Текст книги "Трус"

Автор книги: Александр Крон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

С о л д а т. Лютый он человек.

В а с и л и й. Не в том корень, что лют. Мало меня били? Или я аресту боюсь? Душу у меня арестовали – вот что! Иной раз чудно становится – неужели и я вот такой образ приму? (Показывает на Романчука, лежащего под шинелью.)

С а ф о н о в (шепотом). Тише ты, Васька! Тебе говорят?

В а с и л и й. Он спит.

С а ф о н о в. Как же! (Окликает.) Иван Акимыч! Романчук! Ваня!

С о л д а т. Спит.

В а с и л и й. Погоди, я попытаю. Романчук! Живо! Господа офицеры требуют!

Р о м а н ч у к (вскакивает). Чего? Ась? Сейчас! Спал я?

Смех.

В а с и л и й. Тебе видней! Ух, денщицкая душа! Как встрепанный вскочил. Спал, говоришь?

Р о м а н ч у к. Что за разговор – денщицкая? Денщик, да не босяк! Чем противозаконные-то песни петь...

В а с и л и й. Ах ты, суслик! Небось рай во сне видел, а?

Р о м а н ч у к (обиженно). При чем тут может быть рай? Такими словами не шутят!

В а с и л и й. Какие шутки... Слышь, ребята: прошлый год окопались мы под Ляояном. Ходили до того два раза в атаку, все без толку, еле ноги унесли. Сидим. Наутро, стало быть, опять наступление. Перед наступлением для поднятия духа заявляется в роту долгогривый с проповедью. Пьяный, лыка не вяжет: "Вы-де, говорит, мужичье, хамово племя, норовите, как бы домой подрать, а за честь русского оружия не почешетесь. Так что поблажек вам теперь не будет. Будете гореть в адском огне вместях с крамольниками и нигилистами. А в рай, по новому положению, будут допускаться только господа офицеры, а из вашего брата – георгиевские кавалеры и павшие в бою за отечество. Понятно или нет?" Тут вон этот гусь с перепугу осмелел и спрашивает: "А как же, например, денщики? Будут их допускать в рай или же нет?" Батя подумал и говорит: "Определенно не скажу, но полагаю – будут, ибо без холуев господам офицерам в раю неспособно".

Хохот.

Р о м а н ч у к. И врет!.. Ну зачем врать?..

Р я б о й. Тише вы!..

Смех стихает.

С о л д а т (на нарах, в руках у него письмо). Так. А в нашей деревне помещика пожгли.

Все обернулись к нему.

Р я б о й (даже растерялся). Постой. Ты что это такое говоришь?

С о л д а т (спокойно). А я ничего такого не говорю. Я только говорю в нашей деревне помещика пожгли.

Р я б о й. Молчать! За такие слова ты вполне свободно ответить можешь.

В а с и л и й. Вот те на! Это за что же?

Р я б о й. Очень просто! За непроверенные слухи тревожного направления в целях опровержения существующего... (Запутался.)

С о л д а т. Зачем непроверенные? Письмо от верного человека идет.

Р я б о й. Не может этого в письме быть! (Вырывает письмо у солдата.) Где, где? Ну, покажи – где?

С о л д а т. А вот. Видишь? (Показывает что-то в письме.) Эва, в углу намалевано. Видишь?

Р я б о й. Ну и что? Вижу.

С о л д а т. Что видишь?

Р я б о й. Крест стоит. Ну и что?

С о л д а т. Ну и всё.

Солдаты смеются.

Р я б о й. Не понимаю. Стоит крест, и все.

В а с и л и й. Образования не хватает.

С о л д а т. А я смекаю. К чему бы кресту быть? Не иначе как нашего помещика пожгли.

В а с и л и й. Не досмотрел, Филипп Иваныч?

Хохот.

Р я б о й. Что значит – не досмотрел? Это в каком смысле?

В а с и л и й. Нет, я ничего! Что-то из деревни письма плохо доходят. Не забастовала ли, думаю, почта?

Хохот.

Р я б о й (побагровел). Оскалились? Вы еще за это ответите!

В а с и л и й. А ты не стращай, Филипп Иваныч. А то я со страху в задумчивость могу прийти.

Р я б о й (сбавил тон). Не понимаю. На какой предмет?

В а с и л и й. На предмет семи пар исподнего белья да мешка казенной солонины. И куда бы им подеваться?

Хохот.

Р я б о й (примирительно). Дурни вы! Я вас жалею. Говорите сами не знаете что. Верно, Кузьма?

С а ф о н о в. Я не слыхал.

Звук колокола.

В а с и л и й. Стой! (Хлопает себя по лбу.) Дорофей-то у нас где?

Р о м а н ч у к. Загулял. Хе! Теперь ему господин прапорщик почет окажет...

В а с и л и й. Цыть, змеюка!

У г л о в (появляется в дверях с фонарем). Ну, защитники отечества, в оцепление готовсь! Казенную шинель проветривать! Девять три у семафора! (Проходит в офицерский зал.)

В а с и л и й. Эх! А мы еще кофию не пили... (Оглядывается.) Слышь ты, Филипп Иваныч... (Приближается к Рябому и кладет ему руку на плечо.)

Р я б о й. Ну?

В а с и л и й. Дорофея прапор со света сживает. Надо выручать. Сменишь его в оцеплении.

Р я б о й. Не имею права.

В а с и л и й. О праве нет речи. Надо – и все тут. Не ссорься с людьми без толку. Ты подведешь – тебя подведут. Понятно?

Р я б о й. Что ж, я... Я, пожалуй... Коли не заметят. Но если меня спросят – я скажу! Хоть серчай, хоть нет.

В а с и л и й. Не стоит, Филипп Иваныч. Не советую.

Колокол.

Р я б о й. Вторая очередь – на выход становись!

Шесть человек, в том числе Рябой, Сафонов, Романчук,

выстраиваются с винтовками посередине зала.

Р-равняйсь!

В а с и л и й. Насчет Дорофея – молчок! Тебе, Акимыч, особо говорю...

Р я б о й. Смирррна!

З о л о т а р е в (появляется в дверях, чернее тучи. Движения резки, речь отрывиста. Осматривает шеренгу, морщась и щуря глаза). Все налицо?

Р я б о й (трусит). Так точно, вашбродь!

З о л о т а р е в (прохаживается, заложив руки за спину). Ложь!

Р я б о й. Н-не могу знать...

З о л о т а р е в. Где Семеняк? Чья очередь?

Р я б о й. А... В-ва...

З о л о т а р е в (резко поворачивается). Сафонов! Чья очередь?

С а ф о н о в. Так точно, его, вашбродь!

З о л о т а р е в. Вздор! Шубин! Чья очередь?

С о л д а т. Так точно, его, вашбродь!

З о л о т а р е в (после паузы). Вот как? (Резко, в упор.) Жариков, чья?

С о л д а т (вздрогнул). Так точно, его.

З о л о т а р е в. Да? Романчук!..

Все смотрят на Романчука, который мнется в

нерешительности.

Ну-с?

Хлопает дверь, и на пороге появляется запыхавшийся

Дорофей. Сразу понимает положение, но его уже

заметили. Наступает тяжелое молчание.

(Прикладывает руку к козырьку.) Честь имею. Прапорщик Золотарев. Чем могу служить?

Д о р о ф е й. Виноват, ваше благородие. Прошу покорно простить. Задержался ненароком.

З о л о т а р е в. Вот как, дружок?

Д о р о ф е й. Дозвольте стать в строй, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Да нет, пожалуй, не трудись.

Шум приближающегося поезда.

Скотина! (Шеренге.) Сговор? Порука?!

У г л о в (появляется). Господин прапорщик! Извольте выходить...

З о л о т а р е в. Знаю. (Дорофею.) Ждать меня. Шеренга, направо! Арш!

Солдаты гуськом выходят на перрон, сопровождаемые

Золотаревым. К платформе, мелькая огнями, подкатывает

поезд. Останавливается. Огни поезда отражаются в

окнах вокзала.

В а с и л и й (подходит к Дорофею.) Сорвалось! Эх, не входить бы тебе!

Д о р о ф е й. Кабы знать! Зря ты кашу заварил. Теперь он на всех кидаться начнет.

В а с и л и й. Опять я нехорош?

Д о р о ф е й (улыбается). Ух ты какой!.. Спасибо тебе, Вася. Только напрасно это. Ты сам рассуди.

В а с и л и й. Ласков он что-то нынче. Это хуже нет.

Д о р о ф е й (спокойно). Быть комедии.

Колокол.

В а с и л и й. Ну, что в городе?

Д о р о ф е й. Ничего, табаку купил. На, кури...

Поезд трогается.

Р о м а н ч у к (вбегает). Братцы! Хе! Прапорщик какую-то кралю подобрал.

Солдаты окружили его.

Вышли мы, осмотрели все как полагается, нет ли где чего... Глядь – в офицерском вагоне дверь настежь, и ее оттуда – трах! Она – плашмя. Мы туда-сюда, а дверь захлопнули. И поезд отправляется. Чудеса, ей-богу! (Отмахивается от расспросов.) Пустите, некогда!.. (Бежит в офицерский зал.)

В а с и л и й. Веселое житье!

Возвращается караул и выстраивается. Дорофей бросает

папиросу и вытягивается. Наконец появляется

Золотарев.

З о л о т а р е в (быстро подходит к Дорофею и останавливается, глядя на него в упор). Ну?

Д о р о ф е й (глухо). Виноват, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Виноват? Что же мне с тобой делать? А?

Д о р о ф е й (еще тише). Как вашему благородию угодно будет.

З о л о т а р е в. Скотина!

Д о р о ф е й. Слушаю, ваше благородие.

З о л о т а р е в (со злобой осматривает фигуру Дорофея). Стоишь? "Виноват, ваше благородие! Так точно, не могу знать". Скотина! Стоит, молчит, пялит покорные глаза, а дай волю – готов перерезать глотку. Тихий очень! Тянется, а сам... Верно?

Д о р о ф е й. Не могу знать...

З о л о т а р е в. Не можешь знать? (Хватает его за грудь, пытается трясти и со злобой отпускает.) Стена, черт!

Т и ц (приоткрывая дверь). Константин Аркадьевич!

З о л о т а р е в. Иду. (Дорофею.) Я знаю, что ты негодяй! И я еще доберусь до тебя.

Т и ц. Константин Аркадьевич! Что случилось?

З о л о т а р е в. Ничего. Фу! (Вытирает лицо платком. Дорофею, спокойнее.) Дай сюда увольнительный билет. Больше в город не пойдешь.

Д о р о ф е й (вспыхнул, но сдержался, вытащил из-за обшлага билет). Ваше благородие!

З о л о т а р е в. Что такое?

Д о р о ф е й. Ваше благородие, верьте слову... В вашей воле наказать. Не извольте брать билета. В городе мать больная.

З о л о т а р е в. Ага, заговорил! Дай сюда. (Берет билет.) Можешь идти. В следующий наряд – дежурить. (Идет к двери. У двери резко оборачивается.) Что ты там бурчишь?

Д о р о ф е й. Никак нет, ваше благородие.

З о л о т а р е в. Вольно!

Дверь захлопнулась за прапорщиком. И в тот же момент

Василий с перекошенным от бешенства лицом рванулся с

места, как бы намереваясь броситься за ним. Дорофей

загородил дорогу и мягко опустил ему руки на плечи.

Пауза.

Д о р о ф е й (мягко). Терпи, Василий. Скоро конец.

Дорофей улыбается. В глазах его прочная, уверенная,

беспощадная ненависть.

Занавес

Акт второй

Офицерский зал. Раннее утро. Солнце, пробивающееся

сквозь опущенные занавески. Бледный электрический

свет люстры. Все спят.

На цыпочках вошел Романчук, осторожно ступая,

расставил около диванчиков начищенные сапоги.

Двинулся дальше и вдруг застыл в ухмылке удивления:

на диванчике, раскидав руки и ноги в перекрутившихся

штопором шелковых чулках, спало Существо. В кресле,

изогнувшись к изголовью спящей, забылся сном

Золотарев с неизменным томиком на коленях.

Романчук помялся на месте, затем оглянулся и протянул

руку к висящей на спинке стула сумочке. Выложил на

ладонь странное месиво вещей – пуховку, серебряный

крестик, смятую трехрублевку, какие-то бумажные

цветы – и остановился, рассматривая добычу.

Оглянулся еще раз и вдруг вздрогнул и окаменел.

Поручик Шебалин, не двигаясь, лежит на диванчике. В

свободно лежащей на груди руке поблескивает

револьвер. Дуло револьвера и глаза поручика

направлены на солдата.

Ш е б а л и н (шепотом). Поди сюда, скотина.

Р о м а н ч у к (на носках, стараясь не скрипеть, приблизился к поручику). Вашбродь! Истинно как перед богом...

Ш е б а л и н. Тссс! (Сел, свесив босые ноги, оглядел фигуру Романчука и тихо засмеялся.) Видишь – спят. Собственно говоря, тебя следовало бы пристрелить на месте преступления. Но человеколюбие не позволяет мне... будить спящих товарищей. Так это вы курите мои папиросы?

Р о м а н ч у к (в ужасе). Вашбродь...

Ш е б а л и н. Тсс!.. (Положил револьвер на стул.) Извольте сдать трофеи.

Романчук покорно складывает добычу.

Объяснитесь, сир. Имеют ли место в ваших деяниях корыстные побуждения? Совершены ли они в целях личного обогащения, или вы склонны рассматривать их как политический акт?

Р о м а н ч у к. Ваше благородие! Как перед истинным богом! Корысть обуяла...

Ш е б а л и н. Вот как? А может быть, ты сторонник экспроприации? Это нынче в моде. Ты революционер, Романчук?

Р о м а н ч у к (пришел в еще больший ужас). Никак нет!

Ш е б а л и н. "Никак нет"? Ну хорошо. А там? (Указывает глазами на дверь.) Есть?

Р о м а н ч у к (с готовностью). Понимаю-с. Так точно. Рядовой Барыкин, вашбродь, мутит, противозаконные песни поет... Есть еще некоторые...

Ш е б а л и н. Стоп! (Задумывается.) Барыкин?

Р о м а н ч у к. Видный такой, вашбродь!

Ш е б а л и н. Знаю. Так ты – смотри. Понял? Зайдешь потом. Ну, иди.

Романчук двинулся.

Постой! (Пошарил у себя в карманах и, не найдя ничего, протянул Романчуку лежащую на стуле скомканную трехрублевку.) На!

Романчук выскользнул за дверь.

Т и ц (проснулся). Что такое? Это вы? С кем вы говорили?

Ш е б а л и н. Вам показалось. Вставайте, Отто! Взгляните на эту трогательную картину.

Офицеры, накинув шинели, подходят к спящему Существу.

Юная Эльза и спаситель Лоэнгрин.

Т и ц. Совсем недурна. Как это случилось?

Ш е б а л и н. Ехала какая-то компания с девятичасовым и, подъезжая к Москве, решила сбросить балласт. А Золотарев...

Т и ц. Тише!..

С у щ е с т в о (проснулось и, открыв глаза, увидело склонившихся над ней офицеров). Ай! Не смейте бить! Я кусаться буду!

Т и ц. Тссс!

С у щ е с т в о. Простите. Я думала... Где я?

Т и ц (вежливо). Вы здесь.

С у щ е с т в о. Я думала... Мне так неловко... (Быстро поправляет платье и пудрится.) Простите. Я ехала в Москву с моим женихом. Он офицер.

Ш е б а л и н. Вот как? Вы, вероятно, поссорились с ним?

С у щ е с т в о. Нет... то есть да! Я не хотела вас стеснить. Я перееду в отель. Но он... Костя... был так мил. Он чудесный мальчик.

Ш е б а л и н. Я вижу, он уже читал вам Ницше?

С у щ е с т в о. Я не помню что. Мне так хотелось спать. Но это было очень красиво.

Ш е б а л и н. Браво, Золотарев! Наконец-то Ницше имел успех. (Будит Золотарева.) Браво, прапорщик! Примите поздравления и можете рассчитывать на нашу поддержку.

З о л о т а р е в (смущен). С добрым утром. Малютку надо куда-то пристроить...

С у щ е с т в о. Костя – дивный мальчик.

Т и ц. Костя, вы молодец! Мы все устроим.

Ш е б а л и н. Совсем недурна!

В доме Степана. Чистая половина, по-праздничному

прибранная. Накрытый стол. Именины. Хозяин в

воскресном пиджаке и вышитой рубахе. Игнат в новой

форменке, с мандолиной в руках. Василий и Сафонов, с

балалайками, в начищенных до блеска сапогах. Татьяна

в светлой кофточке. У дверей, прислонившись к косяку

и придерживая тянущего ее за подол ребенка, безмолвно

сияет хозяйка дома. Балалайка, мандолина, свист,

притопывание, смех, выкрики...

В а с и л и й (скороговоркой).

"Наш Степан живет богато:

Пук соломы вместо хаты,

Нет земли и нет скотины,

А ён справляет именины".

Свист.

"Мы пришли на именины,

На закуску пуд мякины,

Из колодца три ведра

Гости пили до утра".

Н а т а л ь я (встрепенулась на стук). Дорофей Назарыч! (Бежит в сенцы и возвращается с Дорофеем.)

Д о р о ф е й. Здравствуй, Натальюшка! Эк парнище-то у тебя вырос! Герой! Пряники любишь, а? Уважаешь? На! Городские. Здравствуй, Игнат! Танюша, что больно бледна? Виноват! Хозяина поздравить забыл.

Обнимаются.

Ах ты, старый хрен... с ангелом тебя. Что смеешься, хозяйка?

Н а т а л ь я. На Василь Павлыча... Они объясняют – это грех... (Смущенно смеется.)

В а с и л и й. Определенно, хозяйка, грех. Разве можно ангела не по расписанию тревожить?

Смех.

Д о р о ф е й. Ты его не слушай, хозяйка. Он всегда чудит.

С т е п а н. Потише вы насчет ангела. Нынче многие ангелы по охранному ведомству служат.

В а с и л и й.

"Собралась гостей орава,

Угощались все на славу,

Стоит ангел у порога:

– Дайте шкалик, ради бога".

Смех.

Д о р о ф е й. Люблю Ваську! Всем хорош, только чумовой. Верно, Танюша?

Т а т ь я н а (вспыхнула). Я не знаю...

В а с и л и й (нахмурился). Это мне не в новинку слышать. Не жалует Ваську начальство.

Д о р о ф е й. Эх, какой ты!.. Трудный ты человек.

Н а т а л ь я. Степан Михайлыч, проси гостей к столу.

С т е п а н. Прошу за стол, дорогие гости. Время дорого.

Шесть человек расположились за столом. Пауза.

Городской комитет партии социал-демократов большевиков поручил нам, товарищи, собрать вас и известить о принятом вчера решении комитета.

Т а т ь я н а. Здесь есть посторонние.

С т е п а н. Это кто же? Хозяйка, что ли? Ей выйти?

И г н а т. Наталья – свой человек.

С т е п а н. Татьяна Осиповна! Да она здесь все равно, что есть, что ей нет. Разве она что понимает?

С а ф о н о в. Оставайся, хозяйка!

Д о р о ф е й. Правильно. Можно говорить, Степан?

С т е п а н. Можно.

Д о р о ф е й. Комитет требует от нас, чтобы мы были готовы, товарищи. Сейчас самое решительное время. Москва восстала! На линиях Московского узла идет забастовка.

Все невольно встают.

Поздравляю вас, товарищи!

Т а т ь я н а (тихо). Вот она – революция!

В а с и л и й. Поздравляю и вас, дорогие товарищи! Отсиделись караси в тине?

С т е п а н. Василий! Не забывайся.

Д о р о ф е й. О тебе, Василий, еще разговор впереди. Сам не скажешь так спросим.

И г н а т. Говори, Дорофей.

Д о р о ф е й. Дороги бастуют. Гарнизон столицы ненадежен. Комитету известно, что на подавление восстания будут переброшены орудия и отборные войска. Эшелоны пойдут по нашей дороге. Это раз.

В а с и л и й (вскочил). Не могу я этого слышать! А мы? Мы-то что? В кусты, али как? Наше дело поезда встречать-провожать? А там, долго ли: прикажут – я завтра в своих стрелять должен идти? Предали революцию, храброе воинство!

С т е п а н (стукнул кулаком по столу). Сядь, Василий! Вовсе очумел?

С а ф о н о в. Что говорит комитет?

В а с и л и й. Не верю я комитету!

С т е п а н. Как ты сказал?!

Н а т а л ь я. Степан Михайлыч! Проси гостей кушать.

С т е п а н. Отстань, Наталья. (Дорофею.) Этого так оставить нельзя.

Д о р о ф е й (спокойно). Хорошо, пусть он скажет. Говори, Василий!

В а с и л и й. Я скажу. Я давно хотел сказать, да слов я против него никогда не находил. Бил он меня всегда словами. А теперь я скажу. Одно слово скажу – позор! Чует мое сердце, что плюнут рабочие Ваське Барыкину в рожу и утрется Васька без единого слова и погорит со стыда.

И г н а т. К делу ближе!

В а с и л и й. Смотрю я на нас и диву даюсь! Кто мы такие? Живем как скоты, терпим как скоты и ждем невесть чего. До коих пор над нами прапор будет прокуратиться?

Т а т ь я н а. Правильно!

В а с и л и й. Не мешайте мне, барышня. Я все должен сказать. У тебя, Дорофей, до сей поры на губе метина. Или тебе это уж в привычку стало? Или Степан! Ай, Степан! Ты рабочий человек, а я в душе краснею за тебя. В твоем честном доме вон эта краля (показывает на Татьяну) офицеру свидания назначает!.. Это куда же дальше?!

Т а т ь я н а (вскрикивает и закрывает лицо руками). Это ужасно! Неужели думают...

Д о р о ф е й. Татьяна, не оправдывайся перед дураком. Мы тебя знаем.

В а с и л и й. Это куда же дальше?!

Д о р о ф е й. К делу ближе. Чего ты хочешь?

В а с и л и й. Как – чего?

Д о р о ф е й. Я спрашиваю – как по-твоему? Что предлагаешь?

В а с и л и й. Убрать офицеров! Золотарева первым! Поднять роту! Начать забастовку! Послать наших представителей по всей линии.

Т а т ь я н а. Взорвать путь! Действовать!

С т е п а н. Ну, хватит! Ясней не скажешь. Кончай, Дорофей.

Д о р о ф е й. Так. Всё? Всем понятно? Теперь слушайте. Комитет предлагает: никаких открытых выступлений не допускать. Всякого, кто нарушит решение комитета, кто бы он ни был, партия будет судить как изменника и провокатора.

В а с и л и й. Крепко! На испуг берешь?

Д о р о ф е й. Войсковые части на линии – наши. Правительство в них не уверено. Везде слежка. При первой волынке, неподчинении, при первом случайном выступлении наш батальон будет отозван. Сюда перебросят жандармов – тогда конец, провал.

С т е п а н. Верно!

Д о р о ф е й. Забастовка начнется в одно время по всей линии, по сигналу партийного комитета, чтобы сорвать переброску орудий и войск. Выступить раньше – погубить все дело. Опоздать – также погубить. В бою решает время. Понятно тебе, Василий, или разжевать?

Василий молчит.

С а ф о н о в. Ясно как днем. И разговору конец. Он поймет. А не поймет – заставим понять.

Д о р о ф е й. Васька! Говорю тебе как друг. Не оступись. Качает тебя. Нынче без рукавиц в огонь лезешь, а завтра скулить будешь. Это не наша повадка.

С т е п а н. Парень молодой, смелый. Кровь в нем кипит.

Д о р о ф е й. Разная бывает смелость, Степан. Откуда наша смелость? От веры в наши силы, в нашу рабочую спайку. А коли нет этой веры – нет и большевика. Верно я говорю, Василий?

В а с и л и й (с трудом). Может, и верно...

Д о р о ф е й. А если верно, то задумайся над собой. Ты и так у начальства на подозрении. Из-за своего характера можешь всех провалить. Провалишь – пощады не жди.

В а с и л и й. Знаю.

Д о р о ф е й (Татьяне). А ты, Танюша, не расстраивайся. Знаю, что тяжело. Без телеграфа мы как без рук. Продержись еще немного.

Т а т ь я н а. Я понимаю...

Н а т а л ь я (мужу, тихо, но настойчиво). Степан Михайлыч, проси гостей кушать.

С т е п а н (с досадой). Отвяжись, Наталья! Видишь – не до того.

И г н а т. Время решать. Большинство постановит.

С а ф о н о в. Конец разговору!

Д о р о ф е й. Предлагаю – указание комитета принять как закон, как боевой приказ. Готовиться к выступлению, на что будет дан сигнал. Это раз. Всякие самоличные действия настрого запретить. Это два.

С т е п а н. Так? Голосую.

Сразу подымают руки Дорофей, Игнат, Степан, Сафонов.

Пауза. Все смотрят на Татьяну и Василия. Татьяна,

помедлив, тоже поднимает руку. Василий колеблется.

Раздается стук в дверь. Все вскочили.

Н а т а л ь я. Дорофей Назарыч! Прикажите гостям кушать! (Бросается к окну.)

Д о р о ф е й. Слыхали, что говорит хозяйка? Живо!

В несколько секунд налита водка, разложена еда.

Н а т а л ь я (у окна). Иван Акимыч!..

В а с и л и й. Вот тебе, Степан, и ангел явился!

Н а т а л ь я (быстро поворачивается). Дорофей Назарыч! Как вы есть непьющий и в чинах – вам здесь быть не подобает. Пройдите, прошу вас, на нашу половину.

Д о р о ф е й. Отпирай. (Скрывается за пологом.)

Стук повторяется. Наталья бежит в сенцы.

Н а т а л ь я (в сенцах). Кто это? Это вы, Иван Акимыч? Сейчас! (Отпирает засов.)

И г н а т (громко). За здоровье именинника!

С а ф о н о в. За здоровье дорогого Степана Михайловича! Ура!

Крики "ура", звон посуды, все тянутся к Степану.

Наталья, кланяясь, вводит Романчука, она сияет.

Р о м а н ч у к (удивленно). Виноват, хозяйка. Может, некстати?..

Н а т а л ь я. Пожалуйте, пожалуйте, Иван Акимыч. В акурат ко времени.

С т е п а н. Здорово, Акимыч! Садись, гостем будешь.

Р о м а н ч у к. Привет компании! Здорово, хозяева! (Татьяне.) И вы тут, барышня? Здравствуйте.

Н а т а л ь я. Выпейте, Иван Акимыч! Окажите удовольствие.

В а с и л и й. Выпей, Ваня. Только не болтай потом.

Р о м а н ч у к (принимает стаканчик). За кого вы меня считаете? Кто не любит побаловаться. Сам люблю. Ну, с ангелом, что ли?

С т е п а н. С ангелом.

Р о м а н ч у к. Ваше здоровье! (Выпивает.) А я случаем зашел. (Татьяне.) Шел к вашему батюшке, дай, думаю, загляну.

С а ф о н о в. И мы по случаю. Игнат зазвал для музыки.

Р о м а н ч у к (шныряет глазами по комнате). Эге, и музыка у вас. Это что такое – мандолина? Гитарный строй? Отроду в руках не держал. Ну-ка, как она действует?

И г н а т. Первый сорт. (Наигрывает плясовую.)

Н а т а л ь я. Выпейте, Иван Акимыч! Не откажите.

Р о м а н ч у к. Не откажу. Ваше здоровье, хозяйка. (Василию.) Чокнемся, Вася! Знаю, что ты меня не любишь. Напрасно это – видит бог! Чокнемся.

С а ф о н о в. Он со всеми такой. Будь здоров, Ваня!

Пьют. Игнат, Василий и Сафонов играют плясовую.

Романчук ерзает плечами, притопывает и, наконец,

пускается в пляс. Трудно определить, случайно или

намеренно он приближается к пологу, за которым

скрывается Дорофей. Положение спасает Наталья. С

платочком в руке, дробно стуча каблуками, она грудью

наступает на Романчука, и тому приходится отступить.

В а с и л и й. Иван Акимыч! Ты зачем к Осипу Иванычу ходил?

Р о м а н ч у к. Поручик посылал. Велел позвать.

Т а т ь я н а. Пошел он?

Р о м а н ч у к. А то как же?

Т а т ь я н а (тихо, Василию). Врет. Отец с утра в городе.

В а с и л и й (вспыхнул). Вот оно что! (Сжимая кулаки, подошел вплотную к Романчуку.) Ты зачем сюда пришел?

Р о м а н ч у к (вздрогнул). А тебе что? Ты что тут, хозяин, что ли?

С т е п а н. Василь Павлыч! Пить – пей, но не безобразь!

Н а т а л ь я (видя, что Василий готов размахнуться, быстро и незаметно повисает у него на руке). Прошу вас, сыграйте, Василь Павлыч! Окажите удовольствие!

В а с и л и й (опомнился). Для тебя, хозяйка, – всегда. Ты не сердись, Акимыч. Только не болтай, что вино пьем. Строго нынче.

Р о м а н ч у к. Мне прямо обидно, какое обо мне суждение. И сам вот выпью. (Пьет.) Э-эх, не могу, так и подмывает! (Пляшет.) Ну, прощайте, хозяева. Благодарствую. Я ведь на минуточку. Неровен час, наскочишь на Семеняка или на Рябого – эти хвост накрутят! Будьте здоровеньки.

С а ф о н о в (поднимается). Я с тобой. А ты, Вася, погоди. Чтоб не всем сразу. Будьте здоровы! Спасибо, хозяева!

Н а т а л ь я. Вам спасибо.

Наталья провожает Сафонова и Романчука, захлопывает

дверь и возвращается. Вздох облегчения. Все молча

переглянулись. Наталья утирает передником лицо и

опять скромно занимает свое место у косяка.

Д о р о ф е й (вышел из-за полога, улыбаясь встретился глазами с хозяйкой, затем резко повернулся к Василию). Понял?

В а с и л и й. Как не понять. Донесет?

С т е п а н. Сейчас ему расчета нет доносить.

Д о р о ф е й (резко). А ты опять чуть всех не погубил, герой! Смотри, Васька! Последний раз упреждаю. Нет строже нашего суда.

И г н а т. Василий! Не иди против. Сломаем.

С т е п а н. Он понял! Пусть сам скажет.

В а с и л и й (стоит в мучительном раздумье, затем быстро протягивает Дорофею руку). Держи.

Дорофей радостно улыбается. Увидев его улыбку,

проясняется Василий.

Д о р о ф е й. Ну, ладно! Теперь – проси прощенья. (Показывает на Татьяну.) Живо.

Т а т ь я н а (улыбаясь, протягивает смущенному Василию руку). Помиримся?

С т е п а н. Вот и ладно. Хозяйка, проводи.

Улыбающаяся Наталья провожает уходящих. Выходят,

прощаясь, Игнат, Василий, Татьяна.

Д о р о ф е й (подымает на руки ребенка). Будь здоров, герой! Так говоришь – любишь пряники? Только уж теперь не знаю, скоро ли в городе буду. Будь здорова, хозяйка.

Н а т а л ь я. Будьте здоровы, Дорофей Назарыч.

Д о р о ф е й (улыбаясь, смотрит на Наталью). Спасибо тебе. Люди-то как растут, а? На глазах.

Н а т а л ь я (не понимая). Да. Шестой годок пошел.

Д о р о ф е й. Я не о том. Прощай, хозяин! Будь здоров. Ну и жена у тебя, Степан!

С т е п а н. Что жена? Жена как жена.

Д о р о ф е й. Министр! Умней тебя во сто раз.

Его провожают.

Вечер. Офицерский зал. Шебалин за пианино. В углу

погрузившийся в чтение Золотарев. Остальные слушают

Шебалина.

Ш е б а л и н (поет).

"Утих столичный шум, растаяли огни,

Я снова погружаюсь в мир убогий.

Мираж рассеялся, и вновь мелькают дни

Столбами верстовыми у дороги.

Передо мной раскинулась дорога,

Во тьме огней не видно путевых,

На сердце у меня неясная тревога,

Душа полна предчувствий роковых".

С у щ е с т в о. Дивно!

Р ы д у н. Музыки я не понимаю. Но умею уважать всякое искреннее чувство.

Т и ц. Моя сестра учится в консерватории. У нас настоящий Бехштейн.

Ш е б а л и н. А в столовой висят часы. А за ужином муттерхен выдает вам рюмку кюммеля... А теперь вы перешли на коньяк, и я знаю все это наизусть.

Т и ц. Это... некорректно!..

Р ы д у н (в ужасе). Начинается! Да перестаньте вы!

Ш е б а л и н. А! Ссоры все равно не выйдет. Все предопределено. Вернется Романчук с коньяком. Коньяк надо пить. Отто Тиц будет плакать и петь бурлацкие песни, и мы, по истинно русскому обычаю, облобызаемся.

С у щ е с т в о. Такой интересный мужчина – и скучает.

Ш е б а л и н. Скучно, мисс. Людей нельзя подолгу оставлять наедине с собой. Они становятся беззащитными против миражей. Вы, конечно, понимаете мою мысль?

С у щ е с т в о (неуверенно). Д-да...

Ш е б а л и н. Я не сомневался в этом. Простите – что вы?..

С у щ е с т в о (фыркает). Мне так странно.

Ш е б а л и н. Я понимаю вас. Все так необычайно! Встретить в этом захолустье женщину вашей культуры, цельности...

С у щ е с т в о. Военные всегда смеются...

Ш е б а л и н. Я нисколько не льщу. Ведь не случайно, что в первый же вечер прапорщик Золотарев нашел в вас интересную собеседницу по философии Ницше. А вот я уже сколько времени безуспешно пытаюсь приобщиться...

З о л о т а р е в. Кажется, я просил оставить меня в покое...

Тиц хихикает.

С у щ е с т в о (светски). Вы говорили о...

Ш е б а л и н. О миражах, да. Боюсь, что мы все им подвержены, мисс. Вот Отто Карлович Тиц – мой личный друг. Широкая натура и патриот. Он, например, уверен, что в его жилах течет буйная славянская кровь и что он происходит по прямой линии от Владимира Святого...

Т и ц. Жорж! Это... некорректно!

Ш е б а л и н. Прошу прощенья. Или прапорщик Золотарев...

С у щ е с т в о. Костя – дивный мальчик.

Ш е б а л и н. Не спорю. Но, кроме того, он еще сверхчеловек и белокурый варвар. Кстати, должен вас предостеречь. Ницшеанцы очень жестоко обращаются с женщинами. Помнится, Заратустра рекомендует бить их плетью или таскать за волосы... Кажется, так?

С у щ е с т в о. Какой ужас!

З о л о т а р е в (вскакивает). Георгий Николаевич, я просил бы вас!..

Ш е б а л и н. Да? Что бы вы меня просили?

С у щ е с т в о. Не мешайте, Костя! Он так интересно говорит.

Золотарев садится.

Ш е б а л и н. С вашего разрешения, я продолжу свою мысль. Я знаю почтенных людей, которые уверены, что русская армия сегодня осталась той же, что при Суворове. Есть такой глубокий мыслитель Романчук. Он придерживается другого мнения, и я с ним согласен.

Р ы д у н. Поручик! Это выходит за всякие границы!

Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду.

С у щ е с т в о (задумчиво). Вы говорите – Романчук?

Ш е б а л и н. Да. Вы знакомы с его идеями?

С у щ е с т в о. Н-нет. Не помню...

Ш е б а л и н. Скажите – вы, вероятно, артистка?

С у щ е с т в о. Д-да!

Ш е б а л и н. Это чувствуется! Какая-то особенная тонкость, чувство изящного.

С у щ е с т в о (смелее). Я всегда любила красивое...

Р ы д у н (тихо Шебалину). Будет вам!..

Стук в дверь.

Войдите.

Входит Романчук со свертками.

Ш е б а л и н. Прекрасно. Накрываем стол. Вы не откажетесь принять участие в нашем скромном ужине? О, конечно, никто себе ничего не позволит...

С у щ е с т в о. Я всегда... с удовольствием.

Ш е б а л и н. Вы не представляете себе, до какой степени присутствие изящной женщины облагораживает мужское общество. Вы пьете вино?

С у щ е с т в о (хрипловато). Только легкие... из иностранных...

Ш е б а л и н. Чудесно! Романчук, что там у тебя? Коньяк? (Существу.) Вы не откажетесь быть на сегодняшний вечер нашей хозяйкой? Благодарю вас. Романчук, помоги даме.

Существо накрывает на стол. Романчук помогает ей,

рассматривая ее во все глаза. Существо поднимает на

него обеспокоенный взгляд.

Р о м а н ч у к (широко улыбаясь). Здравствуйте, Поля.

С у щ е с т в о (вздрагивая). Ты? Вы?.. Кто вы?..

Р о м а н ч у к (радостно). Как же!.. Иван со второго коридора. Знаете, в номерах-с?

С у щ е с т в о (беспомощно). В номерах? Н-не помню...

Ш е б а л и н. Романчук! Что ты там болтаешь?

Р о м а н ч у к. Как же! Мы же... хы!..

Ш е б а л и н. Что за вздор! Откуда вы можете знать этого субъекта, мисс? Вы, конечно, видите его в первый раз. Ведь так?