Текст книги "Великий поход"

Автор книги: Александр Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Александр Белов
Великий поход

От автора

Жанр произведения – мифологический роман. В этом жанре созданы такие полотна, как «Тезей» Мэри Рено, «Восстание ангелов» Анатоля Франса, «Смерть Артура» Томаса Мелори и др.

Роман «Великий поход» пересказывает языком художественной прозы ключевые сюжеты арийской мифологии, представленные в наиболее древнем её источнике – ранних гимнах Ригведы. В центре повествования – судьба Индры, главного героя Ригведы, героя, ставшего богом и открывшего мировой исторической традиции сюжет драконоборчества. Индра наполнил поединок со своим главным антиподом не только чисто героическим содержанием, но и философским, духотворческим смыслом. Раскрытие этого смысла превращает роман в источник системных понятий русской ариософии.

Выбор тематики произведения сделан не случайно. До сих пор тема арийства использовалась для озвучивания идей германского национал-социализма, с одной стороны, и как материальная и культурная часть индийской истории-с другой. Только-то и всего. До сих пор общественное мнение шло на поводу сложившихся заблуждений, открещиваясь от какого бы то ни было изучения данного вопроса.

По мнению специалистов, современный русский язык является наиболее близким диалектом той формы ведического санскрита, на котором говорили древние арийцы. То есть мы и сейчас могли бы понять друг друга! В отличие от «истинных арийцев» из Третьего Рейха, ибо немецкий с ведическим санскритом не имеет ничего общего.

Пресловутый расовый тип, так вдохновлявший гитлеровских «чистильщиков породы», тоже слегка загулял по отношению к подлинной антропометрии арийца. Уж если и сравнивать подобные показатели, то нельзя не обратить внимание на славянскую идентичность со «скифским стандартом» андроновской культуры – зороастрийским арийцем. Незабвенный Ницше, описывая своего зороастрийского сверхчеловека, должно быть, и предположить не мог, что носителем его типических признаков окажется … русский.

В истории нет пустых мест. Есть кому-то угодные и неугодные явления. Впрочем, стоит ли говорить о родоначальниках европейской общности народов, как о неугодном явлении?

Что такое арийство? Ответ на этот вопрос читатель найдёт на страницах романа. Его действие разворачивается в наиболее древний период существования арийского общества – во время начала плавления металлов, приручения коня, создания колесницы и кочевья арийских племён по бескрайним просторам Евразии. Место действия романа легендарно. Нет необходимости искать его на карте, ибо современные теории прародины ариев практически отвергают мифические символы этой области и потому противоречат мнению самих древних источников. Таких как Ригведа и Авеста. Исключение составляет разве что арктическая теория происхождения.

Моей же задачей было сохранить собственное представление арийцев об окружающем их мире и о существах его населяющих. Не случайно, поэтому чисто мифические персонажи на страницах романа оживлены и очеловечены. Думается, что это вполне достоверно отражает образный строй мышления наших древнейших предков.

Оставим всё таким как есть. Не будем срывать завесу таинства с ведических символов арийского мировоззрения. Пусть змей, главный противник Индры, останется змеем, раз он именно в таком обличий представлен в Ригведе. Не трудно и отыскать «животный» прототип такого персонажа. Единственным представителем этого семейства, живущим в воде и соответствующим по объёму демону Вритре, противнику главного героя романа, является анаконда. Отдельные особи анаконды достигают гигантских размеров – десять, двенадцать и даже шестнадцать метров. Однако людям удавалось находить сброшенную облинявшую кожу анаконды длиной и до двадцати метров! С учётом того, что подобная рептилия весит более тонны, чем не дракон?! Во всяком случае, победить такое существо в одиночку – настоящий подвиг, способный вдохновить творчество древних певцов и сказителей.

У этой идеи, в реалистическом её трактовании, есть один существенный недостаток. Анаконда – эндемичный вид Южной Америки. То есть нигде в мире больше не встречающийся. А место формирования арийской этничности уж никак нельзя перенести в пампасы этого континента.

Однако, согласно достаточно распространённой в геофизике теории, благодаря литосферным катастрофам, Земля несколько раз меняла свои полюса. Последний раз такая катастрофа случилась 11-12 тысяч лет назад. Не объясняет ли этот факт и присутствие анаконды в тексте древних гимнов (по меньшей мере, знание сказителей о ее существовании), и растительно-климатическую экзотику «прародины» при абсолютной достоверности того, что антропометрический ариец – житель Европы?

Оставим подобные гипотезы учёным, у романа другая задача. Перед нами – человек. Человек Каменного века, открывающий мир, создающий зачатки философии, ещё теснейшим образом связанной с идеями выживания. Это те времена, когда люди становились богами в сознании и представлении соплеменников, когда боги жили рядом, оставляя по себе память на многие тысячелетия.

Я умышленно не стилизую речь героев, считая, что риторика Каменного века вряд ли обогатила бы русский литературный язык, не примитивизирую героев, ибо философия Ригведы лучшим образом демонстрирует глубину и совершенство их мысли. К тому же не потерявшей своей актуальности и сегодня.

Пролог

Мы поднимались по мраморной лестнице старого особняка в Спасоналивковском переулке. Со сложенных зонтов и плащей стекала щедрая осенняя вода, проявляя на белом наши следы.

– Что он за человек? – спросил я своего попутчика

– Нелюдим, на общение идёт неохотно. Замкнут на трудах, осенён вдохновением вытаскивать из тлена истории никому не нужную первобытную подлинность. Поглощён этим. В общем, типичен для учёного.

Я кивнул. Мне представился обветшалый книжный филин, жрец науки, с тусклым взглядом поверх очков, шаркающей походкой и чахлыми от библиотечной пыли лёгкими. Он безусловный ретроград, зануда, мелкопредметный традиционалист, обнесённый бытовой рухлядью и бытовыми пережитками, духовный тиран своих беззащитных близких, давно отлучённых от собственного мнения. Такие, как он, фатально привязаны к одному и тому же домашнему халату, чайной кружке из потемневшего фарфора, реликтовой печатной машинке типа «Ундервуд» и ещё паре-другой глупых привычек, вроде выцарапывания на обоях телефонных номеров для памяти, вместо того чтобы алфавировать их в телефонной книжке. Я уже встречался с подобными людьми. Их речь насыщена столь осмысленными и правильными формулировками, что кажется, будто разговариваешь с книгой. По роду своих занятий мне приходится выслушивать всю эту лукавую мудрость, необходимую общественному благу не больше, чем восклицания маразматирующих пророков о конце света. Речь идёт, разумеется, об учёностях на философском, филологическом, историческом поприщах и в других подобных ипостасях всеобщего знания, которые, ровным счётом, ничего не дают голодному и убогому человечеству. Другое дело – физики. Или химики. Их мозготворческие блуждания отмечены весомыми плодами материализма. Всеобщего электронно-механического блага. Среднестатистический болван, попадая в их среду, может сносить этих умников уже хотя бы потому, что кормится и поится результатами их трудов, лечится, одевается, бытует и тянет жизненную лямку их стараниями. А что ему дают историки? Что проку в донесённых до его сознания изречениях Хамурапи или в утраченных прелестях Мохенджо-Даро? Кого они накормят? «У культуры другая цель», – скажет какой-нибудь академический ханжа. Да, но и культура не всегда нуждается в этой цели. Я был недавно в аккордеоново-колбасно-пивной Баварии. Где люди устали от благополучия. Так вот там какой-нибудь румяный бюргер из местечка близ Кёнигшлосса знает о древнем Междуречье или о гробницах египетских фараонов в десяток раз меньше любого нашего школьника. Но вот беда – наши отпрыски со временем превратятся в неприкаянных и одичалых соискателей «прожиточного минимума», а баварский бюргер, баловень судьбы, так и останется символом немецкого культового благополучия. С его полным безразличием к проблеме шумеро-аккадских древностей.

У тяжёлой двери с отшкурившейся краской мы остановились, чтобы перевести дух.

– Пришли, – сказал мой попутчик, – это здесь. Он кивнул на дверь, и я ещё раз убедился в сочетаемости бытовых деталей с общим представлением о личности. Эпоха бронированных дверей, этих оборонительных сооружений приватизированной нищеты, обошла обиталище нашего героя стороной. Звякнул электрический звонок, и мы прониклись ожиданием встречи. Прошло несколько минут, прежде чем мягкие, но слышимые шаги за дверью приблизили кого-то по ту сторону житейского барьера к намеченным гостям.

Это был не дымный Везувий науки и не её чудаковатый аскет. Нас встретил благообразный молодцеватый человек, едва ли напоминавший своим видом университетского профессора.

– Журналист, о котором я вам говорил, – без особых церемоний отрекомендовал меня хозяину квартиры мой сопровождающий.

– Да-да, – услышал я в ответ на рекомендацию, и дверь перед нами распахнулась. Дом профессора предстал как уютный и легко переносимый мир. Творимое в этом мире знало определённую эстетическую меру и во всём демонстрировало пример хорошего вкуса. Здесь было прибрано, немногоместно, а вещи приучены к строгому, почти математическому порядку.

Пока я осматривался, профессор что-то выяснял в прихожей с моим попутчиком, организовавшим нашу встречу. Их разговор не касался моего присутствия, и потому я чувствовал себя непринуждённо. Наконец оба вошли в комнату, и хозяин приветливо улыбнулся:

– Ну, к делу. Так что вас интересует?

– Этот вопрос практически не освещается в научно-популярных изданиях. В политологии же он стал камнем преткновения. Речь идёт о таком историческом явлении, как арийцы. Кто они? Какова реальная роль арийцев в становлении мировых цивилизаций? Всем очевидно, что этот вопрос в нашей стране долгие годы оставался запретным. Благодаря разработкам теоретиков германского фашизма и тем последствиям, к которым привело практическое осуществление фашистских идей в годы Второй мировой войны. Но разве можно запретить существование целого пласта древней истории? Запретить существование исторических фактов, событий, явлений? Особенно если учесть, что сами арийцы никакого отношения к политическим выкладкам фашистов не имеют. Помогите разобраться. Эта тема планируется к публикации в нашем журнале в виде культурологического эссе. С опорой на вашу научную консультацию. Она должна вызвать живой интерес у читателей.

«Живой интерес» – какая досадная штамповка", – пропекло вслед за сказанным моё журналистское ухо.

Профессор выслушал терпеливо, не выявляя никаких признаков раздражения чужим красноречием. Он понял, прежде чем я сформировал логику своего вопроса. Профессор жестом предложил мне сесть и, расположившись в кресле напротив, приготовился к беседе. Было очевидно, что время вдохновенного полета его мысли и его познания над просторами историографии прошло. Сменилось на необходимость скучных пересказов материала, заклеймённого параграфом. Стандартом научного мышления. Сам же мой собеседник напоминал удачливого адвоката. Или банковского служащего из разряда тех, что обычно восседают в собственных кабинетах где-то на высоте десятых этажей.

– Тема интересная, – наконец заговорил он, – и весьма перспективная для журналистики, поскольку несёт в себе много сенсационного. Однако публицистика, на поприще которой она вас прельстила, вряд ли способна правильно ее осветить.

– Что значит «правильно»? – уточнил я.

– Правильно – значит, достойно. Наукоёмко, по мере познавательных возможностей ваших читателей, нетенденциозно, но главное – без расчёта на дешёвую потребительскую сенсацию. Научная фактография, какой бы она ни была, имеет отличие от трепотни из разряда «с кем спит популярная певица». А ведь, согласитесь, именно под этой рубрикой вы и рассчитываете подать материал.

Я покачал головой:

– Дело вовсе не в том, какими целями движима подобная затея. Здесь всё зависит от вкуса. Издание, равное нашему, никогда не скатится до уровня банальной потребительщины. Хотим мы сенсаций или нет. У нас особый читатель. Он интеллектуально и стилистически требователен, и поверьте, мы им дорожим. Кроме того, я обязательно познакомлю вас с рукописью, прежде чем она ляжет на стол редактора, и вы сможете поправить те ее места, которые вызовут у вас протест.

Лукавое кокетство моего подопечного объяснялось, видимо, дефицитом внимания к его персоне со стороны пишущей братии. Люди, подобные ему, значимые, но не востребованные общественным интересом, заставляют себя уговаривать. Хотя заранее известно, что за промельк своего имени в периодике они готовы на многое. Особенно когда оно сочетается с научной проблемой, преподносимой общественному сознанию.

– Да, – решительно сказал профессор, – арийство удивительно тем, что его упоминание в современных источниках зачастую неправомерно ни в одном из случаев. Обычно этот термин применим в сочетании с понятием «индоевропеец» и в дальнейшей его расшифровке средствами ведической культуры и индуизма. Или в сочетаниях с элементами нацистской идеологии. Ни в том, ни в другом варианте такое взаимодействие ничем не оправдано. Индуизм не развил, а поглотил арийство. Оно смешалось с культурой дравидов, с остатками местной цивилизации Хараппы, утрачивая собственную европейскую самобытность. Не нужно забывать, что культура ариев отражала «белые» приоритеты. Не случайно именно с неё началась альбинократия, то есть поклонение белому божественному началу. До сих пор в регионах Средней Азии сохранилась так называемая султаническая раса, представители которой, безоговорочно почитаемые коренными народами, обладают светлыми кожными покровами, высоким ростом и не чёрными, а тёмно-русыми волосами.

Светлокожие избранники богов почитались везде, где отразилось присутствие северных переселенцев: от династий Великих Моголов до династий египетских фараонов. Кем же стали арии на конечном этапе своего пути, в Индии? Темнокожими жителями Индостана. Однако и нацистское определение «арийской расы» – абсолютный блеф. «Белокурые бестии» Третьего Рейха так же далеки от «чистого» арийства, как далеки от него современные индийские брахманы. Антропологическая реконструкция продемонстрировала облик арийца. Наиболее близким историческим архетипом ему оказались… скифы. Чуть удлинённая глазная щель, большой, но тонкий нос, низкий лоб, русые волосы. Как известно, наибольшее типическое сходство скифы имели со славянами, а вовсе не с «нордическими» германцами.

Профессор сделал паузу, и я, воспользовавшись ею, вставил в его монолог своё замечание:

– По-видимому, вы не страдаете особой привязанностью к индийской культуре?

– Просто я называю вещи своими именами. Индийская почвенность, возможно, и дала свой импульс в развитии некоторых направлений арийской культуры, например ведизму, но подавила её самобытность. Так, темноликое существо их эпических повествований смогло поменять свой статус, превратившись из безоговорочного врага, демона-ракшаса, в богоносное явление. Например, в Кришну. Но разве это не подтверждает тот факт, что жизненные реалии новой родины изменили первичное мировоззрение пришельцев? Изменили, понимаете? То есть превратили чернокожих, прежде вызывавших у арийцев только страх и ненависть, в союзников.

– Так кто они, арийцы?

– Многочисленные кочевые племена, входившие в состав индоевропейской общности народов. Точнее, европейской. «Индо» они стали позже. Когда собственно европейскую общность уже потеряли. Частично, разумеется. А те, что остались, образовали родственные культуры праславян, пракельтов, древних киммерийцев, прагреков, балтов, прафракийцев и другие. Арийцы здесь – предтеча мировой культуры, особо организованный и исторически развитый народ. Не случайно, что и само слово «арий» переводится как «благородный». Впоследствии оно отразилось в древнегреческом «аристос» – «лучший». От этого происходит более привычное нам слово «аристократ». Причём данный эпитет отразил вовсе не чванливое высокомерие одних по отношению к другим. Не самоутверждение некоего исключительного превосходства над единоподобными родственниками ближнего колена. Ариец звучит как социальный пароль. Заметьте, социальный. Арийцами могли быть только представители трёх сословий-варн: брахманы, или жрецы, воины-кшатрии и свободные общинники-вайши. Единые с ними по крови, но деклассированные, социально бесполезные шудры, арийцами не признавались.

– Что же такое касты?

– Касты – явление чисто индуистическое. Это дальнейшее дробление арийского общества, где основным мотивом является культ посвящаемости. Однако куда реалистичнее предположить, что надобность в них возникла тогда, когда в арийскую общественную организацию вынужденно проник иной этнический элемент. Из состава коренного населения Индостана – дравидов.

– Я где-то слышал, что от слова «арий» происходит славянское «оратарь», то есть «пахарь». Из этого складывается, что основным занятием арийцев было земледелие. Профессор покачал головой:

– Санскрит – язык ариев никаким образом не стыкует значение «пахать», выраженное общим корнем «карш», со словом «арий». По этой причине либо «оратать» имеет по санскриту иное значение, либо вообще с санскритом не связано. Кроме того, арийцы никогда не были пахарями. В этой роли их не рассматривает ни один из древних текстов. «Благородные» вообще не вели оседлого образа жизни. Их стремительные кочевья и обеспечили ариям столь успешные продвижения по всему простору Евразии.

– В чём же заключён аристократизм арийства? – спросил я, всё больше погружаясь в нашу беседу.

– В создании особого уклада жизни, изменившего мировую историю. Видный индийский учёный Айясвами Калианараман доказывает, что и хараппская и шумерская и древнеегипетская цивилизации были основаны военными отрядами арийцев. Они не только приручили лошадь, сделав тем самым невиданный рывок в освоении мирового пространства и военного дела, их инженерному гению принадлежало и создание колеса-солярия, обожествлённого символа пространства, а стало быть, и создание повозки. Это произошло в середине третьего тысячелетия до нашей эры при вторжении арийцев в Шумер. Причём тогда же они принесли шумерам основы религиозного мировоззрения, впоследствии ставшие истоком мировых религий. Это доказано московским учёным Н. Лисовым.

– Почему вы считаете, что это были именно арийцы, а не кто-то другой?

– Потому, – вдохновенно ответил мой собеседник, – что упряжённой лошадью, поразившей всю переднюю Азию, и Ригведой – основным источником информации, обладали только арийцы. Ни шумеры, ни семитские племена ещё ни сном ни духом не ведали о Всемирном потопе, о едином боге-Творце и о принципах мироздания. Ещё не было Библии. Она появится на три тысячи лет позже, чем «Ригведа», которая обо всём этом уже вещала везде, где ступала нога арийца.

Далее, в эпоху Фуси, в конце второго тысячелетия до нашей эры, арийцы вторгаются в Китай, принеся туда свою сложившуюся письменность, схожую с пиктографией Шумера. Известно, что шумерское письмо появилось в конце четвёртого тысячелетия до нашей эры в Южном Междуречье уже как сложившаяся и даже угасающая система. То есть она была привнесена туда в период распада пиктографии. Но из какого источника? Кем привнесена? Не теми ли, кто позже принесёт её и в Китай?

Он замолчал и сосредоточился на своих мыслях. Я не тревожил его вдумчивого покоя. Но у меня не было в голове повествовательного строя будущей работы. Сенсация, конечно, прозвучала, но его опасения оказались ненапрасными – я мог бы только оскандалить ею традиционное мышление обывателя, ничего не вложив в его типически сложенный умишко. Для меня эти «благородные» были просто мёртвой материей исторического прошлого. Ну и что из того, что они первыми приручили лошадь, придумали повозку? Кого это теперь может взволновать? Куда фактурнее их сочетаемость с фашистами. Это же скандал, оживление общественного покоя. Придумать можно так: сама история обвиняет «благородных». То есть не фашисты придумали себе мистическую историю, а именно арийцы сочетаемы с этими изуверами. Вот ракурс! И главное – ничто не выпадает из традиционного мышления. Профессор, правда, с этим не согласится, но на него плевать.

Мой собеседник вдруг поднял голову и сказал:

– Меня всегда в истории особо занимал один вопрос – как случается, что живой, обычный человек, такой, как мы с вами, вдруг становится божественной персоной? Чего стоит его жизнь, если современники находят её проявлением божественного бытия?

На эту мысль профессора я уже не обратил внимания.

Был поздний вечер, когда мы покидали профессорскую квартиру в Спасоналивковском переулке. За окнами шуршал осенний дождь. В подъезде гулко отзвучивали наши шаги.

– Как ваши впечатления? – деликатно спросил попутчик.

– Через край, – ответил я, поглощённый совершенно иными мыслями. Он толкнул перед собой дверь подъезда и, прижимаясь к ней, пропустил меня вперёд. В лицо ударил свежий разлив ночного воздуха. Пахло травами. Я шагнул и обомлел – перед нами простиралась… степь. Первой же мыслью было кинуться обратно в подъезд. Мы стояли как вкопанные и созерцали степь. Абсолютная реальность, необъяснимая, несуразная для потерявшегося в ней рассудка, убеждала нас в том, что это – степь. Настоящая, ковыльная. Наклонившись, я потрогал траву рукой. Никаких сомнений. Странная галлюцинация, должно быть, настигла сразу нас двоих.

– Что это? – наконец спросил мой попутчик.

– Степь, – немногозначно ответил я, пытаясь сохранить бодрость духа.

– Что это вот там? – уточнил он, указывая куда-то вправо. Туда, где по тёмному простору разнесло россыпь мерцающих огней.

– Если это степь, должно быть, там полевой стан, – предположил я. – Бред какой-то. Может быть, вернёмся?

– Куда вернёмся?

Худшие предчувствия взбодрили меня ещё больше. Сзади, за нашими спинами, не было двери подъезда, не было дома, вообще ничего не было. Вокруг простиралась степь. Клокотала беспокойными ковылями.

– Но вы же понимаете, что это галлюцинация? —заговорил я, едва сдерживая панические интонации речи. – Нужно только шагнуть назад. Осторожно. Там подъезд.

Произведённая попытка не увенчалась успехом. Ноги утопали в траве, куда бы их мы ни переставляли.

– Они движутся, – отвлечённо произнёс попутчик.

– Кто движется?

– Огни.

Огни действительно двигались, но это занимало меня сейчас меньше, чем поиск пропавшего подъезда.

– Они движутся! – с тревогой повторил он и стал пятиться.

Искры сливались в ровное, пламенеющее пространство света, катили широкой волной прямо на нас. Стали уже различимыми крупицы фигур, несущие этот свет. Сотни, тысячи фигур. Странные двухголовые существа. Сквозь зачарованную тишину степи поднимался гул. Он поглощал её покой, угнетая нас, вселяя в души паническую суматоху.

– Боже мой, сколько же их!

– Это колесницы… Они нас раздавят!

– Нужно бежать.

– Куда?! Они повсюду.

Задрожала земля, и на траву лёг ветер. Инстинктивно пятясь, мы ещё пытались сообразить, где искать спасения. Окончательно обезумев от приближения колесничной лавины, побежали. Трава путала ноги. Не сделав и сотни шагов, я завалился на землю. Никогда ещё не приходилось мне испытывать ничего подобного. Панический ужас в сочетании с полным бессилием превратили меня в какое-то гнусное, земноводное существо. Я полз, яростно цепляясь за ковыль, с единственным желанием поглубже зарыться в землю и выжить. А земля гудела, и в этом гуле уже отчётливо слышался грохот тяжёлых колёс. Стало совсем светло. Тысячи факелов прожгли ночь. Собрав в себе последнее мужество, я обернулся навстречу надвигающейся угрозе и приготовился к финалу. Прямо на меня неслись кони. Они трясли головами, раскачиваясь на скаку, и глотали воздух, оскалив белозубые пасти. По паре коней на колесницу. Разминуться было уже невозможно. Я сжался. Грохот достиг своей кульминации. Сейчас ударят копыта, и всё…

Мне пришлось ждать дольше предполагаемого. Когда я, терзаемый ожиданием, поднял глаза, рядом уже катились грубо сбитые колёса. Копыта разбивали землю, перемешивая её со срубленным ковылём. Ноги и колёса. И снова жилистые, сухие ноги коней промельком перед глазами. Они удивительным образом не совпадали с моим жалким телом, уходя стороной. Лавина проносилась мимо. Я ещё ожидал сокрушающего удара, но уже мало-помалу стал приходить в себя. Колесницы, запряжённые конными парами, были просты и тяжеловесны. Скрипучее трение деревянных осей и создавало этот рокот, напоминающий звук туземной музыки. Не хватало только барабанов.

На колесницах возвышались величественные возницы, все в абсолютно одинаковых позах и одеяниях. По паре на колесницу. Одни сжимали высоко поднятые факелы, крошившие огнём, другие – правили конями и подгоняли их. При этом ездоки оставались неподвижными, скованными своей магической позой. Я всматривался в их непроницаемые лица. Точно вылепленные из восковой массы. «Да они в трансе! – отпечаталось у меня в голове. – Они же в трансе.» Однако другая мысль с неменьшей остротой вонзилась в сознание. Это были арии. Возможно, их передовой отряд… Прогоняя страх, я попытался рассмотреть их получше. Приподнялся навстречу несущемуся потоку колесниц, и тут всё кончилось. Внезапно. Они промчались прочь, оставляя за собой пустую, гудящую степь. И только беспокойный ветер ещё разносил едкую душину конского пота.

Я стоял один посреди перемятой степи и смотрел вслед уходящему потоку. Недавнего моего попутчика нигде не было. Может быть, он сейчас мчался на одной из этих колесниц? Туда, навстречу призрачным очертаниям древних цивилизаций? Может быть, в Индию? Я так и остался в одиночестве, провожая взглядом выгоревшее свечение уносимых огней колесниц.