Текст книги "Семя титана"

Автор книги: Александр Андрюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

7

– Неужели вы думаете, это я его повесил? – возмущался развалившийся перед Батуриным мужчина. – Вы меня считаете за сумасшедшего? Такую тушу вздернуть – да разве мне под силу?

На вид ему было не более сорока пяти, хотя по документам пятьдесят шесть. Это был высокий, смуглый, черноволосый мужчина с едва пробивающейся на висках сединой. Несмотря на вальяжную позу, в его черных глазах отражалась тревога, а с румяной шеи под байковую рубашку текли ручьи пота.

– Успокойтесь, Евгений Зиновьевич. Я всего лишь хочу вам задать несколько вопросов, – мягко произнес следователь.

– Ничего себе, вопросов! – дернулся мужчина. – А отпечатки пальцев зачем снимали?

– Так положено. Кстати, откуда вам известно, что покойника именно вздернули? – сощурился Батурин.

Евгений Зиновьевич вытаращил глаза и замолчал. Несколько секунд он пребывал в замешательстве, после чего зрачки его беспокойно забегали.

– Я и не знал, что его вздернули, – пробормотал он растерянно. Ей-богу, сказал первое, что пришло в голову. Не верите? Понимаю. В это трудно поверить. Но я не виновен! Что мне сделать, чтобы вы поверили?

– А откуда вы знаете, что его повесили?

– Мне Римма сказала на кладбище, – ответил мужчина. – А она узнала от вас. Не верите? Спросите у нее.

– А почему вы ушли с кладбища?

Мужчина тяжело вздохнул и уставился в пол. Помолчав минуту, он поднял жалобный взгляд на следователя и простонал плачущим голосом:

– Да не убивал я Натана. Поймите! Все равно бы он дал ей развод. Он трус. Ему достаточно было пригрозить. А убивать решительно излишне…

– Вы не ответили на вопрос, – жестко перебил Батурин. – Почему вы ушли с кладбища? Я наблюдал, как вы беседовали с Риммой Герасимовной. Она вас в чем-то обвиняла…

– В том же, в чем и вы! – шумно засопел мужчина. – Она тоже думает, что я удавил этого придурка. А на кой черт он мне нужен?

– Почему она так думает?

– Потому что из-за этого козла – извините! – покойника мы восемь лет не можем воссоединиться с Риммой. Он к ней присосался, как клещ: и сам не живет, и ей не дает. А два месяца назад, когда он расстался со своей очередной юнкоршей, заявил, что развода не даст. У нас был договор, что как только его дочь выйдет замуж, так он в тот же день отпустит супругу ко мне. С детьми – ни за что, а без детей – пожалуйста! Встречайтесь сколько хотите и где хотите. Но вместе жить – хрен! Он якобы боялся, что его дочь изнасилует отчим. Дерьмо! Ничего он не боялся! Ну, мы ладно! Приняли эти условия. Но вдруг в мае заявляет – никакого развода! И предлагает Римме все начать сначала. Бросил пить, начал вовремя приходить с работы, ремонт затеял, дачу вспахал, всю сантехнику в доме починил. Но так уже было десять раз! А Римма, как дура, уши развесила…

– Ничего не понимаю, – затряс головой следователь. – Давайте по порядку, Евгений Зиновьевич. Когда и где вы познакомились с Риммой Герасимовной?

– Мы работаем с ней в одной конторе уже пятнадцать лет! – обиженно выпятил губы мужчина. – Из них десять лет любим друг друга без памяти. Восемь лет назад, мы решили расстаться со своими прежними семьями и соединиться. У неё было двое детей: мальчик двенадцати лет и девочка девяти. У меня только девочка тринадцати лет. Но с моей стороны никаких препятствий не было. Моя жена меня поняла и с богом отпустила. Я честно развелся, а Римме её муж воспрепятствовал. И вот восемь лет мы живем как в аду. Я продолжаю жить в одной квартире со своей женой и дочерью, а Римма со своим литератором, который не дает развода якобы из боязни за детей.

– А на самом деле?

– А на самом деле ему за её спиной жилось очень прекрасно и сытно. Римма хорошо зарабатывает, она прекрасная хозяйка, честная – если даст слово, то будет держать его до конца. Вот её мерзавец этим и пользовался.

Глаза допрашиваемого зло блеснули, но тут же снова уныло угасли. Он сокрушенно вздохнул и пояснил:

– Мы думали, все! Нашим страданиям пришел конец. Сын её женился, дочка весной закончила школу. В этом году она поступит в институт и переберется в общежитие. Сама, между прочим, изъявила желание жить в общежитии, чтобы не видеть ублюдка папеньку. А папенька всем нам заявляет, что никакой суд без его согласия не посмеет их развести. Тем более что он болен.

– Болен, вы сказали?

– Да. У него злокачественная опухоль. Как назло! Два года назад я снял квартиру и мы наконец сошлись. Но не прожили и двух недель, как выяснилось, что у мужа рак печени. Ну она, как женщина долга, вернулась домой ухаживать за ним. А мне ничего не оставалось, как с позором вернуться домой.

– И тогда вы решили расправиться с ним! – сочувственно произнес следователь.

Глаза допрашиваемого сверкнули обиженно.

– Что вы такое говорите! Я в жизни мухи не обидел.

– Почему же Римма Герасимовна думает, что убили вы? Ведь она вас знает. Вы с ней знакомы пятнадцать лет.

– Понимаете, – снова вспотел мужчина, – я иногда срывался. Ведь сами подумайте, какие нужно иметь нервы, чтобы восемь лет болтаться вот так и зависеть от какого-то ничтожества. Ведь он как мужчина – полнейший слизняк. Конечно, я грозил его убить. Но это просто слова. Эмоции, выплеснутые в состоянии аффекта.

– Может, вы в состоянии аффекта его и повесили?

– Ну что вы! Одно дело грозить, а другое осуществить на практике. Скажу вам как психолог психологу: обычно кто способен на второе, предпочитает действовать, а не прибегать к угрозам.

С этим Анатолий Семенович был согласен на сто процентов, однако сдвинул брови и строго спросил:

– Где вы были тринадцатого июля с половины восьмого утра до половины девятого?

– Дома был. Ровно в половине восьмого я ещё лежал в собственной постели. Это может подтвердить моя жена. Она была со мной в той же постели.

Левая бровь полковника удивленно приподнялась.

– Та самая жена, с которой вы развелись восемь лет назад? – уточнил он, вглядываясь в собеседника.

– Она самая, – развел руками Евгений Зиновьевич. – Понимаю, что не очень благородно любить одну, а спать с другой. Но что делать? Так сложились обстоятельства.

– Да? – задумался следователь. – А ваша Римма Герасимовна тоже спала с мужем в одной постели?

Евгений Зиновьевич нахмурился. Ироничный тон следователя пришелся ему не по нраву.

– Она – нет! – ответил он, спрятав глаза. – Это я гарантирую. Она женщина слова. Если она обещала быть мне верной, значит, так оно и было.

– Но, насколько мне известно, она устраивала какие-то скандалы у него на работе по поводу молодых поэтесс.

– Нет! – покачал головой Евгений Зиновьевич. – Это не сцена ревности. Тут совсем другие дела. Тут посерьезнее, чем ревность.

– Какие дела? – насторожился Батурин.

– А вот про это спрашивайте у Риммы Герасимовны, – сверкнул глазами мужчина. – Я об этом говорить не имею права…

8

На другой день звонил Воронович. Юлька трижды поднимала трубку и трижды сурово отвечала, что посторонние девицы тут не проживают. На четвертом звонке она заткнула уши и посоветовала подруге разбираться самой. Ингино сердце тут же отбыло в желудок.

– Да, – пролепетала гел умирающим лебедем.

– Прости меня, я мерзавец, – услышала она до боли родной голос с астматическим придыханием. – Я самый что ни на есть последний подлец. Сейчас я подъеду и давай поговорим серьезно…

Трубка в руке как-то непроизвольно затряслась, и девушка, ничего не ответив, водворила её на место.

– Юлька, он едет! – прошептала она с ужасом.

Хозяйка вытаращила глаза и шепотом произнесла:

– Но откуда он знает мой адрес? Впрочем, если он разнюхал мой телефон, то адрес узнать элементарно. Главное, спокойствие! Дай сообразить. Хотя чего соображать? Линять надо! Где мой бинокль?

Энергичность, с которой Юлька бросилась переодеваться, захватила и подругу. Умирающая утерла рукавом щеки и решительно скинула халат. Три минуты спустя они уже бежали под недоуменными взглядами соседей к девятиэтажному дому напротив. Там, в чужом подъезде на четвертом этаже, беглянки долго давились от смеха, настраивая театральный бинокль.

Непрошеный гость не заставил себя долго ждать. Вскоре его «москвич» вырулил из-за угла и остановился у подъезда. Девушки пригнули головы и притихли.

Литератор степенно вперся в подъезд и не появлялся так долго, что Юля стала опасаться за звонок. Он в последнее время начал так часто перегорать! А вдруг начнет пинать дверь? Она держится всего на одной петле. Однако волнения были напрасны. Через четверть часа Воронович, мрачнее смерти, выполз под козырек подъезда. Глаза Инги повлажнели, а Юлькины сверкнули издевательским светом. Она коварно рассмеялась и припала к биноклю.

– А мужчина симпатичный и выглядит солидно, – произнесла она, затем вдруг добавила, как показалось Инге, ни к селу ни к городу: – Но это не он.

– Кто не он? – не поняла Инга, тронув её за рукав.

Юлька оторвалась от бинокля и, внимательно окинув взором подругу, без тени юмора произнесла:

– Это не твой мужчина.

– Откуда ты знаешь, какой мой, а какой не мой, – нахмурилась Инга.

– Я же видела твою руку, – с раздражением ответила Юлька и снова с заговорщическим видом приложилась к биноклю. – Этот не твой судьбоносный мужчина. Этот случайный. Хотя, возможно, он один из трех, которые указаны на твоей ладони.

Столь странные речи не могли не изумить Ингу. Удивительно было не то, что говорила Юлька (нечто подобное она несла всегда), а то, как она это выдавала – без тени иронии, самым что ни на есть серьезным голосом.

– Юлька, ты сама-то понимаешь, чего лепишь?

– Разумеется! – произнесла подруга, не отрываясь от бинокля. Вообще-то кое-что демоническое проглядывается. Кстати, не обидишься, если я у тебя спрошу кое-что интимное?

– Спроси!

Юлька отняла от глаз бинокль и пристально посмотрела в глаза.

– Скажи, ты с ним предохранялась?

Глаза Инги сделались круглыми.

– У него все признаки СПИДа?

– Нет! Я имею в виду от залетов, – уточнила Юлька.

– Ах, в этом смысле? Нет. Мы не предохранялись. Я просто от него не залетаю.

– А когда-нибудь залетала?

– Нет! Никогда не залетала, – ответила Инга и задумалась. – А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Не бери в голову.

– Нет. Ты никогда не спрашиваешь просто так. Ты намекаешь на то, что я бездетная.

– Нет, не намекаю. А много у тебя было партнеров до Вороновича?

– Четверо, – нахмурилась Инга. – Первый был Лелик. По-моему, он даже не успел кончить. Успел только лишить меня невинности. И тут ворвался отец, за волосы вытащил меня из-под него и отпорол ремнем.

– Тяжелый случай! – вздохнула Юлька. – Ну а с остальными ты тоже не предохранялась?

Инга грустно покачала головой.

– Остальные были подонки. Три подонка на черном «вольво». Они просто меня изнасиловали на заднем сиденье. Я не залетела потому, что у меня был безопасный период. Ну а Воронович – он просто старый.

Юлькин взгляд сделался задумчивым. Она зыркнула глазами по груди подруги и снова приложилась к биноклю.

– Ну задымил, задымил, как паровоз, – пробормотала она.

– У тебя другое мнение, Юлька! – забеспокоилась Инга. – Ты хочешь сказать, что я бездетная? Да оторвись от этой дряни, наконец!

– Я этого не говорила, – подала голос Юлька, не поворачивая головы. Я тебе наоборот пообещала, что ты родишь ребенка. Но не от того, кого ты любишь.

– А я никого не люблю, – призналась Инга. – А Вороновича даже ненавижу.

И девушка, судорожно сглотнув, неожиданно вспомнила о чудаке с Чистопрудного бульвара. Почему-то именно сейчас ей захотелось рассказать о нем подруге. Ей захотелось рассказать про Ирландию, про сны, про скалистую бухту и про маленькую родинку на животе.

В ту же минуту Инга принялась излагать свою ирландскую эпопею с наивностью Марии Магдалины. А бывшая жрица вместо того, чтобы пощупать подруге лоб и напомнить, что для исповеди существуют церкви, распахнула свои зеленые глазищи и забыла обо всем на свете.

Воронович вскоре уехал, но девушки продолжали шептаться на четвертом этаже чужого дома, и черт знает, сколько бы они там проторчали, если бы их не спугнул какой-то субъект с полосатым пузом и бульдогом на поводке. Подруги выпорхнули из девятиэтажки и помчались домой. Но и дома на кухне перед кипящим чайником Инга продолжала повествовать о своих сердечных делишках, а Юлька – завороженно слушать, качать головой и впадать в прострацию. А потом они долго не замолкали в постели, крепко обнявшись и потушив настольную лампу, и когда наконец угомонились, Инге опять снилась таверна.

9

Несмотря на то что отпечатки пальцев не совпали, Батурин решил задержать Ягуткина в качестве подозреваемого. Шеф отнесся к этому весьма недоброжелательно.

– Вы действительно думаете, что убил он? – спросил начальник следственного управления.

– С уверенностью утверждать не могу, но не исключаю, – ответил Батурин. – Причина избавиться от мужа любовницы у Ягуткина довольно серьезная. Главное, вдова не исключает, что он мог расправиться с её мужем. Правда, я с ней ещё не говорил, но наблюдал за их взаимоотношениями на кладбище. Они меня насторожили.

– Однако следов нет.

– Это не важно. Ягуткин мог нанять и киллера.

Следователь лукавил. Чутье подсказывало, что в этом запутанном деле лучше сделать ложный ход, чем показать бездействие. Это поможет ослабить бдительность истинного убийцы. К тому же полковник надеялся, что задержание Ягуткина в качестве подозреваемого полностью выбьет из равновесия мадам Воронович. Следователь не ошибся. Пришедшая на допрос Римма Герасимовна выглядела очень напуганной. Прежнего самообладания у неё не было и в помине.

– В принципе вы допускаете, что Ягуткин мог убить вашего мужа? – с ходу начал напирать следователь, как только она расположилась напротив него за столом.

– С чего вы взяли? Я этого не говорила! – ответила она неуверенно и виновато потупила взор.

– Но он при свидетелях грозил, что убьет вашего мужа?

Глаза Риммы Герасимовны гневно вспыхнули.

– Одно дело грозить, а другое убить! – воскликнула она, и подбородок её задрожал. – В запальчивости человек себя не контролирует.

– Почему же вас так взволновало сообщение об убийстве мужа? К его самоубийству вы отнеслись, как мне показалось, довольно прохладно.

Вдова подняла глаза на следователя и произнесла сквозь зубы:

– Натан мне действительно не был дорог. Конечно, нехорошо говорить о покойниках плохо, но он был из тех людей, чьей смерти ждешь как освобождения. Мы с Женей устали от ожидания того дня, когда он нас наконец отпустит. Вы не знаете, что за человек был мой муж. Насколько он был изощрен в своих подлостях.

Римма Герасимовна шмыгнула и полезла в карман за платочком.

– Продолжайте! Я слушаю, – произнес следователь сурово.

– Сначала он говорил, что не может мне позволить жить с чужим человеком, потому что боится за дочь. По статистике, пятьдесят процентов отчимов насилуют своих падчериц. – Влажные глаза женщины сверкнули. – Но это ложь! Ему, как потом выяснилось, было наплевать на собственную дочь. Два года назад он её так подставил, что мало не покажется! Подставил родную дочь! Понимаете?

– Не совсем, Римма Герасимовна. Поясните! – произнес Батурин, сморщив лоб.

– Я не знаю всех его дел, – вздохнула женщина, пряча глаза. – Знаю только, что он несколько раз пробовал себя в качестве сутенера.

– Сутенера? – поднял брови следователь, не веря собственным ушам.

– Да-да, я не оговорилась, – горько усмехнулась женщина. – Именно сутенера. Обычно люди пера подрабатывают пиарством, журналистикой, открывают свои издательства. Он же подрабатывал тем, что поставлял молодых девушек сутенерам. Вокруг него всегда крутились какие-то молоденькие поэтессы. Я в подробности не вдавалась. В его жизнь старалась не лезть, хотя догадывалась, что деньги, которые иногда к нему прилипали, зарабатывались грязно. Он и не способен зарабатывать чистыми руками. Такой вот он человек…

– Так что с вашей дочерью? – мягко напомнил следователь.

Женщина изо всех сил зажмурилась и затрясла головой.

– Зря я вам об этом рассказала. Я до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Собственно, это не имеет отношения к делу.

– Э, нет! Начали – продолжайте! – сдвинул брови следователь. – Мне сейчас важно все.

– Я не знала всех его дел, – сморщилась женщина. – Но как после выяснилось, он продал одну поэтессу каким-то туркам, а она сбежала. С него потребовали деньги обратно, а он сказал, что их уже нет. Тогда ему поставили ультиматум: либо он возвращает деньги, либо увозят его дочь в Турцию. Он выбрал второе. – Щека женщины дернулась, и глаза налились слезами. – Представьте мое состояние! Вваливаются в квартиру трое крепких ребят и на ваших глазах вяжут дочь. Я, естественно, понеслась к нему на работу, а он, как ни в чем не бывало, развлекается в кабинете с очередной поэтесской. Я закатываю скандал, учиняю разнос, начиная от главного редактора и кончая вахтером…

– Так, значит, это была не сцена ревности?

– Что вы! – вытаращила глаза женщина. – Какая ревность? У меня, кроме ненависти, не было к нему никаких чувств…

– Понятно! – кивнул следователь. – Чем все это закончилось?

– Дочь мою оставили в покое. Как Натан выкрутился, не знаю! Может, занял у кого-то денег, может, нашел другую девицу. Мне это неизвестно. Я думаю, что он продал ту самую красотку, с которой я его застукала в редакции. Но точно сказать не могу. Думаю, это сейчас не так важно. Словом, в тот же вечер мы с дочерью ушли из дома. Женя снял двухкомнатную квартиру, и мы перебрались туда. Наконец-то я узнала, что такое жизнь с нормальным человеком. Но длилось это только две недели. Внезапно позвонил Натан и сообщил ошеломляющую новость: у него рак печени.

Женщина тяжело вздохнула и умолкла, остановив взор на собственных руках.

– У него действительно был рак печени? – спросил следователь после некоторого молчания.

– В том-то и дело, что нет! – воскликнула женщина. – Никакого рака у него не было в помине. Это его очередное вранье! Я об этом узнала только два месяца назад. И то случайно. Женя до сих пор не знает. Боюсь говорить. Ведь тогда бы он точно его убил…

Женщина осеклась и метнула тревожный взгляд. Батурин едва заметно усмехнулся.

– Ваши действия после того, как вы узнали, что он обманывал?

– Я дала ему месяц на то, чтобы он устроил свою жизнь и навсегда убрался из моего дома. В это время у него была какая-то девица. Допускаю, что он даже был привязан к ней, поскольку их отношения длились довольно долго. Но жениться на ней он не собирался. Она – малоимущая. Ему была нужна такая женщина, которая могла бы его содержать. Сам он зарабатывать не умел. Так вот, после моего ультиматума он с этой девицей прекратил всякие отношения. А мне начал гнать, что любит только меня. Бросил пить, развлекаться с девочками. Сделался примерным мужем. Но все это тоже было театром. Просто та девушка его бросила сама. Он, насколько мне известно, пытался возобновить с ней отношения, но безуспешно.

10

Ах, эти пахнущие пивом столы! Ах, эти бородатые, не первой свежести моряки, веселые и пьяные, гогочущие и грубые, горланящие хриплыми голосами свои разбойничьи песни. На море третий день бушует шторм, в таверне третий день идет гульба. Они пьют неаккуратно, развязно, орошая собственные куртки и обильно поливая столы. Но это её, озорную сумасшедшую лань, только веселит. Там, в замызганном углу, за самым неухоженным столом сидит Чекушкин, пьяненький, зачуханный, с красными свинячьими глазками, которые сладострастно скользят по её налитой груди и круглым бедрам. А рядом с ним трясет головой Воронович, тоже в лоскуты, но при виде её начинает сопеть, как необъезженный бык. От одного его вида захватывает дух и сладко сосет под ложечкой. Это он, известный на всю округу прелюбодей и гуляка, красавец и силач, имеющий в каждом поселке по жене и дюжине любовниц, лишил её невинности. Но сегодня газель не смотрит в его сторону. Сегодня у неё другие планы.

На ней красивая бархатная юбка, привезенная из Ливерпуля, и белая батистовая блузка. Ее талия не нуждается ни в каких корсетах. Младшая дочка кабатчика гибко носится с кружками по кабаку, и все горящие взоры устремлены на нее. От этого и на душе весело, и пиво в кружках хмельнее.

Но что это? Ба, знакомые все лица! Все, кого она знала в этой жизни, собрались за этими дубовыми столами. И только не было того, кто обещал увезти её в Ливерпуль. Ведь в этой чертовой дыре она пропадет, зачахнет, затеряется, выйдет замуж за мужлана и превратится в грубую рыбачку. В двадцать лет поблекнут её красота и молодость, а в тридцать она будет горбатой ворчливой старухой.

Но сегодня вечером он будет ждать её в пещере под зеленой скалой. И от этого лицо у Инги пылает румянцем. Брату ещё вчера что-то нашептали соседи, и он целый день угрюм и неразговорчив. Он мрачно разливает по кружкам пиво и время от времени с усмешкой поглаживает свой любимый нож на поясе. Брат не сводит с сестрицы глаз, и ей ничего не остается, как послушно собирать со столов миски да с хохотом отбиваться от мозолистых рук матросов. Она разносит пиво и только ждет момента, когда зазевается брат. Но вот встает с места Воронович, подходит к ней и берет за руку.

– Я соскучился! – страстно шепчет он на ухо.

Инга закрывает глаза и тяжело дышит.

– Нет-нет, между нами все кончено! Я выхожу замуж и уплываю в Ливерпуль.

– С тем англичанином? Не смеши! Он тебя обманет. Поиграет и бросит где-нибудь по пути или продаст в веселый дом. Я знаю этих англичан. Они джентльмены только внешне.

– Нет, он не такой.

– Ты меня больше не любишь?

– Люблю.

– Тогда пойдем!

Воронович тащит её в открытую дверь, но Инга вырывает руку.

– Нет. Все кончено. Я уже решила.

– Ты любишь его?

– Это не твое дело. Я уплываю с англичанином, потому что больше не могу оставаться в этой дыре. Прощай.

– Я на тебе женюсь по-настоящему!

Инга грубо хохочет ему в лицо, и Воронович угрюмо отпускает руку. Он со злобой выпивает полную кружку пива и уходит. Инга смахивает слезу. За этой сценой очень внимательно наблюдает из-за бочки брат. К расстроенной Инге подходит Чекушкин.

– Потанцуем?

– Отстань!

– Зря ты так со мной, – обижается Чекушкин. – Я ради тебя готов на все. Хочешь, сожгу свою шхуну тебе на потеху?

– Да отстань же…

– А хочешь, сейчас сожгу этот кабак?

Он хватает со стены факел и подносит его к столу. Матросы гогочут и бьют в ладоши. Но выбегает из-за бочки брат, дает Чекушкину в морду и вешает факел на место.

Вот именно в этот момент Инга понимает, что время пришло, и выскальзывает в сени. До неё доносится хрип разъяренного быка и язвительное улюлюканье моряков. Бык срывается с места, не заткнув даже бочки, но сегодня её ухватить за косы не так просто: косы она предварительно заколола на макушке.

У ворот брат медвежьей хваткой вцепляется в юбку, но ей удается выскользнуть, и теперь тонконогая лань с хохотом летит дальше по скалистому склону вдоль бушующего моря.

– Куда? – слышит она сзади его могучий бас.

– Не твое дело! – кричит в ответ озорница и звонко хохочет.

Теперь сестрицу не догнать. Куда ему с таким животом да кривым ножом за поясом! Какое вообще его собачье дело? Она уже не маленькая девочка. Ей, дай бог, уже пятнадцать!

– Только приди домой! – потрясает кулаком брат.

Но последние слова она пропускает мимо ушей и краем глаза замечает, что зашторенный тучами закат уже дает нежно голубой просвет. Значит, к утру море успокоится.

За скалой можно перевести дух. Там, в темноте, её уже не найти ни с какими фонарями. Лишь бы англичанин не обманул. Да нет же! Он не из тех, кто бросает слова на ветер.

И в тот же миг, как по волшебству, из-под скалы плавно выплыла высокая мужская фигура в широкополой английской шляпе. И вновь тревога охватывает девушку. Уж не брательник ли? Да нет же! Разве у брата такие сияющие глаза и такая ослепительная улыбка?

Англичанин обнимает её, целует в губы, и сквозь ресницы девушка снова с тревогой всматривается в мужчину: черные кудри с легкой сединой, высокий обветренный лоб, накрахмаленный воротничок, выглядывающий из-под жесткой куртки. Он шепчет ей что-то по-английски, и она понимает. Он нежно стаски вает с неё батистовую кофточку, и ей это нравится. Он целует ей шею, грудь, живот: он осыпает её поцелуями с головы до пят и снова шепчет что-то бесконечно нежное. Девушка понимает, что хочет сказать моряк: что не вдыхал более душистого запаха, чем от её тела, что умирает от её хмельных губ, солнечных плеч, сахарных бедер. Но особенно его сводит с ума эта восхитительная кофейная родинка на её животе. Она перебирает пальцами его шевелюру и не отрывает взора от его сияющих глаз. Она давно желала этого, ещё чумазой босоногой девчонкой, она всеми ночами вымаливала у Господа Бога, чтобы англичанин не утонул прежде, чем она ему отдастся.

Именно на этом фрагменте Инга проснулась. Она ещё была полна ночной истомы, она ещё чувствовала на теле огненные поцелуи англосакса, и вдруг такая грубая действительность – тяжелые мозги в голове, проклятые потолки над головой, а за окном все те же, не пробиваемые никакими спутниками, тучи.

Чтобы продолжить видение, страдалица принялась поглаживать те места, в которые её только что целовал англичанин, и вдруг нащупала слева от пупка мягкую мушку величиной с булавочную головку. Пинком отбросив одеяло, девушка взглянула на живот и испуганно воскликнула:

– Юлька! Родинка проявилась!

Юлька что-то недовольно проворчала с дивана и повернулась на другой бок. Потом за чаем, щелкая зубами, Инга все допытывалась от подруги, как от служительницы храма, мол, чем она объяснит такое явление, как появление никогда не существовавшей родинки.

Юлька хмурилась, нехотя жевала бутерброд с сыром и отвечала, что если завтра не вернутся муж с сыном, то она, как бывшая жрица, имеет полное право подохнуть от тоски.