Текст книги "Великий поход"

Автор книги: Александр Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Хорошо, – повторил Свами. Он вдруг подумал, что в поспешности сборов забыл об омовении молоком. Обязательном ритуале для посвящённых. Хотар ещё раз посмотрел на юношу и, предупреждая его недоумение, заговорил:

– Знаешь ли ты, что означает отказ от жертвы? Что он означает для брахмана? Если даже данав не берёт его жертву?

Свами перевёл взгляд на самшитовую миску с густым молостоем, опустил ладони в её топкое наливо и перенёс пригоршни молока себе на волосы.

– Даже данав, – продолжил жрец, приглаживая смоченные пряди, – что уж говорить о богах.

– Но ведь Антака теперь будет нападать на коров!

– Не произноси его имя вслух! – взвизгнул Свами. – Что ты!

Чуть успокоился и добавил:

– Будет или не будет, кому это известно? А если и будет, пусть с ним тягаются боги. Нам ли он под силу?

Молодой брахман не стал перечить. Взгляд его потускнел, а слова потерялись где-то сами собой.

Свами отбросил миску и жестом позвал юношу в путь. Они шли по немятой траве, обступавшей со всех сторон хижину жреца. Траву валило на бок. Под тяжестью поднятых соков. Она парила утренний воздух своим зелёным духовалом. Горьковато-кислым, с сырыми продушинами болотного водостоя. Солнце ещё не пропекло эти травяные зарасти, и потому дышалось легко.

Хижина хотара стояла на холме, выше леса и дороги, что вела к самому большому поселению в этих местах – к Амаравати. Каждый из здешних родов имел своего хотара, и только великие праздники собирали их вместе.

– Ты когда-нибудь видел его? – вдруг спросил Свами молодого брахмана.

– Кого? – не понял юноша.

– Змея.

– Нет. Но думаю, что он очень страшный.

Юноша вздохнул и посмотрел на Свами:

– А ты видел?

– Да.

– Правда, что он самый страшный из всех данавов?

Свами ничего не ответил.

– А как это было, – снова спросил молодой жрец.

– Мы резали тростник для циновок. Воды было по щиколотку. Дальше начиналась топь. Вдруг траву перед нами разнесло, будто её ветер положил…

Свами замолчал, и лицо его опустилось в тень воспоминаний.

– Что же произошло?

Хотар не стал отвечать своей памяти. Он защищался от её натиска.

– Может быть, у тебя будет свой данав, тогда ты и узнаешь, что было дальше, – пояснил Свами. – Пересказ всегда хуже собственных впечатлений.

Юноша покачал головой:

– Так может говорить вайша, которому боги запечатали уста словесной немощью. Язык брахмана способен передать то, что не увидит даже самый зоркий глаз.

– Что же такого не увидит самый зоркий глаз? – поинтересовался хотар.

– Он не увидит чужих впечатлений.

– Чем же они лучше своих?

– Свои – это только виденное и не больше, – заключил юноша, – а чужие – это виденное вдвойне.

– Когда-нибудь ты станешь мудрецом-риши. Если не заболтаешь свой ум, – назидательно произнёс Свами.

Жрецы спустились на дорогу, протоптанную перегонными стадами с пастбищ. Тысячами копыт, гонимыми на горные разделы. Юный брахман, почувствовав прилив сил, снова взялся за хотара.

– Могу я задать тебе вопрос, Свами?

– Спрашивай.

– Моё посвящение не позволяет мне тебя об этом спрашивать.

– Спрашивай же!

– Скажи, хотар, тебе открыт только один путь к богам? Тот, что тебе положен, или..?

Свами устало посмотрел на юношу:

– Видишь ли, мне вполне достаточно того, что я имею.

– Как достаточно? – вспыхнул молодой брахман.

– Так. Достаточно и всё. Я выполняю свою работу. Отдаю богам то, что должны им люди. Так чего же мне может не хватать?

– Разве ты не хочешь идти дальше?

Свами подумал, что не стоило непосвящённому разрешать переговариваться с хотаром. На равных. Ещё Свами подумал, что он тоже когда-то был молодым брахманом и ему тогда казалось, что для общения с богами нужно быть избранным.

– Я выполняю свою работу, – повторил Свами.

– Но ведь ты мог бы стать ближе богам!

– Не мог бы.

– Почему, хотар?

– Потому, что всё определено Законом.

– Разве Закон запрещает искать любви у богов?

– Послушай, – как можно спокойнее проговорил жертвоподатель, – главная ценность Закона в том, что он всех расставил по местам. Понимаешь? Каждому нашёл его место. Зачем же мешать этому порядку?

Юноша обречённо сник:

– Но ведь то, что сегодня нам кажется порядком, завтра может оказаться… – он побоялся произнести это слово.

– Заблуждением? – подсказал Свами. – Нет. Завтра всё будет так же, как и сегодня. И вообще, в ближайшие сто лет ничего не произойдёт. Можешь мне поверить. Делай своё дело и помни об этом. Ничего не произойдёт. В ближайшие сто лет.

Молодого брахмана звали Дадхъянч. Он не поверил Свами.

– Смотри! – закричал Дадхъянч. – Вон она!

Далеко впереди, ниже дороги, среди выкустов перестоялой, задорожной травы, шла девушка с охапкой разновеликого лугового цвета. Она улыбалась солнцу и что-то говорила цветам и травам.

– Мы спрячем её в хижине у Орлиного ручья. Но об этом никто не должен проведать. Слышишь? – голос хотара больше не знал пощады для юношеского чистоплюйства. – Иначе она погибнет.

Глава третья

Божественный Вишну… придал жизни арийцу,

Выделив жертвующему его долю в Мировом законе.

(Ригведа. Мандала I, 156)

Хижина у Орлиного ручья давно не дышала человеком. В её одичалом нутре обитал тлен чьей-то ушедшей жизни. Хижину обносили ветра, разорившие ветхую тростниковую кровлю, камневал не обошёл её стены, высадив из них по паре-другой крепких окладин. В хижину заползали змеи, а где-то вблизи, за ручьём, охотился леопард.

– Да! – сказал Свами. – Это то, что нам нужно.

Молодой брахман посмотрел на него с недоумением.

– Здесь всюду живёт страх. И внутри и снаружи, – продолжил свою мысль хотар. А это то, что нам нужно. Она затаится, забьётся в угол, и никто больше не узнает о её существовании.

– Сколько ты собираешься держать её здесь?

– До тех пор, пока её память окончательно не отторгнет всё происшедшее прошлой ночью.

– А если не отторгнет? – допытывался Дадхъянч.

– Значит…

– Значит, репутация хотара выше человеческой жизни?

– Её жизнь – это жизнь жертвы, которую выбрало племя. Не забывай об этом.

– Но данав не принял эту жертву! Не думаешь ли ты, что сам Варуна помог ей выжить?

– Твоя дерзость заходит слишком далеко! – вспыхнул хотар.

В хижине воцарилась тишина, и только диковатый горный ветер, притаившийся за углом, шуршал циновкой входного проёма.

– Приведи её! – бросил Свами своему строптивому подручному.

Девушка, опоенная зельем, едва держалась на ногах. Её глаза отказывались видеть, и она никак не могла найти им места. Гаури водила головой, то вдруг останавливая взгляд на каком-то предмете, то с испугом отвергая подступающую к глазам несуразность.

– Ты слышишь меня? – крикнул хотар в лицо девушке. Он схватил её за руку, но Гаури не чувствовала боли. Свами ворвался в глубину её безумного взгляда:

– Теперь ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Не выходи из этой хижины. Даже если тебе очень приспичит. В углу много сена, там ты сможешь удовлетворить свою любую нужду. Не выходи наружу. Если выйдешь из хижины – значит, погибнешь!

Последние слова он выкрикнул как-то особенно яростно, отчего Дадхъянч пришёл в оцепенение. У Гаури подкосились ноги. Свами толкнул её на лежанку и вышел. Молодой брахман подошёл к девушке. Она лежала не шелохнувшись с застывшим, обезумевшим взглядом. Мягкий сумрак затенял её гладкое лицо.

– Я помогу тебе, – прошептал юноша, – обязательно помогу.

На розовых скалах Антарикши остывал день. Долины уже погружались в вечерний покой. Где-то за перевалом протяжно гудели коровы, и трубная гортань ущелья разносила их сытую вечернюю песню.

– Поторопись! – крикнул Свами. – Иначе мы не успеем к обряду.

Юноша, перескакивая через каменные головы зарывшихся в траву валунов, устремился за хотаром.

– Будешь приносить ей еду. Один раз в день. И подпой. Да смотри, чтобы она его пила! Это поможет ей побыстрее забыть всё, что с ней произошло.

– А если подпой не поможет? – осторожно спросил Дадхъянч.

– Знаешь, сомнение не признак пытливости человеческого ума. Нет. Сомнение – признак его слабости. Когда человек не верит в очевидное, он только демонстрирует свою незащищённость перед жизнью. Полную незащищённость.

– Я бы хотел иметь твою веру, – твердо сказал юноша. «Но у меня будет моя вера, – договорил он уже самому себе, – в которой для сомнения не останется места».

Они спустились в густорослую наступь деревьев, захватившую весь остаток склона. Её плотную зелень шевелила отдушина гулявшего где-то выше ветра. Идти здесь было трудно. Деревья сцеплялись ветками, а ветки перетянуло верёвками лиан и спутанным вьюнком. Под ногами расползалась каша непросыхавшего отгнойника перемешанных с землёй листьев.

– Сюда мы, кажется, шли другим путём? – осторожно спросил Дадхъянч.

– Ничего. Сюда другим, а вернёмся этим. Свами несуетливо выламывал перед собой ветки. «Он специально повёл меня этой дорогой, – подумал юноша, – ведь он ничего не делает просто так. Значит, ему нужно, чтобы мы ломали себе здесь ноги. Может быть, он хочет, чтобы я приносил ей еду значительно реже одного раза в день? Но ведь есть и другая дорога!»

Когда жрецы выбрались к коровьему протопу в сторону ближних к Амаравати пастбищ, вечер уже загустел наплывом летнего светостояния. Застыла неживая, непрослушиваемая тишина. Где-то вдалеке догорал огонёк. Одинокий, едва различимый. Земля дышала теплом и беспокоила душу. А душа беспокоилась всеми данными ей жизнью силами. В этом совмещении сплелись и безудержная свобода, и тревога, и ожидание великих перемен.

***

Весь следующий день Дадхъянчу находилась работа. Он варил на всех кашу из чёрной чечевицы, пёк гуту – ячменный хлеб из грубо помолотой муки, ходил в деревню за молочной закваской, сбивал масло и чувствовал за своей спиной пристальный взгляд опекунов. Его усердие с особым вниманием оценивалось жрецами-адхварьями. И видимо, не беспричинно. Только на второй трети солнца, далеко за полдень, хотар отпустил его в горную хижину. Дадхъянчу следовало вернуться до полуночи.

Юноша бежал по душному суховалу натоптанной и нагретой солнцем травы. Травы, убитой дорогой, беспощадными копытами её перегонных стад. Колкие отломыши сена кусали ноги. Дадхъянч перемахивал через согнутое травяное пучьё, не поддавшееся коровьим ногам, подбрасывая и ловя узелок с едой для Гаури. На душе у него было легко и радостно. Он улыбался солнцу, удачному дню и своим мыслям, которые почему-то всё время держала возле себя эта ветхая лачуга перед Орлиным ручьём.

Дорога юноше ничего не стоила. Его твёрдое молодое сердце проглотило её не поперхнувшись одышкой или усталостью. Уже стеной подошли горы, усыпанные затаившимся, очарованным лесом, и забелели голые спины вросших в дорогу валунов. Унесённых когда-то с гор.

Дадхъянч вдруг подумал, что подняться можно и здесь, в этом месте. Так даже легче будет обойти заросли перед ручьём, там, где он разливался по топкой луговине. Юноша крикнул: «Сатья!» и вскинув руки приветствовал молчаливые горы.

Над вздыбленными камнями стояла прохлада. Пахло свежестью горной воды и мшистым камнем. На мелкие земляные промоины среди треснувших скал громоздились сучковатые деревья. Их корни крошили скалу под непокорными стволами, и деревья срывались вниз. Весь подъём был завален мёртвыми телами переломанных деревьев.

Дадхъянч перелезал через стволы и пробирался всё выше. По ломким отвесам расслоённых скал. Он ещё никогда не бывал на такой высоте, и теперь странное чувство потерянности и панической суеты проняло молодого брахмана. Ему хотелось вырваться вон из этого каменного плена. Наконец он забрался на упругий мшистый уступ, и его глазам открылся несущийся вниз поток, сверкающий холодными искрами рассыпанной воды. Вот он, Орлиный ручей. Юноша вцепился в отвес дрожащими руками и перевёл дух. Мягкая осадка камня вовсе не ободряла скалолаза. Дадхъянчу казалось, что уступ под тяжестью распластанного на нём тела сползает со своего упора. Дадхъянч собрался уже проститься с этим гиблым местом, поднял голову и оцепенел… Над ручьём, впившись в юношу взглядом, застыл леопард. Его жёлтые глаза распирала жестокая, яростная радость предстоящего поединка.

Леопард нагнул голову. Дадхъянч видел, как налились упругой силой его плотные мышцы. Зверя и человека разделял только прыжок, способный стать роковым для обоих. Однако леопард, должно быть, так не думал.

Внезапным усилием Дадхъянч заставил себя перекатиться по камню, и в следующий момент лапы зверя ударили по шаткому отвесу над скалой. Скрипнули бесполезные когти. Камень снесло вниз.

Юноша висел на стене вытянувшись и раскачиваясь в воздухе. Висел на одной руке. Она просто застряла в трещине. Дадхъянч ещё не пришёл в себя, но рука его уже онемела, оставляя юноше всё меньше шансов на спасение. «Я вторгся во владение данава! – пронеслось в голове Дадхъянча. – Сейчас он налетит на меня сзади. Сейчас его когти разорвут мне спину…»

Юноша зажмурился, сжимая сердце в комок, но ничего не произошло. Брахман посмотрел вниз. Там, на залитом кровью камне, запрокинув голову, лежал мёртвый леопард. Юноша вздохнул и попытался зацепиться за каменный выступ свободной рукой. Эта попытка не принесла успеха. Дадхъянч упёрся ногами в стену и приподнял своё тело. Его хваткие пальцы сдавили камень. Теперь застрявшая рука только мешала. «Сатья!» – прокричал скалолаз и ринулся вверх. Его лоб оросила высыпь горячего пота.

***

В хижине было тихо. Дадхъянч, перепрыгивая с камня на камень, спустился к жилью, тронул сухую циновку над входом и заглянул внутрь.

– Гаури! – позвал юноша. Ему никто не ответил. Юноша опасливо перешагнул через порог. Теперь ему везде представлялись затаённые демоны.

– Гаури, ты здесь?

Девушка лежала в той же позе, в какой её вчера оставили жрецы. Раскрытые глаза Гаури неподвижно взирали в потолок камышовой крыши. Дадхъянч присел рядом и робко заговорил:

– Я нёс тебе еду, но в горах на меня напал данав и … – юноша вздохнул, – в общем, узелок я потерял. А может быть, ты хочешь пить, так я принесу?

Гаури не отвечала. Юноша осторожно приблизился к её лицу. Тронул пальцами неподвижную, окаменевшую щёку. Девушка была мертва. Так ему показалось.

Дадхъянч отринул, словно обожжённый этим прикосновением. Он смотрел на Гаури и отказывался верить своим глазам. Девушка была мертва! Сердце молодого брахмана клокотало. Будто несущиеся с гор струи мятежного водяного потока. Возможно, её убил данав, пробравшись ночью в хижину. Он сожрал её душу. Её тман. Но почему он не разорвал её тело? Юноша снова взял руку Гаури. Осторожно, словно боясь причинить ей какой-то вред. Рука Гаури согревалась жизнью. В этом не могло быть сомнения.

– О, Агни! – прошептали сухие губы брахмана. – Ты, живущий в двух мирах. Так говорят мудрецы. Риши. Один твой мир – ясный свет, другой – тепло. О, Агни, живущий в каждом! Своим ясным светом и теплом жизни…

Юноша сжал Гаури руку. Она теплилась кровью. И кожа девушки была светлой. Значит, тман не покинул её тело. Агни остался в ней тманом. Жизненным духом. Дадхъянч снова приник к неподвижному лицу лежащей. Он хотел вдохнуть в её застывшие губы тепло своего тмана, но вдруг подумал, что будет лучше принести ей воды. Просто воды из ручья. Ведь она уже сутки не получала влаги. А без влаги тман умирает.

Юноша выскочил из хижины и бросился к ручью. Риши говорят, что Агни дышит в воду. Дадхъянч долго не мог этого понять, принимая воду за убийцу Агни. Ведь вода гасит огонь. Значит – убийца. Но риши говорят, что Агни живёт везде. Только он разный. Ещё риши говорят, что скоро человек получит из земли магический камень, в котором сидит враждебный Агни. Тогда начнётся другое время… Молодой брахман принёс Гаури полные пригоршни холодной лучистой воды. Он ополоскал ей лицо, поднял ей голову и вторгся сырой ладошкой в неподвижные губы девушки. Должно быть, Гаури не томила жажда. Её удивительный сон, похожий на смерть, скрывал от юной вайшьи инстинкты живого человеческого тела.

Дадхъянч без устали ходил к ручью, носил воду и полные её пригоршни вливал в рот девушки. Это продолжалось до тех пор, пока кожа спящей не покрылась испариной. «Она жива!» – уверенно сказал себе брахман. Юноша вытер руки и, довольный собой, привалился к сухой, но ещё крепкой стене хижины. Только теперь он заметил, что над великим арийским миром, над бескрайней Арватой, давно стояла ночь. Слепая, дымная. Без просветей и звёздных огоньков. Брахман попытался отыскать на небе луну, чтобы увериться во времени, но взгляд его так и вернулся ни с чем. Было не холодно, но знобко. Должно быть, от сырых скал. Юноша снова заглянул в хижину, сгрёб утоптанное ещё кем-то в давности сено и укрыл им тельце Гаури.

***

Известие о болезни юной затворницы горной хижины пришлось Свами по душе.

– Этот сон принимают за смерть, – сказал он задумчиво. – Зелье, которое мы ей дали, может принести такой сон. А мы влили в девчонку половину коровьей меры.

– Мы дали? – гневно спросил юноша.

Хотар не оценил порыва его души. Дадхъянч успокоился и спросил снова:

– Она выживет?

– Это известно только богам. Оставим им решать.

– Может быть, помочь им с решением этого вопроса? – задерзил молодой буян, метнув в хотара такой взгляд, что Свами подавился ответным словом.

Весь следующий день Дадхъянч таскал воду жертвенным животным. В стойло. Этой водой можно было бы напоить всю деревню. Дадхъянч выливал её из бурдюков в глубокую яму, которая не желала наполняться. Хотар ещё не открыл воды. Он ждал вечера. Никто, кроме Дадхъянча, пока не знал, принял ли змей жертву. Закон заставлял хотара объявить об этом не позже третьей ночи после жертвоприношения. Потому таскание воды, приговорившее строптивого юнца к изнурительному тяжлу, выходило против Закона. Дадхъянч хотел, чтобы в деревне все это видели. Он носил воду через деревню. Уходя в сторону от жертвенников и от дома хотара на немалые сотни шагов.

Свами, заметив, что удумал Дадхъянч, побагровел от злости. И ещё Свами подумал, что вечером, когда он будет лукавить о ненапрасности жертв, о счастливых родителях, спасших своим чадом всю общину и о прочих благоявлениях, ему будут мешать неверные глаза молодого брахмана. Свами решил отпустить юношу в горы до следующего дня. Пусть себе добродействует.

Дадхъянч избрал старый и верный путь к Орлиному ручью. Он занимал больше времени, зато был надёжнее. А сегодня Дадхъянч не хотел рисковать. Юноша нёс полную котомку лепёшек, молочный бурдюк, укуток из тёплой пряжи, и всё это навалилось ему на плечи. С такой поклажей лазить по горам или продираться сквозь густую зарбсть парного, заболоченного мелколесья, он не хотел. Брахману было не положено носить при себе оружие. Но Дадхъянч решил, что при встрече с данавам одной молитвы ему будет мало. И он вооружился в дорогу длинным костяным ножом. Кроме того, вчерашняя схватка с леопардом вовсе не отвратила дух юноши от щемящего душу вопроса «кто кого?». Столь близкого мятежным, самопытким кшатриям. «Жизнь брахмана слишком скучна и покойна, – думал Дадхъянч, – это лишает её общинной пользы. Знания брахмана нужны общине. Нужны ли они ему самому? Может быть, помимо знаний, ему нужны испытания, которые устраивают себе кшатрии? Человеку нужны испытания, иначе он превращается в сытое животное». Впрочем, Дадхъянч не нашёл бы сейчас ответа, хотел бы он вновь повстречаться с леопардом? Чтобы совсем уже отвести от себя подозрения в сходчивости с «сытым животным».

Над хижиной кружили дикие голубицы. Брахман подумал, что это хороший знак. Он отдёрнул дверное запахало и вошёл внутрь. Гаури не просыпалась. Травяной навал поверх её тела убедил в этом глаза юноши. Она не просыпалась. Ни одна травинка не шелохнулась на Гаури после вчерашней заботы о ней Дадхъянча.

Юноша сбросил котомку и принялся за работу. Сегодня он поил Гаури молоком. Ему показалось, что губы девушки дрогнули, когда по ним скользнула струйка настоенного на меду молока. Дадхъянч переворошил её постель и укутал Гаури в выткань из козьей пряжи, которой юноша лечил зимние лихорадки. Он подумал, что хижине нужен очаг. Правда, её камышовая крыша загорелась бы от первой искры, и потому прежде следовало перестелить кровлю. Она выкладывалась жердями и обмазывалась глиной. Снизу и сверху. Жерди выкладывали так, чтобы глина держалась, не осыпаясь на голову. Юноша забрался на высокий и плоский камень, служивший в хижине столом, и распотрошил ножом крышу.

Гаури не могла видеть того, что творилось вокруг. Не могла, но видела. Точнее – понимала. Она понимала каждый жест этого юноши, спасавшего её, но такого беспомощного в своей доброте. Она понимала его беспомощность. Было бы неверно полагать, что Гаури боролась за свою жизнь. Нет, это жизнь сейчас боролась за неё. А девушка была безучастна к этой борьбе. Как безучастен к своему спасению каждый, стоящий на пороге вечности. Здесь человек уже равнодушен к самому себе. Он постигает другую форму жизни, путь к которой лежит через таинство покоя и безразличия.

То, в чём сейчас пребывала Гаури, не имело ни времени, ни названия, ни своего видимого или опознаваемого места. Это частично находилось в её теле, поскольку земная жизнь Гаури ещё держалась в теле девушки каким-то невероятным образом. Вопреки всему. Чем и вызывала томительное ожидание перемен. Её собственное существо, независимое, как оказалось, от земного бытия, стояло на пороге величайшего открытия другого, таинственного пути, и потому испытывало лишь угнетение от борьбы за возвращение назад.

Мир вокруг Гаури был полон новых звуков и красок. По-видимому, они составляли ту часть человеческого восприятия, которая всегда существует только в запасе наших возможностей и открывается лишь таким необычным способом. Сквозь эти звуки и цвета явственно проступал молодой брахман, каким его опознавало земное существо Гаури и доносили до поражённого сознания девушки её иллюзии.

Брахман перестелил крышу хижины, распахнув огромный зёв звёздному небу, вымазал жерди глиной и натаскал в жилище больших, плоских камней. Он выложил очаг под звёздами, укопав камни в землю, и развёл огонь. И тут Гаури, впервые за всё это время, потянулась жизнью в своё умертвлённое тело. Потянулась в боль пробуждения. Земной огонь подтолкнул её к этому, передав своё тайное заклятие нынешней жизни девушки. Но она не проснулась. Ей не хватило для этого сил.

Дадхъянч каждый день приходил в горную хижину. Дорога длиной в шестину дня стала для него привычной и незамечаемой. Он разжигал огонь в очаге и грел над углями котелок с молоком, соструганный для этих целей из крепкой древесины шелковицы. Он одымлял жилище пахучими травами и втирал в волосы девушки густотёртое снадобье. В углу хижины молодой брахман сладил себе лежанку и теперь каждую ночь спал возле Гаури. Хотар больше не оставлял его на вечерние жертвоприношения. Хотар стал думать, что путь юноши в познании Закона привёл его совсем не туда, куда направлена судьба брахмана. Это даже радовало Свами. На предстоящем празднике Дадхъянча уже не допустили бы к жертвенным животным. Как утратившего дух Брахмы.

Юноша скинул у входа котомку и вошёл в хижину. Угли в очаге совсем прогорели, став пригоршней остывшей золы. Юноша подумал, что вышли дрова и теперь придётся весь вечер собирать хворост. Иначе утром снова нечего будет жечь. Стояли тёплые летние ночи, но здесь в горах, возле водопада, только опламенённый очаг спасал от сырости. Дадхъянч вспомнил, что он оставил трут у Свами. Брахман присел на край лежанки Гаури и сокрушённо встряхнул головой. Это значило, что первую четверть ночи ему предстояло высекать огонь искрами. Вот и нашлось занятие на сегодня. Юноша вздохнул, и только теперь его глазам раскрылось что-то необычное. Дадхъянч посмотрел на лежанку… она была пуста!

По склону, от гремучих струй, летящих со скал, шла Гаури. Казалось, что её невесомое, полупрозрачное тельце держал на себе ветер. Волосы и лицо Гаури покрывала холодная пыль водопада. Девушка отвела глаза от вечернего солнца, и её взгляд остановился на Дадхъянче. Он не мог вымолвить ни слова. Гаури притронулась к светлым потокам разлитых по плечам волос. Её рука скользнула вниз и пала, остыв на полупрозрачном теле. Девушка вдохнула воздуха сырых, мшелых камней и улыбнулась своему юному спасителю.