Текст книги "Иван Грозный: Кровавый поэт"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава пятая

ТАНЦЫ С ВОЛКАМИ

Название выбрано не случайно: много лет жизнь малолетнего великого князя Ивана напоминала историю о Маугли – с той только разницей, что Маугли все звери (за исключением Шерхана и его шестерки Табаки) любили, берегли и не давали в обиду. А Ивана окружало сплошное зверье, настроенное к нему если не враждебно, то уж откровенно хамски…

Итак, бояре победили, перехватали не только князя Оболенского, но и всех близких к Елене людей, растаскали меха, золотую и серебряную посуду из казны. Посуду они потом переплавили, сделали для себя новую и на ней, как упоминает летописец, предусмотрительно написали имена своих отцов и дедов: «Да вы что, это ж фамильное золото-серебро!»

Очень быстро, не утруждая себя даже пародией на судебное разбирательство, отрубили голову дьяку Мишурину – чересчур был близок к «прежнему руководству», чересчур популярен на Москве, вот его и ликвидировали самым мафиозным образом профилактики ради.

Потом самым беззастенчивым образом согнали с места главу русской церкви митрополита Даниила – царедворца умного и искушенного, пользовавшегося доверием еще Василия (коему он помог законопатить в монастырь Соломонию). Официально Даниила обвиняли в «сребролюбии», в том, что держит беззаконно людей в цепях и «умучивает их пытками» – и тому подобных прегрешениях. Самое интересное, что большая часть этих обвинений, а то и все сразу, могла оказаться чистейшей правдой, – крупные церковные иерархи той поры, что в православии, что в католичестве, мало чем отличались от бояр, герцогов и прочих стоящих над законом магнатов.

Но, разумеется, скинули митрополита не за реальные грехи, а за то, что был сторонником клана бояр Бельских – главного соперника клана вставших у руля бояр Шуйских (потомков бывших суздальских удельных князей). На место Даниила волевым решением поставили настоятеля Троице-Сергиева монастыря Иоасафа, рассудив, что он, попав из грязи в князи, будет помнить, кому обязан (позже оказалось – просчитались).

В некоторых книгах можно встретить утверждение, будто сама по себе Елена ничего не решала и не придумывала, а была просто марионеткой, которую дергали за ниточки приближенные, – бояре, мол, все реформы задумывали и в жизнь проводили, а Елена только одобряла милостивым наклонением головы по ограниченности своей.

Это, конечно, вздор, скорее всего сочиненный теми, кто не в силах представить во главе страны женщину, – как будто женщины шестнадцатого века были глупее нынешних… Если Елена была марионеткой, зачем понадобилось ее травить? Зачем угробили Оболенского и Мишурина? Глупенькую марионетку как раз полезнее было беречь и лелеять, как зеницу ока…

Очень скоро после смерти Елены и прихода к власти клана Шуйских российская парламентская жизнь предельно обострилась. Дело в том, что Шуйские, решив показать себя борцами с перегибами, выпустили из тюрем «жертв культа личности Елены Глинской и организатopa незаконных репрессий Оболенского». И малость недосмотрели – в общем потоке реабилитированных на свободе оказался князь Иван Бельский, глава одноименного клана. Как ему по породе и полагалось, он расположился в боярской думе – и началось… Что бы ни предлагали Шуйские, пусть даже юридическое признание того несомненного факта, что солнце утром всходит, а вечером заходит, с лавок оппозиции раздавался бас Бельского:

– А наша фракция против!

Его сторонники одобрительно галдели и казали Шуйским ядреные кукиши. Быть может, именно это и ускорило кончину одного из главарей Шуйских, Василия. Но оставшиеся в живых члены семьи исполнились к Бельскому лютой злобой: его, как человека, с зоны вывели, а он, неблагодарный, оппозицию изображает, как будто тут ему

Англия…

И показали Бельскому, что тут не Англия, – отправили в тюрьму. «Фракцию» разогнали, кому отрубили голову, кого отправили в ссылку (излишне добавлять, что все эти свершения были в полном противоречии с действовавшими тогда законами, но на черта Шуйским законы, если у них власть?)

Маленький Иван обитал где-то в стороне от всего этого безобразия, на которое повлиять все равно не мог. Как он сам вспоминал позже, кормили его кое-как, а одевали в обноски. Нет причин этому не верить, зная Шуйских. На публике, во время торжественных церемоний, с маленьким «повелителем» обращались не просто уважительно, а откровенно раболепно – но вот подальше от людских глаз уже не стеснялись. Грозный вспоминал: они с младшим братом играют на полу, а Иван Шуйский, развалясь на лавке, еще и на постель покойного великого князя ногу в сапоге закинул…

Вообще-то вся эта боярская кодла вряд ли постеснялась бы отправить мальчишку следом за матерью – но он все же остался в живых. Как считают историки, исключительно оттого, что слишком уж много участников было в игре, слишком много народу могло бы претендовать на опустевший престол. И власть имущие попросту испугались кровавой анархии…

Бояре выжимали страну досуха, как тряпку. Во-первых, как легко догадаться, правящий клан полностью замкнул на себя сбор налогов – а уж сколько попадало в казну, догадаться нетрудно. Во-вторых, в руках правящей клики оказались пушные промыслы, а по тем временам они приносили такой же доход, как нынче нефтяные скважины и золотые прииски, – пушнина была доходнейшей статьей русского экспорта. К тому времени на добычу пушного зверя уже выдавали самые настоящие лицензии (хотя звались они, конечно, по-другому), вот Шуйские и подгребли это доходное дело под себя. Да мало ли было источников дохода – дань серебром, которую новгородцы собирали с племен Заполярья, чужие земли, которые можно отобрать, судебные решения, за которые можно взять бакшиш…

Мальчик подрастал!

Тем временем митрополит Иоасаф, осмотревшись и обжившись в стольном граде Москве, решил, что пора ему по примеру предшественников заняться большой политикой… Именно он подсунул на подпись десятилетнему Ивану указ об освобождении Ивана Бельского. Великий князь его тут же подписал – надо полагать, с большим удовольствием, поскольку прекрасно понимал, что речь идет о враге Шуйских, а Шуйские его уже достали…

Вот тут уж деться было некуда: коли существует подписанный указ… Бельского пришлось выпустить. Он, естественно, с головой окунулся в политику – перечил Шуйским в боярской думе, да вдобавок взял моду вместе с Иоасафом запираться с мальчишкой-царем и о чем-то долго шушукаться, после чего всякий раз следовал очередной указ и на свободе оказывались очередные враги Шуйского (и, соответственно, сторонники Бельского). В конце концов главного Шуйского, Ивана, вообще освободили от всех занимаемых должностей и вышибли из Москвы, отправив на границу с Казанским ханством проверять, хорошо ли вспахана контрольно-следовая полоса.

Вскоре Шуйские уже открыто учинили самый настоящий государственный переворот. Беспредел даже по тогдашним меркам был выдающийся: в начале января 1542 г. в Москву ночью ворвались триста человек дворянской конницы под предводительством «пограничника» Ивана Шуйского. Стали хватать сторонников Бельского, начав, естественно, с него самого. Кое-кто из преследуемых пытался укрыться в Кремле, в покоях Ивана, простодушно полагая, что уж там-то их хватать побоятся. Не побоялись. Митрополит Иоасаф, за которым тоже гнались, за три часа до рассвета вбежал в спальню Ивана – но и туда за ним вломились люди Шуйских, на глазах у проснувшегося мальчишки схватили и выволокли…

Бельского отправили поначалу в ссылку. Потом спохватились, что гуманизм получается вовсе уж неуместный, и отправили следом трех надежных ребят, которые, вернувшись, объявили, что аккурат на их глазах Бельский отравился грибами (а синяки, понятно, произошли от того, что грибы князь ни в какую есть не хотел). Иоасафа, как лицо духовное, зарезать все же не посмели – но должности лишили и, как водится, загнали в отдаленный монастырь.

В поисках нового митрополита, без которого приличной державе жить как-то и неудобно, обратили внимание на новгородского митрополита Макария – его-то Иван Шуйский и назначил на вакантную должность. Ну что ты скажешь! Роковым образом не везло Шуйским с назначенными ими же митрополитами! Но не будем забегать вперед…

Мальчик рос… Честно говоря, мне искренне непонятно, почему Шуйские вели себя, как последние идиоты. Они что же, полагали, что мальчишка, когда подрастет, все забудет? Что он вырастет робким и слабым? Не понимали, что дети имеют привычку взрослеть?

Умный и дальновидный человек в подобных ситуациях всегда просчитывает на несколько шагов вперед – но Шуйские, похоже, зарвались и обнаглели настолько, что оказались не способны к минимальнейшему анализу и предвидению…

В сентябре 1543 г. они учинили очередное непотребство. Иван к тому времени приблизил к себе боярина Федора Семеновича Воронцова, что клану весьма не нравилось, так как несло в себе опасные последствия. И вот прямо на заседании боярской думы (!), в присутствии митрополита Макария и великого князя (!!) на Воронцова набросилась целая кодла: глава думы Андрей Шуйский, его братовья Иван с Федором и еще четверо отморозков. Воронцова избили, вытащили в коридор и всерьез взялись за засапожные ножи, намереваясь прямо здесь и зарезать, не передоверяя это палачам. Иван послал митрополита просить (!!!), чтобы Воронцова хотя бы не убивали… Дальше вроде бы и ехать некуда: царь и великий князь всея Руси через митрополита просит разгулявшихся бояр, чтобы они не убивали его приближенного… Это уже даже не беспредел, что что-то другое, названия не имеющее. Ну некуда дальше ехать!

Воронцова удалось отстоять – то есть его не зарезали, а всего-навсего отправили в ссылку. Правда, пока митрополит за него душевно просил от царского имени, кто-то из бояр шутки ради разодрал на нем мантию наступил на полу и толкнул в спину. Всем было очень несело.

Иван, ничем не выказывая своего отношения к происходящему, отправился на богомолье и в разъездах по монастырям провел три недели. В ноябре он вернулся в Москву. Еще с месяц стояла тишина, Шуйские и их сторонники по старой привычке расхаживали гоголем, совершенно не чуя беды…

А 29 декабря того же 1543 г. (дата историей зафиксирована точно) мальчишка нанес наконец удар. Только это уже был, пожалуй, и не затюканный мальчишка, и даже не Иван Васильевич – а именно что Грозный.

То, о чем я сейчас расскажу, лично мне крайне напомнило житейский эпизод из собственного прошлого. Держал я как-то кавказца. И ему, пока он был щенком, проходу не давал соседский ротвейлер – кусал чувствительно, валял, как хотел, затюкал, одним словом. Хозяин у него оказался дурной, под стать собаке, и на все мои протесты реагировал одинаково: с идиотской улыбкой тянул:

– Пусть собачки сами разберутся…

А потом кавказику исполнилось одиннадцать месяцев. И когда этот ублюдочный ротвейлер на него в очередной раз кинулся, кавказик его вдруг сгреб за глотку, свалил и добросовестно попытался придушить. Это у него по молодости не получилось, но за все прошлое он рассчитался качественно: снег вокруг метра на три был в крови и шерсти, ротвейлер уже и барахтаться-то перестал, а я, надежно зафиксировав стонущего хозяина, ласково ему внушал:

– Пусть собачки сами разберутся…

Остаток жизни этот ротвейлер провел на положении лагерного педераста: сначала, высунувшись из подъезда, долго изучал окрестности, потом опрометью вылетал, быстренько справлял нужду и летел домой. Иногда успевал, иногда нет – и подросший кавказец, перехвативши его на полдороге, радостно начинал сеанс стрижки, бритья и массажа…

Примерно то же самое случилось и с Иваном – кавказик подрос, а бояре-то проморгали!

Произошло все, можно сказать, стремительно: посреди заседания боярской думы вдруг раздался нарочито громкий топот сапог, и в зал, где в присутствии царя заседало благородное собрание, ввалилась целая орава царских псарей:

стуча подошвами, перемигиваясь, нехорошо ухмыляясь. Все, кроме тринадцатилетнего Ивана, остолбенели от такого вопиющего нарушения этикета. Царь же, нисколько не удивляясь, показал на князя Андрея Шуйского и распорядился:

– Взять!

Псари главу боярской думы сграбастали моментально. Народ этот был жилистый, суровый и нисколечко не сентиментальный: на царской псарне содержались не болонки и даже не борзые, а крайне серьезные песики, с которыми ходили на медведя, лося и дикого кабана. Соответственно, и те, кто о них заботился, комплектовались не из прекраснодушных интеллигентов, вообще не из хлюпиков…

Царь распорядился:

– В тюрьму его!

Псари повели Шуйского в тюрьму, но как-то так само собой получилось, что – не довели. Где-то неподалеку, под забором, взяли в ножи. Труп бросили там же и разошлись, насвистывая что-то из тогдашних шлягеров и нисколечко не скрываясь…

Некоторые авторы утверждают, что приказ на ликвидацию псарям дал сам Иван. Позвольте не согласиться. Думается мне, что даже в ту жестокую пору, когда зверствами было никого не удивить, тринадцатилетний парнишка (пусть и почти взрослый по меркам того времени) был не настолько черств душой и готов убивать, чтобы преспокойно отдать соответствующий приказ. Такие вещи, знаете ли, требуют особого состояния души это вам подтвердит любой воевавший человек, если нам удастся разговорить его и узнать, как он положил своего первого… В общем, вряд ли Иван был внутренне готов отдавать такие приказы – даже учитывая, сколько ему пришлось пережить. То ли, что гораздо правдоподобнее, за подобным исходом стоял кто-то другой, более опытный и решительный, то ли – а почему бы и нет? – псари Шуйского прикончили по собственной инициативе. В конце концов клан Шуйских насолил к тому времени всем и каждому…

Еще несколько бояр, в том числе и Федор Шуйский, разлетелись из Москвы в ссылку прямо-таки со сверхзвуковой скоростью. Что-то случилось и с тем самым боярином Тучковым, который на похоронах Елены Глинской употреблял в ее адрес какие-то неподобающие слова. Что именно, так и останется неизвестным. Тучков с того дня попросту пропал из русской истории и никогда более на ее скрижалях не объявлялся.

Вырос кавказец, господа…

Летопись констатирует: «И от тех мест начали бояре от государя страх имети и послушание». А как еще было им втолковать, что они обнаглели до последней степени?

Отвлечемся, дабы порассуждать о скучной юриспруденции.

Иные прекраснодушные либералы – сам читал – именуют этот поступок Грозного «вопиющим беззаконием», «произволом» и прочими ужасными словесами. Ну что ж, давайте разберемся…

Парадокс в том, что никакого беззакония не было. Не было, и все тут!

Беззаконие и произвол – это нарушение закона. А если закона нет? Если закона нет, нет и нарушения закона. Нравится это кому-то или нет, но именно такие, ничуть не эмоциональные формулировки и составляют основу юриспруденции.

В свое время в США пришлось, скрепя сердце и скрипя зубами, выпустить на свободу шайку стопроцентно изобличенных фальшивомонетчиков. Поскольку тогдашний закон был сформулирован не лучшим образом, без учета возможного технического прогресса и звучал примерно следующим образом: «Наказанию подлежит каждый, кто подделывает бумажные деньги, золотую, серебряную и медную монету…»

А те, кто оказался за решеткой, подделывали никелевую. То есть совершали деяние, конечно же, преступное – но закон наказания за это деяние как раз не предусматривал. Американцы справедливо рассудили, что превыше всего буква закона. Мазуриков выпустили, а закон срочно изменили, прописав в нем, что отныне наказанию подлежит всякий, кто возьмется подделывать имеющие в США хождение деньги. Любые. Всякие. Будь они хоть из банановой шкурки…

Так вот, Иван никаких законов великого княжества Московского не нарушал.

Будь он английским королем Иоанном – безусловно, нарушил бы не то что закон, а Великую хартию вольностей. Где черным по белому стояло: «Ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения, или каким-либо иным способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его (его пэров) и по закону страны».

Английские короли в таких случаях поступали чуточку иначе – повинуясь закону, собирали двенадцать равных но положению (то есть, в данном случае, пэров – английских бояр), и те, как правило, прекрасно соображая, что требует от них венценосец, давали согласие. После чего бедолаге (как это было с пэрами Норфолком и Сэрреем в царствование Генриха VIII) быстренько оттяпывали голову. И король добивался своего, и закон не был нарушен…

Примерно то же самое имело бы место во Франции, в Дании, а также где-либо еще. Но в России, повторяю, попросту не было тогда закона, который Иван нарушил бы, своей волей арестовав Шуйского. К слову сказать, боярская дума, которую Шуйский возглавлял, опять-таки не предусматривалась никакими писаными законами. И главенство Шуйского в думе никакими законами не подкреплялось. Такая вот юридическая ситуация.

Повторяю, многие области русской жизни регулировались не писаными законами, а обычаями отцов и дедов. Грубо говоря, «понятиями». По этим понятиям бояре много лет творили самый настоящий беспредел. А потом Иван обратил против них их же оружие, те самые понятия. Только и всего. Упрекать тут нужно не его, а тех, кто гораздо раньше не озаботился ввести на Руси писаные законы… Так-то.

Когда через два года некий Бутурлин изрек что-то совершенно неподобающее (что именно, сегодня уже не доискаться), ему по царскому приказу принародно отрезали язык, а еще нескольких представителей знати отправили в ссылку. И снова бояре утерлись. Мальчишка вырос…

Правда, это еще не означает, что они успокоились. В ближайшее время произойдут два крайне загадочных инцидента (впрочем, второе событие трудновато назвать «инцидентом») – коломенская стычка летом 1546 г. и московский бунт июня 1547 г. Что хотите со мной делайте, но я убежден: это были если не попытки убийства, то по крайней мере стремление проверить молодого царя на прочность…

Сначала, как и следует из хронологии, о Коломне. Поступили сведения, что возможен набег крымских татар – и войско, к которому присоединился и юный царь, встало лагерем на берегу Оки (сведения оказались ложными, но не в том дело).

Именно там, в военном лагере, к царю нагрянула депутация из пятидесяти новгородских пищальников. Пищаль, если кто запамятовал, – это тогдашнее ружье. Заряжать долго, порох поджигается горящим фитилем – но пуля тяжеленная, в несколько раз крупнее нынешних, и на сотне шагов валит надежно, а уж с близкого расстояния…

Так вот, пищальники явились на поклон, все поголовно вооруженные «орудиями производства». Какая-то у них была к царю челобитная, так они сами говорили. Чем-то их там обидела местная администрация, вот и явились искать правды.

Иван допускать к себе правдоискателей не велел – учитывая их количество и вооружение, совершенно правильно: кто знает, что у них на уме? Пищальники оказались нахальными и стали прорываться к государю силой. Охрана Грозного, как ей и полагалось, вступила в бой. Именно в бой: с той и с другой стороны загремели пищали, зазвенели сабли, и у охраны, и у челобитчиков оказалось по пять-шесть убитых, не считая раненых. Телохранители Грозного повели кавалькаду в объезд – потому что на дороге продолжалось настоящее сражение…

Интересный инцидент. И далеко не столь пустячный, каким может представиться. Странновато выглядят «мирные челобитчики», собравшиеся рассказывать о своих обидах с боевым оружием на плече – особенно учитывая, что стволов аж пятьдесят. Попробуем перенести эту историю в день сегодняшний (страна, право же, несущественна).

«Сегодня, во время посещения президентом воинской части №… вооруженные автоматами десантники в количестве пятидесяти человек пытались передать ему жалобу на действия командования военным округом. Когда президент отказался их выслушать, они вступили в перестрелку с охраной. С обеих сторон имеются убитые и раненые».

Как звучит? В таких условиях даже самая нерасторопная и ленивая секретная служба моментально начнет расследование. Потому что за подобными «челобитными» может скрываться что угодно – покушение, попытка переворота…

Иван так и поступил. К самим пищальникам никаких репрессий не применялось. Зато «ближний дьяк» Василии Захаров-Гнильев немедленно произвел на Москве расследование – и быстро установил, что пищальников подучили с неизвестным целями бояре Иван Кубенский, Федор и Василий Воронцовы, Иван Федоров.

Часто можно встретить утверждение, что дело это – липовое и всех причастных к нему оклеветали самым беззастенчивым образом, ну а царь, уже в юные годы отличавшийся жестокостью, подмахнул приговор, не особенно и разбираясь.

Против этого свидетельствует странная избирательность последовавших репрессий. Кубенского и обоих Воронцовых казнили, Федорова отправили в ссылку, а пищальникам так ничего вообще и не сделали. Между тем «тиранство» выглядит совершенно иначе: если бы Грозный захотел потешить свою кровавую натуру, он непременно покарал бы всех одинаково. Но этого-то как раз и не произошло! Как сообщают документы того времени, Федоров получил послабление потому, что «против государя» не шел. А другие, выходит, замышляли что-то именно против государя?

Темное дело, в общем. Особенно если учитывать, что в подобной заварушке (если бы не грамотные действия охраны) пулю мог ненароком схлопотать и сам царь – и разбирайся потом, из чьей пищали она прилетела, особенно если учесть, что сегодняшних методов баллистической экспертизы тогда, конечно, и в проекте не было…

В общем, все это очень похоже на заранее обдуманное покушение – по крайней мере и эта версия имеет право на существование.

Между прочим, в этой истории Грозный как раз проявил гуманность, западноевропейскому писаному правосудию решительно не свойственную. На Западе в подобной ситуации вздернули бы всех до единого. В Англии подобные «челобитные» подпадали под статью «великая измена» или «умышление смерти короля». Или, при особо благоприятном исходе дела, «незаконное сборище с целью учинения беспорядков», «сговор двух или более лиц с противозаконными намерениями» – что опять-таки считалось «изменой», преступлением против государственной безопасности…

Кстати, в Англии под ту же самую «великую измену» версталось даже вступление постороннего лица в интимные отношения с королевой, незамужней старшей принцессой, женой старшего королевского сына-наследника. Даже если кто-то из упомянутых дам сам впустил бы любовника, для того дело все равно обернулось бы обвинением в «изнасиловании»…

Во Франции подобное подпадало под формулировку «оскорбление величества» – самое тяжкое преступление по тогдашним законам, а во Франции, кстати, за некоторые особо тяжкие политические преступления ответственность нес не только сам виновник, но и члены его профессиональной корпорации, члены семьи… Во Франции, наконец, в аналогичной ситуации перед судом предстали бы не только оставшиеся в живых пищальники, но и трупы погибших: согласно тамошним законам, наряду с живыми уголовной ответственности подвергались и трупы преступников (а также животные и предметы, явившиеся причиной смерти человека).

Один печальный пример (из множества). Гораздо позже описываемых событий, в 1687 г. некий пятнадцатилетний ученик портного по имени Жан Эре по дурости ляпнул на публике: он так нуждается в деньгах, что за звонкую монету готов и короля убить. У нас, на Руси, он и кнутом по заднице не получил бы – дали б подзатыльник и посоветовали сначала думать, а потом болтать. Во Франции же беднягу моментально арестовали и в обход всех и всяческих законов, без суда упрятали «на вечные времена» в знаменитую крепость Пиньероль, ту самую, где обитала загадочная Железная Маска… Так его след и потерялся во французских тюрьмах.

Теперь – вторая история. 21 июня 1547 г. в Москве вспыхнул жуткий пожар, по оценкам живших в то время самый страшный со времен основания Москвы. Выгорел даже Кремль, сгорела большая часть Китай-города, вся западная сторона Москвы, много церквей и монастырей, взорвался порох в одной из крепостных башен, разметав ее… Едва спасли митрополита Макария. Общее число погибших составляло около двух тысяч, а согласно некоторым источникам – даже около четырех. Как вспоминали уцелевшие, из пылающих мастерских потоком текла расплавившаяся медь…

Тут же поползли слухи, что это не случайность, а поджог. Власти начали расследование, было выявлено немалое число «поджигателей», которые во всем повинились – правда, под пыткой, так что нельзя говорить с уверенностью, как обстояло дело.

Гораздо интереснее другое. То, что после пожара началось. Было проведено еще одно расследование, оформленное странновато даже по меркам того времени. Бояре собрали народ на одной из площадей и стали спрашивать: не знает ли кто, отчего сгорела столица?

Из рядов «электората» раздались подозрительно слаженные крики, что все дело тут в колдовстве. Мол, некие чародеи «вынимали сердца человеческие», вымачивали их в воде, а потом разъезжали по городу, кропили этой водой повсюду, и там, куда попадали капли, разгорался огонь.

И тут же раздались еще более слаженные вопли, точно называвшие «чародеев» по имени, фамилии и отчеству: княгиня Анна Глинская, родная бабушка царя, Юрий Глинский, родной дядя царя – и все прочие Глинские, сколько их ни есть. Вопли перерастали в призыв: бей колдунов, ребята!

В задних рядах «электората» маячили известные всей Москве рожи: боярин Скопин-Шуйский (вновь эта семейка), боярин Челяднин, протопоп Бармин и еще несколько субъектов из того же клана… Интересно, что горячим сторонником гипотезы о «чародеях» был уже знакомый нам Иван Федоров, проходивший всего год назад по «коломенскому инциденту» и уже вернувшийся из недолгой ссылки. Не сиделось ему спокойно, понимаете ли…

После того как прозвучали конкретные фамилии и конкретные призывы, бояре, затеявшие столь странное «следствие», с невинным видом отошли в сторонку, не приняв ровным счетом никаких мер к успокоению толпы.

Толпа взревела. Кто-то (опять-таки оставшийся анонимным) стал кричать, что здесь как раз присутствует поминавшийся только что князь Юрий Глинский, чародей проклятый…

Глинский кинулся в Успенский собор, рассчитывая, что его в церкви не тронут, но толпа ворвалась следом, убила князя, труп выволокли на площадь, да там и бросили…

После этого началась вакханалия – три дня разгула толпы, который никто из находившихся в Москве бояр и не думал прекращать. Разграбили дом убитого и жилища других Глинских, перебили всех холопов Глинских, какие подвернулись под руку. Сгоряча порешили и нескольких совершенно посторонних людей – «детей боярских из Северской земли», которых кто-то назвал приближенными Глинского, а разъяренная толпа документов с пропиской проверять не стала…

Кто-то весьма оперативно пустил слух, что уцелевшие Глинские спрятались в подмосковном имении царя Воробьеве, где он с молодой женой (Иван как раз женился) обитает после пожара. Толпа кинулась в Воробьево, серьезно вооружившись щитами и тогдашними боевыми копь ями. От царя потребовали выдать его бабку и всех прочих Глинских.

Иные источники сообщают, что молодой царь вступил в переговоры с мятежниками и сумел как-то их успокоить. Чересчур благостная картинка, чтобы в нее поверить, – не тот был у Грозного норов, да и заведенную толпу унять вряд ли удалось бы простым словесным увещеванием. Гораздо правдоподобнее другие сведения – пищальники из охраны Грозного шарахнули по толпе залпом, мятежники разбежались, их еще долго ловили и казнили…

Эта история выглядит опять-таки крайне подозрительно-в той ее части, где речь идет о «стихийном возмущении народа». Гораздо больше похоже на то, что кто-то старательно и скрупулезно это якобы стихийное возмущение подготовил: примеров предостаточно, и не только в отечественной истории. И весьма странное поведение бояр, устроивших это идиотское «следствие» типа митинга, и мельтешение рядом близких к Шуйским людей… да, наконец, и то, что происходящее, полное впечатление, было тщательным образом срежиссировано. Ведь кто-то, уточню, должен был раздать направившимся в Воробьево щиты и копья армейского образца, которые уж никак не могли до того валяться по чуланам московских обывателей…

Сам Грозный до конца жизни был уверен, что заварушку в очередной раз устроили бояре. Возможно, он возводил напраслину на безвинных – а возможно, и нет. Никак нельзя исключать, что это была попытка устранения царя – или, по крайней мере, попытка избавиться от вошедших в силу царских родственников Глинских. Нельзя забывать, что у бояр был большой опыт в организации «стихийных народных возмущений»…

А самое интересное – в начале этого года в Москве определенно что-то произошло. 3 января были казнены совсем молодые люди, сверстники Грозного: князь Дорогобужский (между прочим, пасынок Ивана

Федорова, с завидным постоянством возникавшего на периферии двух вышеописанных событий) и Овчинин-Оболенский (сын покойного Ивана Оболенского).

Даже ненавистники Грозного вынуждены признать, что тогда, в семнадцать лет, он еще не был «кровавым чудовищем». Так что эта казнь (о которой не сохранилось ровным счетом никаких сведений с указанием хотя бы при близительных причин) выглядит крайне загадочно. Должна была быть причина – но мы ее не знаем. Совсем уж интригующим, сдается мне, будет уточнение, что обоим молодым людям снесли головы буквально за несколько дней до торжественного венчания Ивана на царство (церемонии, случившейся впервые в русской истории).

Вроде бы на казни настояли Глинские – но зачем и почему, покрыто совершеннейшим мраком. С уверенностью можно утверждать одно: оба казненных ни в коем случае не были претендентами на трон. Не дотягивали по происхождению. Все остальное – загадка и мрак.

И вот что еще примечательно… Ладно, допустим, что вошедшие в милость у царя Глинские и в самом деле вызвали возмущение москвичей настолько, что те кинулись нерассуждающей толпой истреблять царевых родственников. Однако бояре, несколько лет фактически правившие страной по малолетству царя, своим рвачеством восстановили против себя всех и каждого и уж безусловно успели «подоить» Русь в сто раз почище, чем смогли б Глинские, – вот только против них отчего-то ни разу не было «стихийных возмущений». А стоило только молодому царю начать наводить некоторый порядок – возмущение и возникло…

Словом, история предельно загадочная.

Однако даже если мятеж и в самом деле украдкой разожгли господа бояре, рассчитывая отстранить Глинских от «штурвала», то они в очередной раз крупно пролетели. После московского бунта оставшиеся в живых Глинские действительно все поголовно были Иваном от власти отстранены раз и навсегда. Но и бояре к власти уже не вернулись…