Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Александр Блок

 
Они давно меня томили:
В разгаре девственной мечты
Они скучали, и не жили,
И мяли белые цветы.
 
 
И вот – в столовых и гостиных,
Над грудой рюмок, дам, старух,
Над скукой их обедов чинных –
Свет электрический потух.
 
 
К чему-то вносят, ставят свечи,
На лицах – желтые круги,
Шипят пергаментные речи,
С трудом шевелятся мозги.
 
 
Так – негодует всё, что сыто,
Тоскует сытость важных чрев:
Ведь опрокинуто корыто,
Встревожен их прогнивший хлев!
 
 
Теперь им выпал скудный жребий:
Их дом стоит неосвещен,
И жгут им слух мольбы о хлебе
И красный смех чужих знамен!
 
 
Пусть доживут свой век привычно –
Нам жаль их сытость разрушать.
Лишь чистым детям – неприлично
Их старой скуке подражать.
 

10 ноября 1905

 
Лазурью бледной месяц плыл
Изогнутым перстом.
У всех, к кому я приходил,
Был алый рот крестом.
 
 
Оскал зубов являл печаль,
И за венцом волос
Качалась мерно комнат даль,
Где властвовал хаос.
 
 
У женщин взор был тускл и туп,
И страшен был их взор:
Я знал, что судороги губ
Открыли их позор,
 
 
Что пили ночь и забытье,
Но день их опалил…
Как страшно мирное жилье
Для тех, кто изменил!
 
 
Им смутно помнились шаги,
Падений тайный страх,
И плыли красные круги
В измученных глазах.
 
 
Меня сжимал, как змей, диван,
Пытливый гость – я знал,
Что комнат бархатный туман
Мне душу отравлял.
 
 
Но, душу нежную губя,
В себя вонзая нож,
Я в муках узнавал тебя,
Блистательная ложь!
 
 
О, запах пламенный духов!
О, шелестящий миг!
О, речи магов и волхвов!
Пергамент желтых книг!
 
 
Ты, безымянная! Волхва
Неведомая дочь!
Ты нашептала мне слова,
Свивающие ночь.
 

Январь 1906

 
Твое лицо бледней, чем было
В тот день, когда я подал знак,
Когда, замедлив, торопила
Ты легкий, предвечерний шаг.
 
 
Вот я стою, всему покорный,
У немерцающей стены.
Что сердце? Свиток чудотворный,
Где страсть и горе сочтены!
 
 
Поверь, мы оба небо знали:
Звездой кровавой ты текла,
Я измерял твой путь в печали,
Когда ты падать начала.
 
 
Мы знали знаньем несказанным
Одну и ту же высоту
И вместе пали за туманом,
Чертя уклонную черту.
 
 
Но я нашел тебя и встретил
В неосвещенных воротах,
И этот взор – не меньше светел,
Чем был в туманных высотах!
 
 
Комета! Я прочел в светилах
Всю повесть раннюю твою,
И лживый блеск созвездий милых
Под черным шелком узнаю!
 
 
Ты путь свершаешь предо мною,
Уходишь в тени, как тогда,
И то же небо за тобою,
И шлейф влачишь, как та звезда!
 
 
Не медли, в темных тенях кроясь,
Не бойся вспомнить и взглянуть.
Серебряный твой узкий пояс –
Сужденный магу млечный путь.
 

Март 1906

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 
 
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
 
 
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
 
 
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
 
 
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.
 
 
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»[6]6
  «Истина в вине!» (лат.). – Ред.


[Закрыть] кричат.
 
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
 
 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
 
 
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 
 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 
 
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
 
 
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
 
 
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
 

24 апреля 1906.

Озерки

 
Там дамы щеголяют модами,
Там всякий лицеист остер –
Над скукой дач, над огородами,
Над пылью солнечных озер.
 
 
Туда манит перстами алыми
И дачников волнует зря
Над запыленными вокзалами
Недостижимая заря.
 
 
Там, где скучаю так мучительно,
Ко мне приходит иногда
Она – бесстыдно упоительна
И унизительно горда.
 
 
За толстыми пивными кружками,
За сном привычной суеты
Сквозит вуаль, покрытый мушками,
Глаза и мелкие черты.
 
 
Чего же жду я, очарованный
Моей счастливою звездой,
И оглушенный и взволнованный
Вином, зарею и тобой?
 
 
Вздыхая древними поверьями,
Шелками черными шумна,
Под шлемом с траурными перьями
И ты вином оглушена?
 
 
Средь этой пошлости таинственной,
Скажи, что делать мне с тобой –
Недостижимой и единственной,
Как вечер дымно-голубой?
 

Апрель 1906 – 28 апреля 1911

 
Передвечернею порою
Сходил я в сумерки с горы,
И вот передо мной – за мглою –
Черты печальные сестры.
 
 
Она идет неслышным шагом.
За нею шевелится мгла,
И по долинам, по оврагам
Вздыхают груди без числа.
 
 
«Сестра, откуда в дождь и холод
Идешь с печальною толпой,
Кого бичами выгнал голод
В могилы жизни кочевой?»
 
 
Вот подошла, остановилась
И факел подняла во мгле,
И тихим светом озарилось
Всё, что незримо на земле.
 
 
И там, в канавах придорожных,
Я, содрогаясь, разглядел
Черты мучений невозможных
И корчи ослабевших тел.
 
 
И вновь опущен факел душный,
И, улыбаясь мне, прошла –
Такой же дымной и воздушной,
Как окружающая мгла.
 
 
Но я запомнил эти лица
И тишину пустых орбит,
И обреченных вереница
Передо мной всегда стоит.
 

Сентябрь 1906

 
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
 
 
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
 
 
И вот пошли туда, где будем
Мы жить под низким потолком,
Где прокляли друг друга люди,
Убитые своим трудом.
 
 
Стараясь не запачкать платья,
Ты шла меж спящих на полу;
Но самый сон их был проклятье,
Вон там – в заплеванном углу…
 
 
Ты обернулась, заглянула
Доверчиво в мои глаза…
И на щеке моей блеснула,
Скатилась пьяная слеза.
 
 
Нет! Счастье – праздная забота,
Ведь молодость давно прошла.
Нам скоротает век работа,
Мне – молоток, тебе – игла.
 
 
Сиди, да шей, смотри в окошко,
Людей повсюду гонит труд,
А те, кому трудней немножко,
Те песни длинные поют.
 
 
Я близ тебя работать стану,
Авось, ты не припомнишь мне,
Что я увидел дно стакана,
Топя отчаянье в вине.
 

Сентябрь 1906

 
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадка бурая
Гуляет на дворе.
 
 
Снежинка легкою пушинкою
Порхает на ветру,
И елка слабенькой вершинкою
Мотает на юру.
 
 
Жилось легко, жилось и молодо –
Прошла моя пора.
Вон – мальчик, посинев от холода,
Дрожит среди двора.
 
 
Всё, всё по старому, бывалому,
И будет как всегда:
Лошадке и мальчишке малому
Не сладки холода.
 
 
Да и меня без всяких поводов
Загнали на чердак.
Никто моих не слушал доводов,
И вышел мой табак.
 
 
А всё хочу свободной волею
Свободного житья,
Хоть нет звезды счастливой более
С тех пор, как запил я!
 
 
Давно звезда в стакан мой канула, –
Ужели навсегда?..
И вот душа опять воспрянула:
Со мной моя звезда!
 
 
Вот, вот – в глазах плывет манящая,
Качается в окне…
И жизнь начнется настоящая,
И крылья будут мне!
 
 
И даже всё мое имущество
С собою захвачу!
Познал, познал свое могущество!..
Вот вскрикнул… и лечу!
 
 
Лечу, лечу к мальчишке малому,
Средь вихря и огня…
Всё, всё по старому, бывалому,
Да только – без меня!
 

Октябрь 1906

 
К вечеру вышло тихое солнце,
И ветер понес дымки из труб.
Хорошо прислониться к дверному косяку
После ночной попойки моей.
 
 
Многое миновалось
И много будет еще,
Но никогда не перестанет радоваться сердце
Тихою радостью
О том, что вы придете,
 
 
Сядете на этом старом диване
И скажете простые слова
При тихом вечернем солнце,
После моей ночной попойки.
 
 
Я люблю ваше тонкое имя,
Ваши руки и плечи
И черный платок.
 

Октябрь 1906

 
Ночь. Город угомонился.
За большим окном
Тихо и торжественно,
Как будто человек умирает.
 
 
Но там стоит просто грустный,
Расстроенный неудачей,
С открытым воротом,
И смотрит на звезды.
 
 
«Звезды, звезды,
Расскажите причину грусти!»
 
 
И на звезды смотрит.
 
 
«Звезды, звезды,
Откуда такая тоска?»
 
 
И звезды рассказывают.
Всё рассказывают звезды.
 

Октябрь 1906

 
Я в четырех стенах – убитый
Земной заботой и нуждой.
А в небе – золотом расшитый
Наряд бледнеет голубой.
 
 
Как сладко, и светло, и больно,
Мой голубой, далекий брат!
Душа в слезах, – она довольна
И благодарна за наряд.
 
 
Она – такой же голубою
Могла бы стать, как в небе – ты,
Не удрученный тяготою
Дух глубины и высоты.
 
 
Но и в стенах – моя отрада
Лазурию твоей гореть,
И думать, что близка награда,
Что суждено мне умереть…
 
 
И в бледном небе – тихим дымом
Голубоватый дух певца
Смешается с тобой, родимым,
На лоне Строгого Отца.
 

Октябрь 1906

 
Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодезь двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.
 
 
Я слышу – старинные речи
Проснулись глубоко на дне.
Вон теплятся желтые свечи,
Забытые в чьем-то окне.
 
 
Голодная кошка прижалась
У жолоба утренних крыш.
Заплакать – одно мне осталось,
И слушать, как мирно ты спишь.
 
 
Ты спишь, а на улице тихо,
И я умираю с тоски,
И злое, голодное Лихо
Упорно стучится в виски…
 
 
Эй, малый, взгляни мне в оконце!..
Да нет, не заглянешь – пройдешь…
Совсем я на зимнее солнце,
На глупое солнце похож.
 

Октябрь 1906

 
Хожу, брожу понурый,
Один в своей норе.
Придет шарманщик хмурый,
Заплачет на дворе…
 
 
О той свободной доле,
Что мне не суждена,
О том, что ветер в поле,
А на дворе – весна.
 
 
А мне – какой дело?
Брожу один, забыт.
И свечка догорела,
И маятник стучит.
 
 
Одна, одна надежда
Вон там, в ее окне.
Светла ее одежда,
Она придет ко мне.
 
 
А я, нахмурив брови,
Ей в сотый передам,
Как много портил крови
Знакомым и друзьям.
 
 
Опять нам будет сладко,
И тихо, и тепло…
В углу горит лампадка,
На сердце отлегло…
 
 
Зачем она приходит
Со мною говорить?
Зачем в иглу проводит
Веселенькую нить?
 
 
Зачем она роняет
Веселые слова?
Зачем лицо склоняет
И прячет в кружева?
 
 
Как холодно и тесно,
Когда ее здесь нет!
Как долго неизвестно,
Блеснет ли в окнах свет…
 
 
Лицо мое белее,
Чем белая стена…
Опять, опять сробею,
Когда придет она…
 
 
Ведь нечего бояться
И нечего терять…
Но надо ли сказаться?
Но можно ли сказать?
 
 
И что ей молвить – нежной?
Что сердце расцвело?
Что ветер веет снежный?
Что в комнате светло?
 

7 декабря 1906

 
Понеслись, блеснули в очи
Огневые языки,
Золотые брызги ночи,
Городские мотыльки.
 
 
Зданье дымом затянуло,
Толпы темные текут…
Но вдали несутся гулы,
Светы новые бегут…
 
 
Крики брошены горстями
Золотых монет.
Над вспененными конями
Факел стелет красный свет.
 
 
И, крутя живые спицы,
Мчатся вихрем колесницы,
Впереди скакун с трубой
Над испуганной толпой.
 
 
Скок по камню тяжко звонок,
Голос хриплой меди тонок,
Расплеснулась, широка,
Гулкой улицы река.
 
 
На блистательные шлемы
Каплет снежная роса…
Дети ночи черной – где мы?..
Чьи взывают голоса?..
 
 
Нет, опять погаснут зданья,
Нет, опять он обманул, –
Отдаленного восстанья
Надвигающийся гул…
 

Декабрь 1906

 
На серые камни ложилась дремота,
Но прялкой вилась городская забота.
Где храмы подъяты и выступы круты, –
 
 
Я видел вас, женщины в темных одеждах,
С молитвой в глазах и с изменой в надеждах –
О, женщины помнят такие минуты!
 
 
Сходились, считая ступень за ступенью,
И вновь расходились, томимые тенью,
Сияя очами, сливаясь с тенями…
 
 
О, город! О, ветер! О, снежные бури!
О, бездна разорванной в клочья лазури!
Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!
 

Декабрь 1906

 
Ты смотришь в очи ясным зорям,
А город ставит огоньки,
И в переулках пахнет морем,
Поют фабричные гудки.
 
 
И в суете непобедимой
Душа туманам предана…
Вот красный плащ, летящий мимо,
Вот женский голос, как струна.
 
 
И помыслы твои несмелы,
Как складки современных риз…
И женщины ресницы-стрелы
Так часто опускают вниз.
 
 
Кого ты в скользкой мгле заметил?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел,
И храм открыт, как ресторан…
 
 
На безысходные обманы
Душа напрасно понеслась:
И взоры дев, и рестораны
Погаснут все – в урочный час.
 

Декабрь 1906

 
Что на свете выше
Светлых чердаков?
Вижу трубы, крыши
Дальних кабаков.
 
 
Путь туда заказан,
И на что – теперь?
Вот – я с ней лишь связан…
Вот – закрыта дверь…
 
 
А она не слышит –
Слышит – не глядит,
Тихая – не дышит,
Белая – молчит…
 
 
Уж не просит кушать…
Ветер свищет в щель.
Как мне любо слушать
Вьюжную свирель!
 
 
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
 
 
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
 
 
Ты дарил мне горе,
Тучи, да снега…
Подари ей зори,
Бусы, жемчуга!
 
 
Чтоб была нарядна
И, как снег, бела!
Чтоб глядел я жадно
Из того угла!..
 
 
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
 
 
Чтоб она не встала,
Не скрипи, доска…
Чтоб не испугала
Милого дружка!
 

Декабрь 1906

 
Открыт паноптикум печальный
Один, другой и третий год.
Толпою пьяной и нахальной
Спешим… В гробу царица ждет.
 
 
Она лежит в гробу стеклянном,
И не мертва и не жива,
А люди шепчут неустанно
О ней бесстыдные слова.
 
 
Она раскинулась лениво –
Навек забыть, навек уснуть…
Змея легко, неторопливо
Ей жалит восковую грудь…
 
 
Я сам, позорный и продажный,
С кругами синими у глаз,
Пришел взглянуть на профиль важный,
На воск, открытый напоказ…
 
 
Тебя рассматривает каждый,
Но, если б гроб твой не был пуст,
Я услыхал бы не однажды
Надменный вздох истлевших уст:
 
 
«Кадите мне. Цветы рассыпьте.
Я в незапамятных веках
Была царицею в Египте.
Теперь – я воск. Я тлен. Я прах». –
 
 
«Царица! Я пленен тобою!
Я был в Египте лишь рабом,
А ныне суждено судьбою
Мне быть поэтом и царем!
 
 
Ты видишь ли теперь из гроба,
Что Русь, как Рим, пьяна тобой?
Что я и Цезарь – будем оба
В веках равны перед судьбой?»
 
 
Замолк. Смотрю. Она не слышит.
Но грудь колышется едва
И за прозрачной тканью дышит…
И слышу тихие слова:
 
 
«Тогда я исторгала грозы.
Теперь исторгну жгучей всех
У пьяного поэта – слезы,
У пьяной проститутки – смех».
 

16 декабря 1907

 
Поздним вечером ждала
У кисейного окна
Вплоть до раннего утра.
 
 
Нету милого – ушла.
Нету милого – одна.
Даль мутна, светла, сыра.
 
 
Занавесила окно,
Засветила огонек,
Наклонилась над столом…
 
 
Загляни еще в окно!
Загляни еще разок!
Загляни одним глазком!
 
 
Льется, льется холодок.
Догорает огонек.
 
 
«Как он в губы целовал…
Как невестой называл…»
 
 
Рано, холодно, светло.
Ветер ломится в стекло.
 
 
Посмотри одним глазком,
Что там с миленьким дружком?..
 
 
Белый саван – снежный плат.
А под платом – голова…
Тяжело проспать в гробу.
 
 
Ноги вытянулись в ряд…
Протянулись рукава…
Ветер ломится в трубу…
 
 
Выйди, выйди из ворот…
Лейся, лейся ранний свет,
Белый саван, распухай…
 
 
Приподымешь белый край –
И сомнений больше нет:
Провалился мертвый рот.
 

Февраль 1908.

Ревель

Снежная маска
(1907)

Посвящается Н.Н.В.

 
И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
 
 
Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
 
 
И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.
 
 
И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?
 

29 декабря 1906

 
Снежная мгла взвилась.
Легли сугробы кругом.
 
 
Да. Я с тобой незнаком.
Ты – стихов моих пленная вязь.
 
 
И, тайно сплетая вязь,
Нити снежные тку и плету.
 
 
Ты не первая мне предалась
На темном мосту.
 
 
Здесь – электрический свет.
Там – пустота морей,
И скована льдами злая вода.
 
 
Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.
 
 
И снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллионы бездн…
Ты смотришь всё той же пленной душой
В купол всё тот же – звездный…
 
 
И смотришь в печали,
И снег синей…
Темные дали,
И блистательный бег саней…
 
 
И когда со мной встречаются
Неизбежные глаза, –
 
 
Глуби снежные вскрываются,
Приближаются уста…
 
 
Вышина. Глубина. Снеговая тишь.
И ты молчишь.
И в душе твоей безнадежной
Та же легкая, пленная грусть.
 
 
О, стихи зимы среброснежной!
Я читаю вас наизусть.
 

3 января 1907

 
В снежной пене – предзакатная –
Ты встаешь за мной вдали,
Там, где в дали невозвратные
Повернули корабли.
 
 
Не видать ни мачт, ни паруса,
Что манил от снежных мест,
И на дальнем храме безрадостно
Догорел последний крест.
 
 
И на этот путь оснеженный
Если встанешь – не сойдешь.
И душою безнадежной
Безотзывное поймешь.
 
 
Ты услышишь с белой пристани
Отдаленные рога.
Ты поймешь растущий издали
Зов закованной в снега.
 

3 января 1907

 
Я – непокорный и свободный.
Я правлю вольною судьбой.
А Он – простерт над бездной водной
С подъятой к небесам трубой.
 
 
Он видит все мои измены,
Он исчисляет все дела.
И за грядой туманной пены
Его труба всегда светла.
 
 
И, опустивший меч на струи,
Он не смежит упорный взор.
Он стережет все поцелуи,
Паденья, клятвы и позор.
 
 
И Он потребует ответа,
Подъемля засветлевший меч.
И канет темная комета
В пучины новых темных встреч.
 

3 января 1907

 
Открыли дверь мою метели,
Застыла горница моя,
И в новой снеговой купели
Крещен вторым крещеньем я.
 
 
И, в новый мир вступая, знаю,
Что люди есть, и есть дела,
Что путь открыт наверно к раю
Всем, кто идет путями зла.
 
 
Я так устал от ласк подруги
На застывающей земле.
И драгоценный камень вьюги
Сверкает льдиной на челе.
 
 
И гордость нового крещенья
Мне сердце обратила в лед.
Ты мне сулишь еще мгновенья?
Пророчишь, что весна придет?
 
 
Но посмотри, как сердце радо!
Заграждена снегами твердь.
Весны не будет, и не надо:
Крещеньем третьим будет – Смерть.
 

3 января 1907

 
Вьюга пела.
И кололи снежные иглы.
И душа леденела.
Ты меня настигла.
 
 
Ты запрокинула голову в высь.
Ты сказала: «Глядись, глядись,
Пока не забудешь
Того, что любишь».
 
 
И указала на дальние города линии,
На поля снеговые и синие,
На бесцельный холод.
 
 
И снежных вихрей подъятый молот
Бросил нас в бездну, где искры неслись,
Где снежинки пугливо вились…
 
 
Какие-то искры,
Каких-то снежинок неверный полет…
Как быстро – так быстро
Ты надо мной
Опрокинула свод
Голубой…
 
 
Метель взвилась,
Звезда сорвалась,
За ней другая…
И звезда за звездой
Понеслась,
Открывая
Вихрям звездным
Новые бездны.
 
 
В небе вспыхнули темные очи
Так ясно!
И я позабыл приметы
Страны прекрасной –
В блеске твоем, комета!
В блеске твоем, среброснежная ночь!
 
 
И неслись опустошающие
Непомерные года,
Словно сердце застывающее
Закатилось навсегда.
 
 
Но бредет за дальним полюсом
Солнце сердца моего,
Льдяным скованное поясом
Безначалья твоего.
 
 
Так взойди ж в морозном инее,
Непомерный свет – заря!
Подними над далью синей
Жезл померкшего царя!
 

3 января 1907

 
Белоснежней не было зим
И перистей тучек.
Ты дала мне в руки
Серебряный ключик,
И владел я сердцем твоим.
Тихо всходил над городом дым,
Умирали звуки.
 
 
Белые встали сугробы,
И мраки открылись.
Выплыл серебряный серп.
И мы уносились,
Обреченные оба
На ущерб.
 
 
Ветер взвихрил снега.
Закатился серп луны.
И пронзительным взором
Ты измерила даль страны,
Откуда звучали рога
Снежным, метельным хором.
 
 
И мгла заломила руки,
Заломила руки в высь.
Ты опустила очи,
И мы понеслись.
И навстречу вставали новые звуки:
Летели снега,
Звенели рога
Налетающей ночи.
 

3 января 1907

 
Не в земной темнице душной
Я гублю.
Душу вверь ладье воздушной –
Кораблю.
Ты пойми душой послушной,
Что люблю.
 
 
Взор твой ясный к выси звездной
Обрати.
И в руке твой меч железный
Опусти.
Сердце с дрожью бесполезной
Укроти.
Вихри снежные над бездной
Закрути.
 
 
Рукавом моих метелей
Задушу.
Серебром моих веселий
Оглушу.
На воздушной карусели
Закружу.
Пряжей спутанной кудели
Обовью.
Легкой брагой снежных хмелей
Напою.
 

4 января 1907

 
Крылья легкие раскину,
Стены воздуха раздвину,
Страны дольние покину.
 
 
Вейтесь, искристые нити,
Льдинки звездные, плывите,
Вьюги дольние, вздохните!
 
 
В сердце – легкие тревоги,
В небе – звездные дороги,
Среброснежные чертоги.
 
 
Сны метели светлозмейной,
Песни вьюги легковейной,
Очи девы чародейной.
 
 
И какие-то печали
Издали,
И туманные скрижали
От земли.
И покинутые в дали
Корабли.
И какие-то за мысом
Паруса.
И какие-то над морем
Голоса.
И расплеснут меж мирами,
Над забытыми пирами –
Кубок долгой страстной ночи,
Кубок темного вина.
 

4 января 1907

 
И опять твой сладкий сумрак, влюбленность.
И опять: «Навеки. Опусти глаза твои».
И дней туманность, и ночная бессонность,
И вдали, в волнах, вдали – пролетевшие ладьи.
 
 
И чему-то над равнинами снежными
Улыбнувшаяся задумчиво заря.
И ты, осенившая крылами белоснежными
На вечный покой отходящего царя.
 
 
Ангел, гневно брови изламывающий,
Два луча – два меча скрестил в вышине.
Но в гневах стали звенящей и падающей
Твоя улыбка струится во мне.
 

4 января 1907

 
Не надо кораблей из дали,
Над мысом почивает мрак.
На снежносинем покрывале
Читаю твой условный знак.
 
 
Твой голос слышен сквозь метели,
И звезды сыплют снежный прах.
Ладьи ночные пролетели,
Ныряя в ледяных струях.
 
 
И нет моей завидней доли –
В снегах забвенья догореть,
И на прибрежном снежном поле
Под звонкой вьюгой умереть.
 
 
Не разгадать живого мрака,
Которым стан твой окружен.
И не понять земного знака,
Чтоб не нарушить снежный сон.
 

4 января 1907