Текст книги "Подход Кристаповича"
Автор книги: Александр Кабаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
Тем временем Валечка, как положено, перекрыла переходы в соседние вагоны и открыла тамбур. "Новенькая?" – спросил, взлетая по ступенькам, перетянутый, как танцор, сержант. "Ну", – ответила Валерика. Ольга молча, строго по плану, протянула пачечку паспортов. Сержант покосился на нее: "А разноску по купе?" "Вот же и тая разноска, под хазэтой, – тут же вывернулась из-под его локтя Валечка, актерских данных у нее оказалось не на кордебалет в Станиславского, а на хорошую Сатиру. – Вот же и тая разноска, товарищ сержант!" Сержант хмыкнул, взял по форме заполненную бумажку, паспорта, вышел. "Хто желает похулять – пожалуйста, будэмо через час на этой же пути!" – прокричала Валечка в коридор. Пассажиры повалили на вокзал к сувенирным киоскам и буфетам, Сергей Ильич, Гена и Елена Валентиновна сидели в закрытом купе с задернутыми занавесками. За окном переговаривались рабочие, вагон дернулся, недолго проехал, встал, что-то лязгнуло, вдруг железные балки за окнами плавно поехали вниз, потом вернулись на место – все, узкая колея, Европа!..
Когда дверь купе с грохотом откатилась, и на пороге появился стройный сержант со словами: "Попрошу всех на минуту выйти..." – Сергей Ильич сидел, сжимая вентиль, Гена тоже сидел, направив на дверь ствол не слишком внушительной даже на вид газовой забавы, Елена Валентиновна лежала у стены, за мужчинами – так было задумано. "Товарищи, вас же нету в разноске..." – растерянно проговорил сержант. "Быстро зовите сюда начальника наряда, но не поднимайте тревогу – я взорву вагон", – негромко, но очень внятно сказал Сергей Ильич. В то же мгновение Гена увидел, что сержант подносит к губам висящий на запястье свисток – Об этих свистках все было известно заранее, пограничники пользуются ими, когда отправляют осмотренный поезд, но никто не мог предположить в сержанте такого упрямства – и Гена, спиной упершись в стенку купе, над сжавшейся Еленой Валентиновной, а правой рукой – в угол столика, прыгнул, выбросив вперед-вверх левую ногу. Сержант рухнул в коридор, зеленая фуражка покатилась по белой холщовой дорожке. Второй пограничник недоуменно выглянул из соседнего купе, но Гена уже был в коридоре – перепрыгнул через лежащего, ровно сложенными пальцами ткнул розоволицего ефрейтора точно на сантиметр выше пряжки тугого ремня, ефрейтор открыл рот еще шире, вдохнул со всхлипом и упал на сержанта, окончательно перегородив проход. В соседнем купе раздался визг, Сергей Ильич тут же рванул книзу раму окна, закричал так, что слышно было наверняка во всех концах перрона: "Если ровно через пять минут поезд не двинется в сторону границы, я взорву вагон! Вагон эсвэ заминирован и будет взорван, если нас не пропустят беспрепятственно через границу! Я требую, чтобы немедленно установили связь с румынскими пограничниками, по ту сторону границы нас должна ждать машина с запасом бензина! Через пять минут поезд должен отправиться!"
Сергей Ильич замолчал, и стало слышно, какая тишина установилась на станции – с дальних перестановочных путей доносились голоса перекликающихся вагонников, да диспетчер охнул прямо в громкую связь: "Ох ты, етит твою так..." Тем временем Гена уже подтащил к двери вагона одного за другим пограничников, оба еще не совсем очухались, но на всякий случай были перетянуты по локтям собственными ремнями – дембельскими, кожаными. Осторожно, прикрываясь вагонной дверью, Гена потихоньку спихнул их на перрон. К ним тут же бросились солдаты и капитан. У обоих связанных кобуры были пусты. "Капитан!" – раздался голос Гены из тамбура. Офицер резко выпрямился, завел руку за спину – к оружию. В раме двери стоял насмерть перепуганный, на глазах трезвеющий мужчина в шикарном тренировочном костюме и шлепанцах, аккуратно подстриженные, с красивой сединой волосы его, кажется, стояли дыбом, полноватые гладкие щеки прыгали – рот кривился, как у собирающегося зареветь ребенка. "Капитан! – снова раздался голос Гены из-за спины человека в тренировочном костюме. – Перед вами секретарь Краснопресненского райкома КПСС города Москвы, направляющийся в братскую Болгарию на отдых..." Все, кто на станции, в поезде, в вокзале в эти минуты тишины услышал сказанное, вздрогнули – всем показалось, что человек творит, улыбаясь. "Капитан, – продолжал Гена, – я снова доверяю свою жизнь партии. В спину товарища секретаря, прямо в его усталую поясницу упираются два отлично вычищенных вашими подчиненными "макарова". Отправляйте поезд, капитан, если вам дорога жизнь отличного коммуниста и отзывчивого человека. Он полностью сочувствует нашей просьбе, можете сами спросить... И, пожалуйста, поменьше формализма в занятиях с личным составом физической подготовкой!"
И еще более жуткая тишина повисла над станцией. Несчастный секретарь открыл и закрыл рот, издав едва слышный писк, в котором можно было, прислушавшись, угадать слова "Ради Христа!.." – и откуда вспомнилось убежденному атеисту? "Дайте еще десять минут, – закричал хрипло капитан, необходимо прицепить локомотив!" После недолгой паузы ответил ему Сергей Ильич – он тоже хрипел, первым криком сразу же сорвав глотку: "Не больше пяти! Не морочьте нам голову, локомотив давно готов, а прицепить можно и за пять! Через пять минут я все здесь взорву, клянусь, капитан! Вы понимаете, что теперь нам терять уже нечего!" И опять пауза. "Хорошо, закричал офицер, – поезд сейчас отправится, локомотив уже подают!" Последнее его слово заглушил довольно сильный удар – будто на перрон рухнуло небольшое дерево. Капитан дернулся, обернулся назад всем телом. Гена едва заметно выглянул из-за плеча колеблющегося на совсем уже нетвердых ногах функционера, и даже Сергей Ильич чуть отодвинул занавеску – любая неожиданность могла мгновенно изменить ситуацию. Но событие произошло незначительное – просто повалилась в обморок восьмипудовая дама-таможенница, стоявшая на протяжении всего происшествия за спиной одного из пограничников и, наконец, не выдержавшая наплыва впечатлений и переживаний из-за небывалого срыва в выполнении ее обязанностей, – вагон СВ так и остался недосмотренным...
В ту секунду, когда кто-то из пограничников попытался поднять тяжеловесную защитницу государственных экономических интересов, поезд вздрогнул от толчка и прицепленный локомотив пронзительно и долго загудел. Общее внимание сразу отвлекло от таможенницы, Гена напрягся за спиной секретаря, Сергей Ильич от напряжения сам едва не потерял сознания. Елена Валентиновна, как-то вяло – голубые таблетки, да и общее состояние последних месяцев все-таки сказывались – рассеянно реагирующая на все, вдруг спросила у Сергея Ильича нелепо спокойно и громко: "Одного не пойму – зачем надо было Оле и Валечке подменять проводниц? В этом был какой-то особый смысл?" От изумления Сергей Ильич едва не потерял дара речи – более неподходящего момента для бессмысленных вопросов нельзя было выбрать специально. "Мама, – зашипела Ольга – да ты что?! Они же следят по билетам, чтобы не имеющие права не ехали в пограничную зону... И вообще нашла ты время!.." Поезд опять дернулся, опять долго и протяжно загудел тепловоз, с соседнего пути ему откликнулся другой, откуда-то повалил белый пар... Сергей Ильич мельком подумал: "Чего они разгуделись, обычно так на станциях не гудят..." – что-то в этом было тревожное, но мысль тут же ускользнула, потому что с перрона раздался крик капитана: "Отправлять!" тут же стоящий рядом с ним солдат резко засвистел в свой свисток. Поезд медленно тронулся, с подножек вагонов, идущих перед СВ, посыпались солдаты в зеленых фуражках, было видно, как они спрыгивают на перрон, делан по инерции пару шагов в сторону движения... Мимо них плыл бедный секретарь, в полуобмороке цепляющийся за поручень.
Через пятнадцать минут поезд, – может, впервые в истории не до конца осмотренный, и против воли властей – пересек границу великой страны.
Вдоль румынской платформы выстроились перекрещенные ремнями, в высоких ботинках солдаты. В руках у них были направленные на поезд десантные "калашниковы". Едва вагон СВ поравнялся с платформой, раздался усиленный репродуктором голос с шепелявым акцентом: "Внимание, террористы! Автомобиль находится на станции! Автомобиль для вас на станции! Правительство социалистической Румынии гарантирует вам безопасность! Вы без опасности направитесь в Австрию! Избегайте кровопролития, автомобиль на перроне!" Поезд остановился, ни одна дверь не открылась. Солдаты стояли неподвижно, в одном месте в их строю был разрыв метров в пить – там, развернутый к ведущему куда-то в степь шоссе, стоял микроавтобус "фольксваген". Быстро темнело, над станцией зажглись редкие желтые фонари. Через приоткрытое окно раздался резкий крик Сергея Ильича: "Солдатам отойти на сто метров, убрать оружие! Отойти на сто метров, иначе мы взрываем вагон и все вокруг!" Репродуктор кашлянул и затих. Минуту спустя раздалась команда, румынский офицер пробежал вдоль строя, вдруг ударил кого-то из солдат кулаком по лицу – у того слетела пилотка. Шеренга развернулась кругом, солдаты закинули автоматы стволами вниз за спину, перестроились в колонну и протопали с платформы, плотным квадратом стали за маленьким вокзалом. Тогда дверь вагона растворилась, из нее, спотыкаясь и теснясь, выдавилась какая-то странная группа. Когда все оказались снаружи, стало понятно, почему они двигаются так неуклюже: туго связанные полотенцами рука к руке люди образовали кольцо, в середине которого, сильно согнувшись, шли Елена Валентиновна с собакой на руках, Ольга с газовым пистолетом, направленным на ближайших к ней заложников, Валечка и Гена с готовыми к стрельбе "макаровыми" и Сергей Ильич, тяжело хромая, несущий громоздкую коробку, от которой в вагон тянулись постепенно разматывающиеся провода. Опять раздался крик – на этот раз это был голос Гены: "Мы отключим взрыватель, только сев в машину! Мы заберем с собой четырех заложников! Они будут освобождены после переезда в Австрию! Никому не двигаться – взрыватель не отключен!" Кольцо людей медленно топталось, постепенно приближаясь к автомобилю. Вот они уже рядом, вот уже Гена, поднырнув под связанные руки, резко открыл сдвижную дверь микроавтобуса, вот уже Елена Валентиновна в машине, Ольга, Валечка... "Ну, вот и все", подумал Сергей Ильич, и ему показалось, что зри они все так боялись почти до остановки сердца, до тьмы в глазах – план не мог не сработать в той стране, где давно уже отвыкла власть от малейшего сопротивления...
Вспыхнули и со всех сторон мгновенно осветили залитую за секунду до этого поздними синими сумерками платформу военные прожектора, с неба прогремел голос с отличным рязанским выговором: "Заложникам, лечь на землю! Ложись!" – одновременно с крыши вагона, следующего за СВ, ударили пять выстрелов, скорчился у автомобильного колеса, прижимая к груди бессмысленный ящик, Сергей Ильич, рухнула, будто оступившись у балетного станка, Валечка, зазвенело заднее стекло "фольксвагена", а на платформу уже прыгали с крыши вагона солдаты в черных комбинезонах с красными погонами и буквами "ВВ" на них, полосовали воздух над станцией трассирующие очереди, методично – секунда-выстрел, секунда-выстрел действовали оставшиеся на крыше снайперы, а голос с неба гремел: террористам – бросить оружие! Бросить оружие, вам сохранят жизнь, бросить оружие!"
Елена Валентиновна сидела на полу машины, между задним и средним сиденьями, начинающий просыпаться Сомс тихо повизгивал и дергался у нее на руках, глаза ее ничего не выражали, только сильно слезились от гари. Ольга стояла на четвереньках, вытаскивала из сведенной руки Валечки тяжелый пистолет – газовый пугач валялся рядом. Все двигались медленно, как под водой, и время ползло медленно, и Елене Валентиновне вдруг представилось, что сейчас она вынырнет и увидит яркое небо, веселый пляж и чуть вдали белый корпус пансионата, опоясанный белыми лентами балконов. В машину вполз Гена – левый рукав его защитной куртки стал темно-красным, под локтем был зажат пистолет, и опять Елене Валентиновне представилось, что сейчас она вынырнет и поплывет дальше, вспоминая глупое кино со стрельбой и приключениями... Гена следом за собой втащил – без лишних церемоний, просто за шиворот – того самого, в тренировочном, толкнул его на сиденье, снова свесился в дверь и втащил за шиворот же еще одного – это был румын, железнодорожник в синем мундире со множеством медных пуговиц, с разбитым в кровь лицом. Перед дверью двигалась, переливалась толпа – связанные люди тянули друг друга, одни лежали на земле, другие пытались встать, третьи отползали в сторону, и все оставались на месте, мешая друг другу и все плотнее заслоняя собой дверь.
Выстрелы прекратились. Время пошло обычным образом, Елена Валентиновна услышала за окном крики по-румынски, часто повторялось "Стоп-стоп!", отвечали явно русские голоса, но слов разобрать было нельзя. "Ну, девочки, сейчас по газам", – жутковато-веселым голосом сказал Гена, рыжие его кудри стояли шапкой, по лицу тек грязный пот, но светлые глаза, конечно, сияли в темноте – и снова померещилось Елене Валентиновне. "Внимание, слушайте меня! – заорал тут же в дверь Гена. – У нас в руках советский партийный работник и румынский гражданин! Мы убьем их, если только последует хоть один еще выстрел с вашей стороны!" Ответа не было. "Ты машину водишь?" – спросил Гена у Ольги, та замотала головой молча. "Я попробую", – неожиданно для себя сказала Елена Валентиновна, передала уже во всю силу визжавшего Сомса Ольге, села за руль. Гена запихал совершенно уже обмякшего секретаря и бешено орущего, но нисколько не сопротивляющегося румына на заднее сиденье, погрозил им стволом пистолета, задвинул дверцу, скомандовал: "Ручной тормоз, справа сзади, отпустить. Ключ повернуть. Ну, сцепление... да слева же, плавно!.." – и они поехали, поехали, поехали! Румыны действительно заправили полный бак бензином, да еще оставили в машине аптечку. Ольга уже перетягивала Гене бинтом руку пуля прошла через плечо навылет, кость вроде бы была цела. Гена для порядка держал перед носом румына пистолет, глядел в проем разлетевшегося в пыль заднего стекла. Уже далеко, словно на маленьком ярко освещенном экране, двигались фигуры людей на станции – солдаты ходили вокруг плотной толпы заложников, развязывали полотенца, а чуть в стороне, на пыльном асфальте платформы, тускло отсвечивающем под прожекторами пыльном асфальте лежали две, быстро сливающиеся с этим страшным асфальтом фигуры – согнутая Сергея Ильича и ничком, во весь рост, с закинутыми за голову руками, почти касаясь ими головы мужа, – Валечка. Гена смотрел назад, не мигая.
Ольга вытерла лицо румыну, оказалось, что у него всего-навсего выбит зуб – Гена нечаянно заехал локтем, когда схватил его, невесть откуда взявшегося под пулями, и поволок в машину. Доблестный краснопресненец сидел, будто онемев, из глаз его текли слезы, время от времени он отлеплял от ног мокрые тренировочные штаны, вдруг шепотом начал молиться "Господи, помилуй меня, прости мне..." – довольно ловко для мастера совсем других речей. И Гена впервые сорвался: "Молчи, сука, – орал он, размахивая стволом перед белым, мертвым лицом, перед закрывшимися в смертном страхе глазами, – молчи, блядь советская, молчи! Ты кого убил, ты знаешь, кого убил?! Сука, гадина, гнида..." – и всем в машине казалось, что действительно этот обоссанный поганец убил несчастного художника и его жену. "Им отказано окончательно, – сказала Елена Валентиновна, окончательно..."
Машина шла по ровному шоссе хорошо, километров через сорок Елена Валентиновна уже перестала налегать на руль всей силой – поехали, почти не виляя. Когда ей было шестнадцать лет, в Юрмале, учил ее управляться с "виллисом" один латыш – она была рослая, он почти ничего не знал по-русски и считал ее себе ровней, хотя был совсем взрослый человек, успел даже послужить в ульманисовской авиации, на побережье скрывался от высылки... "Спасибо, Эрик", – вслух поблагодарила сероглазого латыша Елена Валентиновна, хотя тут же подумала – может, его и в живых-то давно нет, кого благодарит?.. Дочь покосилась на нее с ужасом и состраданием.
Спереди и сзади них мчались полицейские "мерседесы", время от времени оттуда через громкоговорители взывали: "Террористы! Ваши требования будут выполнены! Не проливайте кровь! Вы направляетесь к австрийской границе, не проливайте кровь!" Машина неслась уже почти ровно, включенные Геной фары бросали сильный свет на темное, почти черное шоссе, по сторонам мелькали указатели – Гена следил за ними, проверял по срисованной еще в Москве, еще в другой, странной теперь тихой жизни карте – ехали правильно, к границе кратчайшим путем...
Суд Австрийской Республики приговорил Гену и Ольгу за незаконное проникновение в страну и акты террора к трем годам, Елену Валентиновну от наказания освободили – врачи признали ее психически невменяемой. Ни о какой выдаче, конечно, не могло быть и речи.
Впрочем, итальянцы о невменяемости будто и не слышали, наследство узаконили – все по плану... Иногда в ее саду появляется полицейский значит, Массимо опять неправильно поставил машину. Сомсик рычит на человека в форме, и все трое смеются.
Раз в две недели они ездят из Милана в Австрию. При последнем свидании Гена на их глазах отжался от пола пятьдесят раз – плечо совсем зажило. У Ольги же они несколько раз заставали какого-то молодого человека – в толстой стеганой безрукавке, с серьгой в левом ухе, да Елена Валентиновна уж начала привыкать к такому. Молодой человек оказался репортером телевидения, сказал, что обязательно сделает передачу об их невероятном побеге, Хельга должна очень хорошо смотреться на экране, и пожилая фрау тоже, они удивят зрителей – обе представляют собой настоящий австрийский тип красоты, это вызовет дополнительное сочувствие. Массимо предпочел, чтобы его роль в этой истории была приглушена, как только можно, а сниматься для передачи отказался наотрез. Ольга была весела, довольно ловко объяснялась с журналистом по-английски, с Массимо по-итальянски, демонстрировала, отойдя подальше от пуленепробиваемого стекла, разделяющего зал свиданий, новомодную мини, подаренную серьгастым, – словом, жила в свое удовольствие.
На обратной дороге Елена Валентиновна вспомнила веселящуюся в тюрьме дочь, прикрыла глаза, чтобы не видеть утомительно виляющее из городка в городок шоссе, – и увидела больничный парк в снегу, наборную ручку, торчащую из окровавленной рубахи, Дато, прыгающего на залитой солнцем волейбольной площадке, увидела сразу весь свой город, в слякоти марта, в пыли раннего мая, в сиренево-золотых закатах августа, в сумраке декабря, увидела подсвечивающие в полутьме серые глаза на неопределенно-знакомом лице – и заплакала, не поднимая век.
В этот день в Москве – кажется, даже и в этот почти час – на Хованском кладбище хоронили какого-то старика. Похороны были безлюдные провожал тоже старик, прилично очень одетый, толстый, страшно и неудержимо плачущий, да какой-то средних лет, обнаживший у могилы лысую голову, высокий, очкастый... Довезли на железных высоких салазках гроб кладбищенские ханыги, они же опустили в яму и засыпали. А старик воткнул в землю кривоватую палку с плохо прибитой фанеркой, да и побрели оба провожающих в начинающейся пурге к далекому выходу. Там толстый сел в машину, вроде бы звал и второго, но тот отрицательно покачал головой, натянул получше капюшон куртки – и сунул в густо повалившем снеге.
