Текст книги "Сыщик"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Александр БУШКОВ
Сыщик

Этот витязь бедный

никого не спас.

А ведь жил он в первый

и последний раз…

Р. Рождественский

Роман частично основан на реальных событиях, хотя некоторые имена изменены.

Часть первая
ВОЛШЕБНЫЙ ВЗГЛЯД

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ХИМЕРА

Это был самый обычный венский фиакр, запряженный парой каурых лошадок, он ничем не отличался от сотен своих собратьев, день и ночь трудолюбиво перемещавшихся по улицам одной из самых блестящих столиц мира. Он не проделывал никаких рискованных маневров из тех, на которые так охочи русские извозчики, наоборот, даже среди себе подобных казался воплощением флегматичности. Катил себе, не торопясь, по обсаженной каштанами аллее (кроны кое-где уже тронуло первыми робкими мазками осеннее золото).

Молодой человек в сером костюме, судя по всему, ничего не имел против этой покойной рысцы, поскольку кучера ни разу не поторопил. Он сидел в напряженной позе, поставив меж коленей трость с массивной серебряной рукояткой и, судя по его нахмуренным бровям, был погружен в размышления. Внимательный наблюдатель и знаток человеческой природы безошибочно сделал бы вывод, что обуревавшие молодого человека мысли никак нельзя отнести к разряду веселых и легкомысленных, – но наблюдателя такового в фиакре, разумеется, не имелось, и молодой человек в сером мог не заботиться о придании себе внешней невозмутимости, оставался озабоченным и серьезным.

Он уже достаточно хорошо изучил Вену и знал, что они едут в пригород, где обитают люди отнюдь не бедные. Впрочем, это было бы ясно и несведущему: изящные каменные беседки по обе стороны аллеи, утопающие в зелени особняки… Следовало признать, что профессор Клейнберг, безусловно, не принадлежит к тем нищим гениям, что ютятся где-нибудь в мансарде или сыром подвале, с яростной надеждой ожидая благосклонного взгляда Фортуны. Несомненно, Фортуна известнейшего электротехника давно и щедро изволила одарить благосклонностью.

Фиакр миновал ресторан «Верре». У молодого человека было достаточно времени, чтобы рассмотреть заведение во всех деталях: возле бело-желтого здания стоят в ожидании хозяев лакированные экипажи, на открытой террасе вокруг каждого покрытого белоснежной скатертью столика суетятся по два, а то и по три официанта. Чуть поодаль, под раскидистыми липами, устроилась публика попроще, налегающая на сосиски и пиво, – а также имеющая возможность совершенно бесплатно наслаждаться долетающей из ресторана музыкой. Все чинно, можно бы даже сказать, благолепно – ну, разумеется, немцы…

Когда фиакр делал поворот с главной аллеи, молодой человек вдруг встрепенулся и бросил внимательный взгляд назад. Кое-какие мысли у него появились, но их следовало проверить…

Фиакр остановился перед высокими ажурными воротами, в которые упиралась каштановая аллея. Справа, у калитки, виднелся небольшой домик привратника, в глубине немаленького парка возвышался респектабельный особняк из темно-красного кирпича, а еще дальше располагались службы: каретный сарай, еще какие-то флигеля. Положительно, толковому профессору в империи государя Франца-Иосифа жилось безбедно и даже роскошно.

Легко спрыгнув на землю, молодой человек в сером распорядился:

– Ожидайте, Густав. Сколько я там пробуду, пока неизвестно.

Густав, уже воткнувший кнут в специально предназначенное для него гнездо, по своей всегдашней привычке слегка кивнул и меланхолично ответил:

– Как вам будет угодно, майн герр.

И ссутулился на своем сиденье в истинно кучерской позе, привыкши к долгому ожиданию. Молодой человек, не теряя даром времени, решительно прошел к высокой ажурной калитке и огляделся в поисках дверного молотка. Такового он не обнаружил, зато увидел широкую черную кнопку посреди белого фарфорового круга. Звонок был электрическим – ну, разумеется, следовало ожидать, что известный электротехник не будет отставать от прогресса. В отличие от императора и короля Франца-Иосифа, который, всему свету известно, остается чертовски консервативен: на автомобиле не ездит никогда и электрического освещения в своих резиденциях не заводит, предпочитая свечи, как встарь. Да и телефон в свои дворцы проводить не разрешает.

Молодой человек решительно придавил указательным пальцем кнопку, и в привратницкой явственно послышалась громкая, довольно мелодичная трель. Почти сразу же показался пожилой господин с бакенбардами весьма верноподданнического образца – в точности как у императора и короля. Он мог сойти и за владельца усадьбы, не будь настолько элегантен и безукоризнен. Как ни важно он выступал, в нем сразу все же угадывалась свойственная именно вышколенным слугам предупредительность. Остановившись напротив визитера, он вопросительно глянул, ухитрившись без единого слова вопросить: «Что угодно господину?»

– Мое имя Глайд, я из Великобритании, – сказал молодой человек на неплохом немецком. – Господин профессор был так любезен, что назначил мне встречу на этот именно час…

– Сию секунду, майн герр, – сказал привратник.

Однако к калитке он и не прикоснулся – а вместо того, подняв руку, нажал кнопку второго звонка, установленного на стене привратницкой. На сей раз ни звука расслышать не удалось – звон определенно раздался в особняке.

Времени прошло мало, столько, что досчитать удалось бы не более чем до десяти. Входная дверь особняка распахнулась, показалась женская фигура в строгом коричневом платье с чопорным, старомодным воротником из желтоватых брюссельских кружев. Женщина двинулась к воротам неторопливой походкой знающей себе цену особы.

Перед мысленным взором молодого человека словно бы возникла бумажная карточка, исписанная аккуратным канцелярским почерком. Фрау Эльза Шикеданц, пятидесяти двух лет, домоправительница, некоронованная королева поместья, все бразды правления в ее руках…

Повинуясь ее взору, привратник учтиво распахнул калитку и произнес пару фраз. Молодой человек не разобрал ничего, кроме собственной фамилии, слов «Гроссбританиен» и «герр профессор» – ну да, конечно, это и был знаменитый венский диалект, отличавший коренных уроженцев столицы, настолько отличавшийся от классического немецкого, что его не понимали порой даже чистокровные немцы.

Молодой человек вошел и с легким поклоном остановился перед фрау Эльзой. Означенная особа взирала на него, словно невероятно строгая гимназическая классная дама – да нет, поднимай выше, так, словно подозревала пришельца в намерении похитить все серебряные ложки (а привратника – в соучастии злодейскому замыслу). Потом она произнесла несколько фраз на том же непонятном наречии и, убедившись, что гость ее совершенно не понимает, соизволила перейти на более-менее понятный немецкий:

– Прошу вас. Господин профессор пребывает в лаборатории, как всегда в это время.

Молодой человек направился следом за ней по вымощенной тесаным камнем дорожке, кончавшейся у невысокого крыльца флигеля. Когда они достигли цели, домоправительница, выразительным взглядом велев гостю подождать, скрылась за дверью. Почти сразу же вернулась, кивнула:

– Вас просят.

И столь же величественно удалилась в сторону особняка. Молодому человеку пришло в голову сравнение с дредноутом, величаво рассекавшим морскую гладь. Он поднялся по ступенькам, прикрыл за собой распахнутую дверь.

И оказался в обширном помещении, занимавшем едва ли не всю внутреннюю часть флигеля. Зрелище представилось не из каждодневных: повсюду располагались столы и деревянные подставки, на которых красовались загадочные, никогда не виденные прежде гостем устройства и аппараты, которые он по недостатку опыта в электротехнике не мог ни опознать, ни назвать. Огромные черные катушки, увитые медными проводами, причудливого вида стеклянные лампы, никелированные (или просто отполированные до зеркального блеска?) шары на тонких стержнях, масса причудливых приспособлений, и все это увито, связано, соединено толстыми кабелями, то одиночными, то образовывавшими целые пучки. Там и сям потрескивало, постукивало, пахло предгрозовой свежестью, горячей канифолью и еще чем-то непонятным.

Справа вдруг что-то треснуло вовсе уж оглушительно, и не далее чем на расстоянии протянутой руки от гостя меж двумя шарами проскочила длинная фиолетовая искра длиной добрых пол-аршина. К стыду своему, он невольно отшатнулся.

– Ничего страшного, – послышался звучный, уверенный голос. – Остаточные явления, аппаратура отключена, так что шагайте смело. Сюда, молодой человек!

Слева, из-за непонятного стеклянно-металлического сооружения высотой в полтора человеческих роста показался высокий, коренастый мужчина, осанистый даже в непритязательной одежде; На нем были простые мешковатые шаровары, более подошедшие бы портовому рабочему, блуза с закатанными рукавами и кожаный фартук, делавший его похожим на кузнеца. Выглядит даже моложе своих шестидесяти пяти, могуч и кряжист, во всклокоченной шевелюре не так уж много седых прядей, а густые усы на манер бисмарковских и вовсе черны, как смоль. Без сомнений, профессор Клейнберг. Молодой человек видел фотографии.

Ожидая в третий раз столкнуться с чопорностью и церемонностью, он, чтобы соответствовать атмосфере усадьбы, произнес самым вежливым и светским тоном:

– Я весьма благодарен, герр профессор, что вы сочли ради меня возможным оторваться от…

– Вздор, – сказал профессор великолепным басом. – Работа как раз закончена, самое время отдохнуть и развеяться. Так что вы очень кстати, юноша, в другое время вам безжалостно дали бы от ворот поворот… Пойдемте?

За неприметной дверью в углу помещения оказалась комната совсем другого облика: никаких диковинных устройств там не имелось. Прозаический стол, высокий шкафчик, пара венских стульев. Стены увешаны фотографиями, гравюрами, черно-белыми и раскрашенными акварелью, сюжет один: кони, кони, кони в разнообразнейших видах, на полном скаку, взметнувшиеся на дыбы, стоящие, чутко вскинув голову. Рядом с невысокой книжной полкой красовался большой дагеротип, изображавший юного офицера верхом на лошади: гнедой стоит смирнехонько, уланская шапка всадника лихо заломлена, конец обнаженного клинка лежит на правом плече, касаясь острием небогатого эполета младшего офицера.

Молодой человек обернулся к хозяину:

– Насколько я могу полагать…

– Ну конечно я, – пробасил профессор. – На другой день после Траутенау. Там мы пруссакам всыпали хорошенько…

Молодой человек, прекрасно знавший историю австро-прусской войны 1866 года, мог бы, разумеется, уточнить въедливо: битва при Траутенау была, конечно, австрийцами выиграна, но сама война оказалась выиграна как раз пруссаками. Но он, конечно же, эти ценные исторические замечания удержал при себе…

– Я человек любопытный, как всякий истинный ученый, – пророкотал профессор, стягивая кожаный фартук и швыряя его в угол без всякой ожидавшейся чопорности. – Ваше письмо меня крайне заинтриговало. Вы заверяете, что это для вас «дело жизни или смерти», да? В наш век подобные мелодраматические обороты как-то уже выходят из употребления.

– И тем не менее, дело, собственно, так и обстоит, – твердо сказал молодой человек.

– Интрига явственно обозначилась, – хмыкнул профессор. – Хотите просить у меня денег? Проиграли в Монте-Карло все, вплоть до матушкиных брильянтов? Нет, я там бывал… На проигравшегося светского хлыща вы как-то не похожи… Что еще? У меня нет юной очаровательной дочери, которая могла бы «составить ваше счастье». Моей единственной дочери уже под сорок, она замужем за полковником, у нее два сына-студента… Следовательно, и сей романтический вариант отпадает… но тогда я теряюсь, ничего на ум не приходит… Объясните. Как бишь вас зовут?

Молодой человек поклонился:

– Сэр Персиваль Глайд, из графства Сассекс. Сдвинув густые брови, профессор на миг задумался.

– Странно, – сказал он наконец. – Полное впечатление, что я это имя где-то уже слышал… Но мы никогда прежде не встречались, определенно… И тем не менее…

Молодой человек внешне остался невозмутим, но про себя прямо-таки издал отчаянный вопль.

За спиной профессора, на книжной полке, среди пары дюжин растрепанных переплетенных томиков красовался и изданный на немецком языке роман англичанина Вильяма Уилки Коллинза «Леди в белом». Откуда молодой человек и позаимствовал звучное британское имя вместе с титулом. Кто же мог предполагать… Ах, как неудачно…

Лихорадочно пытаясь переменить тему, увести мысли профессора с опасной для себя дорожки, он, изобразив на лице нешуточное удивление, чуточку невежливо издал возглас изумления – громко, словно деревенщина какая-нибудь. Но что делать, нужно как-то сгладить…

Профессор проследил направление его взгляда. Молодой человек, словно помянутая деревенщина, таращился на одну из гравюр, изображавшую лошадь со всадником в странной для непосвященного позе: она словно бы летела в воздухе с поджатыми передними ногами и выпрямленными задними.

– Что вас удивило?

– Классический каприоль, – произнес молодой человек. – Лошадь делает прыжок на месте, одновременно отталкивается задними ногами… А здесь и левада, и пьяффе…

– Вы в этом разбираетесь, юноша? – голос профессора заметно подобрел.

– Я имею честь служить в гвардейской кавалерии, – сказал молодой человек. – Лошадь – несомненный липицанер, как и прочие здесь… Это и есть ваша знаменитая Испанская школа?[1]1
  Венская Испанская школа верховой езды создана примерно в 1570 г. и в свое время была знаменита на всю Европу, как и специально выведенные для нее лошади.


[Закрыть]

– Да, классические упражнения. Гравюры восемнадцатого века. Один из моих предков… – профессор замолчал. – Нет, давайте оставим эту тему, иначе мы можем засидеться до утра, лошади и история Испанской школы – моя страсть… Все же гораздо интереснее поговорить о вашем загадочном деле. Вопросе жизни и смерти. Вы согласны?

– Разумеется, – кивнул молодой человек.

Он видел, что профессор уже забыл о чрезвычайно скользкой теме, – то есть о том, где ему могло попасться имя сэра Персиваля Глайда. Ну что ж, кажется, все обойдется, не стоит только произносить это имя еще раз…

– Надеюсь, от доброго доппель-кюммеля не откажетесь? – спросил профессор. – Офицер гвардейской кавалерии, как говаривали во времена моей молодости, обязан употреблять благородные напитки даже во сне…

– Мне, право, неловко…

– Глупости, – энергично сказал профессор. – Церемонии – там, в особняке, а здесь можно и попросту… Я же сказал вам, что мне хочется отвлечься, работа была долгая и адски трудная, я рад поболтать о чем-то совершенно постороннем… Не стоит звать этих павлинов, я прекрасно сам справлюсь… Скудость закуски также не должна пугать кавалерийского офицера… Мне на войне приходилось пить и «под конскую гриву», и даже под «далекий выстрел»…

Говоря все это, он достал из шкафчика графин с напитком светло-янтарного цвета, серебряные стопки, ловко разрезал на серебряном блюдце два крупных яблока.

– За здоровье гостя! – Он, осушив свою чарку, присмотрелся. – Браво, юноша, браво: не поморщившись, одним махом… В лучших традициях гвардейской кавалерии… Теперь за лошадей?

Из дипломатических соображений отказаться было решительно невозможно, и молодой человек браво осушил вторично приличную чарку янтарного напитка. К его облегчению, профессор не стал разливать по третьей. С хрустом прожевав ломтик спелого яблока, требовательно спросил:

– Итак?

– Речь идет о вашем ученике Лео Штепанеке.

Выразительное лицо профессора моментально изменилось так, словно вместо яблока им был только что разжеван лимон.

– Не самая приятная тема… Строго говоря, Штепанек – не мой ученик, а моя крупная ошибка… слава богу, единственная. Единственный, кого я не смог достойно ввести в большую науку… исключительно по его собственной вине, но все равно, я обязан был сделать все… У вас, правда, не сыщется более приятной темы для беседы?

– Увы, профессор… – сокрушенно сказал молодой человек. – У меня одна-единственная тема. Штепанек… вернее, его аппарат, его изобретение…

– Ага, ага… – поморщился профессор. – Телеспектроскоп, он же, изволите видеть, дальногляд… Дурацкий аппарат, дурацкое изобретение… даже название дурацкое: телеспектроскоп, изволите видеть… Эта вечная страсть любителей химерических выдумок к пышным названиям… Если вы имеете в виду именно дальногляд… предпочитаю именовать его именно так, все же приятнее для слуха, нежели теле…

– Да, именно дальногляд.

– Фикция, – веско сказал профессор. – Вздор. Мнимонаучная химера, мертворожденный ублюдок, если совсем простецки… – он говорил с неподдельным чувством, с нешуточной экспрессией. – Ни на что не пригодная безделка…

– Я не сомневаюсь, что вы совершенно правы, профессор, – осторожно сказал молодой человек. – Вам, крупнейшему электротехнику империи, конечно же, виднее… Но, быть может, вы мне позволите все же высказаться?

– Ну, извольте, – сердито фыркнул профессор, у которого явно имелось в запасе еще немало цветисто-уничижительных эпитетов для изобретения его бывшего ученика.

– Понимаете ли, профессор, ситуация такова, что мне совершенно безразлично, чем является дальногляд: гениальным изобретением или химерой. Более того, я даже рад, что это именно химера…

– Ох, как вы меня интригуете… Ну!

– Происхождением я могу хвастать смело, – сказал молодой человек. – Глубь веков, дыхание столетий, крестоносцы, война Роз… – он старательно изображал гораздо более захмелевшего, чем был на самом деле. – К великому сожалению, не могу подкрепить основательное генеалогическое древо столь же основательным состоянием… черт возьми, могу признаться: я беден, как церковная мышь. Единственный источник благополучия – это содержание, которое я получаю от дядюшки, седьмого герцога Нортумберлендского…

Профессор энергично поднял палец:

– Логически рассуждая, как ученый… Уж не наследник ли вы почтенного герцога?

– Пока что, – сокрушенно сказал молодой человек. – Именно – пока что. В нынешнем завещании именно я значусь единственным наследником, однако…

– Ну да, – понятливо кивнул профессор. – Всегда отыщется добрая дюжина других, пусть и дальних, но все же родственников… Я вас правильно понял?

– Да, – сказал молодой человек с видимым унынием. – Хорошо еще если только дюжина… впрочем, и полное отсутствие других кандидатов в наследники меня бы не спасло, дядюшка из тех людей, что в крайности способны оставить все какому-нибудь обществу попечения над бездомными морскими свинками… Короче говоря, дядя, как многие наши джентльмены, человек эксцентричный… и заядлый коллекционер. Вот только собирает он, увы, не раковины, не медали, не старые дверные замки – а именно что заведомые технические химеры.

– Перпетуум-мобиле? – усмехнулся профессор.

– Все гораздо печальнее, – отозвался молодой человек. – Перпетуум-мобиле, то есть вечный двигатель, существует в сотнях разновидностей. А дядюшка собирает именно что уникальные химеры. Существующие в единственном экземпляре. У него, например, почетное место в коллекции занимает «атмосферофон, вызывающий дождь с помощью магнетическо-оптических колебаний»…

– Размеры? – деловито осведомился профессор.

– Примерно в четверть этой комнаты, – сказал молодой человек. – Он даже работает, герр профессор. Да-да, представьте себе: приводится в действие паровой машиной в полторы лошадиных силы, ужасно воняет газолином, грохочет и воет, там вращаются разные зеркальные диски, причудливые кривошипы и прочие шестерни… – Он уныло закончил: – Вот только дождь, понятно, с ее помощью не удалось вызвать ни разу. Но в этом-то дядюшка и видит ценность данного аппарата, полагая его жемчужиной коллекции. Это единственная в своем роде техническая химера, понимаете? Есть в Британии два почтенных джентльмена, попытавшиеся в последние годы тягаться с дядюшкой, – но их коллекции решительно уступают. И уж конечно, у них нет ничего, способного потягаться с «магнетическим атмосферофоном». Оба джентльмена ужасно этим огорчены и надеются, как это водится среди коллекционеров, подставить дядюшке ножку, перебежать дорогу при первом же удобном случае.

– И вы хотите сказать, что ваш дядюшка прослышал…

– Ну да, разумеется! – воскликнул молодой человек. – Один из его секретарей только тем и занят, что следит за британской и европейской прессой, чтобы выискивать сообщения о возможных жемчужинах… О Штепанеке много писали европейские газеты…

– И совершенно зря, – угрюмо бросил профессор.

– Я согласен, вам виднее… Но я ведь рассматриваю все со своей колокольни… Одним словом, дядюшка узнал о дальногляде – и конечно же возжелал его иметь у себя в коллекции. В том случае, разумеется, если это и вправду химера.

– Молодой человек, – внушительно произнес профессор, – я понимаю, что вы не специалист в электротехнике… но готовы ли вы довериться специалисту? – Он тонко усмехнулся: – И собрату по гвардейской кавалерии, пусть и отставному…

– Разумеется, профессор.

Вставши, с треском распахнув дверцы шкафчика, профессор извлек оттуда целую стопу бумажных листов, покрытых, как успел заметить молодой человек, сплошь математическими формулами и какими-то загадочными знаками. Сверкая глазами, топорща бисмарковские усы, потряс этой кипой в воздухе.

– Вот вам, извольте! Математика, физика, электротехника… С помощью обширного аппарата последних достижений всех трех наук я пытался доказать Штепанеку, что его изобретение – химера. – Он швырнул бумаги назад и шумно захлопнул дверцу. Вернулся за стол, в некоторой задумчивости наполнил стопки. – Ну, если уж соблюдать полную научную объективность… Сегодня это химера. В далеком будущем, быть может, идея аппарата и может быть претворена в жизнь… но никак не сегодня. Сколько лет или даже десятилетий пройдет, прежде чем удастся преодолеть нынешние преграды, я не знаю. Но могу вас заверить: долго, очень долго это изобретение останется бесполезным.

– Простите, но меня это только радует, – решительно сказал молодой человек. – Дядюшка послал меня в Вену, чтобы я приобрел для него аппарат Штепанека. Между нами говоря, этот почтенный джентльмен – причудливая помесь сатрапа с маленьким капризным ребенком. Он живет этой идеей, поверьте. Он считает, что обязан заполучить аппарат, пока его не опередили два соперника, о которых я упоминал. И если меня постигнет провал… Мне достоверно известно, что оба дядюшкиных соперника то ли отправили уже своих людей в Вену, то ли собираются это сделать в самом скором времени. Мне ясно и недвусмысленно дали понять: если я вернусь с пустыми руками, завещание не только будет переписано в пользу другого лица, но и мое прежнее содержание выплачиваться более не будет. Иными словами, я становлюсь нищим. Вы прекрасно представляете, что такое гвардейская кавалерия, – в ней невозможно служить, не располагая собственными средствами, и немалыми. Так что поверьте, профессор: это и в самом деле вопрос жизни и смерти. Для меня лично. Без всяких преувеличений, лишившись дядюшкиной поддержки, мне остается только пустить пулю в лоб. В другом качестве я себя в этой жизни не представляю.

– Черт знает что, – сварливо сказал профессор. – Это какой-то авантюрный роман, право слово…

– Это Великобритания, профессор, – с вымученной улыбкой произнес молодой человек. – Эксцентричность, традиции, незыблемые устои… Я не имею права вернуться с пустыми руками. То есть вернуться-то я могу, но все последующее…

– Бедный мальчик… – с непонятной интонацией протянул профессор. – В вашем деле вы угодили в нешуточный переплет… Ну, давайте тогда выпьем за удачу… Она вам необходима, я вижу.

Покорно осушив чарку – опять-таки с конногвардейской бравадой – молодой человек, поставив стопку, сказал с угнетенным видом:

– Теперь вы сами видите, что положение мое безвыходное…

– А известно ли вам, юноша, что Штепанек намерен потребовать за свой аппарат прямо-таки сногсшибательные суммы? До меня доходили известия, что он намерен просить полмиллиона золотом… неважно, в какой именно валюте. Это его идея-фикс: полмиллиона золотом…

Бледно улыбаясь, молодой человек сказал:

– Дядюшку и такая сумма не испугает… поскольку не причинит его состоянию особого расстройства.

– Ого! – фыркнул профессор. – Представляю размеры наследства…

– Не представляете, профессор, – печально сказал молодой человек. – Не представляете, простите… – Он изобразил, что захмелел еще более. – Пещера Али-Бабы… Я не корыстолюбив, просто это наследство – единственная возможность для меня сохранить прежнее положение в обществе, а значит, и саму жизнь…

– Черт возьми, вы меня расстроили, – сказал профессор. – Мы, немцы, сентиментальная нация, я начинаю принимать близко к сердцу ваше отчаянное положение… Но чем, собственно, могу помочь?

– Помогите мне отыскать Штепанека, – сказал молодой человек. – Это единственное, о чем я вас прошу. Я всю оставшуюся жизнь буду вашим неоплатным должником…