Текст книги "Жестокое перемирие"

Автор книги: Александр Тамоников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Проходи, не стесняйся, – шутила супруга, затаскивая его в сени. – Это по-прежнему твой дом, хотя, полагаю, ты стал об этом забывать. Разувайся, снимай свои воинские аксессуары. Можешь даже руки вымыть. Я ведь покушать приготовила.

– А что у нас на ужин? – поинтересовался Андрей.

– Картошка, – со вздохом проговорила Ольга. – А еще бычки в томате.

– О, морепродукты!..

– Господи, что такое? – Затащив мужа в комнату, жена заметила перевязанную руку, заволновалась. – Андрюша, ты ранен?

– Не поверишь, меня сегодня женщина покусала, – стыдливо поведал Окуленко. – К сожалению, это был не секс, я бы даже сказал, совсем наоборот. В общем, все нормально, товарищи уже высосали яд, кость не задета. Это была змея-вампир.

– Может, чесноком попробовать? – предложила Ольга.

Андрей рассмеялся.

– Это полумеры. Все в порядке, родная, жить буду, не волнуйся.

Он был голодный как волк, смолотил чугунок картошки, и даже «морепродукты» показались ему вполне приемлемыми. В спальне за закрытой дверью посапывала Людочка, что-то жалобно лепетала во сне.

Ольга не ела, снова наблюдала за ним, подперев щеки ладошками. С каждым днем она становилась все более уставшей, изнуренной. Андрей не мог этого не замечать. Постоянное напряжение, страх за дочь и мужа умножали морщины, расширяли круги под глазами, делали кожу лица истонченной и серой. Но Окуленко улыбался, прикидывался, что ничего не замечает, что дела вокруг не так уж плохи.

– Что делали сегодня?

– Вид делали. – Ольга вздохнула. – Прикидывались, будто все у нас хорошо. Когда бомбить начали, мы с Людочкой в подвал забрались. Мне пришлось опять объяснять ребенку, что это игра и ничего ужасного не происходит. Людочку очень интересовало, какие правила в этой игре. Неужели нужно сидеть в подвале, бояться и больше ничего не делать? А что я ей скажу? У меня уже никакой фантазии не осталось. Наше счастье, Андрюша, что в этом районе нет подходящих объектов для бомбежки, но все равно неподалеку было несколько взрывов. Соседка сказала, что разнесло ПТУ и хлебозавод, попало в котельную. За что, Андрюша? Это же гражданские объекты!

– Мазилы потому что, – проворчал Андрей, не желая говорить жене правду. Да ладно, дорогая, не принимай близко к сердцу. Скоро наши части пойдут в наступление, подавят эту чертову артиллерию. Все хорошо. Ты, кстати, помнишь, что сегодня было воскресенье? И вообще, неделя прошла неплохо.

– Конечно, мы не умерли. – Ольга кивнула, и на глазах ее заблестели слезы.

– Ну вот! – Андрей всплеснул руками. – Вам, женщинам, не объяснить, что все вокруг терпимо и жить в этом городе пока можно. Вечно вы все драматизируете.

Он не разрешил ей помыть посуду, сам все убрал, отвел ее в постель, запретил заниматься в эту ночь косметическими процедурами. Они лежали, крепко обнявшись, без секса, просто наслаждались близостью, запахом друг друга, обманчивой тишиной за окном и сопением белокурой дочурки за стенкой.

– Ладно, милая, не стану делать вид, будто все хорошо, – неохотно пробормотал Андрей. – Дело плохо и с каждым днем становится хуже. Возможно, это только начало. Сегодняшний обстрел показал, что каратели ни перед чем не остановятся. Им плевать, кого они обстреливают – ополченцев или мирных жителей. Вчера погибла наша группа, заброшенная для нейтрализации батареи, но им удалось уничтожить много врагов. Теперь укропы мстят, отыгрываются на тех, до кого могут дотянуться. Сегодня мы обезвредили двух корректировщиков, но сколько их еще в этом городе? Среди них есть и местные. Вдруг у кого-то из них найдется причина поквитаться с бывшим капитаном милиции Окуленко, и он наведет артиллерию на наш дом? Прости, моя хорошая, но позволить такого я не могу. Завтра вы с Людочкой уезжаете.

– Нет, Андрюша!.. – Ольга задрожала.

– Этот вопрос не обсуждается! – решительно сказал он. – Я уже договорился, для вас зарезервировано место в автобусе. Просыпаемся в шесть утра, собираем все необходимое – и вперед. Я провожу. За домом буду следить, за него не волнуйся. Вам даже в лагере для беженцев жить не придется. В Огнинске Ростовской области живет моя двоюродная сестра, я созвонился с ней. Она охотно предоставит вам часть дома. Автобус отходит в восемь от здания исполкома. Есть безопасный коридор мимо Назаровки, по нему и пойдете. На открытой местности за Ломовом вас будет опекать БМВ… тьфу, БМП. – Андрей улыбнулся. – В одиннадцать вы уже окажетесь в России. Сестра обещала встретить, у нее своя машина. Я буду постоянно связываться и с тобой, и с ней. После обеда вы уже на месте – сыты, довольны, пристроены. У Маришки свой дом на окраине городка, красивый сад, река. Женщина приветливая, да и муж вроде бы человек хороший. А как все закончится, первым же дилижансом обратно в Ломов.

Но шутки уже не действовали. Ольга плакала, прижавшись к Андрею. Когда он попробовал оторвать ее от себя, она вцепилась в него, как ребенок.

Глава 5

Людочка тоже не понимала, почему они должны уезжать. Она ластилась к папе, просилась на руки, ревела.

Надо сказать, что никому из окружающих не было до них никакого дела. Все эти люди, столпившиеся на площади, уезжали из города либо провожали близких.

Утро выдалось ясным, украинская артиллерия пока помалкивала. Ярко-желтый автобус стоял напротив крыльца исполкома, не разрушенного обстрелом. Вокруг него суетились люди, вносили вещи, толкались. Автобус был увешан яркими табличками «Дети», на крыше алел огромный крест.

У входа в автобус слились в поцелуе молодой ополченец и заплаканная девушка. Андрей отодвинул их плечом, затащил в салон пару баулов, отыскал на «галерке» два свободных места. Ольга семенила за ним, держа заплаканную Людочку на руках. В автобусе царила суета. Пассажиры, в основном женщины с детьми разных возрастов, занимали места.

– Все, садитесь, – пробормотал Андрей и пристроил баулы в проходе, чем вызвал брюзжание пожилой соседки, сидевшей напротив. – Не вставайте, я буду махать вам в окно. Не поднимайтесь, говорю, Оленька, не надо. Долгие проводы – лишние слезы. Все будет хорошо, скоро встретимся. – Он расцеловал их на прощание и стал протискиваться к выходу, чувствуя, что недалек тот час, когда его прорвет на скупую слезу.

Людочка плакала, хотела остаться дома, но отец не оборачивался, рвался наружу. Потом он улыбался им, прилипшим носами к окну, кричал, что все будет хорошо, показывал поднятый большой палец.

– Граждане, рассаживайтесь быстрее, кончайте базар! – надрывался зычный голос. – Нужно уезжать, мы не можем здесь долго находиться!

Впору было затыкать уши, чтобы не слышать этот гвалт и плач. Автобус уезжал с площади, чадя гарью. Колонну возглавлял БТР без опознавательных знаков. В хвост автобусу пристроились несколько легковых машин, набитых горожанами и вещами. У некоторых счастливчиков имелся личный автотранспорт. Они считали, что в общей массе уезжать безопаснее. Вскоре колонна исчезла за поворотом, выехала на Пятницкую улицу.

Андрей сглотнул, как бы ненароком смахнул соринку с глаза. Он был уверен, что поступил правильно, до одури любил свою семью, хотел, чтобы она была рядом, но только не в этом непрекращающемся кошмаре.

Окуленко зашагал с площади, испытывая противоречивые чувства.

«Ладно, что ни делается, все к лучшему, – рассудил он. – В принципе, коридор безопасный, не первый день из города уезжают люди. Украинские артиллеристы могут попугать, поохотиться за отдельными легковушками, но чтобы бомбить колонну с детьми и женщинами – это вряд ли».

БТР уверенно продвигался по узкой Пятницкой улице. Проезд здесь разрешался лишь в одном направлении, но на Правила дорожного движения все в этом городе давно уже махнули рукой. Редкий автотранспорт уступал дорогу колонне. Взгромоздилась на бордюр боевая машина десанта с людьми в камуфляже. Бойцы махали руками пассажирам автобуса, строили детям причудливые гримасы.

Минут за десять беженцы доехали до восточного блокпоста у хулиганского района Осташково. Тут город обрывался. Вдоль дороги тянулось заброшенное агрохозяйство с пустыми амбарами и никому не нужными силосными башнями. Лесов практически не было до самых Никодимовых болот. Местность простреливалась насквозь. Но именно этот участок отдельным соглашением к перемирию был определен как коридор для вывоза беженцев и доставки гуманитарных грузов.

На посту колонне пришлось остановиться. Хмурые ополченцы проверили документы у водителей, осмотрели салоны автобуса и легковушек.

– Ближайшие три версты гоните на максимальной скорости, не отставайте от бронетранспортера, – посоветовал командир поста водителю автобуса. – А дальше вас прикроют лес и Назарово. Там вы выйдете из зоны досягаемости укроповской артиллерии. Они обычно не бьют по мирным, но шут их знает. Не искушайте эту мразь.

– Парень, да я в курсе, – сказал водитель. – Через день мотаюсь по этому маршруту, наизусть знаю все особенности дороги.

– Смотри. – Ополченец пожал плечами. – Мое дело предупредить.

Колонна бодрой рысью понеслась через поле. БТР уверенно разгонялся. Автобус подпрыгивал на ухабах, пассажиры возмущались. Меры предосторожности были необходимы, хотя никто и не верил, что может произойти что-то страшное.

Все же это случилось. Наверное, какой-то демон вселился в украинских военных. Может быть, прошла ротация, и место выбывших бойцов заняли отморозки из западных регионов, не видящие разницы, кого и зачем забрасывать снарядами.

Колонна одолела не больше полутора километров, когда вдруг дрогнула земля, и несколько взрывов расцвели справа по курсу, метрах в двухстах. Перелет!

Закричали взрослые, заплакали дети. Симпатичная темноволосая женщина обняла девочку лет восьми. Носик у малышки сморщился, из глаз брызнули слезки.

– Стреляют! – заголосила дородная молодуха с воспаленными глазами.

– Граждане, без паники, сохраняйте спокойствие! – гаркнул немного побледневший водитель, похожий на Гришку Мелехова из старого советского «Тихого Дона». – Нас пугают, это несерьезный обстрел!

Снова ухнуло, в поле опять выросли яркие столбы. Теперь уже ближе. Разрывы снарядов явно следовали за колонной.

Механик-водитель бронетранспортера прибавил скорость. Из люка выбрался ополченец в шлеме, принялся жестикулировать, показывать водителю автобуса, мол, прибавь же обороты, тормоз!

Тот стиснул зубы, утопил разлапистую педаль в пол. Двигатель надрывно взревел, задергался корпус подержанного автобуса.

Тут у водителей легковушек, замыкающих колонну, сдали нервы. Ржавые «Жигули» обогнали по обочине автобус, вырвались вперед, стали обходить БТР. За ними устремилась разболтанная пятидверная «Нива». Все эти люди поняли, что их не пугают, убивают на полном серьезе.

Третий залп артиллерийских установок пришелся точно в цель. Практически всю колонну накрыло лавиной огня и столбами дыма. Примерно десять взрывов прогремели одновременно, не оставив людям никаких шансов.

Грохнуло у водителя под носом. Он, нашпигованный осколками, выпустил руль. Автобус с проломленным левым бортом на полном ходу скатился с обочины в водосток, лег на бок. Люди выпали из разбитых окон, одни мертвые, другие еще живые. Снова попадание, теперь уже в перевернутый автобус. Взмыли в воздух огрызки обшивки, фрагменты тел.

Подбитый БТР встал посреди дороги, развернулся поперек проезжей части. В его левый борт на полном ходу врезались «Жигули». Сплющился капот, смялся салон, вспыхнул разлившийся бензин. Кричали сдавленные, угодившие в ловушку люди.

Водителю «Нивы» удалось свернуть на обочину, но набранная скорость не позволила ему остановиться. Машина взлетела как лыжник на трамплине и покатилась кувырком по полю, теряя пассажиров и детали.

Двум последним легковушкам повезло больше. Одна свернула в поле и запрыгала по кочкам. Другая загорелась, но не сразу. Водитель и пассажиры успели выбраться и побежали, крича от страха, обратно к городу.

На дороге творилось что-то нереальное. Посреди нее чадили костры. Обстрел прекратился, но все самое страшное украинские артиллеристы уже сделали.

В «Жигулях» никто не выжил, пассажиры этой машины превращались в угольки. Из «Нивы», приземлившейся на крышу, кто-то со стоном выползал. В изувеченном автобусе тоже кто-то уцелел и теперь пытался вылезти оттуда, оглашая округу жалобным стоном. Из поврежденного БТР ополченцы вытащили раненого товарища, положили на обочину и побежали к автобусу помогать людям.

– Сволочи! – ругался один из них, подволакивая ногу. – Какие же, мать их, гады! А ведь завтра объявят во всех своих СМИ, что это мы сами собственных детей сожгли!

Из машины, застрявшей на поле, тоже бежали двое – пожилой мужчина и подросток лет пятнадцати. Ополченцы ворочали раскуроченные сиденья в горящем автобусе, вытаскивали женщину, которой зажало ноги. Кости на обеих лодыжках были переломаны, она истекала кровью, захлебывалась пеной.

Вскоре из города вынеслись несколько реанимобилей и пожарная машина.

Когда с восточной стороны донеслись звуки канонады, Андрей уже подходил к штабу ополчения, нетерпеливо посматривая на часы. Рабочий день давно начался, но он предупредил товарищей, что задержится. Окуленко встал как вкопанный, побледнел. Какое-то дурацкое неодолимое чувство. Нет, не может быть, это обстреливают что-то другое.

Залп повторился, за ним грянул еще один. Явно работала та самая проклятая батарея «Акаций». Мысли Андрея путались, холодная змейка поползла по позвоночнику.

Били явно не по городу, куда-то в сторону. Что находится к востоку от Ломова? Село Назарово, обстреливать которое может только тупой, поскольку в нем нет ничего, даже жителей. Там чистое поле, по которому в данный момент движется колонна с его семьей.

Он начал задыхаться от ужаса, хотел было кинуться бежать. Но куда?

Из штаба выскочили люди.

– Андрей, укропы колонну с беженцами накрыли! – выкрикнул однокашник старший лейтенант Тимохин, пытаясь застегнуть пояс с подсумком. – Из бэтээра сопровождения только что сообщили! У них контуженый и трехсотый! А в колонне просто каша какая-то… – Он с суеверным ужасом уставился на помертвевшего товарища.

Твою-то мать! Ведь этот парень предупредил, что сегодня отправляет свою семью в Россию.

Все происходило, как в нереальном сне. Окуленко прирос к земле, хотя прекрасно понимал, что надо что-то делать, как-то помогать. Его ноги сделались ватными. Он смутно помнил, как из-за угла выкатил открытый джип, в него загрузились какие-то люди, Андрей в их числе. По Пятницкой улице летели машины «Скорой помощи», спешили пожарные и спасатели.

Весть о разбомбленной колонне уже гуляла по городу. Люди тревожно переговаривались. Хватались за сердце те, кто отправил родных в Россию этим утром.

Джип трясся по загородной дороге, приближалась расстрелянная колонна. Андрей на что-то еще надеялся, дрожал, молился, упрашивал Господа о милости. Но все было тщетно.

Разбитые транспортные средства еще дымились. Вокруг них суетились медики, спасатели. Прибывали родственники потерпевших, помогали вытаскивать людей из искореженного железа.

Андрея чуть не вырвало. Это были уже не люди, а части тел, разорванные, нашпигованные осколками.

Он словно выбрался из спячки, скинул оцепенение и помчался, расталкивая людей, к каретам «Скорой помощи», куда на носилках доставляли тех, кто пострадал, но выжил. Бесчувственные окровавленные люди лежали на носилках, кто-то стонал. Их было совсем немного. Не больше полудюжины.

Андрей жадно всматривался в лица. Женщины, дети, все незнакомые. Вот кричащего ребенка загружают в салон машины. Медик с воспаленными глазами и запахом сивухи изо рта орет, что мальчишке оторвало обе ноги, нужно перевязать, вколоть реланиум и срочно везти в больницу.

Он до последнего не терял надежду. Кинулся к автобусу, подавляя тошноту, рылся в обломках. Повсюду кровь, куски человеческого мяса, обгорелая одежда. Снова тупое оцепенение.

Андрей пробрался в то место салона, куда усадил свою семью, и смотрел стеклянными глазами на окровавленный обезглавленный труп своей жены. Такое ощущение, что его вспороли огромным консервным ножом. Ни с чем не перепутать фиолетовую кофточку с блестками, которую они купили прошлой зимой на день рождения Ольги!

Окуленко пополз по разбитому проходу и наткнулся на голову, которую отсек от тела мощный осколок. Он мог бы не узнать своей жены, если бы не характерная вытянутая родинка под левой скулой.

Андрей сжал ладонями виски. Когда же он досмотрит этот сон? Господи, где же Людочка?! Окуленко ожил, полез обратно.

Ребенка на сиденье не было, как и окна рядом. Значит, ее выбросило ударной волной. Она где-то недалеко, лежит без сознания, никем не замеченная!

Малышка действительно лежала в борозде, метрах в десяти от автобуса. Люди ее не заметили, девочку наполовину засыпало глиной и камнями. Но голова на плечах, руки-ноги вроде целы.

Он яростно откапывал ее, рычал что-то страшное, непереводимое, потом бережно приподнял ребенка, прижал к груди. Личико дочери сохраняло спокойствие, даже какое-то умиротворение. Видно, что она не успела ничего почувствовать, понять, уснула в объятиях мамы, как только автобус вышел из города. В груди девочки торчал большой зазубренный осколок.

Разум Андрея шатнулся, просто рухнул. Он куда-то бежал с дочерью на руках, пытался поместить ребенка в «Скорую помощь», кричал, умолял ее спасти, доказывал мрачным медикам, что еще не поздно, нужно провести реанимационные мероприятия. Ребенок жив, его надо привести в чувство! Сделайте хоть что-нибудь. Какого хрена вы такие бесчеловечные?! Медики смущенно отворачивались, кто-то отобрал у него тельце девочки. Он чуть не двинул по зубам этому бессердечному уроду, но его схватили за руки.

Капитан сидел на косогоре, оглушенный, какой-то вмиг опустевший, потерявший все, что имел в этой жизни. Вокруг царила суета, кто-то надрывно плакал, ревели сирены отъезжающих и прибывающих машин. Он ничего не замечал, органы чувств отказывали.

Подъехали товарищи по службе, молча бродили вокруг него, не решались подойти, потрясенно переглядывались. Потом рядом на косогор пристроился Серега Липник, прикурил две сигареты, одну протянул Андрею. Тот машинально взял, затянулся.

С другой стороны пристроился Пашка Дорофеев и сказал:

– Командир, машина ждет. Не надо здесь сидеть, мы отвезем тебя домой.

– Я никуда не поеду, – прошептал Андрей.

– Надо ехать. – Липник вздохнул, затоптал окурок. – Сегодня на службу не ходи, завтра тоже. Мы все понимаем, отдохни. О телах позаботятся, не волнуйся, всех отвезут в морг.

Андрей мог бы многое сказать и про отдых, и про сидение в четырех стенах, но только зарылся лицом в ладони и заплакал.

Друзья привезли его домой, в Крановый переулок. Он лежал на кровати, отрешенно глядел в потолок и едва замечал, что творится вокруг.

Похоже, товарищи организовали вокруг него круглосуточное дежурство. Костюк возился по хозяйству, что-то подметал, мыл. Потом его сменил Савельев, колол за сараем осиновые чурки. Он вошел в горницу, пошутил, мол, все готово, во дворе трава, на траве дрова, не встретил никакой ответной реакции и смутился.

К вечеру прибыли Голуб с Липником и стыдливо сообщили, что нужно съездить в морг, опознать тела.

«Чтобы моей жене не положили в гроб чужую голову», – как-то тупо подумал Андрей.

Он не превратился ни в овощ, ни в тряпку, просто окаменел. Товарищи отвезли его в городской морг. Там он сделал все, о чем его просили, опознал останки. На них повесили соответствующие бирки.

Ближе к вечеру он остался один. Ночь прошла в трансе.

Утром были похороны на городском кладбище, под звуки отдаленной канонады. Ждать до третьего дня, определенного христианскими законами, было нельзя – не то время. Бог поймет и простит. Хоронили то, что осталось от несостоявшихся беженцев. Во многих гробах лежало лишь что-то символическое.

Люди шли на кладбище толпами. Здесь были даже те, кого это горе напрямую вроде не коснулось. Были траурные речи, вой плакальщиц, клятвы ополченцев отомстить карателям.

Андрей стоял окаменевший, с непокрытой головой, не замечал, как холодный ветер забирается под воротник. Несколько часов он просидел у свежих могил, потом поехал домой.

Товарищи отправились нести службу. Андрей тоже хотел это сделать, но Костюк бесцеремонно покрутил пальцем у виска, а Липник намекнул, что если капитан Окуленко и числится их командиром, то это ничего не значит. Мол, марш домой, крепись, мужайся, все такое.

Он шатался, словно зомби, по пустому дому, трогал предметы, которых касались его домашние, положил в шкаф игрушки, разбросанные Людочкой, перебирал одежду жены, нюхал ее, целовал, впитывал запах, который невозможно было спутать ни с каким другим.

Вечером Андрей напился до поросячьего визга, благо настойки, произведенной бабой Нюрой, у Ольги было припасено много. Он и сам не знал, чего хотел этим добиться, сидел за столом, высаживал стакан за стаканом и тупо смотрел в пространство. Андрей ничего не ел, только пил. Когда пробил час, просто сполз со стула на пол и уснул.

Утром он ползком добрался до буфета, кое-как поднялся, отыскал на ощупь последнюю бутылку настойки, присосался к ней и снова уснул. На этот раз капитан доковылял до кровати и рухнул на нее в полном облачении.

Окончательное пробуждение было страшнее бомбежки. Окуленко все прекрасно помнил, горе впиталось в его организм, как трупный яд. Ноги куда-то брели, голову сжимали стальные клещи.

Он извлек из буфета бутылку, поглядел на нее, как на злейшего врага, и поставил обратно. Хватит, не помогло. Андрей поймал себя на мысли о том, что хочет покончить жизнь самоубийством. В его жизни не осталось ничего. Достать пистолет, приставить к виску и…

Не смолкали раскаты отдаленной канонады. Артиллеристы ВСУ никак не могли угомониться. Сколько людей уже погибло, сколько горя пришло в дома! Причем не только у него, у многих. Как в Ломове, так и в десятках других городов и поселков Донбасса, которые украинская артиллерия стирала с лица земли. Кровь прилила к щекам, руки непроизвольно сжались в кулаки.

Вечером после службы пришли уставшие товарищи. Расселись кто куда. Никто не повышал голос. Голуб разогревал в духовке пиццу, добытую неизвестно где, Костюк вытряхнул из пакетов пластиковые полторашки с пивом.

Осмысленность пока не приходила, но Окуленко уже не выглядел пень пнем, начинал потихоньку приходить в себя.

– Командиру не наливаем, – предупредил Дорофеев. – Хватит с него.

– Я так круто выгляжу? – пробормотал Андрей. – Наливай, Алексей, не стесняйся, Господь поймет.

– Ты это Всевышнему лично объяснишь, – сказал Дорофеев. – Скоро встретитесь, если будешь так закидываться. Ладно, Леха, плесни ему малость, чтобы не сидел тут белой вороной.

– Новости есть? – спросил Андрей.

– Снова стреляли по городу, – вздохнув, сообщил Липник. – Исполкому наконец-то тоже досталось. Добили фабрику по изготовлению топливораздаточных колонок.

– Потом перенесли огонь и разукрасили ТЭС на Гурьевской, – добавил Липник. – Целый район теперь сидит без воды и электричества, а ведь только вчера отремонтировали.

– Снова работают корректировщики, – заявил Голуб. – Мы могли бы прочесать район и взять поганцев, но не судьба… на почве полного дебилизма некоторых индивидов. Атаман Липатов приказал своей казачьей сотне оцепить район ТЭС и никого не пускать, даже нас, специалистов по этой части. А сами они никого не нашли.

– Двенадцать погибших после сегодняшнего обстрела, – скорбно заметил Дорофеев. – Два десятка раненых. Снова накрыло семью в легковом автомобиле. Родители сгорели вместе с малыми детьми. Я их знал. Мы с Антоном Стрелецким вместе обучались в школе милиции. Жена у него немного не от мира сего, такая девушка тургеневская. Выходит, завтра снова похороны.

– «Акации» работали? – осведомился Андрей.

– Они. Дьявольская батарея, – сказал Савельев. – Наши «Ноны» отвечали как положено, но снова без толку. Те как били, так и лупят. Эх, нам бы сейчас дивизион «Ураганов», а еще лучше – тяжелую бомбардировочную авиацию. Сбросить в подземелье пару килотонн!.. Да где ее взять, эту авиацию?

Через час Окуленко просто выставил из дома эту компанию. Отличные ребята, но ему не хотелось никого видеть. Снова засасывали отчаяние с безысходностью. Ночью он задыхался от тоски, вертелся на кровати.

Утром Андрей проснулся без похмелья, но с жуткой болью в висках и мрачно уставился на себя в зеркало. Голова была наполовину седая. Лицо осунулось, глаза поблекли. Но оканчивать жизнь самоубийством Андрей уже не собирался. У капитана Окуленко появилась цель.

Через час он предъявил пропуск часовому, стоявшему на входе в штаб. Парень кивнул, быстро глянул на него с явным сочувствием и отвернулся. Андрей спустился по лестнице. Лицо каменное, тщательно выбрит, в чистом, ладно сидящем камуфляже. У входа в подвал он сдал оружие специальному человеку, именуемому гардеробщиком, и снова встретил тот же смущенный взгляд. Похоже, весь гарнизон был в курсе, что капитан Окуленко понес невосполнимую утрату.

Полковник Марчук сидел на своем месте. Он моргнул единственным глазом, вскочил так, словно перед ним возник старший по званию, и первым протянул руку.

– Приветствую, капитан. Соболезную. Знаю, что случилось с твоей семьей.

– Все в порядке, товарищ полковник. – Андрей ответил на рукопожатие.

– Подожди-ка. – Марчук нахмурился. – Надеюсь, ты явился не затем, чтобы написать рапорт об увольнении со службы? Я, конечно, понимаю, что сейчас, в твоем состоянии…

– Нет, товарищ полковник. – Андрей даже пытался выдавить из себя улыбку. – Речь идет вовсе не об увольнении. Скорее напротив. Прошу отправить меня на ответственное задание.

– Здравствуйте, бабушка! – Полковник всплеснул руками. – Теперь мы будем искать героическую смерть. Послушай, капитан, не сочти меня бездушным циником. Я сочувствую твоему горю. Мой сын погиб в апреле. Но нянчиться со всеми, у кого…

– Снова мимо, товарищ полковник, – перебил его Андрей. – Повторяю, прошу отправить меня на задание. Обязуюсь вернуться невредимым и сохранить жизни своих товарищей. Я прошу позволить мне сформировать группу с целью проникновения во вражеский тыл и уничтожения артиллерийской батареи ВСУ на базе ПВО «Распадово».

– Ты не оригинален, – отмахнулся Марчук. – Сколько попыток уже было!..

– Товарищ полковник, я не камикадзе, – бесцеремонно перебил командира Андрей. – Я отлично понимаю, что хочу сделать. Все попытки проникновения на базу предпринимались в лоб. Никому не приходило в голову совершить рейд по вражеским тылам и атаковать базу с севера. Прошу предоставить мне такую возможность. Вы ничего не теряете. Не вижу иного способа справиться с этой раковой опухолью. Мы несем потери, город гибнет, разрушается инфраструктура. Будем и дальше терпеть? Скоро эти твари войдут в уничтоженный город, где им никто не окажет сопротивления.

Полковник набычился и разглядывал человека, стоявшего перед ним. На камикадзе в данную минуту капитан Окуленко не походил. Терять полковнику Марчуку действительно было нечего. Каждый день под обстрелами гибли десятки людей, разрушения принимали катастрофический характер.

Он помялся, развернул оперативную карту, утыканную пометками, и заявил:

– Слушаю тебя, капитан. Надеюсь, ты не с пустой головой сюда явился.

– Конечно, – подтвердил Андрей. – Первый этап мы пройдем самостоятельно. На втором и последующих, особенно при отходе, нам потребуется взаимодействие с подразделениями капитана Тарана, командира танкового взвода Салина и начальника разведки Палича. В случае штурма нам понадобится поддержка резервной группы, которая прибудет в квадрат по дорожке, проторенной нами. Операция должна держаться в секрете. Не исключаю, что в штабе есть «крот», сливающий информацию. Смотрите. – Он подошел к развернутой карте. – Мы выходим из города в южном направлении. Форма одежды – произвольная, оружие можно и не светить. Просьба позаботиться, чтобы нас выпустили беспрепятственно. Растворяемся в лесах, обходим стороной населенные пункты. Осень только началась, в зеленке пока еще можно укрыться. Далее мы движемся в западном направлении, мимо хутора Лесок и села Ногинцево, в которых нет ни наших, ни силовиков, обходим Ломов с запада и пересекаем трассу Ломов – Картавино. Практически весь путь проходит по лесам. Мы шагаем два десятка верст и оказываемся в глубоком тылу у карателей. Далее движемся вдоль дороги Павино – Лозырь. Через одиннадцать-двенадцать верст мы форсируем речушку Ванарву и начинаем решать наболевшую проблему. Все наши перемещения будут отражены навигатором и зафиксированы для резервной группы, которая может понадобиться в качестве усиления штурмового отряда. Связь с базой поддерживается постоянно. Вооружение моей группы – «АКС‑74», пистолеты, глушители, по комплекту наступательных и оборонительных гранат, ножи. Ни пулеметов, ни гранатометов, ни, тем более, взрывчатки. План ликвидации батареи раскрывать не буду, поскольку все решится, исходя из обстановки. Мне нужна прямая связь с капитаном Тараном, чтобы он по моему первому требованию мог накрыть любой квадрат, находящийся в зоне досягаемости его самоходных орудий.

– Ну, ты и нагородил, капитан. – Марчук скептически поцокал языком. – Хотя кто тебя знает, говоришь ты вроде складно. Сколько человек хочешь взять с собой?

– В моей группе пятеро, товарищ полковник. Для начала хватит. Все проверенные. Усиленная группа выдаст себя, привлечет внимание. Я так понимаю, вы согласны? Что мы теряем? Попытка не пытка.

– Ну, конечно, – проворчал начальник гарнизона. – У меня ведь так много толковых бойцов, что я могу ими смело разбрасываться. Хорошо, капитан. Готовь своих бойцов. Надеюсь, ты понимаешь, что с тобой должны идти только добровольцы?

Пашка Дорофеев мрачно напевал:

– Комсомольцы-добровольцы, сквозь огонь мы пройдем, если нужно.

Костюк вторил ему, не попадая ни в одну ноту, хотя давно уже вышел из комсомольского возраста. Остальные молчали.

Десять минут назад вся группа собралась у Андрея в Крановом переулке, и капитан не стал тянуть кота за хвост. Он кратко описал задачу, изложил свою беседу с Марчуком и поинтересовался, есть ли желающие погибнуть, но избавить город от ненавистного дамоклова меча?

– А другие варианты имеются? – осторожно спросил Дорофеев.

– Это какие же? – Андрей нахмурился.

– Выжить, но избавить город от ненавистного дамоклова меча, – сказал молодой боец и немного смутился.

– На ваше усмотрение. – Андрей пожал плечами. – Остаться в живых никому не возбраняется. Это не тот случай, когда нужно непременно погибнуть. Я всего лишь заостряю ваше внимание на том, что дело очень опасное, практически безнадежное, и шансы выжить не самые высокие. Но это будет не бессмысленная смерть.