Текст книги "Граната РГД-5 (СИ)"
Автор книги: Александр Щелоков
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Рогозин говорит, что машина его заинтересовала. Такие он видел не часто. Когда приехавшие вошли на веранду, Рогозин приблизился к машине. Он видел номер, но не запоминал его. В памяти по его словам остались только цифры 101 и литеры ГБ…
– Это все?
– Нет. В ту же ночь Игоря задержали в Ярцево. В пятнадцати километрах от Лужков. Без машины. С ножом в руках. Самое поганое – в наркотическом опьянении. Себя он назвать отказался. Его до утра продержали в камере. Утром он назвался. Сообщил, что машину у него угнали. Но вы сами понимаете – милиция… и потом провинция… Они дали делу ход.
– Машину нашли?
– Пока нет, но я дал команду искать.
Немцев безвольно опустил голову. Исподлобья посмотрел на экран телевизора, который стоял в углу кабинета слева от рабочего стола.
Телевизор был включен, экран светился. Немцев глядел на него, не понимая, кто и зачем включил ящик.
Гнали рекламу. Пожилая благообразная дама, румяная и сытая, пламенея лицом и пылая восторгом, рассказывала как ей стало хорошо и легко, когда после трехдневного запора приняла слабительное и наконец-то облегчилась. Затем экран во всю его ширь заняла женская попка, обтянутая эластичнойлентой массажера. Лента вибрировала, задница впечатляюще тряслась, а голос диктора, сочась нектаром, объяснял какие преимущества получают дамы, которые не жалеют денег на массажер обихаживание своего любимого жопия.
Дурацкие импульсы рекламы медленно одолевали внезапно навалившуюся на Немцева усталость и расслабленность, их место в душе стала вновь заполнять безудержная ярость.
Почему эти задницы занимают его экран, в его кабинете в рабочее время? В минуты, когда неприятности валятся на плечи одна за другой?!
Немцев шевельнул рукой, собираясь вызвать Харина по интерфону и ткнуть его дурацкой башкой в поганый ящик, который тот для чего-то включил, как дверь тихо отворилась и верный имиджмейкер собственной персоной возник на пороге. Солнечно сияя, он кивнул мрачному Рылову и обратился к шефу:
– Леонид Викторович, сейчас ваше выступление…
И опять сообщение не сразу дошло до сознания. Хотелось зло выкрикнуть:
«Какое выступление?! Мне зад перед публикой массажером трясти будут?!» Но выругаться Немцев не успел. Экран заняло его лицо – умное и задумчивое, строгое и доброе одновременно.
– «Есть в наше время явления, которые общество не собирается терпеть. Я имею в виду растущую преступность. Как губернатор торжественно заявляю вам, дорогие земляки, что лично беру этот больной вопрос под свой непосредственный контроль…»
И сразу восстановилась связь времени и событий. Да, вот сейчас он публично осудит убийц Усачевых. И потребует от органов правоохраны – от милиции и прокуратуры – приложить все силы, чтобы преступники были найдены и наказаны по всей строгости российских законов. Только так должно реагировать на действия подлецов, которые подняли руку на двух женщин.
Нужно было бы немедленно рубануть кулаком по столу, заорать, потребовать, чтобы этот дурак на экране заткнулся, перестал молоть чепуху, но то что шло в эфир остановить и отменить без скандала уже не имелось возможностей.
Верный Харин, ничего не понимая, смотрел на мертвенное лицо шефа и лихорадочно старался угадать в чем недобдел, за что сейчас получит пинка. Единственное что у него не вызывало сомнений – пинок этот будет. И придется он точно по заднице.
– Выключи! – Немцев одолел немоту и силу земного тяготения. Заорал громко, с места вскочил быстро. Рука его жестом князя Пожарского звавшего народ на борьбу с врагом, указала Харину на дверь. – И выйди! Вон!
Любимых псов от хозяйских пинков не всегда спасает даже их бескорыстная верность.
Харин быстрой крысой мотнулся в угол. Пульт управления ящиком лежал по левую руку на столе шефа, но тянуться за ним в тот момент было опасно. Вырубил экран нажатием кнопки на панели телевизора. Затем, согнувшись как под бандитским обстрелом, со всех ног брызнул к двери.
Когда Харин исчез, Немцев повернулся к Рылову. Зло с него будто ветром сдуло: вот что значит – политик от бога. Голосом спокойным, дружеским, он не приказал, а попросил:
– Андрей Антонович, ты уж давай… Найди этого засранца, где бы он ни оказался и тащи его ко мне на дачу. Я туда приеду.
– Бу сделано.
Рылов своевольничал. Пусть губернатор знает – теперь на него уже не поорешь, как случалось. Когда в колоде мелкие козыришки, то и высовываться не стоит. Но если расклад уравнивает карты, речь должна идти не столько о подчинении, сколько о равноправном сотрудничестве. Хочет того Немцев или нет, а скоро на носу выскочат выборы. О союзниках надо думать заранее…
– Андрей, – судя по обращению. Немцев уже понял изменившуюся обстановку, – постарайся все сделать без шума. Если дело получит огласку, ты сам понимаешь… Или будешь играть самостоятельно?
«Самостоятельно» в данном случае означало игру начальника УВД на самосохранение.
– Это ты зря, Леонид. Рылов никогда не играл в подлянку.
– Спасибо. – Немцев протянул полковнику руку. – Ты, конечно понимаешь, дело нужно замять. Чтобы все обошлось без шумихи.
– Естественно.
– Как считаешь, кого еще нужно подключить к делу?
– Без Волкова не обойтись.
Волков – прокурор области, око московского государя в области.
– Хорошо, я тоже так думал. Теперь ты езжай, а Волковым я встречусь.
*
Прокурор себя ждать не заставил. Явился как всегда свежим огурчиком – чисто выбритым, с сияющим гладкими щеками и блестящей лысиной. Наполнил кабинет губернатора запахом дорогого французского одеколона. Радостно взмахнул коротенькими ручками.
– Слушал, Леонид Викторович! Слушал. Прекрасно. Как говорят в нужное время в нужную точку.
Занятый своими мыслями, Немцев сразу и не понял о чем говорит прокурор.
– О чем ты?
– Телемост губернатор – народные массы. Тема преступности сегодня актуальна, как никогда…
Возникло желание выругаться, все бросить к чертовой матери, уйти подальше от всех, запереться, чтобы никого не видеть, не слышать. Но тут же привычка подчиняться не первым эмоциям, а холодному расчету, взяла свое. Нет, он не уйдет. Он будет бороться за свое место, за право держать эту область задрипаных ланцепупов в своем кулаке и сделает все, чтобы ему не помешали. Если надо, он переступит через сына, раздавит его как таракана. Подонок! Слизняк! Безмозглое порожденье мамаши!
– Есть проблема. Корней Назарович…
Немцев с видом печальным и даже покаянным рассказал о происшедшем Волкову.
Прокурор слушал, сохраняя гробовое молчание. Как опытный картежник-преферансист он старался просчитать расклад карт, чтобы решить, вистовать ему в этой игре или объявить пас.
Выговорившись, Немцев спросил:
– Итак, что скажешь? Сумеем мы это дело замять?
Волков молчал.
Немцев счел нужным привести еще один, как ему казалось самый веский на тот момент аргумент.
– Учти, меня меньше всего заботит то, как вывести из под наказания сына. На кону куда большая ставка.
Прокурор тяжело вздохнул.
– С ходу такое и не решишь. Это надо обдумать.
Немцев понял – выпустить от себя Волкова, не добившись его согласия, – значит, проиграть все без боя. Он взорвался.
– Давай, Корней, целочку из себя не строй. Все ты знаешь и понимаешь. Но твоя беда – надеешься в такой ситуации сделать финт ушами и выкрутиться. Разъясняю популярно: не выйдет. Сработает принцип домино: упадет губернатор, учти, я такого не исключаю, но с ним полетите все вы. Он уж постарается. Губернатор не из Пырловки к вам явился, из Москвы…
Немцев не говорил о себе «я». Он как великий Сталин или всенародно избранный президент Ельцин обозначал себя в третьем лице словом «губернатор». Такое умение дается не каждому. Оно приобретается только на высоких государственных должностях.
Прокурор помнил первые дни пребывания Немцева в должности. Тогда тот упорно нажимал не на свое губернаторское положение, а апеллировал к разуму и лойяльности окружавших его людей. «Мы теперь одна команда. Без вас – я пустое место. Ваше мнение – мое мнение. Только дружными усилиями мы сможем сдвинуть дело с места». Однако государственное возмужание Немцева шло с быстротой удивительной. Уже через месяц он вкусил сладость власти, и стало ясно, что громко провозглашенная формула «Ваше мнение – мое мнение» должна пониматься наоборот: «Мое мнение – ваше мнение».
Прокурор никогда не был радикалом. Он не позволял себе зарываться в делах и желаниях. Его предшественник слишком спешил и глотал, не прожевывая, все, что попадало в рот. В конце, потеряв осторожность, он через жену оказал поддержку нефтяной фирме, которая принадлежала преступному авторитету…
Волков работал осторожно. Он придерживался золотого принципа «лучше меньше, да больше». За внешней глуповатостью изречения скрывался глубокий смысл. «Лучше меньше работать, да больше получать». «Лучше меньше брать в один раз, да больше брать помалу». «Лучше меньше ставить на кон, да больше выигрывать». Короче, вариантов масса.
Свою секретную формулу Волков не раскрывал никому, оберегал ее от чужих взглядов, как пиковая дама тайну трех выигрышных карт. И вот вдруг обстоятельства сложились так, что приходится рисковать и ставить на одну карту.
Слушая Немцева, Волков испытывал сложные чувства. С одной стороны ему доставляло тайное удовольствие видеть, как задницу губернатора припекает открытое пламя. С другой – он прекрасно понимал, что от огня может заняться дом и крыша рухнет не только на башку Немцева, а разом придавит всю команду.
– Леонид Викторович, – Волков удрученно вздохнул, – я прекрасно отдаю себе во всем отчет.
– Отчеты, милейший Корней Назарович, это бюрократия. Сейчас нужны действия.
– Я понимаю.
– Это хорошо. И все же изложу свое непросвещенное мнение. Во что сразу превратиться процесс Усачевых?
«Ловко, – подумал Волков. – Не процесс Игоря Немцева, подлеца и убийцы, а его жертв – Усачевых. Ловко.»
– Он, – продолжал губернатор, – сразу станет ареной клеветы на власть, на демократию. Любая сволочь постарается опорочить всех нас. Не думай, что я спасаю собственную шкуру. Я уже во как наелся властью…
«И наворовал», – раздраженно подумал Волков, но промолчал, сохраняя на лице выражение особого внимания к тому, что говорил глава областной администрации.
– Меня заботит общее положение. В том числе и твое. Тебя кто сюда назначил? Генерал-прокурор…
– Генеральный прокурор, – осторожно подсказал Волков, не столько из стремления поправить Немцева, который явно с умыслом допустил оговорку, сколько из желания показать свою внимательность ко всему, что говорил губернатор.
– Какая разница? – Немцев окрысился. – Ты же понимаешь, о ком я. Главное в этом. – Он задохнулся и замолчал, стараясь отдышаться. Когда дыхание пришло в норму, продолжил, будто начал с новой строки. – Тебя генеральный. Его самого – президент страны. Образуется единая неразрывная цепочка связей. Теперь прикинь, что будет, если разорвать хотя бы одно звено.
– Леонид Викторович, вы прекрасно понимаете – мы сделаем дело. Но не дай бог дойдет слух до прессы. Вы сами только что говорили о демократии. Хорошо, я понимаю. Только кто распустил этих писак, как не мы сами?
– Зря ты так, писаки прекрасно знают, где кричать, а когда язык надо заткнуть в задницу.
– Что-то этого не замечал.
– Значит невнимательно следишь. Вон на Дальнем Востоке президент подменил губернатора генералом НКВД..
– ФСБ, – снова счел нужным подсказать Волков.
– Перестань! Что ты к мелочам цепляешься, юрист хренов. – Даже такие мелкие возражения раздражали Немцева. – Главное видеть надо. Главное. А оно в том, что никто в прессе не орет, что возвращается сталинская карательная практика, когда органы безопасности стояли выше гражданской власти. Выходит, знают писаки, когда не стоит гавкать на папу с мамой.
– Есть еще суд, Леонид Викторович. Он опасен не менее прессы. Если процесс попадет в руки такой бабы как Жаркова…
– Вот и давай подумай, как сделать, чтобы он не попал в ее руки. Нам надо распределить силы. Рылов обеспечит всю милицейскую сторону. Я возьму на себя прессу. Если надо, заставлю заткнуться. Твое дело – следствие и суд. Главное – избежать огласки…
*
Немцев приехал домой в неурочное время – на два часа раньше, чем обычно являлся к обеду. Его никто не ждал. Быстрым шагом, распахивая двери пинками ноги, он прошел в гостиную. Жена и ее подруга – Лия Марковна Липкина – сидели в креслах у маленького столика на колесах, вели беседу и маленькими глотками попивали кофе.
Судя по пустой бутылке, стоявшей на подносе и двум рюмкам, обе дамы уже продегустировали обожаемый ими ликер и теперь купались в теплых волнах легкого хмельного блаженства.
Пройдя решительным шагом к столу, ни с кем не здороваясь, Немцев взял бутылку двумя руками, как берут ее следователи – за обрез горлышка и уголок донышка – чтобы не оставлять собственных отпечатков и не смазать чужих. Посмотрел на свет, брезгливо поморщился.
– Квакнули, кумушки?
Ангелина Михайловна, пылая возмущением, деланным или искренним было трудно понять, вскочила с кресла.
– Леонид! Что с тобой?! Ты бы для начала хоть поздоровался с Лией
Марковной…
Супруга никогда не стеснялась учить мужа хорошим манерам. Немцев со злостью швырнул бутылку на столик. Она покатилась, расплескав остатки зеленой жидкости, сохранившиеся на дне. По пути сбила кофейную чашечку из любимого сервиза хозяйки. Чашечка свалилась на пол, звякнула и раскололась.
– Леонид! Ты что, пьян?!
Ангелина Михайловна брала разгон, готовясь закатить мужу сцену. Но в этот момент тот резко повернулся к Лие Марковне.
– Ты еще здесь?! – Он задал вопрос холодным полушепотом. И вдруг взорвался криком. – Ну-ка марш отсюда! Пошла! Пошла!
Ангелина Михайловна обеими руками схватилась за огромную левую титьку, под которой билось ее чувствительное к обидам сердце, и безвольно рухнула в кресло.
– Леонид, – простонала она, – тебе не стыдно? Лия Марковна, дробно стуча каблучками по паркету, исчезла за дверью. Немцев проводил ее взглядом и обернулся к жене. – Ну-ка встань! Где твой поганец – сын? Давай его сюда. И быстро!
По тону мужа, по тому что он сказал «твой сын», как бы дистанцируясь, отделяясь от их общего чада, Ангелина Михайловна поняла – случилось нечто ужасное.
Игорь вошел в гостиную заспанный с лохматой нечесаной головой. Он потирал глаза руками и открывал рот в ленивой зевоте. Его слегка покачивало, и для устойчивости он широко расставлял ноги. На нем ничего не было, кроме цветастых плавок и шлепок-«вьетнамок» на ногах.
Отец в такое время дома никогда не появлялся, мать Игорь давно ни во что не ставил и потому, даже не оглядевшись по сторонам, спросил:
– Чего тебе, ма? – Тут же зло добавил. – Поспать никогда не дадут.
Он не заметил отца, который оказался за его спиной. Шлепая «вьетнамками», прошел к столу, где заметил большую пластмассовую бутыль с пепси-колой. Протянул к ней руку, но отец перехватил ее, рванул и повернул сына лицом к себе.
– Стоять! – Немцев сжал руку Игоря так, что тот жалобно пискнул. Игорь дернулся, пытаясь освободиться.
– Ты что?!
– Заткнись! – Немцев резким толчком заставил сына опуститься в кресло. – Ну-ка скажи, подонок, где твоя машина?
Игорь еще не понял, что происходит и воспользовался давно отработанной тактикой общения с родителями. Он принял безразличный вид, и устало зевнул.
– Да, па, я забыл сказать. Ее угнали…
Немцев с трудом сдержал приступ ярости. Впервые физиономия Игоря – наглая и самоуверенная, его взгляд – хитрый и насмешливый, улыбка – гаденькая и угодливая, слова, полные неискренности и чувства безнаказанности – вызвали приступ неодолимой ненависти.
– Сколько баб ты убил, подлец?!
Немцев задал вопрос зло и брезгливо одновременно. Посмотрел немигающим взглядом в глаза сыну.
Тот съежился и блудливо отвел взор в сторону.
– Ты что, па?
Рука Немцева взметнулась с такой быстротой, что Игорь не успел уклониться от удара. Ладонь отца впечаталась в левую щеку сына. Голова его дернулась. Глаза расширились от ужаса.
Ангелина Михайловна громко вскрикнула, но тут же зажала рот обеими ладонями. Она уже поняла – до такой степени вывести из себя и завести мужа могло только нечто чрезвычайно серьезное.
Немцев нагнулся к сыну, схватил его за плечи и сильно тряхнул.
– Отвечай, негодяй! Ты понимаешь, что наделал?! Пойдешь под суд! Я тебя, скотина, покрывать не стану. Ты понял?
Не дождавшись ответа, отец отшвырнул сына, повернулся на каблуках и быстрыми шагами вышел из гостиной.
– Дурак, – сказал Игорь негромко ему во след, – надо же так испугать маму…
– Игорек, – мадам притянула сына за шею и прижала к себе. Щекой Игорь ощутил мягкую дряблую грудь матери, внушительную форму которой позволял сохранять только искусно сшитый французский бюстгальтер. – Игорек, ты можешь мне сказать правду? Ничего не бойся. Ты что в самом деле убил какую-то шлюху?
– Мамуля! – Игорь повернул лицо к матери и говорил капризно, как в детстве, когда канючил мороженное. Мать опасалась за слабое горло сына, а тот обожал эскимо и никак не желал связывать воедино поганую ангину и восхитительную сладость льда. – Мамуля… и ты туда же!
Ангелина Михайловна погладила мягкие вьющиеся волосы любимца, нагнулась и поцеловала его в лоб.
– Дурачок! Как ты мог подумать такое. – Она помолчала, потом добавила страстно и уверенно. – Даже если это случилось, мы тебя не отдадим никому. Ты не бойся…
– Как думаешь, он ушел? – Испуг уже сошел с Игоря, к нему вернулась обычная наглость.
Ангелина Михайловна прислушалась.
– Наверное. – Она вздохнула. – Чем ты его так завел, сынок?
– А-а, – Игорь небрежно отмахнулся. – Отойдет…
В это время с треском открылась дверь. По силе, с которой ее пнул Немцев, можно было судить о степени злости, бушевавшей в нем.
Мать и сын замерли как любовники, застигнутые на горячем. Оказалось, Немцев никуда не уехал, а побывал в спальне сына и сделал там обыск. Он потрясал небольшой черной кожаной сумочкой на молнии, которую держал в руке.
– Что это?! – Немцев двинулся к сыну с устрашающим видом, и тот сразу съежился, согнулся.
В сумочке, которую держал отец, Игорь хранил деньги и наркоту. Если он ее обнаружил, то даст в морду – сомнений не было. Если даст – будет плохо: в двадцать три года будущий губернатор лихо махал кулаками и точными ударами по чужим челюстям выколотил себе звание мастера спорта.
Ангелина Михайловна по виду мужа поняла, что произойдет нечто страшное. Она вскочила с места, раскинула руки распятием. Закричала в голос:
– Леня, не надо! Не бей его! Немцев задержал руку на замахе.
– Ты знаешь, что твой сын наркоман? Не знаешь или делаешь вид?
– Не убивать же его…
Ангелина Михайловна давно догадывалась, что с сыном неладно, но продолжала верить, что все образуется само собой.
– Убивать я его не буду. – Немцев со злостью швырнул сумочку на пол и стал топтать ее ногой. – Это сделают без меня. Твоего сына будут судить и приговорят к расстрелу.
– Леонид! – Ангелина Михайловна зарыдала. – Не отдавай им Игоря.
– Заткнись, дура! – В репертуар Немцева такое обращение к жене за тридцать лет совместной жизни попало впервые. – Ты хоть понимаешь, что скоро губернаторские выборы? Или ты намерилась жрать селедку?
Ангелина Михайловна селедку не терпела с детства. Она прекрасно понимала, что если мужа даже и не выберут на второй срок, у них хватит средств прожить остальную жизнь без селедки, с красной икрой и севрюгой в меню. Но само обращение к такому аргументу как селедка, говорило о серьезности положения.
– Леня! – Ангелина Михайловна теперь была готова ухватиться за любую возможность. – Сделай так – пусть его заберут в армию. Пусть…
– Кому там нужны убийцы и наркоманы? Только под суд!
*
Едва по каналам связи ГАИ в отдел службы безопасности пришло сообщение о возможности закладки мины в машину, принадлежавшую губернатору, на место происшествия выехала группа пиротехников. Там их ждали сотрудники дорожно-патрульной службы, обнаружившие машину, которая числилась в угоне.
Капитан Гурьев, старший в спецгруппе разминирования пожал руки милиционерам.
– Что тут у вас?
– Да вот… – Костюрин вдруг утратил запал и посмотрел на Ермолаева. – Машина в розыске, товарищ капитан, – стал объяснять сержант. – Мы ее обнаружили. Однако возникло подозрение: возможно она заминирована.
– Что так?
Капитан Гурьев был скептиком и знал, насколько велики глаза у страха.
– Две причины. – Ермолаев смотрел открыто и уверенно. – Тачка из губернаторского гаража. Ее угнали. Из-под приборной панели свисают провода…
Гурьев подошел к джипу, заглянул внутрь.
– Это провода зажигания.
– Так точно, потому и странно. Ключ в замке. Можете убедиться.
– М-да, логично. – Глаза Гурьева стали задумчиво-сосредоточенными. Он
повернулся к песику, которого пиротехники привезли с собой. – Ну что,
Бурбулис, поработаем?
Пес завилял хвостом, выражая готовность заняться делом. Ермолаев с удивлением смотрел на собаку с таким странным именем. Гурьев, встретившись взглядом с сержантом, улыбнулся.
– Старательный пес. Верно, Бурбулис? – И подал команду. – Вперед! Ищи!
Собачка осторожно забралась внутрь машины, походила там, тщательно обнюхивая все, что ей было доступно. Потом выскочила наружу и растерянно завиляла хвостом. По ее виду можно было понять – пес извиняется за то, что ничего не обнаружил.
– Бывает, – сказал Гурьев.
Заработала рация Костюрина. Сквозь хрипы эфира до слуха всех, кто стоял рядом с капитаном, донесся строгий голос полковника ГАИ.
– «Северный-пять», сейчас к вам прибудет мой зам. Передайте ему машину. И все. Прекращайте дело. Им займутся другие.
– Шишки, – Костюрин понимающе улыбался, – это нам, пролетариям. А вот запахло пирогами – их разберут другие. Гурьев кивнул, соглашаясь.
– Иначе и не бывает. Такова наша сельская ви, как говорят французы.
*
Телефон в кабинете областного военкома полковника Грушина забился длинным беспрерывным звоном, словно возвещал начало войны или объявлял пожарную тревогу.
Не любил полковник таких звонков. Любая тревога, даже учебная, никогда военным хорошего не сулила.
Грушин взял трубку быстро, но осторожно, будто боялся обжечься .
– Слушаю.
– Господин Грушин? – Женский голос певуч и мелодичен. – С вами будет говорить губернатор.
По хорошему, если верить историческим анекдотам, Грушину полагалось бы встать, но он лишь нервно засучил ногами по полу.
– Федор Николаевич? Здравствуйте…
Даже по властному низкому голосу угадывалось высокое положение его обладателя.
– Здравия желаю!
Назвать звонившего по имени и отчеству Леонидом Викторовичем Грушин постеснялся – не настолько они близки в Немцевым. Назвать его «господином губернатором» было слишком казенно и не выразило бы глубины чувств, которые полковник испытывал к главе областной исполнительной власти. В этих обстоятельствах «здравия желаю», произнесенное во весь голос, как на строевом плацу, говорило обо всем сразу – об уважении и готовности подчиняться.
– Федор Николаевич, не могли бы вы заехать ко мне? Допустим, минут через двадцать?
– Так точно, выезжаю сейчас.
Наверное, еще целую минуту Грушин с удивлением слушал короткие гудки отбоя – не почудилось ли? Только потом осторожно положил трубку на аппарат.
Федор Николаевич Грушин был человеком мечты. Став курсантом военного училища, он трепетно мечтал о лейтенантских погонах. Золотые прямоугольники с маленькими серебристыми звездочками на плечах снились ему по ночам. Слушая лекции, он иногда рисовал на полях тетради заветные символы офицерского чина, периодически меняя количество звездочек на них. Конечно, в сторону увеличения.
Став лейтенантом и получив под команду стрелковый взвод, Грушин быстро понял, что сделать карьеру можно только в случае, если правильно выбрать для себя лидера. А лидером мог быть человек старший по званию, высший по должности и главное, имевший нужные для карьеры родственные связи.
Грушин заметил, что в Советской Армии получают назначения на хорошие должности и быстро растут в чинах сыновья полковников, еще быстрее – сыновья и зятья генералов. Маршальских детей Грушин не встречал, но знал – им-то уж все дороги открыты, и красный свет на въезде никто не включит.
Таланты при наличии родства для карьеры никакого значения не имели. Так советская система, подрывая собственную устойчивость, заполняла руководящие верхи людьми, ориентируясь не на их способности, а на родственные связи, на личную преданность и готовность прислуживать.
Подобное положение нисколько не тревожило гражданских чувств Грушина, напротив, оно даже радовало его: командиром батальона, в который его назначили, оказался сын генерал-лейтенанта Баринова, на которого можно было делать ставку.
Грушин сделал ее и не прогадал. Майор Баринов полез вверх и поволок за собой услужливого лейтенанта, который и за пивком без оговорок мог сбегать и анекдот рассказать, и девочек привести на холостяцкий междусобойчик.
К тридцати трем годам Грушин стал полковником и получил назначение на должность областного военного комиссара. Переход из строя в военно-территориальные органы потребовал перестройки ориентации. Нужно было менять лидера.
Грушин выбрал для этой цели Леонида Викторовича Немцева – губернатора. Оставалось найти подходы к нему. И вдруг звонок…
Грушин понял – такого не бывает, чтобы сам губернатор звонил военкому: в гробу в белых тапочках он видел полковников при своем положении. А уж коли возникла необходимость встречи, значит, что-то вынуждает губернатора искать подходы к нему.
Надо было пользоваться удобным моментом.
Немцев принял полковника в своем кабинете. Увидел входившего, встал, самолично преодолел двадцать метров и встретил гостя у двери. Крепко пожал руку, провел к столику для почетных посетителей и усадил в глубокое кресло.
Все это время Грушин мысленно прикидывал какому армейскому чину соответствует губернаторское положение – генерал-полковнику или генералу армии? Остановился на последнем – лучше уж перебдеть, нежели недобдеть.
Если бы он спросил самого Немцева об этом, тот бы со смехом рассказал историю, которая сразу бы сбила патетическое воодушевление Грушина.
Иногда, жалуясь московским друзьям на судьбу (не пожалуешься – будут завидовать), Немцев рассказывал о том, как родилось выражение о положении, которое хуже губернаторского.
В дореволюционной России на конезаводах, где выводили особо ценные породы лошадей, распалить кобылку перед случкой поручали беспородному жеребцу. Когда тот доводил партнершу до кондиции, в надежде сыскать ее благосклонность и та уже явно склонялась к необходимости уступки, беспородного жеребца уводили, а его место занимал производитель высокой породы и отличной родословной.
Коня, который брал на себя черновую работу любовного разогрева лошадки, по должности именовали Губернатором. А его участь коневоды расценивали так плохо, что дальше некуда. Потому и родилось выражение:
«положение хуже губернаторского».
Для Немцева складывалось нечто подобное, но Грушин о том ничего не знал и рвался вперед, готов был бить копытом.
– Как вы устроились, Федор Николаевич?
Такого рода вопросы, даже если они протокольные, задаются не часто, и Грушин знал – надо ковать железо, пока тебе это позволяют делать.
– Спасибо, не очень.
– Что так?
– Проклятый жилищный вопрос…
Рука губернатора легко дотянулась до клавиши интерфона.
– Зайдите, Юрий Платонович
Беззвучной тенью с вежливо склоненной головой в кабинет проскользнул верный Харин.
– Юрий Платонович, будьте добры, озаботьтесь о полковнике. Оказывается, наш военком живет по-спартански на служебной площади. Не буду давать оценок, вы уж разберитесь сами. И немедленно. Лучше сегодня. Сейчас.
– Понял. – Харин мотнул головой конь, которому натянули поводья. И тихо, требуя уточнения, спросил. – Двухкомнатная?
– Юрий Платонович, зачем мельчить? Лучше трех… Я так думаю, Федор Николаевич?
– Так точно! – В порыве энтузиазма Грушин встал и вытянулся. – Сердечно благодарю, Леонид Викторович!
– Да вы садитесь, садитесь.
Немцев улыбался.
Когда Харин вышел, губернатор сосредоточенно смотрел в окно и молчал. Грушин в свою очередь глядел на него преданным взглядом и ждал, какие указания должны последовать дальше.
– Федор Николаевич, у вас есть сын?
– Так точно.
– Разгильдяй?
– Пока нет, но будет.
– А у меня – уже. И вот… – Скорбное лицо, задумчивые глаза. – Парня надо спасать.
Грушин молчал, не зная от чего собрался Немцев спасать свое чадо. Скорее всего, от армии. Так это он обтяпает в два счета…
– Вы не тропитесь?
– Нет. – Полковник ответил громко, как отвечал бы генералу армии. Пусть губернатор знает – на него можно положиться.
– Тогда пройдем в комнату отдыха. Разговор будет долгим…
*
Юрий Платонович Харин любил выполнять поручения губернатора, которые требовали деликатных переговоров с сильными мира сего. Кто его знает, насколько вечен его союз с Немцевым. Всякое может случиться и умный человек должен заранее готовить запасные позиции. А где их найти, если загодя не заводить знакомств в мире власти и капитала?
Господин Булат Умарович Сагитов («новым татарином» его не называли, и он, как другие богачи области, проходил по рубрике «новый русский») был денежным мешком всероссийского масштаба. Сагитов сумел создать собственную финансово-промышленную компанию, благополучие которой мало зависело от отношения к ней областных властей.
Блестяще образованного (три языка, помимо родных русского и татарского) кандидата экономических наук не обременяло дешевое честолюбие. Дворянское собрание области, возжелавшее поживиться дармовыми деньгами миллионера, послало к Сагитову делегацию. Та предложила ему принять титул князя. Сагитов поблагодарил благородных ходоков и точно назвал адрес, куда им стоило бы пойти из его резиденции.
Отправляясь к Сагитову, Харин не чувствовал какого-либо смущения. Вести сложные, полные опасности переговоры он научился еще в детстве, когда жил в Слободке на окраине старого Орловска.
Нравы в этом заводском районе были простыми и открытыми до предела. Мужики после работы на цементном заводе, утомленные летним зноем и суетой у горячих печей, возвращались домой усталые, злые и тут же «оттягивались» городской бражкой и деревенским самогоном. «Оттянувшись» по полной норме и забалдев, начинали искать выход для пробуждавшейся в душах социальной силы трудового класса.
Возвращаться к печам на сверхурочную, чтобы там растратить силовой порыв в общественно-полезных делах, никому не хотелось. А энергия распирала плечи, бугрила бицепсы, наливала свинцом кулаки. Хотелось подраться. Хотелось так, аж зудело. Однако уважающему себя пролетарию неудобно пойти на улицу, поймать первого встречного и врезать ему по уху. Дико это, и потому такой примитив никогда не входил в правила слободской морали.
