Текст книги "Голова Медузы
Избранные рассказы. Том 1"

Автор книги: Александр Кондратьев

ГОЛОВА МЕДУЗЫ

Сумерки уже спустились на землю, когда я вошел в пустую круглую комнату, где на черной подставке белела, мерцая во мраке, голова Горгоны-Медузы. Вечерняя мгла скрыла следы жестоких царапин и шрамов на ее правильно-гордом лице; исчезло с него выражение ужаса; змей в волосах не было видно; на губах же, казалось, играла полная тихой скорби улыбка.

Можно было подумать, что этот обломок некогда славной мраморной статуи мыслил и знал, что я приду его заклинать в час надвигавшейся тьмы, когда просыпаются души немых изваяний. Убедившись, что все двери закрыты, я стал перед лицом Горгоны-Медузы, обвел вокруг себя мелом черту и, наблюдая, чтобы моя тень не переступала пределов этого круга, привычной рукой изобразил нужные знаки. Отрешившись затем на время от всяких дневных волнений и мыслей, я тихим голосом мерно и плавно сказал слова заклинания. Всею душой я стал призывать прекрасный прообраз всех изваяний Медузы, дабы он, низойдя, вступил в общенье со мною. И долго просил я, долго молил, долго пытался заставить сделаться явным и зримым бессмертный двойник, предвечную форму змееволосой дочери Форка, но она не предстала перед очами моими, и лишь беззвучные речи жестоко погубленной девы мог я вызвать из ревнивого мрака в душу мою…

– Что тебе надо, северный варвар?! Зачем потревожил ты сон мой?! Мне так отрадно было переживать в сладостной грезе раннее детство мое, когда не думала я о любви, когда не знала позорной муки насилия и не встречала ни той, кто погубила меня, ни того, кто был причиною казни моей!..

– Знаю, Змееволосая, тебя погубил сын Данаи, аргосец Персей. Кривым лезвием меча своего он разрубил твою прекрасную шею, и морская трава от крови твоей превратилась в каменно-алый коралл…

– Ты мало знаешь, северный варвар. Виновница смерти моей та, кого эллины звали Афиной Палладой. Не Персей, но она лишила меня светлых радостей жизни. Ибо зависть и ревность столь же свойственны вечным богиням, как смертным девам и женщинам…

Далеко отсюда, в той стороне, куда Аполлон угоняет на ночь рыжих коней своей колесницы, беззаботным, нежным цветком выросла я на берегу теплого моря… Сами хранительницы Сада Блаженных, сладким голосом поющие Геспериды, завидовали светлому золоту моих тонкорунных распущенных кос.

И тот, кто заставляет приподниматься волну, под чьей стопою трепещет земля, а под трезубцем кипит океан, остановил на мне взор своих темно-синих очей.

Мощный брат повелителя Зевса забыл для меня свою Амфитриту, забыл охоту на огромных китов, забыл даже пиры блаженных богов на высоком Олимпе. Дабы обмануть зоркую ревность супруги, повелитель пучин принимал, выходя ко мне на свиданье, излюбленный им вид коня с густою, длинною гривой. В тихий час вечерней прохлады, когда слабее бьют в прибрежные скалы за день уставшие волны и золотисто-алый отблеск зари гаснет на горных вершинах, я выходила к темневшему морю и с нетерпением в сердце ждала.

Зорко впивалась я жадными взглядами в еле мерцавшую в ночной темноте млечную пену гребней прибоя, желая меж них отгадать и различить белую гриву и волнистый, как бы светящийся хвост бога-коня.

Храпя и фыркая, он выбегал из огромной, с шумом ударившей в берег волны, отряхался, и светлые брызги, блестя при луне, летели с его крупных, черных боков, и соленая влага стекала по крепким, тонким ногам. Изогнув гордую шею, весело он приближался ко мне и принимался ласкаться. Горячие мягкие ноздри красавца коня приводили в трепет мои обнаженные плечи, в то время как жадные руки обнимали мощную мокрую грудь и наклоненную голову тихо и радостно ржавшего бога.

Длинная белая грива его, от которой веяло свежестью моря, мешалась, падая, с мягкими волнами моих золотистых фиалками пахнущих кос.

Люди, вам неизвестна любовь обращенных в зверя богов!..

Сколько радостей мне подарил Посейдон! На его горячей спине уносилась я в далекие страны. Стрелою переплывал он моря; упругая влага кипела под его мощною грудью; в ужасе расступались, завидев блеск ярко горевших в ночной темноте синих очей, морские чудовища; в испуге ныряли в глубокие бездны, издали заслышав грозное ржанье, тритоны и нимфы… Я же хлопала в ладони и звонко смеялась, любуясь их страхом…

В далеких водах холодного севера, где царит старик Океан, в чьей седой бороде блуждают дельфины, увеселял меня мой возлюбленный бог необычной для смертных охотой. Приняв свой вид олимпийца, повелитель пучин мчал меня в колеснице, куда запряжены были четыре морских не знающих устали льва, по широким проливам меж белых снежных полей и ледяных кочующих скал. Там, не боясь зорких очей Амфитриты, сильной рукою метал бог Посейдон свой острый трезубец. Алой струей била кровь, расплываясь в студеной воде, а раненый кит-великан ударял по темным волнам мощным хвостом и ревел, как стадо быков.

Веселыми криками и смехом приветствовала я каждый новый удар смелого бога, любуясь на черные пряди его увлажненных соленою пеной, растрепанных ветром кудрей…

И когда он был со мной, я забывала о тоске ожидания, о страхе перед ревнивой царицею вод и о зависти нимф и бессмертных богинь…

Да, они также завидовали мне, эти богини в гиацинтовых туниках, питавшиеся благовонной амброзией девы и женщины. Позднее мне в том пришлось убедиться.

Не удивляйся тому, что услышишь, северный варвар.

В одну темную бурную ночь, когда соленые тяжкие волны больно били в бока мне и грудь, как бы стараясь смыть меня со спины любимого бога, он повернул ко мне свой нечеловеческий лик и произнес:

– Не бойся бури. Волны эти подняты мной, чтобы сбить со следов мою жену Амфитриту. На колеснице, влекомой стаею быстрых дельфинов, она меня ищет теперь по морским необозримым равнинам. Видишь тот островок, окруженный черными скалами? К нему подплываем мы и там проведем всю ночь до утра. На рассвете, когда над морем будет стоять густой беловатый туман, я переправлю тебя к твоему родимому берегу.

Пробираясь между утесами, божественный конь вынес меня на твердую землю. Во мраке слышала я, как стучали о скалы его, подобные железу, копыта, как подымался он по крутым ступеням полуразрушенной каменной лестницы, пока не вывез меня на ровное место. В это время луна на мгновение показала свой лик среди разорвавшихся туч, и я могла рассмотреть, где мы находимся.

Окруженная скалами площадка была занята посредине каким-то святилищем. За высокой оградой, откуда торчали своими вершинами стройные тополи, виднелся маленький портик.

Приблизясь к обитым кованой медью вратам, Посейдон толкнул их мощным копытом своим, и они отворились. Гремя по каменным плитам двора, вступил, со мной на спине, божественный конь в маленький храм, где луна, перед тем как исчезнуть, дала нам разглядеть изваяние Паллады-Афины.

Здесь в полной тьме хотел мой любовник предаться страстным утехам.

Я, как могла, отклоняла желанье его, ибо мне было страшно прогневать нашей любовью ту, чье изображение стояло во мраке. Вся трепеща, я умоляла бога выбрать другое, не столь священное место.

Но он не внял мне, и я должна была покорно отдаться его нечеловеческим ласкам.

Всю ночь зловеще кричали совы на крыше и как будто гневно вздыхала статуя Девы. Мне показалось даже, что я вижу сквозь мрак тусклый блеск ее горящих гневом очей…

Под утро, через туманом покрытые волны, всю утомленную, свез меня на своей широкой спине пресыщенный страстью бог Посейдон к берегам моей плодоносной страны.

Пригретая благостным солнцем, заснула я на ложе из мягкой травы, в роще, деревья которой здесь не растут.

И во сне явилась мне с искаженным злобой лицом яростная Тритогенея.

– Ничтожная тварь, – сказала она, – не могла ты выбрать иного места для твоих бесстыдных утех?! Презренным телом своим ты обольстила великого бога, любви которого ты недостойна. Он мог бы избрать для себя лучшую, нежели ты!.. А за то, что ты осквернила храм мой, – получи теперь должную кару!

И дочь Зевса коснулась своим темноострым копьем моих пышнокудрявых волос.

– Пусть вечно шипят в них злобные ядовитые змеи, пусть видом и свистом своим отгоняют они всех, кто к тебе подойдет с любовным желанием!..

Почувствовав боль в голове, я пробудилась. Кто-то шевелился в моих распущенных косах.

Объятая страшным предчувствием, со всех ног побежала к источнику я, дабы отразиться в его светлых сверкающих струях. Наклонившись к воде, заметила я, с ужасом в сердце, среди своих золотистых волос несколько маленьких змей. Они извивались, сердясь, и иногда кусали друг друга.

Я пыталась вытряхнуть их, потом оторвать, но они словно срослись с моей головой, и я поняла, что это была кара Афины-Паллады…

Эти змеи впивались порой мне в лоб и виски, но яд их был для меня не смертелен, хотя уколы маленьких острых зубов причиняли мне сильную боль…

Весь день я металась в томительном страхе по берегу моря, громко взывая к любимому богу.

И когда среди полумглы наступившего вечера он появился из пенистых волн, я ринулась навстречу ему с лицом, искаженным болью и ужасом.

Увидев меня вблизи и разглядев причину скорби моей, объятый смущением бог попятился в море.

– Не приближайся ко мне, – воскликнул он громко, – кто обратил тебя в адскую фурию?! Кто населил пышные косы твои злобными гадами?

– Паллада-Афина меня наказала за осквернение храма!.. Помоги мне, возлюбленный мой! Помоги, колыхатель земли!..

Но Посейдон еще отступил в свою родную стихию.

Из воды были видны лишь плечи и голова воздымателя волн.

– Мне тебя жаль, – сказал он оттуда, – но делить ласки твои я уже не могу. Богиня Паллада мне мстит за то, что когда-то я остался холоден к ее вызывающим взглядам… Удалить змей с твоей головы я не в силах… Но зато я могу отмстить за тебя… Да, я за тебя отомщу, – вскричал он, скрываясь, – тот храм вместе с островом сегодня же в ночь поглотит волна!..

Как будто бы мне было от этого легче.

И затем он исчез навсегда…

Тоска моей уязвленной души нашла себе выход в сладостно скорбных песнях, где я оплакивала горе мое. Каждый вечер, при блеске багряной зари, пела я на прибрежных утесах про красоту и мощь Посейдона, его черно-синие очи и неустанный пыл бурных любовных утех.

И слава о песнях моих разнеслась далеко по берегам зелено-синего моря. Ибо я не переставала петь и тогда, когда мимо меня, мерно пеня волну длинными веслами, плыли суда с ярко раскрашенными богами на деревянной корме и звездами на цветных парусах.

Неоднократно с тех кораблей бросались в воду герои и плыли ко мне, торопясь добраться до берега. И на прибрежном песке вступали из-за меня в полный ожесточения бой. Потому что каждый из смелых пловцов стремился первым упасть в объятья мои… Не ведая, что домогается смерти своей.

Ибо не уклонялась я от объятий, без которых тосковала душа. А обнимавший меня погибал во время сладкого сна на моей нежнобелой груди от незаметного укуса змеи.

И немного спустя возле меня лежал холодный и неподвижный, каменной статуе подобный мертвец с улыбкою счастья на спокойном лице, среди столь же холодных, сгустившейся кровью залитых товарищей.

С тоскою в сердце я покидала погибших героев.

Иногда, заметив, что я удалилась от берега, с кораблей выходили вооруженные люди и подбирали трупы товарищей. Издали они посылали проклятия мне и грозили оружием.

Такая жизнь сделалась мне ненавистной…

И когда заметила я низлетевшего с неба молодого героя с крыльями на золотом светящемся шлеме и кривым бронзово-острым мечом, я поняла, что настало время освобожденья от мук.

Покорно легла я спиной на нагретый солнцем прибрежный песок, взглянула в последний раз на синее ясное небо и со вздохом закрыла глаза, притворяясь погруженной в сладостный сон.

Я слышала, как осторожно крался, боясь меня разбудить, лисьей походкой юный герой; слышала, как почти беззвучно он ступал, приближаясь ко мне, своими золотыми сандалиями; слышала, как зашипели, увидя его, мои пробужденные змеи… На мгновенье он остановился, не знаю, любуясь ли телом моим, или соображая, как вернее направить удар… Затем быстрая резкая боль, от которой безглавое тело мое невольно забилось, руками впиваясь в горячий мелкий песок и иссохшие водоросли. Помню, как он осторожно, не касаясь руками, поддел мечом и спрятал в дорожный плотный мешок мою змееволосую голову.

Поэтому не известно мне, что он сделал с телом моим: бросил ли в море опозоренный труп, или зарыл его в прибрежном песке…

Все мечты и вся моя страсть к твердокопытному богу морей, воплотясь призрачно-белым крылатым конем, полетели как пух болотных цветов над пенистым вечно бушующим морем, а злоба и чувство мести к богине Палладе, получив образ грозного видом чудовища, скрылись в прибрежных пещерах. Крылатый конь получил от богов и смертных имя Пегаса. Хризаор названо было чудовище…

Я освободилась от всех моих чувств, и теперь мне так отраден призрачный сон небытия. Не тревожь этого сна, северный варвар!.. Отпусти!..

– Ступай с миром, легкая тень. Иди, и пусть тебе снятся самые сладкие сны твоего беззаботного детства.

Я почувствовал холод; как будто кто-то пронесся мимо лица моего, и стих в душе у меня голос Горгоны-Медузы…

Сделав знак отпуска, я повернулся, заклял «стерегущих», подождал и мерным шагом вышел из комнаты.

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Белый козел

Артемида лежала в тени ветвистого вяза и от всего сердца хотела уснуть. Девственную богиню утомила двухдневная непрерывная охота. Без устали мчался через лесные овраги большой белоногий лось. Бешено отбивался он от своры его облепивших собак. С немолчным лаем гнались за ним кровожадные псы.

Дважды он стряхивал их, оставляя нескольких визжать на земле, и убегал, преследуемый остальными. Но когда лось сбрасывал собак в третий раз, к нему приблизилась сама Артемида, далеко опередившая свою свиту.

Просвистело не знавшее промаха копье, и зверь упал на колени. Псы повалили его, и пурпурная кровь, вытекавшая из раны, окрасила их свирепые морды.

Весело понеслись по зеленому лесу и тенистым оврагам протяжные переливы охотничьего рога богини. Но не ответили им, как бывало, веселые сигналы подруг. Изнемогшие от трудов, далеко отстали охотницы и не слышали призывных звуков. Рассеявшись по лесу, отдыхали они в кустах и пещерах.

Богиня протрубила еще раз, но, не слыша ответа, догадалась, что спутницы ее отстали и соберутся не скоро. Тогда Артемида решила, что и ей следовало бы отдохнуть.

Под раскидистым вязом она улеглась на мягкой траве; верные псы, устало высунув языки, расположились вокруг. Положив под голову колчан, богиня закрыла глаза.

Волнение, которое Артемида продолжала еще испытывать, и сильный запах цветов мешали ей заснуть. Беспокойство об оставленных подругах вызывало тревожные мысли. Мало ли в этом дремучем неизвестном лесу ходит косматых сатиров. Во время погони богиня несколько раз пробегала мимо страшных пропастей, со дна которых подымались удушливые испарения. Там могли гнездиться чудовища или, еще хуже, какие-нибудь страшные божества, царившие на земле до олимпийцев…

Артемида вздыхала, беспокоилась, но усталость мало-помалу взяла свое. Голова кружилась от запаха цветов; древесные листья что-то шептали; кругом шелестела трава, и богине казалось, что цветы и деревья убаюкивают ее тихой песней:

 
Спи, богиня прекрасная,
Спи, утомясь охотою.
Очи, что звезды ясные,
Пусть сомкнутся дремотою.
 
 
Пчелки жужжат мохнатые;
Пьют цветы благовония.
Негою снов объятая,
Спи, богиня Латония!
 
 
Ветер шуршит осокою,
Шепчут листья кленовые,
Зевса дочь ясноокая
Бродит темной дубровою
 
 
С луком в руках и стрелами,
В чаще леса дремучего,
Дева взорами смелыми
Лося следит могучего.
 
 
Чье копье всех опаснее?
Кто, как ветер, стремительна?
Кто подруг всех бесстрастнее?
Чья краса ослепительна?
 
 
Это ты, о Латония,
Ты, дочь Зевса любимая.
Льют цветы благовония.
Спи, ничем не томимая!..
 

Незаметно для самой себя богиня заснула.

Снилась ей ночная охота за тем же не знающим устали лосем. Так же быстро бежал он, прыгая порой со скал, переплывая через быстрые потоки, белая пена которых блестела под серебристой полной луной. Крики подруг, звуки рогов, лай собак сливались с шумом водопадов. А белоногий лось все бежал и бежал, пока не прыгнул с высокого утеса в какую-то пропасть. Артемида, опять далеко опередившая собак и подруг, нагнулась взглянуть, что такое случилось с животным, и – задрожала от ужаса. На дне пропасти копошилась какая-то страшная масса, похожая сразу и на быка, и на змей, и на человека. Она подымала порой руки, похожие на щупальца, и испускала злобное пыхтение.

Артемида схватилась за лук, но колчан ее был пуст; стрелы все высыпались во время погони; вместо тяжелого копья в руках у нее оказался тирс Диониса…

Чудовище же приподнялось на своих кольцах, и ужасная, подобная бычачьей, голова пропыхтела: «Мать Земля услышала мои мольбы и посылает мне жену в короткой тунике. Приди же в мои тесные объятия!»

Адские длинные щупальца обвили обнаженные колени богини. За щупальцами из пропасти выползало остальное безобразное тело… Артемида уже отчаялась в спасении, но вдруг на вершине одного из соседних утесов показался большой белый козел. Длинная шерсть животного серебрилась при блеске луны. Темные глаза внимательно следили за происходившим. Он склонил голову и прыгнул вниз, на поляну, откуда чудовище уже увлекало богиню в свою глубокую пропасть…

Острые рога разбежавшегося козла со страшной силой ударились в мягкую кожу похитителя.

Чудовище застонало, выпустило жертву и тяжело шлепнулось на дно своей пропасти. Артемида вздрогнула – и проснулась…

Солнце стояло уже совсем низко, озаряя окрестные скалы, поросшие диким лесом. Длинные тени стлались на поляне. Собаки гоняли где-то поблизости зайца. Из чащи порой долетал их неустанный, полный остервенения лай.

Подруги еще не приходили. Темная туша убитого лося недвижно лежала в десятке шагов.

Богиня оглянулась вокруг, и некоторое смущение стало закрадываться ей в душу. Среди небольшой поляны она была совершенно одна. Местность очень напоминала ту, которую она видела во сне. И, как бы в довершение сходства, из лесной чащи вышел большой белый козел, направляясь прямо к Артемиде.

Спокойно приблизился он к богине и, в нескольких шагах от нее, преклонил колени свои и рогатую голову. Такая покорность тронула дочь Латоны, и она снизошла до того, что позволила животному лизать свои руки.

«Если сон оправдается, – подумала она, – то этот козел должен спасти меня от чудовища, порождения Геи; кто бы он ни был, я его не отпущу от себя».

Прекрасная рука Артемиды легла на белую пушистую шерсть и приятно утонула в ее теплой волне. Богиня обняла животное, которое доверчиво к ней ласкалось. В карих, немного хитрых глазах светилась любовь и преданность.

Богиня вспоминала, что где-то видела эти глаза. «У кого бы это?» – думала она, пока руки ее обвивались вокруг шеи животного.

А козел тихо и покорно улегся возле, как бы боясь нарушить покой девственной сестры Аполлона.

Страх Артемиды исчез. Надвигалась холодная ночь. Одна за другой на небе зажигались звезды…

«Как приятно, когда близко есть преданное существо, в мягкой шерсти которого можно согреться. Он защитит меня от чудовищ лучше моих куда-то сбежавших собак», – подумала дочь Латоны, засыпая…

Странные сновидения посетили под утро Артемиду. Ей снилось, будто она выходит замуж за косматого сатира, при звонком пении безобразного лесного народа. Вместо милых подруг ее обступили всегда неприятные ей болотные нимфы. Перепачканные в тине, большие лягушки составили свадебный хор; громкое кваканье их зловеще звенит в ушах Артемиды. Вот нареченный супруг подает ей косматую лапу, и богиня, не смея противиться, идет вслед за ним в отверстие темного грота. Там она терпит ласки, от которых краснеют щеки ее, а сердце в груди то бьется, то замирает.

И эта мука тянется так долго, долго.

Любопытные нимфы, маленькие козлоногие сатиры и разные лесные уроды толкаются около входа, шепчутся, хлопают в ладоши, прыгают, пищат и звонко, пронзительно смеются.

Но вот чей-то хохот раздается все громче, покрывает все другие голоса и громовыми раскатами наполняет лес; зеленые холмы и овраги отвечают ему победным, радостным эхом.

Артемида протяжно вздохнула и пробудилась. Покрытая холодным потом, бледная, с распущенными волосами, вскочила и огляделась кругом.

Рядом с ней никого не было.

Козел, приходивший ночью, куда-то исчез.

Быть может, она видела его во сне? Нет, на земле заметны следы его острых копыт.

Неподвижно застыл в десятке шагов труп убитого лося. Купаясь в ярких лучах солнца, над ним звенели уже рои золотистых мух.

Близ него разлеглись пришедшие к утру собаки. Вероятно, козел скрылся при их приближении…

А далеко, далеко в горах гремели раскаты чьего-то веселого смеха.

«Так смеется только Пан», – подумала богиня, и ночные сновидения почему-то всплыли в ее голове, яркой краской отражаясь на бледных ланитах.

Она снова прислушалась.

«Нет, это не смех, – решила богиня немного спустя. – Теперь как будто эхо охотничьего рога… Это подруги».

Действительно, на узкой тропинке из-за соседнего холма скоро, одна за другой, показались вооруженные луками нимфы. Некоторые из них вели на сворах свирепых собак; иные держали в руках короткие острые копья.

Строго глядела на них неподвижная, как статуя, Артемида…

* * *

Зато как весело хохотал, окруженный своими верными нимфами, довольный, ликующий Пан.

– Как тебе удалось это сделать? – спрашивали его недоумевающие, слегка нахмуренные гамадриады.

– О, это был трудный подвиг. Цветам и травам я велел нашептывать спящей сны, полные ужасов, от которых ее спасал белый козел. Затем я подошел к пробужденной Артемиде в виде того же козла и начал ласкаться. Это подействовало. Она даже не хотела меня отпускать и заснула, обнимая мою шею.

Тут я не удержался, чтобы не поцеловать ее раза два или три.

Утром мне помешали вернувшиеся собаки. С вечера я отманил их быстроногим зайцем, который достаточно их измучил, прежде чем они его изловили… При появлении псов я поспешил удалиться.

Только Вы, пожалуйста, никому не рассказывайте об этом!..

Безрассуден, кто доверяется женщинам. Скоро Эллада и Фригия, Фракия, Крит и Цитера узнали про случай с сестрой Аполлона. Веселые нереиды передали весть о нем даже на самые маленькие острова.

Злорадно улыбалась Паллада. Звонко хохотал Гермес. Печально кивала головой Деметра, и три дня ходил мрачным нахмуренный Феб.

От богов узнали и люди. Они шепотом рассказывали друг другу про смелую хитрость Пана и втихомолку смеялись над горем обманутой Артемиды…

Вот почему ей ежегодно приносят в жертву круторогого белого козла.