Текст книги "Шекспир"

Автор книги: Александр Аникст

 
Толпа несчастных
У двери ждет. Болезнь их, от которой
Не знает средств наука, он врачует —
Так укрепил господь его десницу —
Одним касаньем рук…
 

И дальше:

 
Король творить способен чудеса.
Я сам, с тех пор как в Англию приехал,
Их наблюдал не раз. Никто не знает,
Как небо он о милосердье просит,
Но безнадежных, язвами покрытых,
Опухших, жалких, стонущих страдальцев,
На шею им повесив золотой,
Своей молитвою святой спасает,
И, говорят, целительная сила
В его роду пребудет. Сверх того,
Ему ниспослан небом дар провидца,
И многое другое подтверждает,
Что божья благодать на нем. 103
 

Когда актеры произносили эти слова, король Джеймз с довольной улыбкой оглядывал зал, чтобы убедиться, все ли поняли, о ком идет речь, и придворные подобострастно кивали головами, шепотом выражая одобрение.

Зная это произведение, мы можем только восхищаться тем, как умудрился драматург ввести в трагедию мотивы, выражающие его отнюдь не подобострастное отношение к королю. Шекспир – "слуга его величества" выполнил заказ своей труппы. Шекспир-гуманист, сказал свое слово о том, какой должна быть высшая власть в государстве. Он представил во весь рост ужасный облик короля-деспота, каким является Макбет. Не ограничившись этим, в той самой сцене, где он сказал все, что полагалось о короле, осененном "божьей благодатью", Шекспир высказал свое мнение о том, каким должен быть тот, кому вручено право жизни и смерти в стране.

Напомним этот эпизод.

После убийства короля Дункана его сын Малькольм бежал в Англию. Затем, спасаясь от преследования кровожадного Макбета, туда же бежит Макдуф. Он приходит к Малькольму и просит его возглавить войну за освобождение Шотландии от кровавого узурпатора. Малькольм, желая проверить, не подослан ли Макдуф Макбетом, говорит ему, что он сам не безгрешен, и возводит на себя напраслину:

 
Все то, что красит короля, —
Умеренность, отвага, справедливость,
Терпимость, благочестье, доброта,
Учтивость, милосердье, благородство, —
Не свойственно мне вовсе. Но зато
Я – скопище пороков всевозможных.
 

И когда после этой мнимой исповеди Малькольм спрашивает Макдуфа: —

 
Сознайтесь же, что не достоин править
Такой, как я.
 

Честный Макдуф отвечает:

 
Не то что править – жить. 104
 

Тираны не достойны жить – вот мысль Шекспира-гуманиста. И мы слышали от него, каких качеств он требует от главы государства: справедливости, терпимости, мужества, доброты… Что можно было против этого возразить? Король аплодировал Шекспиру, не сомневаясь в том, что он считал его именно таким монархом. Зрители общедоступного театра тоже аплодировали Шекспиру. При этом они молчали, и каждый из них прикидывал в уме, какой им достался новый король.

Мы коснулись здесь лишь внешних обстоятельств, связанных с появлением трех великих трагедий. В этих произведениях гений Шекспира достиг высшей зрелости. Мы отсылаем читателей к трудам критиков, в которых он найдет анализ и оценку социально-философского и психологического значения этих гениальных творений. Мы же ограничимся тем, что отметим все более обостряющееся у Шекспира сознание противоречий и несправедливости всего жизненного уклада. Особенно заметно это в "Короле Лире", но и две другие трагедии также выражают трагическое мироощущение, владеющее в эти годы Шекспиром.

Семейные радости и горести

Мы привыкли представлять себе Шекспира как участника литературной и театральной жизни. Нам нетрудно вообразить его среди таких людей, как Марло, Бен Джонсон, Бомонт и Флетчер. Но если их имена навсегда соединены в памяти потомства, то для самого Шекспира они были людьми сравнительно далекими, в лучшем случае друзьями, как Бен Джонсон, а скорее всего просто знакомыми.

Но был у Шекспира круг близких, с которыми он общался чаще и ближе, – его многочисленная родня.

В Стратфорде жила мать Шекспира. Здесь же была его сестра Джоан, вышедшая замуж за шляпочника Уильяма Харта. Когда в 1600 году у них родился сын, его окрестили Уильямом. Крестный отец опекал мальчика и позаботился о его будущем. Уильям Харт стал актером.

Актером стал и другой член семьи – младший брат Шекспира Эдмунд. Шекспир устроил его в своем театре, где он, надо полагать, сначала был "учеником", а затем актером, получавшим плату. В списках пайщиков его имя ни разу не встречается.

1607-1608 годы были полны всякого рода событий в семье Шекспиров.

Началось с того, что старшая дочь Шекспира Сьюзен наконец-то, в двадцать четыре года, вышла замуж. Ее супруг был на восемь лет старше. Около 1600 года он поселился в Стратфорде, где завоевал всеобщее уважение как отличный врач. Джона Холла и Сьюзен Шекспир обвенчали в стратфордском храме Святой Троицы 5 июня 1607 года. Шекспир не мог не быть при этом.

Но уже в декабре того же года мы видим его в Лондоне участником печальной церемонии отпевания. Умер его брат актер Эдмунд Шекспир. Отпевание происходило в храме Святого Спасителя в Саутуорке, неподалеку от театра "Глобус". Шекспир не поскупился на расходы. За похороны на кладбище достаточно было заплатить два шиллинга с добавлением еще одного шиллинга за звон малого колокола. Шекспир устроил брату пышные похороны и заплатил за то, чтобы прах Эдмунда был положен под алтарем храма. Обо всем этом узнали из церковноприходской книги, где есть запись: "1607 г. 31 декабря. Эдмунд Шекспир, актер, похоронен в церкви с утренним звоном большого колокола – 20 шиллингов".

Бербедж, Хеминг, Кондел и другие актеры стояли рядом с Шекспиром, когда под звон большого колокола гроб с телом двадцатисемилетнего Эдмунда опускали в землю. Они видели, как поверх легла тяжелая каменная плита алтаря. Шекспир похоронил брата так, как он потом завещал похоронить себя.

Новый, 1608 год начался с более приятного события. Прошло около десяти месяцев с тех пор, как Сьюзен вышла за доктора Холла, и в положенный срок (не так, как это случилось, когда появилась на свет сама Сьюзен) она родила дочь, которую окрестили Элизабет. Крестины состоялись 21 февраля 1608 года. Едва ли Шекспир упустил случай присутствовать при крещении внучки.

Осенью опять произошло печальное событие. 9 сентября 1608 года в стратфордской церкви отпевали вдову Джона Шекспира, урожденную Мэри Арден. Она пережила мужа ровно на семь лет. Похоронив мать, Шекспир остался самым старшим в роду.

Он не уехал из Стратфорда сразу после похорон. В этом мы уверены. В конце месяца его сестра Джоан, жена шляпочника Харта, родила сына Майкла, а в следующем месяце по просьбе одного из стратфордских олдерменов, Генри Уокера, Шекспир крестил его сына. Это было 19 октября 1608 года. Своих крестников Шекспир, как мы знаем, не забывал. Перед смертью он завещал "моему крестному сыну Уильяму Уокеру 20 шиллингов золотом".

Кроме того, у Шекспира было в Стратфорде также еще денежное дело. Некоторое время тому назад он одолжил одному горожанину шесть фунтов стерлингов. Тот не вернул денег в срок. Подождав немного, Шекспир подал на него в суд. Должник Джон Аденбрук объявил о том, что у него нет денег. Тогда Шекспир подал на его поручителя Томаса Хорнби, и суд присудил взыскать эти деньги с него.

"Мелочность" Шекспира объясняется просто. Как раз в это время (1608-1609) "слуги его величества" приобретали новое помещение для спектаклей. Шекспир был одним из пайщиков этого предприятия. С какой стати должен был он прощать долги, когда его театр нуждался в средствах!

Еще три трагедии

Что бы ни происходило, Шекспир продолжал творить. Эти годы, полные семейных событий и деловых забот, не оторвали его от главного дела.

Мы уже знаем достаточно об условиях работы Шекспира в театре, чтобы понимать, почему он не мог прямо касаться современной жизни. Вместе с тем мы все более научаемся видеть, как Шекспир ухитрялся косвенным образом все же касаться острых проблем современности. Он брал сюжеты, дававшие ему возможность затрагивать темы, имевшие одновременно и злободневное и "вечное" значение.

Так раскрывается нам связь его следующей трагедии – "Антоний и Клеопатра" (1607) – со временем, когда жил Шекспир. Он был сыном века, когда кончалась островная замкнутость феодальной Англии. Ее купцы добрались до далекой России и Леванта, а морские разбойники грабили Америку. Дипломаты английского правительства плели интриги почти при всех европейских дворах, а шпионы шныряли во всех портах Атлантики и Средиземноморья. Войны, в которые была вовлечена Англия, протекали на территориях Фландрии, Франции, Испании. Словом, история позаботилась о том, чтобы у Шекспира могло появиться чувство драматизма борьбы, охватывающей разные страны в едином клубке сложного международного политического конфликта.

Вместе с тем у него не было холопского преклонения перед лицами, стоящими на вершине власти. Он понимал, что они ничем не отличаются от других людей, кроме тех возможностей, какие доставляет им их положение. В остальном же они подвержены законам, общим всей человеческой породе. Они могут быть велики и низки. Шекспир видел, как женщина правила страной, хитря и изворачиваясь среди тысячи опасностей. Он знал, что государственные заботы шли об руку с мелким женским тщеславием. Видел он и государственных мужей. Среди них тоже не было гениев. Успеха достигали самые бессовестные и холодные карьеристы. Бывали среди этих людей, очарованных мечтой о могуществе, люди мужественные, способные проявить чудеса храбрости, но бессильные перед лицом хитрости, коварства, интриг.

Из этих наблюдений и родился величественный замысел "Антония и Клеопатры". Здесь нет портретов современников Шекспира. Елизавета – не Клеопатра, Эссекс – не Антоний, лорд Бэрли – не Октавиан. Но если нет портретного сходства, то дух эпохи, ее характеры, страсти изумительно отразились в трагедии, в которой романтически настроенные читатели находят лишь историю любви двух царственных героев. Между тем это совсем не романтическая драма, и, хотя действие относится к прошлому, в ней много косвенных отголосков шекспировского времени. И, кажется, есть в ней отзвуки чего-то личного, сугубо интимного для Шекспира. Я имею в виду давно замеченное сходство между Клеопатрой и загадочной смуглой дамой сонетов.

Следующая трагедия Шекспира более непосредственно связана с событиями его времени.

В 1607 году в средних графствах Англии вспыхнуло восстание фермеров. Огораживания земель, производимые помещиками, лишали их возможности заниматься землепашеством и добывать пропитание. Фермерам не оставалось иного выхода, как бунтовать. Восстание было жестоко подавлено.

Впечатления от этих событий выражены Шекспиром в пьесе, написанной как раз в это время, – "Кориолан" (1607). Обычно обращали внимание в первую очередь на гневные речи героя-патриция, в которых он на все лады хулит народ, обзывая его "чернью". Но разве мог Шекспир написать иначе? Он помнил, что произошло с пьесой, в которой изображался бунт ремесленников. А Шекспиру все же хотелось изобразить на сцене мятежный народ. И он достиг этого, пойдя на неизбежный компромисс. Бунтарство народа всячески осуждается в пьесе. Но все же в ней сказано, из-за чего бунтует народ. Пьеса начинается с того, что на сцену выходит толпа горожан. Они готовы "скорее умереть, чем голодать". Один из них предлагает: "Сами цену на хлеб установим". Уже в этих репликах горожан можно распознать намерение Шекспира. Сюжет этой трагедии он заимствовал из биографии Кориолана, рассказанной Плутархом в его "Сравнительных жизнеописаниях". Шекспир довольно точно следовал за Плутархом. Но в этом именно пункте он кое-что изменил. У Плутарха волнения римлян вызваны жадностью и жестокостью ростовщиков. Шекспир заменил это недовольством народа на почве дороговизны и голода.

Он вложил в уста одного из римских плебеев слова, которые мог бы сказать любой англичанин-бедняк. "Достойными нас никто не считает, – говорит этот простой "римлянин", – ведь все достояние – у патрициев. Мы бы прокормились даже тем, что им уже в глотку не лезет. Отдай они нам объедки со своего стола, пока те еще не протухли, мы и то сказали бы, что нам помогли по-человечески. Так нет – они полагают, что мы и без того им слишком дорого стоим. Наша худоба, наш нищенский вид – это вывеска их благоденствия. Чем нам горше, тем им лучше. Отомстим-ка им нашими кольями, пока сами не высохли, как палки. Клянусь богами, это не месть во мне, а голод говорит!" 105

Шекспир углубился еще дальше в античность в своем "Тимоне Афинском", где он перенес действие в древнюю Грецию, в V век до рождества Христова. Но отдаленность во времени только кажущаяся. Шекспир подошел здесь к основным социальным противоречиям своего времени ближе, чем в любом другом произведении. Главное зло, как говорит он устами героя, заключается в неравенстве состояний, в том, что одни бедны, а другие богаты, и в том, что человек ценится не по своим личным достоинствам.

Золото растлевает души людей, извращает сущность вещей, оно превращает все в свою противоположность и способно

 
…черное успешно сделать белым,
Уродство – красотою, зло – добром,
Трусливого – отважным, старца – юным,
И низость – благородством… 106
 

Золото – «причина вражды людской и войн кровопролитных», «орудье распри меж отцом и сыном», «осквернитель чистейшего супружеского ложа», «испытатель душ», жалкими "рабами которого являются все люди. Герой трагедии произносит много страстных речей против человеческой порчи, возникшей под влиянием золота. «Тимон Афинский» – произведение большой мысли, особенно ценное тем, что оно открывает нам, насколько глубоко проник Шекспир в реальные причины страданий и бедствий человека в современном ему обществе.

В связи со всем, что мы знаем о Шекспире, может возникнуть вопрос: как согласовать тирады против золота, вложенные Шекспиром в уста Тимона, с житейской практикой самого драматурга, который копил деньги и постоянно заботился об умножении своего состояния? Это противоречие было замечено биографами Шекспира еще в прошлом веке. Что можно сказать о нем?

Шекспир, как и другие великие деятели культуры в классовом обществе, оказался одной из жертв неизбежной двойственности, возникающей из необходимости творить, чтобы зарабатывать, и зарабатывать, чтобы спокойно творить. Мы не считали нужным скрывать от читателей факты, но читатель поступит разумно, если поймет, что даже такой гений, как Шекспир, творил в условиях, которые не им были созданы. Но заработок никогда, по-видимому, не был для Шекспира целью. "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать", – писал Пушкин. Думается, что это мог бы сказать о себе и Шекспир. В "Тимоне Афинском" он и сказал это устами персонажа, который назван просто Поэтом. Он говорит:

 
Родились
Стихи непроизвольно у меня.
Поэзия похожа на камедь,
Струящуюся из ствола-кормильца.
Не высекут огонь – он не сверкнет,
А пламень чистый наш родится сам
И катится лавиной, все сметая
Со своего пути. 107
 

ГЛАВА 9
ПОСЛЕДНИЕ ВЗМАХИ ВОЛШЕБНОГО ЖЕЗЛА

Недетские забавы актеров-мальчиков

Напомним, что в начале XVII века детские труппы стали серьезными конкурентами театров, где играли взрослые актеры. Одна из таких трупп, именовавшаяся при Елизавете труппой Королевской капеллы, при Джеймзе была переименован в Труппу детей для развлечения его величества. Эта труппа поставила в 1605 году забавную комедию под названием «Эй, на восток!». Авторами комедии были Джордж Чапмен, Бен Джонсон и Джон Марстон. В комедии изображалась жизнь лондонских мастеровых и подмастерьев. Авторы, однако, позволили себе шутку насчет соотечественников нового короля. Один из персонажей говорил с шотландским акцентом, и мальчик-актер, исполнявший эту роль, позволил себе – не более и не менее – передразнивать произношение самого короля Джеймза. Лондонцы, конечно, смеялись, но при дворе шутка не понравилась. Чапмена схватили и посадили в тюрьму, Марстон сумел скрыться, а Бен Джонсон решил не бросать товарища, попавшего в беду, и добровольно разделил заключение с Чапменом. Драматургов вскоре выпустили из тюрьмы, но труппа мальчиков-актеров навсегда лишилась расположения короля. Ее даже на некоторое время закрыли. Правда, распорядителю труппы Эвансу удалось потом получить разрешение возобновить спектакли.

История с комедией "Эй, на восток!" нисколько не уняла задора Эванса. В погоне за сенсацией Эванс поставил какую-то не дошедшую до нас комедию, от которой не сохранилось даже названия. Известно только, что в ней на сцене изображался король, который в пьяном виде бранился непотребными словами. С самого начала царствования Джеймз заявил о том, что всякое оскорбление короля является не только государственным преступлением, но и грехом перед богом. Вольнодумство руководителей детской труппы было похоже на политическую оппозицию, и этого, конечно, им не простили. Последний удар выпал на долю этой труппы тогда, когда ею была поставлена пьеса Чапмена "Заговор Бирона", где в одной из сцен изображалось, как французская королева ссорится с любовницей своего супруга и дает ей пощечину. Так как это была пьеса на современную политическую тему и в ней фигурировали тогдашние король и королева Франции, то французский посол заявил решительный протест против этой постановки, и тогда Джеймз распорядился: "Пусть они больше не смеют играть и идут просить милостыню". Это означало роспуск труппы. Эванс, видя, что ему уже не спасти положения, обратился с деловым предложением к Бербеджу.

Второй театр «слуг его величества»

Здесь мы должны вернуться на несколько лет назад, к тому времени, когда еще был жив основатель первого лондонского театра Джеймз Бербедж. Незадолго до того, как истек срок аренды земли, на которой стоял его «Театр», Джеймз Бербедж задумал приобрести для представлений новое помещение – здание бывшего монастыря Блекфрайерс. Но театра он там не успел устроить. Когда Джеймз Бербедж умер, его сын Катберг сдал Блекфрайерс в аренду Эвансу. Здесь и давали свои представления актеры-мальчики, вызвавшие неудовольствие при дворе. Теперь, когда труппа должна была прекратить свое существование, Эванс предложил Бербеджу купить у него обратно право на аренду этого помещения.

Зима 1607/08 года выдалась на редкость суровой. Темза покрылась льдом, что бывало только во времена очень больших морозов. В такую погоду публику не так-то легко было привлечь в театр, где представление происходило под открытым небом, да и актерам было трудно играть на морозе. Поэтому зимний сезон 1607/08 года был для театра "Глобус" довольно плачевным. Актеры давно уже мечтали о том, чтобы иметь закрытое помещение для спектаклей. Теперь, когда Эванс уступал аренду бывшего монастыря Блекфрайерс, Бербедж и его товарищи охотно приняли его предложение. Бербедж составил компанию на паях, в которую вошли он и его брат Катберт, а из актеров труппы Шекспир, Кондел, Хеминг и Слай. К ним присоединился Эванс, оставивший за собой один пай. Кроме того, в связи с распадом детской труппы несколько мальчиков перешли в труппу Бербеджа – Шекспира: Натаниел Филд, Джон Андервуд и Уильям Остлер.

Теперь у труппы актеров его величества было два помещения для представлений – открытый театр "Глобус" и театр в закрытом помещении – "Блекфрайерс". Кроме того, как мы знаем, труппа часто играла при дворе. Материальные дела труппы значительно улучшились, и доходы основных пайщиков, в том числе Шекспира, еще больше возросли. Труппа Бербеджа – Шекспира занимала неоспоримое господствующее положение в театральной жизни Лондона.

Входят Бомонт и Флетчер

В 1606 году мальчики-актеры школы Святого Павла сыграли комедию «Женоненавистник». Ее автор, Франсис Бомонт, был сыном провинциального судьи. Его отдали учиться в Оксфорд в надежде, что потом он станет духовным лицом. Его не привлекала карьера священника, он перебрался в Лондон и вступил в юридическую корпорацию Иннер-Темпл. Как и многие студенты-юристы, он любил театр. Насмотревшись пьес, он стал писать комедии. Он познакомился с Беном Джонсоном, и тот помог ему устроить первую пьесу в труппе мальчиков, для которой писал сам Бен. Бомонт впоследствии считал себя учеником Бена Джонсона и с гордостью говорил об этом.

Франсис Бомонт был на двадцать лет моложе Шекспира. Его первая пьеса увидела свет тогда, когда Шекспир поставил "Макбета".

Молодой драматург имел успех. То ли его подзадорил Бен, то ли сам он был задира не меньше его, во всяком случае, следующая пьеса Бомонта "Рыцарь пламенеющего пестика" (1607) представляла собой театральную пародию на увлечение горожан романтическими приключенческими драмами. Новой "войны театров" она не вызвала.

Примерно в те же годы в Лондоне появился Джон Флетчер, сын священника, ставшего епископом. Флетчер родился в 1579 году. Он был на пять лет старше Бомонта и начал писать в одно время с Бомонтом, но не имел никакого успеха.

Случай свел их, и Бомонт и Флетчер решили жить и писать вместе. Так они прожили несколько лет, пока в 1613 году Бомонт не женился. Они и после этого продолжали писать совместно вплоть до ранней смерти Бомонта, который умер в один год с Шекспиром, в 1616 году.

Бомонта и Флетчера привлекли к постоянной работе в театре "слуг его величества", в которой они заняли место Шекспира. Лет за десять до этого Шекспир пытался приручить для своей труппы Бена Джонсона. Из этого ничего не вышло. Шекспир все время искал себе смену. Мы не сделаем ошибки, предположив, что именно он, оценив дарования Бомонта и Флетчера, посоветовал заказывать отныне им столько пьес, сколько они брались написать.

Даже если отбросить предположение о том, что Шекспир любил поддерживать молодые дарования из чисто этических или эстетических принципов, остается несомненной его заинтересованность в этом как одного из главных пайщиков труппы, доходы которой для него были далеко не безразличны.

Еще один драматург, заметно выдвинувшийся в эти годы, – Джон Вебстер, писавший то для труппы короля, то для труппы королевы. Он явился самым значительным мастером в области трагедии после Шекспира. Его лучшие трагедии – "Белый дьявол" и "Герцогиня Мальфи".

Споры в таверне «Сирена»

Неподалеку от собора Святого Павла на Брэд-стрит (Хлебная улица) помещалась таверна. Вывеской ей служило изображение девицы с распущенными волосами и рыбьим хвостом. Англичане называли таверну «The Mermaid». По-русски это переводится по-разному: «Сирена», «Морская дева» и, наконец, «Русалка». Если бы первые два названия не были уже у нас широко известны, я выбрал бы третье, а из известных отдаю предпочтение первому за его краткость.

Хозяином "Сирены" был тезка Шекспира Уильям Джонсон. Шекспир с годами завязал с ним крепкие деловые отношения настолько, что Джонсон принял участие в одной коллективной сделке, к которой были причастны Шекспир и Джон Хеминг. Дело заключалось в покупке дома в Лондоне и получении заклада под него. Еще и сейчас в Британском музее можно видеть составленный нотариусом документ, к которому прикреплены их подписи.

Но таверна "Сирена" интересна не этим.

Расположенная в центральной части Лондона, она стала излюбленным местом сборищ. Мы уже упоминали, что в ней была лондонская явка участников порохового заговора. Еще до этого в нее часто заходили актеры и люди, причастные к литературе. Сюда жаловал сам Уолтер Рали. Он создал в таверне своего рода клуб, собиравшийся в первую пятницу каждого месяца. Беда, однако, была в том, что пятница была объявлена постным днем. Но литературно-театральный кружок, собиравшийся под вывеской с изображением русалки, не удовлетворялся рыбной пищей. Оказавшись перед выбором – потерять выгодных и приятных клиентов или платить штраф, – Уильям Джонсон предпочел второе, тем более что щедрость его гостей позволяла возместить и этот дополнительный расход.

Кто же входил в состав этого кружка мясоедов по постным дням? Учредителем ежемесячных сборищ был, как сказано, Уолтер Рали. Он приходил сюда не для того, чтобы рассказывать о морских подвигах и битвах на суше или о придворной жизни, в чем он был весьма осведомлен, а для разговоров о поэзии, которой он отдал дань, написав немало стихотворений разного рода. Но он бывал здесь до того, как воцарился Джеймз, который упрятал его в Тауэр и обрек этого общительного человека на одиночество.

По старшинству следующим надо назвать Майкла Дрейтона, который был на год старше своего земляка Шекспира. Оба происходили из графства Уорикшайр. Поэт и драматург, он много лет работал бок о бок с Шекспиром, и найдено много свидетельств их литературной близости: в знак внимания к творчеству собрата то один, то другой заимствовал что-нибудь из произведений своего земляка или откликался на его сочинения намеком. Дрейтон частенько заезжал в Стратфорд, и это укрепило его дружбу с Шекспиром.

Нет необходимости давать характеристику следующему члену клуба – драматургу Уильяму Шекспиру. Читатель уже хорошо знаком с ним.

На три года моложе его был Томас Кемпион, замечательный представитель универсализма, свойственного людям эпохи Возрождения. Поэт, музыкант, юрист и медик, он обладал оригинальными идеями в каждой из этих областей. Он отстаивал необходимость ввести в английскую поэзию формы античного стихосложения. Как музыкант он написал учебник контрапункта. Не касаясь его юридических и медицинских познаний, скажем, что при всей его учености он писал подчас изящные стихи и к ним не менее изящную музыку. Завсегдатаи кружка, наверное, не раз слушали, как он исполнял их, аккомпанируя себе.

Приходил в "Сирену" сын богатого купца Джон Донн (1572-1631). Он писал стихи, и Бен Джонсон считал, что "Джон Донн в некоторых отношениях лучший поэт в мире". При жизни он, однако, не стяжал славы. Немного больше известности выпало ему, когда он в 1615 году вступил в духовное звание и, став настоятелем собора Святого Павла, читал проповеди, которые сбегался слушать весь Лондон. Только в XX веке получил этот необыкновенный человек широкое признание. Теперь очевидно, что после Спенсера и Шекспира, не говоря уже об остальных, он открыл новый этап в истории английской поэзии, возглавив так называемую "метафизическую школу" поэтов. В XX веке широкую известность приобрели слова из проповеди Донна, свидетельствующие о том, что и в рясе священника он сохранил гуманистические взгляды, которые объединяли его с членами кружка, собиравшегося в "Сирене": "Ни один человек не является островом, отделенным от других. Каждый – как бы часть континента, часть материка; если море смывает кусок прибрежного камня, вся Европа становится от этого меньше… Смерть каждого человека – потеря для меня, потому что я связан со всем человечеством. Поэтому никогда не посылай узнавать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе".

Эти слова Хемингуэй избрал эпиграфом для романа "По ком звонит колокол".

На год моложе Донна был Бен Джонсон. Уже в первое десятилетие XVII века он завоевал в литературно-театральном мире место литературного диктатора. Он был ученее большинства поэтов и, безусловно, воинственнее всех их. Он заставлял слушать себя. И не только слушать, но иногда даже слушаться. У него уже были свои приверженцы.

Одним из них, как сказано, был Франсис Бомонт. Он и Флетчер были самыми молодыми членами кружка. Они заняли в нем свое место по праву таланта.

Моложе Флетчера и старше Бомонта был Томас Кориэт. Ему довелось больше путешествовать, чем всем остальным, за исключением Уолтера Рали, конечно. Можно себе представить, с каким недоверием слушали в "Сирене" его рассказ о том, что в Венеции он однажды увидел то, чего не видели не бывавшие там ни разу Шекспир, Джонсон и Бомонт, – женщину, играющую на сцене. Мало того, "играющую с не меньшим изяществом, чем лучшие актеры мужчины, каких я видел"! Кориэт славился остроумием. Он назвал кружок, собиравшийся в таверне, "достопочтенным братством русалочьих джентльменов, собирающихся под вывеской "Сирены".

Можно не сомневаться в том, что на этих сборищах Бен Джонсон был, что называется, заводилой. Он лучше других мог понять педантическую теорию стихосложения Кемпиона, и он же был лучше всего вооружен для споров с ним. Прослушав новые стихи Джона Донна, он бранил его за другую крайность. Донн писал такие стихи, которые часто не укладывались ни в какую из систем стихосложения, известных эрудитам Джонсону и Кемпиону. Тогда Бен кричал: "За несоблюдение размера Донна надо повесить!"

Апеллируя к медицинским познаниям Кемпиона, Джонсон развивал свою теорию гуморов (юморов) – физиологического предрасположения людей определенного типа к разным причудам и странностям. Ему внимал молодой Бомонт, один из первых приверженцев этой теории комического в драме.

А Шекспир? Неужели Бен оставлял его в покое только потому, что тот был старше и пользовался всеобщим признанием как драматург? Надо знать Бена, и тогда станет ясно, что это как раз и возбуждало его желание ниспровергнуть утвердившийся авторитет, чтобы на его место поставить свой! Да и Шекспир, наверное, не сдавался.

Иной читатель подумает, что мы всего лишь фантазируем. Нет, такие события, как споры двух титанов, не забываются! И действительно, предание сохранило воспоминание о них, записанное Томасом Фуллером: "Много раз происходили поединки в остроумии между ним (Шекспиром) и Беном Джонсоном; один был подобен большому испанскому галеону, а другой – английскому военному кораблю; Джонсон походил на первый, превосходя объемом своей учености, но был вместе с тем громоздким и неповоротливым на ходу. Шекспир же, подобно английскому военному кораблю, был поменьше размером, зато более легок в маневрировании, не зависел от прилива и отлива, умел приноравливаться и использовать любой ветер, – иначе говоря, был остроумен и находчив".

Какое яркое образное описание! Как живо встает перед нами эта картина! Фуллер не сам придумал ее. Наверное, это сравнение пришло в голову кому-нибудь из самих "русалочьих джентльменов". Чтобы придумать его, надо было принадлежать к определенному поколению – к тому, которое пережило эпопею разгрома "Непобедимой Армады", где было как раз такое соотношение между испанскими и английскими судами.

Картинность этого воспоминания еще больше дразнит наше любопытство: о чем спорили Шекспир и Бен Джонсон? Об этом можно отчасти догадаться по литературным документам. Бен Джонсон был из тех писателей, у которых раз найденное выражение или острота никогда не пропадает. Он их запоминал, вероятно, даже записывал, а потом вставлял в свои произведения.

В прологе к комедии "Каждый в своем нраве", написанном позже самой комедии, а именно в 1605 году, Джонсон смеется над тем, что в некоторых пьесах битвы между Алой и Белой розой изображаются на сцене при помощи трех заржавленных мечей. К кому это могло относиться, кроме как к автору трилогии "Генрих VI"? Мы уже упоминали то место из "Варфоломеевской ярмарки" (1614), где Бен Джонсон насмехается над теми, кому продолжают нравиться "Испанская трагедия" Кида и "Тит Андроник" Шекспира. Зрители с такими вкусами, по мнению Бена, отстали от современности на двадцать пять – тридцать лет.