Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Александр Блок

 
Помнишь думы? Они улетели.
Отцвели завитки гиацинта.
Мы провидели светлые цели
В отдаленных краях лабиринта.
 
 
Нам казалось: мы кратко блуждали.
Нет, мы прожили долгие жизни…
Возвратились – и нас не узнали,
И не встретили в милой отчизне.
 
 
И никто не спросил о Планете,
Где мы близились к юности вечной…
Пусть погибнут безумные дети
За стезей ослепительно млечной!
 
 
Но в бесцельном, быть может, круженьи –
Были мы, как избранники, нищи.
И теперь возвратились в сомненьи
В дорогое, родное жилище…
 
 
Так. Не жди изменений бесцельных,
Не смущайся забвеньем. Не числи.
Пусть к тебе – о краях запредельных
Не придут и спокойные мысли.
 
 
Но, прекрасному прошлому радо, –
Пусть о будущем сердце не плачет.
Тихо ведаю: будет награда:
Ослепительный Всадник прискачет.
 

4 декабря 1904

 
Все отошли. Шумите, сосны,
Гуди, стальная полоса.
Над одиноким веют вёсны
И торжествуют небеса.
 
 
Я не забыл на пире хмельном
Мою заветную свирель.
Пошлю мечту о запредельном
В Его Святую колыбель…
 
 
Над ней синеет вечный полог,
И слишком тонки кружева.
Мечты пронзительный осколок
Свободно примет синева.
 
 
Не о спасеньи, не о Слове…
И мне ли – падшему в пыли?
Но дым всходящих славословий
Вернется в сад моей земли.
 

14 декабря 1904

У полотна Финл. ж. д.

 
Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
 
 
Рядом пал, всплеснув руками,
И над ним сомкнулась рать.
Кто-то бьется под ногами,
Кто – не время вспоминать…
 
 
Только в памяти веселой
Где-то вспыхнула свеча.
И прошли, стопой тяжелой
Тело теплое топча…
 
 
Ведь никто не встретит старость –
Смерть летит из уст в уста…
Высоко пылает ярость,
Даль кровавая пуста…
 
 
Что же! громче будет скрежет,
Слаще боль и ярче смерть!
И потом – земля разнежит
Перепуганную твердь.
 

Январь 1905

 
Вот на тучах пожелтелых
Отблеск матовой свечи.
Пробежали в космах белых
Черной ночи трубачи.
 
 
Пронеслась, бесшумно рея,
Птицы траурной фата.
В глуби меркнущей аллеи
Зароилась чернота.
 
 
Разметались в тучах пятна,
Заломились руки Дня.
Бездыханный, необъятный
Истлевает без огня.
 
 
Кто там встанет с мертвым глазом
И серебряным мечом?
Невидимкам черномазым
Кто там будет трубачом?
 

28 мая 1905

 
Королевна жила на высокой горе,
И над башней дымились прозрачные сны облаков.
Темный рыцарь в тяжелой кольчуге шептал о любви на заре,
В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов.
 
 
Над зелеными рвами текла, розовея, весна.
Непомерность ждала в синевах отдаленной черты.
И влюбленность звала – не дала отойти от окна,
Не смотреть в роковые черты, оторваться от светлой мечты.
 
 
«Подними эту розу», – шепнула – и ветер донес
Тишину улетающих лат, бездыханный ответ.
«В синем утреннем небе найдешь Купину расцветающих роз», –
Он шепнул, и сверкнул, и взлетел, и она полетела вослед.
 
 
И за облаком плыло и пело мерцание тьмы,
И влюбленность в погоне забыла, забыла свой щит.
И она, окрылясь, полетела из отчей тюрьмы –
На воздушном пути королевна полет свой стремит.
 
 
Уж в стремнинах туман, и рога созывают стада,
И заветная мгла протянула плащи и скрестила мечи,
И вечернюю грусть тишиной отражает вода,
И над лесом погасли лучи.
 
 
Не смолкает вдали властелинов борьба,
Распри дедов над ширью земель.
Но различна Судьба: здесь – мечтанье раба,
Там – воздушной Влюбленности хмель.
 
 
И в воздушный покров улетела на зов
Навсегда… О, Влюбленность! Ты строже Судьбы!
Повелительней древних законов отцов!
Слаще звука военной трубы!
 

3 июня 1905

 
Она веселой невестой была.
Но смерть пришла. Она умерла.
 
 
И старая мать погребла ее тут.
Но церковь упала в зацветший пруд.
 
 
Над зыбью самых глубоких мест
Плывет один неподвижный крест.
 
 
Миновали сотни и сотни лет,
А в старом доме юности нет.
 
 
И в доме, уставшем юности ждать,
Одна осталась старая мать.
 
 
Старуха вдевает нити в иглу.
Тени нитей дрожат на светлом полу.
 
 
Тихо, как будет. Светло, как было.
И счет годин старуха забыла.
 
 
Как мир, стара, как лунь, седа.
Никогда не умрет, никогда, никогда…
 
 
А вдоль комодов, вдоль старых кресел
Мушиный танец всё так же весел,
 
 
И красные нити лежат на полу,
И мышь щекочет обои в углу.
 
 
В зеркальной глуби – еще покой
С такой же старухой, как лунь, седой.
 
 
И те же нити, и те же мыши,
И тот же образ смотрит из ниши –
 
 
В окладе темном – темней пруда,
Со взором скромным – всегда, всегда…
 
 
Давно потухший взгляд безучастный,
Клубок из нитей веселый, красный…
 
 
И глубже, и глубже покоев ряд,
И в окна смотрит всё тот же сад,
 
 
Зеленый, как мир; высокий, как ночь;
Нежный, как отошедшая дочь…
 
 
«Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.
Дай мне спокойно умереть».
 

3 июня 1905

Г. Чулкову

 
Не строй жилищ у речных излучин,
Где шумной жизни заметен рост.
Поверь, конец всегда однозвучен,
Никому не понятен и торжественно прост.
 
 
Твоя участь тиха, как рассказ вечерний,
И душой одинокой ему покорись.
Ты иди себе, молча, к какой хочешь вечерне,
Где душа твоя просит, там молись.
 
 
Кто придет к тебе, будь он, как ангел, светел,
Ты прими его просто, будто видел во сне,
И молчи без конца, чтоб никто не заметил,
Кто сидел на скамье, промелькнул в окне.
 
 
И никто не узнает, о чем молчанье,
И о чем спокойных дум простота.
Да. Она придет. Забелеет сиянье.
Без вины прижмет к устам уста.
 

Июнь 1905

 
Потеха! Рокочет труба,
Кривляются белые рожи,
И видит на флаге прохожий
Огромную надпись: «Судьба».
 
 
Палатка. Разбросаны карты.
Гадалка, смуглее июльского дня,
Бормочет, монетой звеня,
Слова слаще звуков Моцарта.
 
 
Кругом – возрастающий крик,
Свистки и нечистые речи,
И ярмарки гулу – далече
В полях отвечает зеленый двойник.
 
 
В палатке всё шепчет и шепчет,
И скоро сливаются звуки,
И быстрые смуглые руки
Впиваются крепче и крепче…
 
 
Гаданье! Мгновенье! Мечта!..
И, быстро поднявшись, презрительным жестом
Встряхнула одеждой над проклятым местом,
Гадает… и шепчут уста.
 
 
И вновь завывает труба,
И в памяти пыльной взвиваются речи,
И руки… и плечи…
И быстрая надпись: «Судьба»!
 

Июль 1905

 
Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей,
Смотрят девочка и мальчик
На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок.
Страшный чорт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.
 

Мальчик

 
Он спасется от черного гнева
Мановением белой руки.
Посмотри: огоньки
Приближаются слева…
Видишь факелы? видишь дымки?
Это, верно, сама королева…
 

Девочка

 
Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?
Это – адская свита…
Королева – та ходит средь белого дня,
Вся гирляндами роз перевита,
И шлейф ее носит, мечами звеня,
Вздыхающих рыцарей свита.
 
 
Вдруг паяц перегнулся за рампу
И кричит: «Помогите!
Истекаю я клюквенным соком!
Забинтован тряпицей!
На голове моей – картонный шлем!
А в руке – деревянный меч!»
 
 
Заплакали девочка и мальчик,
И закрылся веселый балаганчик.
 

Июль 1905

 
Сидят у окошка с папой.
Над берегом вьются галки.
 
 
– Дождик, дождик! Скорей закапай!
У меня есть зонтик на палке!
 
 
– Там весна. А ты – зимняя пленница,
Бедная девочка в розовом капоре…
Видишь, море за окнами пенится?
Полетим с тобой, девочка, за море.
 
 
– А за морем есть мама?
 
 
– Нет.
 
 
– А где мама?
 
 
– Умерла.
 
 
– Что это значит?
 
 
– Это значит: вон идет глупый поэт:
Он вечно о чем-то плачет.
 
 
– О чем?
 
 
– О розовом капоре.
 
 
– Так у него нет мамы?
– Есть. Только ему нипочем:
Ему хочется за море,
Где живет Прекрасная Дама.
 
 
– А эта Дама – добрая?
 
 
– Да.
 
 
– Так зачем же она не приходит?
 
 
– Она не придет никогда:
Она не ездит на пароходе.
 
 
Подошла ночка,
Кончился разговор папы с дочкой.
 

Июль 1905

 
Стоит полукруг зари.
Скоро солнце совсем уйдет.
– Смотри, папа, смотри,
Какой к нам корабль плывет!
 
 
– Ах, дочка, лучше бы нам
Уйти от берега прочь…
Смотри: он несет по волнам
Нам светлым – темную ночь…
 
 
– Нет, папа, взгляни разок,
Какой на нем пестрый флаг!
Ах, как его голос высок!
Ах, как освещен маяк!
 
 
– Дочка, то сирена поет.
Берегись, пойдем-ка домой…
Смотри: уж туман ползет:
Корабль стал совсем голубой…
 
 
Но дочка плачет навзрыд,
Глубь морская ее манит,
И хочет пуститься вплавь,
Чтобы сон обратился в явь.
 

Июль 1905

 
Тихо. И будет всё тише.
Флаг бесполезный опущен.
Только флюгарка на крыше
Сладко поет о грядущем.
 
 
Ветром в полнебе раскинут,
Дымом и солнцем взволнован,
Бедный петух очарован,
В синюю глубь опрокинут.
 
 
В круге окна слухового
Лик мой, как нимбом, украшен.
Профиль лица воскового
Правилен, прост и нестрашен.
 
 
Смолы пахучие жарки,
Дали извечно туманны…
Сладки мне песни флюгарки:
Пой, петушок оловянный!
 

Июль 1905

 
Старость мертвая бродит вокруг,
В зеленях утонула дорожка.
Я пилю наверху полукруг –
Я пилю слуховое окошко.
 
 
Чую дали – и капли смолы
Проступают в сосновые жилки.
Прорываются визги пилы,
И летят золотые опилки.
 
 
Вот последний свистящий раскол –
И дощечка летит в неизвестность…
В остром запахе тающих смол
Подо мной распахнулась окрестность…
 
 
Всё закатное небо – в дреме,
Удлиняются дольние тени,
И на розовой гаснет корме
Уплывающий кормщик весенний…
 
 
Вот – мы с ним уплываем во тьму,
И корабль исчезает летучий…
Вот и кормщик – звездою падучей –
До свиданья!.. летит за корму…
 

Июль 1905

 
В туманах, над сверканьем рос,
Безжалостный, святой и мудрый,
Я в старом парке дедов рос,
И солнце золотило кудри.
 
 
Не погасал лесной пожар,
Но, гарью солнечной влекомый,
Стрелой бросался я в угар,
Целуя воздух незнакомый.
 
 
И проходили сонмы лиц,
Всегда чужих и вечно взрослых,
Но я любил взлетанье птиц,
И лодку, и на лодке весла.
 
 
Я уплывал один в затон
Бездонной заводи и мутной,
Где утлый остров окружен
Стеною ельника уютной.
 
 
И там в развесистую ель
Я доску клал и с нею реял,
И таяла моя качель,
И сонный ветер тихо веял.
 
 
И было как на Рождестве,
Когда игра давалась даром,
А жизнь всходила синим паром
К сусально-звездной синеве.
 

Июль 1905

 
Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.
 
 
Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.
 
 
Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.
 
 
Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или – каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?
 
 
Нет, иду я в путь никем не званый,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.
 
 
Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю…
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю…
 
 
Много нас – свободных, юных, статных –
Умирает не любя…
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!
 

Июль 1905.

Рогачевское шоссе

 
Не мани меня ты, воля,
Не зови в поля!
Пировать нам вместе, что ли,
Матушка-земля?
Кудри ветром растрепала
Ты издалека,
Но меня благословляла
Белая рука…
Я крестом касался персти,
Целовал твой прах,
Нам не жить с тобою вместе
В радостных полях!
Лишь на миг в воздушном мире
Оглянусь, взгляну,
Как земля в зеленом пире
Празднует весну, –
И пойду путем-дорогой,
Тягостным путем –
Жить с моей душой убогой
Нищим бедняком.
 

Июль 1905

 
Оставь меня в моей дали,
Я неизменен. Я невинен.
Но темный берег так пустынен,
А в море ходят корабли.
 
 
Порою близок парус встречный,
И зажигается мечта;
И вот – над ширью бесконечной
Душа чудесным занята.
 
 
Но даль пустынна и спокойна –
И я всё тот же – у руля,
И я пою, всё так же стройно,
Мечту родного корабля.
 
 
Оставь же парус воли бурной
Чужой, а не твоей судьбе:
Еще не раз в тиши лазурной
Я буду плакать о тебе.
 

Август 1905

 
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
 
 
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
 
 
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
 
 
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
 

Август 1905

 
В лапах косматых и страшных
Колдун укачал весну.
Вспомнили дети о снах вчерашних,
Отошли тихонько ко сну.
 
 
Мама крестила рукой усталой,
Никому не взглянула в глаза.
На закате полоской алой
Покатилась к земле слеза.
 
 
«Мама, красивая мама, не плачь ты!
Золотую птицу мы увидим во сне.
Всю вчерашнюю ночь она пела с мачты,
А корабль уплывал к весне.
 
 
Он плыл и качался, плыл и качался,
А бедный матросик смотрел на юг:
Он друга оставил и в слезах надрывался, –
Верно, есть у тебя печальный друг?»
 
 
«Милая девочка, спи, не тревожься,
Ты сегодня другое увидишь во сне.
Ты к вчерашнему сну никогда не вернешься:
Одно и то же снится лишь мне…»
 

Август 1905

 
Там, в ночной завывающей стуже,
В поле звезд отыскал я кольцо.
Вот лицо возникает из кружев,
Возникает из кружев лицо.
 
 
Вот плывут ее вьюжные трели,
Звезды светлые шлейфом влача,
И взлетающий бубен метели,
Бубенцами призывно бренча.
 
 
С легким треском рассыпался веер, –
Ах, что значит – не пить и не есть!
Но в глазах, обращенных на север,
Мне холодному – жгучая весть…
 
 
И над мигом свивая покровы,
Вся окутана звездами вьюг,
Уплываешь ты в сумрак снеговый,
Мой от века загаданный друг.
 

Август 1905

 
Утихает светлый ветер,
Наступает серый вечер,
Ворон канул на сосну,
Тронул сонную струну.
 
 
В стороне чужой и темной
Как ты вспомнишь обо мне?
О моей любови скромной
Закручинишься ль во сне?
 
 
Пусть душа твоя мгновенна –
Над тобою неизменна
Гордость юная твоя,
Верность женская моя.
 
 
Не гони летящий мимо
Призрак легкий и простой,
Если будешь, мой любимый,
Счастлив с девушкой другой…
 
 
Ну, так с богом! Вечер близок,
Быстрый лёт касаток низок,
Надвигается гроза,
Ночь глядит в твои глаза.
 

21 августа 1905

 
В голубой далекой спаленке
Твой ребенок опочил.
Тихо вылез карлик маленький
И часы остановил.
 
 
Всё, как было. Только странная
Воцарилась тишина.
И в окне твоем – туманная
Только улица страшна.
 
 
Словно что-то недосказано,
Что всегда звучит, всегда…
Нить какая-то развязана,
Сочетавшая года.
 
 
И прошла ты, сонно-белая,
Вдоль по комнатам одна.
Опустила, вся несмелая,
Штору синего окна.
 
 
И потом, едва заметная,
Тонкий полог подняла.
И, как время безрассветная,
Шевелясь, поникла мгла.
 
 
Стало тихо в дальней спаленке –
Синий сумрак и покой,
Оттого, что карлик маленький
Держит маятник рукой.
 

4 октября 1905

Евгению Иванову

 
Вот он – Христос – в цепях и розах
За решеткой моей тюрьмы.
Вот агнец кроткий в белых ризах
Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
 
 
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо.
Но лик и синее небо – одно.
 
 
Единый, светлый, немного грустный –
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг.
 
 
И всё так близко и так далёко,
Что, стоя рядом, достичь нельзя,
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя…
 
 
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мертвый злак.
 

10 октября 1905

 
Так. Неизменно всё, как было.
Я в старом ласковом бреду.
Ты для меня остановила
Времен живую череду.
 
 
И я пришел, плющом венчанный,
Как в юности, – к истокам рек.
И над водой, за мглой туманной, –
Мне улыбнулся тот же брег.
 
 
И те же явственные звуки
Меня зовут из камыша.
И те же матовые руки
Провидит вещая душа.
 
 
Как будто время позабыло
И ничего не унесло,
И неизменным сохранило
Певучей юности русло.
 
 
И так же вечен я и мирен,
Как был давно, в годину сна.
И тяжким золотом кумирен
Моя душа убелена.
 

10 октября 1905

 
Прискакала дикой степью
На вспенённом скакуне.
«Долго ль будешь лязгать цепью?
Выходи плясать ко мне!»
 
 
Рукавом в окно мне машет,
Красным криком зажжена,
Так и манит, так и пляшет,
И ласкает скакуна.
 
 
«А, не хочешь! Ну, так с богом!»
Пыль клубами завилась…
По тропам и по дорогам
В чистом поле понеслась…
 
 
Не меня ты любишь, Млада,
Дикой вольности сестра!
Любишь краденые клады,
Полуночный свист костра!
 
 
И в степях, среди тумана,
Ты страшна своей красой –
Разметавшейся у стана
Рыжей спутанной косой.
 

31 октября 1905

 
Я знаю, ты близкая мне…
Больному так нужен покой…
Прильнувши к седой старине,
Торжественно брежу во сне…
 
 
С тобою, мой свет, говорю…
Пьяни, весели меня, боль! –
Ты мне обещаешь зарю?
Нет, с этой свечой догорю!
 
 
Так слушай, как память остра, –
Недаром я в смертном бреду…
Вчера еще были, вчера
Заветные лес и гора…
 
 
Я Белую Деву искал –
Ты слышишь? Ты веришь? Ты спишь?
Я Древнюю Деву искал,
И рог мой раскатом звучал.
 
 
Вот иней мне кудри покрыл,
Дыханье спирала зима…
И ветер мне очи слепил,
И рог мой неверно трубил…
 
 
Но слушай, как слушал тогда
Я голос пронзительных вьюг!
Что было со мной в те года, –
Тому не бывать никогда!..
 
 
Я твердой стопою всхожу –
О, слушай предсмертный завет!..
В последний тебе расскажу:
Я Белую Деву бужу!
 
 
Вот спит Она в облаке мглы
На темной вершине скалы,
И звонко взывают орлы,
Свои расточая хвалы…
 
 
Как странен мой траурный бред!
То – бред обнищалой души…
Ты – свет мой, единственный свет.
Другой – в этом трауре нет.
 
 
Уютны мне черные сны.
В них память свежеет моя:
В виденьях седой старины,
Бывалой, знакомой страны…
 
 
Мы были, – но мы отошли,
И помню я звук похорон:
Как гроб мой тяжелый несли,
Как сыпались комья земли.
 

4 ноября 1905

 
Петуха упустила старушка,
Золотого, как день, петуха!
Не сама отворилась клетушка,
Долго ль в зимнюю ночь до греха!
 
 
И на белом узорном крылечке
Промелькнул золотой гребешок…
А старуха спускается с печки,
Всё не может найти посошок…
 
 
Вот – ударило светом в оконце,
Загорелся старушечий глаз…
На дворе – словно яркое солнце,
Деревенька стоит напоказ.
 
 
Эх, какая беда приключилась,
Впопыхах не нащупать клюки…
Ишь, проклятая, где завалилась!..
А у страха глаза велики:
 
 
Вон стоит он в углу, озаренный,
Из-под шапки таращит глаза…
А на улице снежной и сонной
Суматоха, возня, голоса…
 
 
Прибежали к старухину дому,
Захватили ведро, кто не глуп…
А уж в кучке золы – незнакомый
Робко съежился маленький труп…
 
 
Долго, бабушка, верно искала,
Не сыскала ты свой посошок…
Петушка своего потеряла,
Ан, нашел тебя сам петушок!
 
 
Зимний ветер гуляет и свищет,
Всё играет с торчащей трубой…
Мертвый глаз будто всё еще ищет,
Где пропал петушок… золотой.
 
 
А над кучкой золы разметенной,
Где гулял и клевал петушок,
То погаснет, то вспыхнет червонный
Золотой, удалой гребешок.
 

11 января 1906

 
Милый брат! Завечерело.
Чуть слышны колокола.
Над равниной побелело –
Сонноокая прошла.
 
 
Проплыла она – и стала,
Незаметная, близка.
И опять нам, как бывало,
Ноша тяжкая легка.
 
 
Меж двумя стенами бора
Редкий падает снежок.
Перед нами – семафора
Зеленеет огонек.
 
 
Небо – в зареве лиловом,
Свет лиловый на снегах,
Словно мы – в пространстве новом,
Словно – в новых временах.
 
 
Одиноко вскрикнет птица,
Отряхнув крылами ель,
И засыплет нам ресницы
Белоснежная метель…
 
 
Издали – локомотива
Поступь тяжкая слышна…
Скоро Финского залива
Нам откроется страна.
 
 
Ты поймешь, как в этом море
Облегчается душа,
И какие гаснут зори
За грядою камыша.
 
 
Возвратясь, уютно ляжем
Перед печкой на ковре
И тихонько перескажем
Всё, что видели, сестре…
 
 
Кончим. Тихо встанет с кресел,
Молчалива и строга.
Скажет каждому: «Будь весел.
За окном лежат снега».
 

13 января 1906

 
Ты придешь и обнимешь.
И в спокойной мгле
Мне лицо опрокинешь
Встречу новой земле.
 
 
В новом небе забудем,
Что прошло, – навсегда.
Тихо молвят люди:
«Вот еще звезда».
 
 
И, мерцая, задремлем
На туманный век,
Посылая землям
Среброзвездный снег.
 
 
На груди из рая –
Твой небесный цвет.
Я пойму, мерцая,
Твой спокойный свет.
 

24 января 1906

 
Мы подошли – и воды синие,
Как две расплеснутых стены.
И вот – вдали белеет скиния,
И дали мутные видны.
 
 
Но уж над горными провалами
На дымно блещущий утес
Ты не взбежишь, звеня кимвалами,
В венке из диких красных роз.
 
 
Так – и чудесным очарованы –
Не избежим своей судьбы,
И, в цепи новые закованы,
Бредем, печальные рабы.
 

25 января 1906

 
Мальчики да девочки
Свечечки да вербочки
Понесли домой.
 
 
Огонечки теплятся,
Прохожие крестятся,
И пахнет весной.
 
 
Ветерок удаленький,
Дождик, дождик маленький,
Не задуй огня!
 
 
В Воскресенье Вербное
Завтра встану первая
Для святого дня.
 

1-10 февраля 1906

 
Мы выйдем в сад с тобою, скромной,
И будем странствовать одни.
Ты будешь за травою темной
Искать купальские огни.
 
 
Я буду ждать с глубокой верой
Чудес, желаемых тобой:
Пусть вспыхнет папоротник серый
Под встрепенувшейся рукой.
 
 
Ночь полыхнет зеленым светом, –
Ведь с нею вместе вспыхнешь ты,
Упоена в волшебстве этом
Двойной отравой красоты!
 
 
Я буду ждать, любуясь втайне,
Ночных желаний не будя.
Твоих девичьих очертаний –
Не бойся – не спугну, дитя!
 
 
Но если ночь, встряхнув ветвями,
Захочет в небе изнемочь,
Я загляну в тебя глазами
Туманными, как эта ночь.
 
 
И будет миг, когда ты снидешь
Еще в иные небеса.
И в новых небесах увидишь
Лишь две звезды – мои глаза.
 
 
Миг! В этом небе глаз упорных
Ты вся отражена – смотри!
И под навес ветвей узорных
Проникло таинство зари.
 

12 февраля 1906