Текст книги "Стихотворения 1906 года"

Автор книги: Александр Блок

Александр Блок
СТИХОТВОРЕНИЯ 1906 ГОДА

СКАЗКА О ПЕТУХЕ И СТАРУШКЕ

 
Петуха упустила старушка,
Золотого, как день, петуха!
Не сама отворилась клетушка,
Долго ль в зимнюю ночь до греха!
 
 
И на белом узорном крылечке
Промелькнул золотой гребешок…
А старуха спускается с печки,
Всё не может найти посошок…
 
 
Вот – ударило светом в оконце,
Загорелся старушечий глаз…
На дворе – словно яркое солнце,
Деревенька стоит напоказ.
 
 
Эх, какая беда приключилась,
Впопыхах не нащупать клюки…
Ишь, проклятая, где завалилась!..
А у страха глаза велики:
 
 
Вон стоит он в углу, озаренный,
Из-под шапки таращит глаза…
А на улице снежной и сонной
Суматоха, возня, голоса…
 
 
Прибежали к старухину дому,
Захватили ведро, кто не глуп…
А уж в кучке золы – незнакомый
Робко съежился маленький труп…
 
 
Долго, бабушка, верно, искала,
Не сыскала ты свой посошок…
Петушка своего потеряла,
ан, нашел тебя сам петушок!
 
 
Зимний ветер гуляет и свищет,
Всё играет с торчащей трубой…
Мертвый глаз будто всё еще ищет,
Где пропал петушок… золотой.
 
 
А над кучкой золы разметенной,
Где гулял и клевал петушок,
То погаснет, то вспыхнет червонный
Золотой, удалой гребешок.
 

11 января 1906

* * *

«Милый брат! Завечерело…»

 
Милый брат! Завечерело.
Чуть слышны колокола.
Над равниной побелело —
Сонноокая прошла.
 
 
Проплыла она – и стала,
Незаметная, близка.
И опять нам, как бывало,
Ноша тяжкая легка.
 
 
Меж двумя стенами бора
Редкий падает снежок.
Перед нами – семафора
Зеленеет огонек.
 
 
Небо – в зареве лиловом,
Свет лиловый на снегах,
Словно мы – в пространстве новом,
Словно – в новых временах.
 
 
Одиноко вскрикнет птица,
Отряхнув крылами ель,
И засыплет нам ресницы
Белоснежная метель…
 
 
Издали – локомотива
Поступь тяжкая слышна…
Скоро Финского залива
Нам откроется страна.
 
 
Ты поймешь, как в этом море
Облегчается душа,
И какие гаснут зори
За грядою камыша.
 
 
Возвратясь, уютно ляжем
Перед печкой на ковре
И тихонько перескажем
Всё, что видели, сестре…
 
 
Кончим. Тихо встанет с кресел,
Молчалива и строга.
Скажет каждому: «Будь весел.
За окном лежат снега».
 

13 января 1906

Ланская

* * *

«Мы подошли – и воды синие…»

 
Мы подошли – и воды синие,
Как две расплеснутых стены.
И вот – вдали белеет скиния,
И дали мутные видны.
 
 
Но уж над горными провалами
На дымно блещущий утес
Ты не взбежишь, звеня кимвалами,
В венке из диких красных роз.
 
 
Так – и чудесным очарованы —
Не избежим своей судьбы,
И, в цепи новые закованы,
Бредем, печальные рабы.
 

25 января 1906

* * *

«Ты придешь и обнимешь…»

 
Ты придешь и обнимешь.
И в спокойной мгле
Мне лицо опрокинешь
Встречу новой земле.
 
 
В новом небе забудем,
Что прошло, – навсегда.
Тихо молвят люди:
«Вот еще звезда».
 
 
И, мерцая, задремлем
На туманный век,
Посылая землям
Среброзвездный снег.
 
 
На груди из рая —
Твой небесный цвет.
Я пойму, мерцая,
Твой спокойный свет.
 

24 января 1906

* * *

«Лазурью бледной месяц плыл…»

 
Лазурью бледной месяц плыл
Изогнутым перстом.
У всех, к кому я приходил,
Был алый рот крестом.
 
 
Оскал зубов являл печаль,
И за венцом волос
Качалась мерно комнат даль,
Где властвовал хаос.
 
 
У женщин взор был тускл и туп,
И страшен был их взор:
Я знал, что судороги губ
Открыли их позор,
 
 
Что пили ночь и забытье,
Но день их опалил…
Как страшно мирное жилье
Для тех, кто изменил!
 
 
Им смутно помнились шаги,
Падений тайный страх,
И плыли красные круги
В измученных глазах.
 
 
Меня сжимал, как змей, диван,
Пытливый гость – я знал,
Что комнат бархатный туман
Мне душу отравлял.
 
 
Но, душу нежную губя,
В себя вонзая нож,
Я в муках узнавал тебя,
Блистательная ложь!
 
 
О, запах пламенный духов!
О, шелестящий миг!
О, речи магов и волхвов!
Пергамент желтых книг!
 
 
Ты, безымянная! Волхва
Неведомая дочь!
Ты нашептала мне слова,
Свивающие ночь.
 

Январь 1906

ВЕРБОЧКИ

 
Мальчики да девочки
Свечечки да вербочки
     Понесли домой.
 
 
Огонечки теплятся,
Прохожие крестятся,
     И пахнет весной.
Ветерок удаленький,
Дождик, дождик маленький,
     Не задуй огня!
 
 
В Воскресенье Вербное
Завтра встану первая
     Для святого дня.
 

10 февраля 1906

УЧИТЕЛЬ

 
Кончил учитель урок,
Мирно сидит на крылечке.
Звонко кричит пастушок.
Скачут барашки, овечки.
 
 
Солнце за горку ушло,
Светит косыми лучами.
В воздухе сыро, тепло,
Белый туман за прудами.
 
 
Старый учитель сидит,—
Верно, устал от работы:
Завтра ему предстоит
Много трудов и заботы.
 
 
Завтра он будет с утра
Школить упрямых ребяток,
Чтобы не грызли пера
И не марали тетрадок.
 
 
Стадо идет и пылит,
Дети за ним – врассыпную.
Старый учитель сидит,
Голову клонит седую.
 

10 февраля 1906

СНЕГ ДА СНЕГ

 
Снег да снег. Всю избу занесло.
Снег белеет кругом по колено.
Так морозно, светло и бело!
Только черные, черные стены…
 
 
И дыханье выходит из губ
Застывающим в воздухе паром.
Вон дымок выползает из труб;
Вон в окошке сидят с самоваром;
 
 
Старый дедушка сел у стола,
Наклонился и дует на блюдце;
Вон и бабушка с печки сползла,
И кругом ребятишки смеются.
 
 
Притаились ребята, глядят,
Как играет с котятами кошка…
Вдруг ребята пискливых котят
Побросали обратно в лукошко…
 
 
Прочь от дома на снежный простор
На салазках они покатили.
Оглашается криками двор —
Великана из снега слепили!
 
 
Палку в нос, провертели глаза
И надели лохматую шапку.
И стоит он, ребячья гроза,—
Вот возьмет, вот ухватит в охапку
 
 
И хохочут ребята, кричат,
Великан у них вышел на славу!
А старуха глядит на внучат,
Не перечит ребячьему нраву.
 

10 февраля 1906

ВЕТХАЯ ИЗБУШКА

 
Ветхая избушка
Вся в снегу стоит.
Бабушка-старушка
Из окна глядит.
 
 
Внукам-шалунишкам
По колено снег.
Весел ребятишкам
Быстрых санок бег…
 
 
Бегают, смеются,
Лепят снежный дом,
Звонко раздаются
Голоса кругом…
 
 
В снежном доме будет
Резвая игра…
Пальчики застудят,—
По домам пора!
 
 
Завтра выпьют чаю,
Глянут из окна,—
Ан, уж дом растаял,
На дворе – весна!
 

10 февраля 1906

ЗАЙЧИК

 
Маленькому зайчику
На сырой ложбинке
Прежде глазки тешили
Белые цветочки…
 
 
Осенью расплакались
Тонкие былинки,
Лапки наступают
На желтые листочки.
 
 
Хмурая, дождливая
Наступила осень,
Всю капусту сняли,
Нечего украсть.
 
 
Бедный зайчик прыгает
Возле мокрых сосен,
Страшно в лапы волку
Серому попасть…
 
 
Думает о лете,
Прижимает уши,
На небо косится —
Неба не видать…
 
 
Только б потеплее,
Только бы посуше…
Очень неприятно
По воде ступать!
 

Октябрь 1903-10 февраля 1906

ИВАНОВА НОЧЬ

 
Мы выйдем в сад с тобою. Скромной,
И будем странствовать одни.
Ты будешь за травою темной
Искать купальские огни.
 
 
Я буду ждать с глубокой верой
Чудес, желаемых тобой:
Пусть вспыхнет папоротник серый
Под встрепенувшейся рукой.
 
 
Ночь полыхнет зеленым светом,—
Ведь с нею вместе вспыхнешь ты,
Упоена в волшебстве этом
Двойной отравой красоты!
 
 
Я буду ждать, любуясь втайне,
Ночных желаний не будя.
Твоих девичьих очертаний —
Не бойся – не спугну, дитя!
 
 
Но если ночь, встряхнув ветвями,
Захочет в небе изнемочь,
Я загляну в тебя глазами
Туманными, как эта ночь.
 
 
И будет миг, когда ты снидешь
Еще в иные небеса.
И в новых небесах увидишь
Лишь две звезды – мои глаза.
 
 
Миг! В этом небе глаз упорных
Ты вся отражена – смотри!
И под навес ветвей узорных
Проникло таинство зари.
 

12 февраля 1906

СОЛЬВЕЙГ

Сергею Городецкому

Сольвейг прибегает на лыжах.

Ибсен. «Пep Гюнт»

 
Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
Улыбнулась пришедшей весне!
 
 
Жил я в бедной и темной избушке моей
Много дней, меж камней, без огней.
 
 
Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул —
Я топор широко размахнул!
 
 
Я смеюсь и крушу вековую сосну,
Я встречаю невесту – весну!
 
 
          Пусть над новой избой
          Будет свод голубой —
Полно соснам скрывать синеву!
 
 
          Это небо – твое!
          Это небо – мое!
Пусть недаром я гордым слыву!
 
 
          Жил в лесу как во сне,
          Пел молитвы сосне,
Надо мной распростершей красу.
 
 
          Ты пришла – и светло,
          Зимний сон разнесло,
И весна загудела в лесу!
 
 
Слышишь звонкий топор? Видишь
               радостный взор,
На тебя устремленный в упор?
 
 
Слышишь песню мою? Я крушу и пою
Про весеннюю Сольвейг мою!
 
 
Под моим топором, распевая хвалы,
Раскачнулись в лазури стволы!
 
 
Голос твой – он звончей песен старой сосны!
Сольвейг! Песня зеленой весны!
 

20 февраля 1906

* * *

«Ты был осыпан звездным цветом…»

Г. Гюнтеру

 
Ты был осыпан звездным цветом
Ее торжественной весны,
И были пышно над поэтом
Восторг и горе сплетены.
 
 
Открылось небо над тобою,
Ты слушал пламенный хорал,
День белый с ночью голубою
Зарею алой сочетал.
 
 
Но в мирной безраздумной сини
Очарованье доцвело,
И вот – осталась нежность линий
И в нимбе пепельном чело.
 
 
Склонясь на цвет полуувядший,
Стремиться не устанешь ты,
Но заглядишься, ангел падший,
В двойные, нежные черты.
 
 
И, может быть, в бреду ползучем,
Межу не в силах обойти,
Ты увенчаешься колючим
Венцом запретного пути.
 
 
Так, – не забудь в венце из терний,
Кому молился в первый раз,
Когда обманет свет вечерний
Расширенных и светлых глаз.
 

19 марта 1906

* * *

«Твое лицо бледней, чем было…»

 
Твое лицо бледней, чем было
В тот день, когда я подал знак,
Когда, замедлив, торопила
Ты легкий, предвечерний шаг.
 
 
Вот я стою, всему покорный,
У немерцающей стены.
Что сердце? Свиток чудотворный,
Где страсть и горе сочтены!
 
 
Поверь, мы оба небо знали:
Звездой кровавой ты текла,
Я измерял твой путь в печали,
Когда ты падать начала.
 
 
Мы знали знаньем несказанным
Одну и ту же высоту
И вместе пали за туманом,
Чертя уклонную черту.
 
 
Но я нашел тебя и встретил
В неосвещенных воротах,
И этот взор – не меньше светел,
Чем был в туманных высотах!
 
 
Комета! Я прочел в светилах
Всю повесть раннюю твою,
И лживый блеск созвездий милых
Под черным шелком узнаю!
 
 
Ты путь свершаешь предо мною,
Уходишь в тени, как тогда,
И то же небо за тобою,
И шлейф влачишь, как та звезда!
 
 
Не медли, в темных тенях кроясь,
Не бойся вспомнить и взглянуть.
Серебряный твой узкий пояс —
Сужденный магу млечный путь.
 

Март 1906

НЕЗНАКОМКА

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 
 
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
 
 
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
 
 
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
 
 
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.
 
 
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»[1]1
  «Истина в вине!» (лат.)


[Закрыть] кричат.
 
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
 
 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
 
 
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 
 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 
 
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
 
 
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
 
 
В моей душе лежит сокровище,
М ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
 

24 апреля 1906

Озерки

* * *

«Там дамы щеголяют модами…»

 
Там дамы щеголяют модами,
Там всякий лицеист остер —
Над скукой дач, над огородами,
Над пылью солнечных озер.
 
 
Туда манит перстами алыми
И дачников волнует зря
Над запыленными вокзалами
Недостижимая заря.
 
 
Там, где скучаю так мучительно,
Ко мне приходит иногда
Она – бесстыдно упоительна
И унизительно горда.
 
 
За толстыми пивными кружками,
За сном привычной суеты
Сквозит вуаль, покрытый мушками
Глаза и мелкие черты.
 
 
Чего же жду я, очарованный
Моей счастливою звездой,
И оглушенный и взволнованный
Вином, зарею и тобой?
 
 
Вздыхая древними поверьями,
Шелками черными шумна,
Под шлемом с траурными перьями
И ты вином оглушена?
 
 
Средь этой пошлости таинственной,
Скажи, что делать мне с тобой —
Недостижимой и единственной,
Как вечер дымно-голубой?
 

Апрель 1906 (28 апреля 1911)

* * *

«Прошли года, но ты – всё та же…»

 
Я знал ее еще тогда
В те баснословные года
 

Тютчев

 
Прошли года, но ты – всё та же:
Строга, прекрасна и ясна;
Лишь волосы немного глаже,
И в них сверкает седина.
 
 
А я – склонен над грудой книжной,
Высокий, сгорбленный старик,—
С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
 
 
Да. Нас года не изменили.
Живем и дышим, как тогда,
И, вспоминая, сохранили
Те баснословные года…
 
 
Их светлый пепел – в длинной урне.
Наш светлый дух – в лазурной мгле.
И всё чудесней, всё лазурней —
Дышать прошедшим на земле.
 

30 мая 1906

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

 
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле,
 
 
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
 
 
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
 
 
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы – муж и жена!
 
 
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
 
 
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
 
 
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и не смею убить —
 
 
Отметить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
 
 
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
 
 
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня…
 
 
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои – поколенье рабов,
 
 
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа…
 
 
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою
 
 
Что огнем сожжено и свинцом залито —
Того разорвать не посмеет никто!
 
 
С тобою смотрел я на эту зарю —
С тобой в эту черную бездну смотрю.
 
 
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
 
 
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма – впереди?
 
 
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?
Вдвоем – неразрывно – навеки вдвоем!
 
 
Воскреснем? Погибнем? Умрем?
 

17 августа 1906

ДЕВЕ-РЕВОЛЮЦИИ

 
О, Дева, иду за тобой —
И страшно ль идти за тобой
Влюбленному в душу свою,
Влюбленному в тело свое?
 

19 августа 1906

Малиновая гора

РУСЬ

 
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
 
 
Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна,
 
 
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел.
 
 
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
 
 
Где буйно заметает вьюга
До крыши – утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвеё.
 
 
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых
Поет преданья старины…
 
 
Так – я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.
 
 
Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.
 
 
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил.
 
 
Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах, ты,
И вот – она не запятнала
Первоначальной чистоты.
 
 
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь,
Она и в снах необычайна.
Ее одежды не коснусь.
 

24 сентября 1906

* * *

«Есть лучше и хуже меня…»

 
Есть лучше и хуже меня,
И много людей и богов,
И в каждом – метанье огня,
И в каждом – печаль облаков.
 
 
И каждый другого зажжет
И снова потушит костер,
И каждый печально вздохнет,
Взглянувши другому во взор…
 
 
Да буду я – царь над собой,
Со мною – да будет мой гнев,
Чтоб видеть над бездной глухой
Черты ослепительных дев!
 
 
Я сам свою жизнь сотворю,
И сам свою жизнь погублю.
Я буду смотреть на Зарю
Лишь с теми, кого полюблю.
 

Сентябрь 1906

* * *

«Передвечернею порою…»

 
Передвечернею порою
Сходил я в сумерки с горы,
И вот передо мной – за мглою —
Черты печальные сестры.
 
 
Она идет неслышным шагом,
За нею шевелится мгла,
И по долинам, по оврагам
Вздыхают груди без числа.
 
 
«Сестра, откуда в дождь и холод
Идешь с печальною толпой,
Кого бичами выгнал голод
В могилы жизни кочевой?»
 
 
Вот подошла, остановилась
И факел подняла во мгле,
И тихим светом озарилось
Всё, что незримо на земле.
 
 
И там, в канавах придорожных,
Я, содрогаясь, разглядел
Черты мучений невозможных
И корчи ослабевших тел.
 
 
И вновь опущен факел душный,
И, улыбаясь мне, прошла —
Такой же дымной и воздушной,
Как окружающая мгла.
 
 
Но я запомнил эти лица
И тишину пустых орбит,
И обреченных вереница
Передо мной всегда стоит.
 

Сентябрь 1906

ХОЛОДНЫЙ ДЕНЬ

 
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
 
 
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
 
 
И вот пошли туда, где будем
Мы жить под низким потолком,
Где прокляли друг друга люди,
Убитые своим трудом.
 
 
Стараясь на запачкать платья,
Ты шла меж спящих на полу;
Но самый сон их был проклятье,
Вон там – в заплеванном углу…
 
 
Ты обернулась, заглянула
Доверчиво в мои глаза…
И на щеке моей блеснула,
Скатилась пьяная слеза.
 
 
Нет! Счастье – праздная забота,
Ведь молодость давно прошла.
Нам скоротает век работа,
Мне – молоток, тебе – игла.
 
 
Сиди, да шей, смотри в окошко,
Людей повсюду гонит труд,
А те, кому трудней немножко,
Те песни длинные поют.
 
 
Я близ тебя работать стану,
Авось, ты не припомнишь мне,
Что я увидел дно стакана,
Топя отчаянье в вине.
 

Сентябрь 1906

В ОКТЯБРЕ

 
Открыл окно. Какая хмурая
     Столица в октябре!
Забитая лошадка бурая
     Гуляет на дворе.
 
 
Снежинка легкою пушинкою
     Порхает на ветру,
И елка слабенькой вершинкою
     Мотает на юру.
 
 
Жилось легко, жилось и молодо —
     Прошла моя пора.
Вон – мальчик, посинев от холода,
     Дрожит среди двора.
 
 
Всё, всё по-старому, бывалому,
     И будет как всегда:
Лошадке и мальчишке малому
     Не сладки холода.
 
 
Да и меня без всяких поводов
     Загнали на чердак.
Никто моих не слушал доводов,
     И вышел мой табак.
 
 
А всё хочу свободной волею
     Свободного житья,
Хоть нет звезды счастливой более
     С тех пор, как запил я!
 
 
Давно звезда в стакан мой канула,—
     Ужели навсегда?..
И вот душа опять воспрянула:
     Со мной моя звезда!
 
 
Вот, вот – в глазах плывет манящая,
     Качается в окне…
И жизнь начнется настоящая,
     И крылья будут мне!
 
 
И даже всё мое имущество
     С собою захвачу!
Познал, познал свое могущество!..
     Вот вскрикнул… и лечу!
 
 
Лечу, лечу к мальчишке малому,
     Средь вихря и огня…
Всё, всё по-старому, бывалому,
     Да только – без меня!
 

Сентябрь 1906

* * *

«Шлейф, забрызганный звездами…»

 
Шлейф, забрызганный звездами,
Синий, синий, синий взор.
Меж землей и небесами
Вихрем поднятый костер.
 
 
Жизнь и смерть в круженьи вечном,
Вся – в шелках тугих —
Ты – путям открыта млечным,
Скрыта в тучах грозовых.
 
 
Пали душные туманы.
Гасни, гасни свет, пролейся мгла…
Ты – рукою узкой, белой, странной
Факел-кубок в руки мне дала.
 
 
Кубок-факел брошу в купол синий —
Расплеснется млечный путь.
Ты одна взойдешь над всей пустыней
Шлейф кометы развернуть.
 
 
Дай серебряных коснуться складок,
Равнодушным сердцем знать,
Как мой путь страдальный сладок,
Как легко и ясно умирать.
 

Сентябрь 1906

СЫН И МАТЬ

Моей матери

 
Сын осеняется крестом.
Сын покидает отчий дом.
 
 
В песнях матери оставленной
Золотая радость есть:
Только б он пришел прославленный,
Только б радость перенесть!
 
 
Вот, в доспехе ослепительном,
Слышно, ходит сын во мгле.
Дух свой предал небожителям,
Сердце – матери-земле.
 
 
Петухи поют к заутрене,
Ночь испуганно бежит.
Хриплый рог туманов утренних
За спиной ее трубит.
 
 
Поднялись над луговинами
Кудри спутанные мхов,
Метят взорами совиными
В стаю легких облаков…
 
 
Вот он, сын мой, в светлом облаке,
В шлеме утренней зари!
Сыплет он стрелами колкими
В чернолесья, в пустыри!..
 
 
Веет ветер очистительный
От небесной синевы.
Сын бросает меч губительный,
Шлем снимает с головы.
 
 
Точит грудь его пронзенная
Кровь и горние хвалы:
Здравствуй, даль, освобожденная
От ночной туманной мглы!
 
 
В сердце матери оставленной
Золотая радость есть:
Вот он, сын мой, окровавленный!
Только б радость перенесть!
 
 
Сын не забыл родную мать:
Сын воротился умирать.
 

4 октября 1906

* * *

«Нет имени тебе, мой дальний…»

 
Нет имени тебе, мой дальний.
 
 
Вдали лежала мать, больна.
Над ней склонялась всё печальней
Ее сиделка – тишина.
 
 
Но счастье было безначальней,
Чем тишина. Была весна.
 
 
Ты подходил к стеклянной двери
И там стоял, в саду, маня
Меня, задумчивую Мэри,
Голубоокую меня.
 
 
Я проходила тихой залой
Сквозь дрему, шелесты и сны…
И на балконе тень дрожала
Ее сиделки – тишины…
 
 
Мгновенье – в зеркале старинном
Я видела себя, себя…
И шелестила платьем длинным
По ступеням – встречать тебя.
 
 
И жали руку эти руки…
И трепетала в них она…
Но издали летели звуки:
Там… задыхалась тишина.
 
 
И миг еще – в оконной раме
Я видела – уходишь ты…
И в окна к бедной, бедной маме
С балкона кланялись цветы…
 
 
К ней прилегла в опочивальне
Ее сиделка – тишина…
Я здесь, в моей девичьей спальне,
И рук не разомкнуть… одна…
 
 
Нет имени тебе, весна.
Нет имени тебе, мой дальний.
 

Октябрь 1906

* * *

«К вечеру вышло тихое солнце…»

 
К вечеру вышло тихое солнце,
И ветер понес дымки из труб.
Хорошо прислониться к дверному косяку
После ночной попойки моей.
 
 
Многое миновалось
И много будет еще,
Но никогда не перестанет радоваться сердце
Тихою радостью
 
 
О том, что вы придете,
Сядете на этом старом диване
И скажете простые слова
При тихом вечернем солнце,
 
 
После моей ночной попойки.
Я люблю ваше тонкое имя,
Ваши руки и плечи
И черный платок.
 

Октябрь 1906 (Февраль 1907)

* * *