кого-то. «Он» тебя будет спрашивать про разное: кто, мол, ты такая и чего надо и отрекаешься ли от того-то и того-то, – так ты не забудь говорить «отрекаюсь», когда нужно!

Аниска помогла снять Аксютке платье и нижнюю рубаху и приподняла на руки дрожащее от волнения мелкою дрожью тело подростка.

– Задирай ноги кверху!.. Хватайся за перекладину!.. А теперь – подтягивайся на руках!.. Не оцарапай зада о лесенку!.. Выше!.. Еще подтянись!.. Еще!.. Вот так!.. Ну, готово?.. Висишь?.. Держись теперь крепче и молчи!.. Я буду «Его» звать, и «Он» скоро придет.

Аниска начала читать заклинание… Но вдруг чародейка прервала чтение и быстрым шепотом проговорила:

– Ксанька! Слезай скорее! Никак парни идут!.. Живо слезай!

Девочка, у которой сильно уже кружилась голова, испугалась и, с бьющимся сердцем, попробовала было торопливо спускаться, но с непривычки сорвалась и, падая, больно ушиблась о землю. Проходившие в это время по дороге два парня, в свою очередь, очень испугались и, громко крича, кинулись в поле.

Аниска пробормотала вслед им проклятие, помогла подняться на ноги не пришедшей еще в себя от испуга и боли ученице и быстро стала ее одевать.

– Торопись, Оксанька, а то сюда, пожалуй, скоро хлопцы со всей деревни сбегутся! – взволнованно говорила она. Взяв одетую уже Аксютку за руку и посмотрев, не осталось ли чего на земле из ее платья, Аниска побежала с нею полем вдоль канавы, направляясь к кладбищу. Обогнув последнее, обе они вышли на другую, ведущую в село дорогу. Когда показались огороды, ведьма отпустила девочку домой, а сама, не торопясь, вошла в село и, ни с кем не встретившись, добралась до своей избы.

«Этакая досада, – думала она, входя в сени, – придется теперь до следующего новолунного четверга отложить. А там, пожалуй, и холодновато будет нагишом распинаться… Ну, да как-нибудь устроим…»

Заперев за собою двери, Аниска зажгла ненадолго маленькую свечу, чтоб соседи видели, что она дома, потом вновь ее потушила, улеглась в постель и, накрывшись тулупом, заснула.

Видевшие ее с Аксюткой у придорожного креста парни рассказывали на другой день приятелям, как напугала их около села нечистая сила.

– Шли мы, значит, из Курковиц. Поздно и темно уже было. Подходим к кресту, а там, на перекладинах, ведьмы голые, как вороны, сидят. Да две-три под крестом бродят. А как нас завидели, замахали белыми крыльями и спорхнули в траву, да к нам! Мы от них, а они за нами… Ели ноги унесли! Так треклятые гнались, что вот-вот догонят… Отстали, однако. А мы уже так и думали, что разорвут…

Вечерело. Аниска рассказывала сидевшей у нее в хате Ксаньке-Аксютке, как следует привораживать парней. В окно она увидала, как по улице шел мимо, направляясь домой после охоты, с ружьем за спиной и сумкою через плечо, обещанный ей Ночным Козлом на шабаше Сеня.

Ведьма почувствовала, будто ей что-то ударило в сердце. Запылало от прилива крови лицо. «Он!» – пронеслось в голове. Но чародейка быстро справилась с охватившим ее волнением и деланно-равнодушным голосом произнесла:

– Видишь вот хотя бы этого молодца? Хочешь, он завтра же будет здесь? – И, немного помолчав, прибавила: – Выбеги из избы и принеси его след. Этот хлопец – в сапогах, и след его ты отыщешь легко. Собери землю с него в ту чистую тряпочку, что лежит на лавке около сундука, и принеси сюда. Я научу тебя, как надо это делать. Когда-нибудь и тебе пригодится. Нож возьми со стола…

Поспешно схватив указанную тряпку со скамьи и нож, Аксютка помчалась вон из избы. Вдалеке еще видна была белая рубаха удалявшегося молодого человека. Ученица ведьмы быстро отыскала след охотничьих Сениных сапогов, осмотрелась по сторонам и поспешно частью вырезала, частью выскребла землю с одного из оттисков ног на полузасохшей грязи. Несколько минут спустя она с торжеством принесла в тряпице эту землю Аниске.

– Принесла?.. Эх, девонька, надо было целиком его вырезать, чтобы весь отпечаток был виден…

– Так я, тетенька Анисья, еще раз сбегаю и второй след, как вы велите, вырежу и принесу.

– Поздно, пожалуй; след брать нужно, пока он еще горяченький, а теперь те, что остались на улице, поостыли, пожалуй. Да и дети неподалеку уже играют. Еще заметят, пожалуй… Для начала и такой, как ты принесла, сойдет. Я его повешу в той же тряпице в печную трубу, с наговором, чтобы Сенька этот самый завтра же вечером сюда явился.

Развязав тряпочку, Аниска начала шептать наговор, где юноше предлагалось «сохнуть» по ней, думать о колдунье денно и нощно и стремиться к свиданию с нею.

Тряпочку же с землею Аниска начала было вешать в трубу, но потом передумала и просто положила в печь.

– Великое дело – след, – говорила она ученице, – ежели его вскорости да в сохранности вырезать да положить в печь носком к себе от того места, куда человек шел или где живет, то беспременно придет. Если же ты погубить кого хочешь, то можешь вместо того, чтобы у себя в печке сушить, на кладбище закопать. Только опять смотри, чтобы носком от его дома к могиле пришлось… Хочешь, чтобы захворал, то забей в след свеженький гвоздь или стекло острое. Будут тогда тому человеку ломота и колоты во всем теле. А если в конский след гвоздь забьешь – конь захворает… Иные вместо следа в тень втыкают, но это уже потруднее будет… Одно только помни: пока ты такое дело делаешь, все время изо всех сил, всем нутром своим хоти, чтобы сбылось о чем говоришь. В этом вся и загвоздка… Слова же наговорные – особь статья. Их тоже твердо знать надо. И какое бы нелепое или непонятное слово там ни встретилось, ты пропускать его не моги!..

– А какие же это слова, тетенька?

– Потом все узнаешь… – И ведьма стала шептать вступительную часть наговора.

Аксютка внимательно наблюдала за каждым движением учительницы, стараясь запомнить каждое уловленное ею слово.

По выражению Анискина лица во время чтения наговора она догадалась, что ведьма не на шутку увлечена Семеном Волошкевичем и не успокоится до тех пор, пока тот не окажется вполне в ее власти.

На другой день, перед закатом солнца, хотя ведьма и не звала к себе своей ученицы, девочка явилась под каким-то предлогом и заметила, что принаряженная, со слегка подведенными глазами и чуть-чуть подрумяненная Аниска явно дожидается Сениного прихода. Когда Ксанька явилась, ведьма поручила ей караулить и немедленно сообщить, когда молодой охотник покажется где-нибудь поблизости.

– Хорошо бы еще, для верности, подбросить березовый прутик ему под ноги, чтобы перешагнул, и потом этот прут в печь положить, с приговором: «Сохни ты, Семен Волошкевич, от любви ко мне, Анисье Онопреевой, как прут этот сохнет». Да такой приговор только по пятницам делать можно, а сегодня среда, – задумчиво вымолвила Аниска, – так ты уже, Оксаничка милая, покарауль для меня этого паренька.

Аксютка стала караулить.

Пустынная днем улица к вечеру стала оживленной. Одна за другой промелькнули две бабы с наполотою травою в холщовых сероватых ряднах. Мало-помалу возвращались, скрипя возами, домой работавшие в поле мужики. У ворот появились ребятишки и девчонки с прутьями в руках – встречать и перенимать возвращавшихся с пастбища коров, свиней и овец.

Появился и запоздавший сегодня несколько Сеня, шедший на этот раз почему-то не в сапогах, а в поршнях.

По походке охотника было заметно, что он совершил сегодня большую прогулку. С левого бока на поясе висела убитая дичь.

– Тетенька Анисья!.. Идет! – задыхающимся от волнения голосом произнесла, появляясь в избе у ведьмы, Аксютка.

Аниска вливала тем временем из маленького стеклянного пузырька что-то темное в большой горшок с квасом, только что принесенный из погреба.

Взглянув на себя в висевший на стене осколок зеркала и, видимо, оставшись довольной осмотром, ведьма обдернула на себе платье и вслед за Аксюткою вышла на крыльцо.

Волошкевич был уже у самого Анискина дома. Видно было, что он недаром промотался весь день. Кроме нескольких молодых уток, куропатка, бекаса и пары тетеревят, поверх всей этой серовато-коричневой дичи ярким пятном выделялся подстреленный юным охотником пестрый дятел.

– Здравствуйте, Сеничка, – сладким голосом скорее запела, чем заговорила, Аниска, – сколько птицы настреляли! А дятла-то зачем убили? Есть ведь не будете? Кончил он свою горемычную жизнь от вашей руки!.

– Почему же у него жизнь горемычная? – не удержался, чтобы не спросить, Сеня.

– А вы сами разве не знаете? А еще ученый! Дятел ведь носом деревья долбит. Так за день намучается, что ночью от головной боли спать не может. Ежели не верите, то подойдите как-нибудь к дуплу, где он ночует, и услышите, как он, бедняга, стонет… Подарите мне, Сеничка, эту птичку.

– Не могу. Я для того ее и убил, что мне крылья нужны. В город хочу свезти и отдать там, кому обещал…

– А вы, Сеничка, крылья-то себе возьмите, а мне остальное отдайте. Крылья-то дятловы мне как раз и не нужны… Загляните ко мне в хату; там и отрежете. А я вас молоком или квасом попотчую. Чего хотите?

– Молока я что-то не хочу; а вот если квас есть холодный, то можно выпить. А дятла, если без крыльев, я тебе, Анисья, отдам. Сейчас их только отрежу.

Сеня отвязал подвешенного за лапки к поясу дятла, отделил на ступеньке крыльца при помощи ножа пестрые красивые крылышки, спрятал их за пазуху, а ставшее от этого маленьким туловище с мотавшейся длинноносою головою передал приятно ему улыбавшейся ведьме.

– Зайдите, Сеничка, в хату. Отведайте кваску, – говорила она.

Волошкевич поправил ружье за плечами и взошел на крыльцо. Пройдя затем через темные сени, он очутился в хате у ведьмы. Там было чисто прибрано; пол подметен. На столе стояла пара белых глиняных кружек и накрытый деревянной дощечкой горшок. Анисья сняла покрышку и налила в одну из кружек густой темной влаги.

– Пейте на здоровье, Сеничка, – сказала она и, когда тот осушил кружку, спросила: – Еще не хотите ли?

– Нет, спасибо.

– Али не вкусен либо не холоден? Сейчас его только со льду сняла…

– Холодный-то он холодный. Да только вкусу в нем не разберешь, и кислоты мало. Переслащен очень.

– Это я в него медку подбавила, – пояснила ведьма.

– А что ты будешь делать с этим дятлом? – спросил Волошкевич.

– Да уж для чего-нибудь приспособлю, – был уклончивый ответ. – Мало ли для чего птицы годны бывают. Не за одни крылышки или мясо знающие люди их ценят… Вот, например, если вы дрозда черного сердце в тряпочку завернете да под изголовье себе положите, вам какая ни есть тайна откроется… Или вот жаворонка если вы подстрелите как-нибудь да лапки его сюда принесете – и мне хорошо будет: от напраслины терпеть не буду и вас за то поблагодарю. Я такой заговор знаю, что ружье ваше без промаха бить будет… Принесите только, а за мной дело не станет…

– А ты и это умеешь?

– Я для вас все сумею. Вы только меня не забывайте. Приносите мне показать птиц, которых набьете, а я вам и ружье заговорю, и слову научу, чтобы зверь к вам в лесу шел и птица летела или чтобы рыба клевала, когда удить будете. За мною дело не станет.

– Ну ладно. Принесу тебе и дрозда, и жаворонка, когда попадутся. А пока прощай!

Анискин гость взял из угла поставленное им там ружье, перекинул его за плечо и вышел из избы.

– Да вы и так заходите, – певуче говорила ему вслед чародейка. – Я вас квасом или молоком угощу…

Но Сеня уже шагал по улице, не чувствуя, как ему вслед смотрят четыре женских глаза.

«Молоко-то у нее пить, пожалуй, не стоит. Его ей черти, говорят, от чужих коров доить помогают… А квас – ничего… квас холодный и сладкий… Приторно даже», – думал молодой охотник, приближаясь к дому, где старая дьяконица давно уже подогревала племяннику остатки обеда.

Колдовские средства Аниски оказались, вероятно, действенными. Сеня чаще и чаще стал заглядывать в ее чисто выбеленную, пахнущую целебными и приворотными травами хату.

Сперва он делал это, возвращаясь с охоты, а потом заходил и без всякой охоты, то для того, чтобы заговорить ружье, то для того, чтобы посоветоваться по поводу какого-нибудь сна, охотничьей приметы, а то и просто поболтать с красивою и угодливою ведьмой.

При этом он часто встречался у нее с Аксюткой, про которую сперва Аниска забывала, а потом стала по большей части тотчас по приходе юноши отсылать ее домой.

Девочке казалось это обидным, но она не обнаруживала своего недовольства и безропотно исчезала при первом приказании наставницы.

«Знаю я, чего ты от него добиваешься! Думаешь, не понимаю, для чего ты ему своей крови в квас подливаешь да меду потом подбавляешь, чтобы незаметно было? Для своего Господина или для себя самой стараешься», – думала девочка, сердито шагая домой узкой тропинкой, мимо огородных гряд с капустою, луком и горохом.

В душе Ксени давно уже назревало недоброжелательство к ведьме, колдовством и обманом привораживающей к себе молодого человека, – чувство, соединенное не то с состраданием, не то с нежностью к последнему.

Аксютка много думала о Сене и порою даже видела его во сне. Но наяву она и вида не подавала, что тот для нее не безразличен, и даже избегала, особенно при Аниске, смотреть на него.

В душе Аксютка уже твердо решила какою бы то ни было ценою не допустить, чтобы понравившийся ей молодой человек стал игрушкой любовных утех и прихотей Анисьи.

С трепетом сердца старалась догадаться ученица ведьмы, когда наставница ее пожелает наконец использовать действие приворотных средств, которые подливались и подсыпались юноше сперва в квас, а потом, когда Сеня стал заглядывать чаще, то и в чай.

Однако Аниска не торопилась. Ей хотелось, чтобы обещанный Господином любовник стал не случайной жертвой ее прихоти и не сбежал в ужасе после первых же полуневольных объятий. Ведьма старалась разжечь в Сене неодолимую и неутолимую страсть, чтобы он прилип к ней, как выражалась она, «аж до смерти».

Когда действие почти ежедневно вливаемых в юношу снадобий показалось ей достаточным, Аниска пригласила ставшего уже заглядываться на нее Сеню прийти провести вместе вечерок, обещая наконец открыть ему заговор, которым знающие охотники заставляют Лешего подгонять к ним всякую дичь.

– А кроме того, я тебя научу, какими словами укротить его самого; ежели он тебе встретится ненароком в лесу.

– А если я вместо Лешего Лешачиху увижу? Тогда как? То ли же самое слово говорить или по-другому? – шутливо спросил у ведуньи Сеня.

– Об Лешачихе, Сеничка, я и не подумала. От Лешачихи, Сеничка, только травка одна помогает… Однако я травки этой даром вам не дам…

– А чего же ты за травку хочешь?

– Вот как придете сегодня ко мне вечерком, то и потолкуем и поторгуемся. Дорого не запрошу, не бойтесь! – ласковым, певучим голосом с медовою улыбкой говорила ведьма.

Сеня охотно дал обещание прийти, а пока отправился купаться, после чего ему надо было еще забежать по какому-то делу к сельскому попу.

Слушавшая весь разговор их девочка осталась в избе, Аниска же пошла проводить гостя до крыльца. Чуткий слух Аксютки уловил в сенях шепот, чмоканье, возню и счастливый, слегка сдавленный смех обнимавшейся пары. Ведьмина ученица насторожилась и сразу изменилась в лице, на котором незаметно для самой девочки появилась та самая улыбка, с которого ее мать, Марыська, уносила некогда на дно трясины попавших в ее объятия неосторожных охотников. В душе бесовкиной дочери сразу созрело роковое решение…

Вернувшаяся в хату Аниска принялась при помощи ученицы за приготовления к приходу вечернего гостя. Ведьма так размечталась, что ей не хотелось даже хлопотать самой ни около самовара, ни над приготовлением возбуждающего снадобья, которое она собиралась подлить гостю в графинчик с темною, сладкой наливкой. Аксютка усердно помогала ей в том и в другом. Марыськина дочь успела даже, о чем ее вовсе не просила Аниска, отсыпать незаметно в бумажку белого порошка, употреблявшегося ведьмой не только от крыс, но иногда и для людей.

– Наливай графинчик полнее, – командовала Аниска, – чтобы для обоих нас хватило. Хочу и сама утомиться, но и его заморить…

– Оба не уморитесь, смотрите, – загадочно улыбаясь, шутила Аксютка.

Видя, что Сеня сам стремится обладать пригожею ведьмой и как будто даже не замечает ее самой, девочка решила наказать их обоих. Воспользовавшись тем, что Аниска отлучилась на ледник, Марыськина дочь всыпала быстро в графин украденный ею порошок и несколько раз взболтнула сосуд, чтобы снадобье распустилось. Аниска, вернувшись, в свою очередь подмешала туда меду, отвара одолень-травы и еще какого-то возбуждающего средства. Затем обе они стали резать ломтиками принесенную с ледника колбасу, поставили на стол ситный хлеб, коровье масло и селедку с луком на конопляном масле.