Текст книги "Иван Грозный. Кровавый поэт (с приложениями)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Как всегда случается в подобные исторические периоды, новое учение привело к тому, что началась война всех против всех. В превеликом множестве появились секты и шайки, которым не подберешь лучшего названия, нежели «махновцы», неведомо из каких закоулков полезли вовсе уж жуткие персонажи вроде Иоанна Лейденского…

Сия персона заслуживает, пожалуй, рассмотрения ввиду ее несомненной экзотичности. Означенный Иоанн по профессии был портным, но занимался еще поэзией и драматическим искусством – разносторонние в Германии XVI в. были портные… Примкнув к очередной секте, анабаптистов, он настолько задурил мозги жителям города Мюнстера, что те вручили ему верховную власть (о судьбе прежней администрации у меня сведений нет). Иоанн первым делом присвоил себе странноватый титул «король Сиона», вторым указом разрешил многоженство и принялся строить в отдельно взятом городе царство Божье на земле. Строительство шло туговато: поскольку Иоанн взял себе семнадцать жен, у него, надо полагать, не хватало сил на построение светлого будущего, как и у его министров, во всем подражавших «королю». Продолжался этот бардак около года – а потом местный епископ собрал отряд, взял Мюнстер штурмом и живописно развесил «короля» с «министрами» на воротах…

Но процесс, как говорится, пошел. Страна сорвалась в такую кровавую кашу, что Лютер в печали бил себя ушами по щекам и причитал: мол, лично он ничего такого не хотел… Но его уже мало кто слушал.

Реформаторский зуд меж тем, распространяясь, как сифилис, переполз через границу в соседнюю Францию…

Там тоже испокон веков увлеченно буянила аристократия, именовавшаяся, правда, не баронами, а герцогами и графами – но сути дела это не меняло. Столетиями шел тот же процесс: как только на троне оказывался слабенький король, знать принималась его активнейшим образом прессовать, выбивая для себя все новые права и привилегии; как только на престоле усаживалась сильная личность… ну, понятно, я думаю.

И все же в этом матче безусловно вели аристократы. У меня давно уже чешутся руки написать отдельную книгу по истории Франции, поэтому я не стану здесь уделять слишком много внимания борьбе меж королями и магнатами. Скажу одно: отличие от Англии исключительно в том, что французская знать, насколько я помню историю, своих королей все же не убивала. И претендентов на престол вкупе с самозванцами там было поменьше – ну а в остальном отличий мало…

Вот вам один-единственный характерный пример. Благородный господин Жак де Брезе, чьи предки занимали далеко не последние должности в королевстве, женился на незаконнорожденной сводной сестре тогдашнего французского короля Людовика XI Шарлотте. Однако едва ли не открыто содержал кучу любовниц и наплодил массу незаконных детей. Супруге это показалось обидным, и она решила отплатить ему той же монетой – завела амуры с собственным ловчим. Какая-то добрая душа настучала мессиру Жаку. Тот выбрал момент, неожиданно нагрянул в замок, прихватил парочку в постели и обоих тут же прикончил.

Хотя в то время во Франции уже существовали тщательно проработанные законы, король поступил, по меркам того времени, гуманнейше: он всего-навсего четыре года до суда продержал мессира Жака под замком – правда, сидел тот не в сырой подземной камере, а под домашним арестом в довольно комфортабельных по тому времени замках. Лишь через четыре года король все же решился начать судебный процесс. Однако сам перевел дело из чисто уголовного, каким оно и было, в разряд «гражданских», а потом суд приговорил де Брезе к штрафу – правда, в сто тысяч экю золотом. Таких денег у него не было, и у мессира Жака отобрали поместья (которые король не себе забрал, а передал пятерым детям Жака и покойной Шарлотты).

На этом и кончилось. Хотя речь шла об умышленном убийстве, хотя жертвой стала королевская сестра (пусть и сводная, пусть незаконная – а впрочем, в те времена «незаконный ребенок короля» было практически официальным и высоким титулом), но господин де Брезе как-никак принадлежал к высшей знати, был слишком влиятелен и имел слишком много родственников среди французских магнатов, чтобы поступать с ним, как с рядовым подданным короны…

А самое интересное, что эта история имела продолжение. Жак де Брезе смирнехонько жил три года, перебиваясь с хлеба на квас доходами с пары-тройки жалких баронств. Но потом Людовик умер, и де Брезе кинулся к новому королю Карлу, вопя во всю глотку, что он стал жертвой судебного произвола, а потому требует пересмотра дела. Особенно он упирал на то, что является отцом пятерых королевских племянников-сиротинушек, которых вынужден воспитывать один, без матери, которую бог прибрал… Редкостная сука, должно быть, был этот мессир Жак…

Но каким бы он ни был, а после двухлетнего рассмотрения дела новый король вернул де Брезе все конфискованное – знать, повторяю, числилась на особом положении…

Что еще можно рассказать о тогдашней «цивилизованной и культурной» Франции, чтобы показать, насколько ее жизнь отличалась от «варварской» России?

Ага! Была у французов милая привычка: в день Иоанна Крестителя жечь и вешать кошек. Чем уж они так насолили французам, остается загадкой. Отличия регионов исключительно в специфике процесса: в Париже кошек набивали в мешок, подвешивали его повыше, а потом поджигали. В Сен-Шамоне кошек обливали смолой, поджигали, а потом гоняли по улицам. В Бургундии и Лотарингии, прежде чем поджечь «майский шест», к нему непременно привязывали кошку. Этот обычай был законодательным образом отменен только в… 1765 г. Нам, русским варварам, конечно, его европейский шарм не постичь…

С кошками, кстати, во Франции связан еще один, гораздо менее кровожадный эпизод, скорее уж комический. Когда во времена Столетней войны граф Эно ломал голову, как бы ему половчее взять хорошо укрепленный город Турне, к нему явился некий «осадных дел мастер», чье имя история не сохранила, и предложил замечательный план: собрать в округе всех кошек, обмотать их пропитанной серой паклей, а потом зашвырнуть в город с помощью камнементных машин. Кошки разбегутся, и уж полыхнет…

Граф отнесся к этой идее всерьез и велел своим воякам собрать всех кошек, каких удастся найти в окрестностях, а мастеру выдал по его просьбе на серу и паклю сотню золотых. Выйдя за дверь с полными карманами золота, мастер, не будь дурак, скрылся в неизвестном направлении. По приказу разъяренного графа его искали со всем усердием, но так и не нашли. Кошек пришлось вернуть владельцам…

Ну, а если вернуться к более серьезным вещам, то бишь прекрасной Франции… Разгул криминала, к слову, там был такой, что и не снился «варварской России». Дошло до того, что в 1518 г. в самом центре Парижа банда каких-то отморозков спалила виселицу, а заодно убила палача. В 1534 г. другая банда забралась в Лувр (королевский дворец, если кто запамятовал) и утащила оттуда… помост, на который в торжественные дни ставили королевский трон.

Зачем он им понадобился, лично я догадаться не в состоянии – удаль молодецкую показывали, что ли?

И в те же годы до Франции, как уже говорилось, доползла Реформация, которая добавила неразберихи и крови во времена, когда того и другого и так хватало. Как и в Германии, чисто религиозные вопросы быстренько отодвинулись на задний план, замененные чисто практическими. Политическими. В ряды французских протестантов-гугенотов хлынуло немалое число знати – усмотрев в этом великолепный повод устроить очередную смуту и под шумок выбить для себя побольше привилегий и вольностей. А вот «третье сословие», купцы, горожане, ремесленники, наоборот, массами двинули в католическое ополчение – чтобы посчитаться с обнаглевшими магнатами. Так что «религиозные войны» во Франции, унесшие многие тысячи жизней и обезлюдившие иные местности, были, собственно говоря, вовсе не религиозными войнами, а борьбой за укрепление центральной власти, которой, как много раз до того, противостояла дворянская вольница…

В этой связи просто необходимо мимоходом, но решительно разделаться еще с одним устоявшимся мифом: якобы во время Варфоломеевской ночи в Париже погибло аж тридцать тысяч «несчастных гугенотов».

Во-первых, Варфоломеевская ночь была вовсе не избиением беззащитных жертв, а импровизированной – и успешной – попыткой сорвать задуманный этими «беззащитными» на следующее утро государственный переворот с захватом столицы и короля. Но я об этом уже достаточно много писал и повторяться не буду.

Во-вторых, цифра в тридцать тысяч жертв взята с потолка. К слову, она еще не самая фантастическая. В восемнадцатом столетии некий определенно не друживший с головой аббат называл и цифру в сто тысяч…

Короче говоря, как неопровержимо доказано современными западными историками (и французскими в том числе), максимум жертв Варфоломеевской ночи – три тысячи, а не тридцать. Ровно в десять раз меньше. Так-то.

Что немаловажно, какую-то часть из них составляют вовсе не гугеноты, а самые что ни на есть ревностные католики. Дело в том, что во времена подобных заварушек (как это было во все века и во всех странах) коротким периодом анархии успевают вдоволь попользоваться и уголовные элементы. Пока в Париже шел ночной бой меж католическими и гугенотскими отрядами, в отдалении под шумок парижские маргиналы грабили и богатые католические дома, убивая направо и налево при малейшем сопротивлении – а заодно, как это блестяще описал Дюма в «Королеве Марго», иные сводили личные счеты, справедливо, увы, рассчитав, что «война все спишет».

Отличный пример можно найти в записках австрийского студента Гайцкофлера, учившегося в Париже и ставшего очевидцем Варфоломеевской ночи. Во время заварушки какие-то мерзавцы вытащили из дома гугенотку с двумя малолетними детьми и бросили всех троих в Сену. Рядом случился некий парижанин, стопроцентный католик, но человек не в пример более гуманный. Он взял лодку и поплыл спасть тонущих. Мать он вытаскивать не стал, уж настолько его гуманизм не простирался – но обоих детишек спас, объяснив погромщикам, что воевать с малолетними все же явный перебор.

Тут объявился его родственник и в два счета разжег собравшихся было уходить погромщиков, вопя что-то вроде:

– Католики добрые! Что ж вы смотрите на это безобразие? Да он же сам скрытый гугенот, точно вам говорю! Бей его, ребята!

Гуманиста тут же прикончили. Один многозначительный нюанс: ревнитель веры был единственным наследником весьма зажиточного «спасателя». И тут же вступил во владение всем его немаленьким имуществом… Так что дело вовсе не в религии…

А вот теперь самое время вернуться в Англию, куда уже докатились известия о Реформации.

Король Генрих VIII как раз собирался разводиться с женой – разонравилась, присмотрел другую… Папа Римский согласия на развод не давал. Тогда Генрих, недолго думая, объявил себя борцом с прогнившей поповщиной и реформатором номер один всея Британии. Конфисковал все имущество церкви на Британских островах, поделил его меж собой и приближенными, а главой новой, реформированной церкви объявил самого себя. После чего глава церкви, как легко догадаться, мигом разрешил королю развод с опостылевшей супружницей…

Двух других своих жен король отправил на плаху (всего их у него было шесть, в седьмой раз он заново жениться не успел, потому что помер).

И очень быстро Англия покрылась плахами и виселицами. Согласно подсчетам историков, за все время царствования Генриха VIII было казнено семьдесят тысяч «простонародья» – иначе говоря, два с половиной процента тогдашнего населения Англии. И вдобавок несколько сотен людей обоего пола, принадлежавших уже к знати, вплоть до самой высшей.

Что характерно, ни один английский (да и иностранный) историк не припечатывает Генриха клеймом «безумного тирана» или «охваченного манией преследования параноика».

Говорю вам, на Западе нет интеллигенции – а потому и шизофренических писаний меньше, и к оценке своих монархов подходят более взвешенно.

Как ни цинично это звучит, но Генрих и в самом деле не был ни садистом, ни безумцем. Не был, хоть ты тресни. Палач, конечно. Тиран, чего уж там. Но не безумец и не тупой садист. Прощать его никто не собирается – но за всеми этими смертями стояла не изуверская прихоть, а прагматичная, циничная, четко разработанная программа…

Повторяю по буквам: программа.

Англия всерьез намеревалась стать центром производства сукна для всей Европы – прибыли ожидались неслыханные. Сукно – это шерсть. Шерсть – это овцы. Овцы – это пастбища… а огромные земельные площади все еще находятся в руках крестьянских общин, которые вовсе не горят желанием их отдавать под овечьи пастбища, справедливо не усматривая для себя лично никакой выгоды, кроме убытков…

И начался процесс, известный в истории как «огораживание», – всеми неправдами землю у общин все же отнимали, а крестьян заставляли уходить на все четыре стороны. Ну а на больших дорогах их уже поджидали королевские судьи, которые хватали безземельных и вешали «за бродяжничество». У этой кампании, как и следовало ожидать, был не садистский, а опять-таки прагматический смысл: шерсть в сукно перерабатывали на фабриках-мануфактурах, которые нуждались во множестве рабочих рук, – причем желательно было платить «пролетариям» как можно поменьше. Свободный человек, имеющий возможность выбирать, не пойдет горбатиться за гроши. Ну а тот, у которого есть выбор лишь между придорожной виселицей и тесным вонючим домиком мануфактуры? То-то…

Все и получилось, как было задумано: сломленная жесточайшим террором бесприютная крестьянская масса толпами двинула на мануфактуры – жить-то хотелось, да и семью надо было как-то прокормить. Англия и в самом деле неимоверно поднялась на торговле шерстью – ну, а о том, какими методами это было достигнуто, британцы предпочитают не вспоминать. И, как уже говорилось, не склонны именовать Генриха «параноиком». Впечатлительный писатель Диккенс, как творческому человеку и полагается, в своей «Истории Англии для юных» выражений не выбирал, называл короля и «чудовищем», и «извергом рода человеческого», и «кровопийцей» – но ни о каком «безумии» и он не заикался. Ну а что до профессионалов, то настоятельно рекомендую тем, кто интересуется вопросом, капитальный труд одного из крупнейших историков Британии XX столетия Дж. М. Тревельяна. Прелюбопытнейшее чтение, прелюбопытнейший пример чопорного английского подхода к делу. Казни при Генрихе? Ну да, что-то такое было… Огораживание общинных земель? Ну так оно никакого ущерба не нанесло, поскольку огораживания, да будет вам известно, «повышали благосостояние», и только «некоторые из них», как изящно пишет Тревельян, «способствовали убыли населения». Обтекаемо, изящно, академично – и не поймешь реального масштаба бедствий. К тому же Тревельян убеждает читателя, что крестьяне, изволите ли видеть, сами, добровольно и с песнями, помогали огораживать свои бывшие поля, – ну, это нам знакомо, у нас в свое время в колхозы тоже вступали добровольно, поголовно и, что характерно, с песнями…

И наконец, конфискация церковных земель, по Тревельяну, была чуть ли не благом, поскольку эти перемены для «огромной массы монахов» создали «более свободную личную жизнь и более благоприятные возможности жизни в миру». Ведь монастырская благотворительность лишь «умножала количество нищих»…

И совершенно непонятно, отчего же в результате всех благодетельных для темного, не осознающего своей выгоды народа реформ полыхнуло восстание Роберта Кета, о котором Тревельян скрепя сердце все же вынужден упомянуть – это когда мятежники в одном только округе вырезали двадцать тысяч овец, которых на их бывшие земли загнали местные лорды…

Положа руку на сердце, меня как-то не тянет поносить господ вроде Тревельяна последними словами. В глубине души, несмотря на все отрицательное отношение, я к ним чувствую что-то вроде восхищения – с каким, чего уж там, относятся к особо талантливым аферистам. Английские историки, подобные Тревельяну, достигли столь изящного цинизма в затушевывании собственного кровавейшего прошлого, что это уже настоящее искусство. Даже и не знаю, что хуже – английское изящество в превращении своей истории из многотомного уголовного дела в благостную пастораль или российская привычка бездумно все оплевывать без малейшего желания вникнуть в суть событий и действия людей… Честно – не знаю.

Итак, беглое знакомство с историей Англии и Франции нас убеждает: и речи быть не может о какой-то «цивилизации», «культуре» и «строгой законности», якобы позволяющей означенным странам взирать свысока на «варварскую Россию». Германии это тоже касается: как гласит фраза из пошлого анекдота, «И эти люди запрещают мне ковырять в носу!?»

Быть может, в других европейских державах дела обстояли более благолепно?

Увы, увы… Все то же самое – законы существуют главным образом на бумаге, и повсюду, куда ни глянь, самым беззастенчивым образом правит бал высшая аристократия, как ее ни именуй: лорды, герцоги, маркграфы… Для них ни один закон не писан. А тамошние короли зверствуют почище Грозного: в одной Швеции за считанные дни снесли головы чуть ли не сотне епископов и знатных дворян.

А вот вам Дания, 1564 г. Правящие в южной части страны шлезвиг-гольштейнские герцоги на протяжении более чем тридцати лет приращивают свои владения за счет… королевских. Протащили какие-то хитрые юридические крючкотворства, которые им это позволяют, и регулярно делят меж собой королевские имения. А заодно три герцога объединенными усилиями захватили небольшую крестьянскую республику Дитмаршен (помнит кто-нибудь такую?) и поделили ее меж собой…

Италия? Она состоит из пятнадцати относительно крупных феодальных владений и превеликого множества мелких, вроде городов-республик. Но жизнь подчинена тем же принципам: крупные феодалы творят, что хотят, только щепки летят. Даже суды в Италии раздельные: для благородных дворян одни, для прочих сословий – другие.

Кое-где такая система сохранится до девятнадцатого столетия…

Польша, быть может? Не смешите меня, я вас душевно умоляю! Нашли оазис свободы…

Свободы там и в самом деле хватает – но исключительно для узкой кучки панов магнатов. Вот уж эти действительно могут все, что хотят. С вольностями дворянскими здесь обстоит даже покруче, чем во всей остальной Европе: по крайней мере нигде больше дворянство не имеет законного, в бумагах написанного и печатью удостоверенного права на мятеж против короля – а вот польское шляхетство такое право имеет. И всецело им пользуется при необходимости, а то и просто так, когда подурить захотелось. Короли еще пока что не выбираются, но они поставлены в такое положение, что им и в голову не придет хоть на миллиметр ущемить обширнейшие шляхетские привилегии (и что меня больше всего удивляет, так это то, что на протяжении всей своей буйной истории польские дворяне ни одного короля не убили – учитывая, сколько своих монархов прикончили британцы…).

Вот для примера несколько характерных высказываний. Лев Сапега, один из богатейших магнатов: «Я не считал бы себя настоящим Сапегой, если бы не чувствовал охоты к борьбе с королем».

Когда чуточку позже, уже во времена выборных королей, превратившихся в сущих марионеток, здравомыслящие люди подняли в сейме вопрос, а не вернуться ли к наследственной королевской власти, посыпались столь же примечательные изречения. Некий шляхтич Сухоржевский (даже не из магнатов!): «Не убоюсь признаться вам: не хочу существования Польши, не хочу имени поляка, если мне быть невольником короля». Епископ Коссаковский: «Врагом отчизны следует считать того, кто дерзнет предлагать наследственность престола».

Между прочим, именно эта дурь и привела в конце концов к тому, что Польша исчезла с географической карты, как пятно от варенья с клеенки, – но это уже другая история…

В общем, повсюду, по всей Европе буйная магнатская вольница, именовавшаяся по-разному, но являвшая собою однотипное национальное бедствие, стремилась к максимальной независимости и максимальным привилегиям. А поскольку сильное, централизованное, строго управлявшееся государство автоматически привело бы к потере этой публикой значительной части привилегий, магнаты против него боролись яростно и ожесточенно, при любом удобном случае. Разумеется, не стоит представлять дело так, будто они четко формулировали идею: «Братва, мы должны бороться с сильным централизованным государством!» Тогда и слов-то таких не знали… Однако чутьем, инстинктом, утробой господа магнаты ощущали, что должны бороться против всего того, что ведет к установлению твердой власти. А поскольку олицетворением такой власти был в первую очередь король, то, естественно, в первую очередь выступали против короля, особенно если он был решителен и умен и всерьез собирался приструнить знать – или, по крайней мере, достаточно умен, чтобы не мешать министрам, стремившимся к тому самому. Как, например, Людовик XIII, который, хотя и не знал нынешних политологических терминов, тем же нутром чуял, насколько полезен для державы кардинал Ришелье, – и не давал ему отставки, как ни нажимала магнатская клика…

Ну а теперь следует перейти к нашему многострадальному Отечеству, которое к моменту рождения Ивана Васильевича еще не звалось Московским царством, именуясь Великим княжеством Московским – но уже представляло собой единое государство, где не осталось былых удельных, полностью независимых княжеств. Да и Новгород с Псковом (сепаратистские гнезда, чего уж там) уже были присоединены прочно…