Текст книги "Дядя Веня"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Астров. Так тебе и надо. Будешь знать как пить в одиночку! Налей-ка и нам с Илюхой по такому случаю.

Войницкий. Естественно. (наливает) А геморрои ты на сегодня уже вылечил? Или наш гигант мысли снова отказался тебя принять?

Астров(разводит руками). Увы, в доступе к августейшей заднице мне было отказано… Не то чтобы я сильно расстроился. Вот если бы, скажем, речь шла о его соседке по комнате… тогда – другое дело.

Телегин. Да, там определенно есть что лечить.

Войницкий. Пошляки…

Телегин(поет, маршируя к буфету). «Мы пошляки, и дух наш молод…» Лехаим! (выпивает)

Астров. Ты все же намекни своему другу и учителю, что как-то это невежливо. Меня, между прочим, по дороге к вам камешками закидали. Хотя и не впервой, но все равно неприятно.

Войницкий. Где?

Астров. За Дир Балутом.

Телегин. Теплое местечко… Ну?

Астров. Да не страшно – три вмятины на крыле и на капоте.

Войницкий. Тебе пушку-то твою не отдали?

Астров. Какое там…

Телегин. Пушку?

Войницкий. А ты не слышал эту историю? Как у Мишки пистолет конфисковали? Мишка, расскажи.

Астров. Да ну…

Войницкий. Ехали мы с ним вместе года два тому назад через Бейтилу. Место, известное своим традиционным арабским гостеприимством. Ну, едем мы, едем, все нормально… вдруг – бам – камушек; потом другой, третий. Мишка нажимает на газ, но не тут-то было. Я уж не знаю, чего у них там было – не то праздник какой, не то похороны…

Астров. Да какие похороны – просто детишки из школы выходили…

Войницкий. Ладно, пускай детишки… а тут мы – два дурака на раздолбанной Субаре. В общем, загородили нам дорогу, мечут чем ни попадя – не выехать. Ну, делать нечего – Мишка достает свой шпалер, приоткрывает дверь и пуляет в воздух одну и только одну пулю. Среди детишек наблюдается некоторое замешательство, которым мы, понятное дело, спешим воспользоваться.

Телегин. Как воспользоваться?

Астров(смеется). Как… как… по газам и – деру на полной скорости! Прямо как в кино, ей-богу… Чуть осла не задавили.

Войницкий. Отъезжаем мы, значит, километра на три и тут наш уважаемый Михаил Львович проявляет первые признаки помешательства. Надо, говорит, поехать на блок-пост и доложить о случившемся.

Телегин. Это еще зачем?

Астров. Дурак… зачем… (обходит всех с бутылкой)

Войницкий. Вот-вот… это сейчас он такой умный. А тогда пел мне что-то про гражданский долг, про правила, про стрельбу в населенном месте и так далее и тому подобное. Короче, наутро поехал Мишаня сдаваться. А там его уже ждут. А-а-а, – говорит ему офицер, – так это вы устроили вчера погром в беззащитной арабской деревне? Какой такой погром? Один выстрел, да и тот – в воздух… И тут выясняется, что со вчерашнего вечера не прекращается паломничество жалобщиков на означенный блок-пост. У этого араба Мишка застрелил овцу; этого – ранил в руку; этому выбил все стекла в доме; этому разбил солнечную батарею, не говоря уже об упавшей с балкона стапятидесятилетней бабушке и прочих ужасах. Такое вот, оказывается, мы учинили бесчинство, причем свидетелей тому – вся деревня. И все, заметь, готовы показать под присягой.

Астров. Я тогда впервые увидел, как они врут. Вдохновенно так, нимало даже не заботясь о правдоподобии. Один приволок целую пригоршню старых гильз разного калибра и на полном серьезе уверял, что все это я вчера настрелял. Полный маразм!

Телегин. Экая новость! Это для вас ложь – нечто недостойное; для араба же – военная хитрость. Другая ментальность, господа…

Астров. Да, но, подумай – старый, уважаемый человек стоит напротив тебя и врет как сивый мерин, причем точно знает, что всем вокруг известно, что он врет. Понимаешь? Все вокруг смотрят на него и думают: этот старик – лжец. И он знает, что все так думают, и тем не менее, продолжает врать. И ему не стыдно. Как такое возможно?

Телегин. Угу. Вы как вчера родились, Михаил Львович… Ну а дальше что было?

Астров. Дальше – скучно. Завели дело, следствие, прочие приятные хренации. Пистолетик мой несчастный конфисковали как вещественное доказательство. Третий год уже эта резина тянется. Так что скоро загремлю на нары. Не иначе – пожизненное дадут… Давай-ка, брат Веня, выпьем с горя!

За окном время от времени гремит; Телегин тихонько наигрывает на гитаре; все трое продолжают пить.

Войницкий. С горя… тебе-то чего горевать? Знаешь, Мишка, смотрю я на тебя и завидую. Белой завистью. Как это мама недавно сказала насчет радости жизни, которой у меня нет, а у тебя – навалом? Так оно и есть. Живешь ты полной жизнью, дышишь полной грудью, дело делаешь… молодец! Твое здоровье! (выпивает)

Астров. Нашел кому завидовать. Кручусь как белка в колесе; недели так и мелькают, оглянуться не успеваешь – одна за другой, одна за другой – жуть. А ведь это не просто недели, Веня. Это жизнь проходит. Куда? Зачем?

Вот ты говоришь: «дело»… Вроде ты прав – не будь этого, жизнь просто превращается в какое-то нелепое дерганье. Только знаешь – и дело ведь не спасает. Иной раз остановишься, посмотришь – а дело ли это? А надо ли оно кому-нибудь? А есть ли в нем действительный смысл? И, знаешь – нету. Нету.

Телегин(насмешливо). Быть или не быть?

Астров. Нету. Ищешь его, смысл этот драгоценный, разгребаешь скрывшую его кучу всякой пакости, глупости, абсурда, шкурничества, мелких личных амбиций… – Нету. И тогда уже становится совсем непонятно – зачем она, вся эта суета?

Телегин. Вот в чем вопрос!

Войницкий. Видишь ли, Мишаня, есть в нас что-то неправильное. В корне. Воспитание, что ли, дурацкое? Вот, взгляни хоть на Илюху. Ему все эти переживания непонятны, как танку – пианино. А, Илья?

Телегин. Конечно. Зачем дурью маяться? По мне так это все – чистая философия, то есть, к жизни отношения не имеет.

Войницкий(Астрову). О! Слышал? Не имеет…

Телегин. Конечно. «Дело»… «шмело»… Чушь все это. Я лично живу чтобы получать удовольствие. А иначе зачем? Что я – фраер?

Войницкий. Ну уж нет. Кто-кто, а уж фраер-то ты конечно – нет. Не в пример доктору Астрову.

Телегин. А чего это вы, Вениамин Михайлович, на меня так смотрите, и нос морщите, как будто я тут воздух испортил? Я что-то не то сказал? Что же плохого в том, чтобы радость в жизни искать? Это что – законом каким запрещено? На вас посмотреть – так вы будто нарочно радоваться не хотите, всякие горести на себя наваливаете, разочарования, депрессии и тому подобное. А кто ж вам велит это делать? Жили бы себе, да радовались. И точка. Как я, к примеру.

Войницкий. Ну и чему же ты, к примеру, радуешься? Ну-ка, открой глаза нам, фраерам ушастым. Чему? Ну?

Телегин(озадаченно). Ну как это? Это ж ясно… женщины, еда вкусная, вино хорошее, с ребятами собраться… мотоцикл… виды природы всякие… да мало ли?

Войницкий. Все?

Телегин. А этого, что – мало? Да на каждый отдельный пункт всей жизни не хватит. Женщин-то вон сколько разных… и еды, и вин… Всего ни за что не перепробуешь, хоть до ста двадцати доживи. Просто не успеешь.

Астров. А, может, он прав, Веня?

Входит Леночка.

Леночка. Привет, мальчики. Что это вы тут расшумелись, людям спать не даете? Э-э… да вы, я смотрю, уже чуть тепленькие… А дамам тут тоже наливают?

Войницкий(галантно). А як же… (качаясь, встает; кланяется; падает, встает снова) О жрица любви! О чудный храм земных наслаждений! Тебя-то нам и не хватало, жизненных радостей вместилище! Чудище! Влагалище!

Леночка(хихикает). И не стыдно так набраться? Доктор! Зачем вы так Вениамина Михайловича споили? Нехорошо…

Войницкий. Леночка, дорогая, помогите нам решить небольшую проблемку… с поисками… э-э-э… смысла жизни. Нам тут Илья-пророк глаза раскрыл. (декламирует) «Разверзлись вещие глазницы как у испуганной орлицы.»

Оказывается, надо радоваться жизни, Леночка! Вот ведь какая штука! Кто бы мог подумать! Давайте радоваться вместе, вы и я. Давайте?

Леночка(хихикает). Какой вы странный сегодня… ну давайте.

Войницкий. Где будем радоваться? Давайте, прямо тут, на тахте. А мои более молодые коллеги проинспектируют – правильно ли я вас радую и, соответственно, радуюсь сам… Годится? (подходит к Леночке и кладет ей руки на плечи)

Леночка(возмущенно отталкивает его). Да что это с вами? Ничего себе шуточки!

Войницкий(отходит от нее, разочарованно). Ну вот – опять двойка… Видишь, Илюша? А ты говоришь – радоваться… женщины…

(Леночке) А вот скажите, ненаглядная, отчего я вам не подошел? Староват? Некрасив?

Леночка(берет стакан из рук Астрова и забирается с ногами в кресло). Да нет. Просто вы меня не возбуждаете.

Войницкий. Отчего же, о демон страсти?

Леночка. Отчего… отчего… не знаю. Не возбуждаете и все! (важно) Я вот недавно один журнал читала – так там был список того, что женщин возбуждает. Хотите я вам принесу? Почитайте, сами все поймете.

Войницкий. Гм… ну а своими словами, радость моя? Из ваших прелестных уст я скорее усвою… Ну?

Леночка(все так же значительно). Женщину, уважаемый Вениамин Михайлович, прежде всего возбуждает общественно-экономический статус клиента.

Астров. Кого?

Леночка. Клиента.

Астров. Вы, видимо, имеете в виду – партнера?

Леночка(нетерпеливо). Клиента… партнера… какая разница! Главное, чтобы человек был с положением.

Астров. Это – с деньгами, что ли?

Леночка. Ну и это, конечно. Бабки никогда не мешают. Хотя бабки тут все-таки – не главное. Главное – положение.

Войницкий. Во как! Что ты на это скажешь, Илья-пророк?

Телегин. А чего вы хотите чтоб я сказал?

Войницкий. Да ничего я не хочу. Я просто обращаю твое внимание на новый параметр, который привнесла наша ученая консультантка фрау Серебрякова в твою безупречную жизненную модель. Положение! Статус! Это, оказывается, самостоятельная ценность – помимо перечисленных тобою мотоциклов, жратвы, постели и выпивки. А? Согласен?

Телегин(неохотно). Согласен – не согласен… Домой пора, вот что. Михаил Львович, вы когда поедете?

Войницкий(прерывая его). А коли согласен, то нечего старших учить, салага нестеганный. Потому что, если статус – самостоятельная ценность, то мы возвращаемся к тем же проклятым вопросам о деле и о смысле, а твои любимые попки, грудки и мотоциклы отходят на второй план. Понимаешь ли ты это, господин студент?

Пауза.

Астров. И впрямь, пора ехать, Веня. Завтра у меня с восьми прием в поликлинике… Илюха, пошли, я тебя подброшу.

Леночка(разочарованно). Ну вот… Куда же вы, доктор? Я-то думала – посидим, побалдеем…

Астров. В другой раз, Леночка. Кстати, как там у меня со статусом? Возбуждает женщину?

Леночка. Ваш статус вполне… возбуждабельный.

Астров. О! Жизнь прожита не зря! (поет) «Кипит наш статус возбужденный и в смертный бой вести готов!» Илюха! Уходим. Веня, иди спать, не напивайся.

Леночка(встает). Я вас провожу.

Уходят.

Войницкий(оставшись один, вслед ушедшим). А как же посошок на дорожку? Эх… Ну ладно, мне больше достанется (пьет)

Статус ее мой не возбуждает… Надо же… Устами блудницы глаголет истина. Знала бы она, как меня он не возбуждает, мой статус. Статус… статус…

Возвращается Астров.

Астров. Опять чемоданчик забыл… (берет свой врачебный кейс)

Войницкий. Подожди, Миша. Подожди минутку.

Астров. Ну, что тебе, мученик?

Войницкий. Вот ты говоришь – может, прав он, молодой этот бычок, в своей святой простоте…

Астров. Да ладно тебе, Веня, не заводись опять. Поздно уже, ехать надо.

Войницкий(останавливает его резким движением руки). Подожди. Это важно.

Пауза

Я с молодости помню одну фразу из Иова: «Человек рождается на страдание, как искры – чтобы устремляться ввысь». Красиво, правда? Но не в красоте дело. Главное-то дело – в том, что мы росли на этом принципе – с самых младых ногтей… Все эти Достоевские, вся эта христианщина, весь этот культ страдания, культ мученичества… Бр-р-р… Для российского интеллигента страдание – благо. Он к звездам непременно сквозь тернии прорывается – а иначе, без терний, – какие же это звезды?.. Вот и я, грешный, так думал. А тут, как иврит подучил, полез в Танах – прочитать свою любимую путеводную фразу в оригинале. И что ты думаешь? Все не так! Враки! Передернул лукавый переводчик!

Там сказано: «Ки адам ле-амаль йулад увнэй рэшеф йагбиу уф». Ты понял?

Астров. Нет. Мне пора, Веня.

Войницкий. Ну как это – нет? Перевод ведь совсем другой: «Человек рождается на труд, и дети огня – на полет». Ты понял? Во-первых, ни на какое не на страдание, а на труд. Во-вторых, есть вторая группа – дети огня, то есть такие, в ком искра Божья теплится. Эти еще и на полет способны… Вот оно как, в оригинале-то…

Астров. Ладно, Венечка, ты тут летай, а я пошел. Извини, дорогой. А лучше всего – иди-ка и ты спать…

Уходит

Войницкий(не замечая его ухода). Вот оно как… На труд и на полет! При чем тут страдание? Чушь какая-то… Страдание! Нашли панацею, идиоты! А я, дурак, и уши развесил… (напевает) «Возьмемся за уши, друзья, возьмемся за уши, друзья…» (идет к буфету за бутылкой).

З а н а в е с

Действие третье

Гостиная в том же доме. День.

Войницкий, Соня (сидят) и Леночка (ходит по сцене, о чем-то думая).

Войницкий. Герр диссидент изволил выразить желание, чтобы сегодня все мы собрались вот здесь к часу дня. (Смотрит на часы.) Без четверти час. Хочет о чем-то поведать миру.

Леночка. Зачем же вот так, сразу. Может, у него дело какое есть, важное.

Войницкий. Нет у него никаких дел. Пишет чепуху, брюзжит и ревнует, больше ничего.

Соня(с упреком). Дядя!

Войницкий. Ладно, не буду… (Леночке) Да перестаньте вы перед глазами мелькать как маятник! Занялись бы чем-нибудь, ей-Богу… Вас ведь уже шатает от скуки и безделья. Как так можно?

Леночка(останавливается и некоторое время только беспомощно и беззвучно разводит руками). Как так можно? Как так можно? Да куда ж мне податься-то? Ну скажите, если вы такие умные. Ну скажите… Думаете, мне легко? Думаете, мне хорошо тут, в дыре этой, сидеть невылазно? В поселении этом осажденном, откуда носу не высунуть – того гляди, пристрелят? (со слезами в голосе) Я ж не старая еще, мне жить хочется… детей… мужа… Ну дура я, дура… – довольны? (закрывает лицо руками) Господи, да за что же мне наказание такое? (плачет)

Войницкий(встает, в смущении). Леночка… (подходит к ней, пытается успокоить) Леночка, ну извините, ради Бога… Ну простите вы меня, ну сморозил глупость…

Леночка(вырывается). Не трогайте меня! Отстаньте!

Войницкий(в еще большем смущении). Ну вот… Осел я старый… Соня, ну сделай же что-нибудь…

Пауза. Соня, не двигаясь, молча смотрит в сторону.

Пойду, валерьянки накапаю, что ли…

Уходит.

Леночка(утирает слезы). Все тут меня ненавидят. А за что? За то, что я слова умные говорить не умею? Да где ж мне научиться было словам этим – может, в Череповце моем сраном, где дети начинают говорить в четыре года и сразу – матом? На улице, где за лишнее слово тебе лицо режут? В интернате для несовершеннолетних преступников, куда я попала в двенадцать лет за наркоту? (Соне) Вот ты меня проституцией попрекаешь… да знаешь ли ты, о чем говоришь, девочка? Знаешь ли ты, каково быть проданной сутенеру? Знаешь ли ты, что такое «производственное обучение», когда десяток подонков жарят тебя ежедневно, не выпуская из подвала, в течение месяца? Знаешь ли ты, что такое стамбульский бордель? Ты об этом только в газетах читаешь и слава Богу…

Пауза.

Ладно. Чего это я разнылась… (подходит к Соне, сидящей все так же, отвернувшись) Ты вот что… Ты на меня зря зуб не держи. Делить нам с тобой нечего. Наследства никакого на горизонте не предвидится, так что этот момент можно отсечь сразу. Что еще? Отцовское внимание? Ну, этим, насколько я понимаю, ты никогда похвастать не могла. Так ведь? Ну что молчишь?

Соня(поворачивает голову, видно, что она смеется). Слушаю, как ты заливаешь. Красиво получается. Смотри, зал весь в слезах… Думаешь, я тебе верю хотя бы на грош? Дудки… Ты бы лучше эти арии Тоски для клиентуры приберегла. На меня они не действуют. Говори сразу – чего тебе от меня надо? Ты ведь эту оперу неспроста затеяла, знаю.

Леночка(спокойно). О'кей. Мне – без разницы. Хочешь так – давай так. Нет проблем… (заглядывая Соне в лицо) Помоги мне отсюда выбраться. Хоть как – хоть с батей твоим, хоть без него – не мытьем, так катаньем. Помоги.

Соня(удивленно). Да как же я тебе помогу-то? Билет тебе купить до Мюнхена?

Леночка. Да хоть бы и так, если уж ничего другого не наклюнется. Обрыдло мне тут – мочи нет.

Соня. А что ж другое?

Леночка. Познакомь меня с кем-нибудь серьезным. Чтоб статус был, чтоб человек уважаемый, при средствах. Я бы и сама смогла, да где ж тут, в этой глуши развернешься. Отсюда даже в город не выехать, да и языка я не знаю – русский да немецкий с горем пополам.

Соня(оглядывает ее с ног до головы). Познакомить, говоришь… Баба ты, конечно, видная, спору нет. Да только, знаешь, не стоит тебе с израильтянами связываться. Тут тебе лоха не найти. Здешние акулы похищнее тебя будут.

Пауза. Леночка ходит по комнате в нерешительности.

Леночка(наконец решившись). Я бы тебя вот о чем попросила. Не поговоришь ли обо мне с доктором?

Соня(насмешливо). А ты чего – заболела? Рак или сифилис?

Леночка. Да ладно тебе сучиться… Ну что я тебе плохого сделала? Поговори с ним обо мне. Он ведь один. Старый холостяк, такие не женятся. А я бы ему такой женой стала… я и родить еще могу, ей-Богу. Поговори, а?

Соня(подумав). А, может, так оно и лучше будет… Насчет старого холостяка – это ты права. Сам он ни в жисть не женится, да и времени у него нету – жену искать. А тут ты – все при всем, хотя изрядно потрепана и не первой молодости… Поговорю, так уж и быть. Сегодня и поговорю. Он сейчас у дяди в комнате, от больных скрывается, доктор-Проктор…

Леночка. Спасибо тебе, Сонечка. Я у тебя в долгу, а долги Лена отдавать умеет.

Соня. Да подожди ты благодарить… (смотрит на просиявшую Леночку) Э-э, да ты, никак, уже губу раскатала? Я тебе сразу скажу – все это еще вилами на воде писано. С чего это он так сразу на тебя прыгнет?

Леночка. А ты поговори… вот и посмотрим – прыгнет или нет…

Входит Астров.

Астров. Кто прыгнет, куда прыгнет? Добрый день прекрасным дамам. А где Веня? Мария Борисовна мне сказала, что у вас тут сегодня профсоюзное собрание. Это ж какой именно профсоюз будет?

Соня. Нытиков, униженных и оскорбленных.

Леночка. Пойду принесу чего-нибудь попить.

Уходит.

Соня. Что вы о ней думаете, Михаил Львович?

Астров. Сонечка, это не по-джентльменски – разговаривать о женщине в ее отсутствие.

Соня. Что? Не смешите меня. Вы, мужики, только этим и занимаетесь. Я лично слышала, как вы с дядей Веней и Илюшей обсуждали, причем именно Леночку.

Астров. Во-первых, Соня, подслушивать нехорошо. А во-вторых, прими поправку: это не по-джентльменски – разговаривать с женщиной о другой, отсутствующей, женщине.

Соня(смеется). Что ж… В этом уже что-то есть. Только тут случай особый. Я ведь, собственно, с вами по ее просьбе говорю. (делает пируэт, поет) «Лети, лети, гонец любви… спеши с приветом, вернись с ответом…» (смеется)

Астров. Красивая ты стала, Сонька. На мать похожа, на Верочку. Внешне.

Соня(продолжает кружиться). Внешне… Как вы это сказали, со значением. Почему же только внешне?

Астров(смущенно). Ну как… Другие времена, другие нравы.

Соня. Чем же они такие другие?

Астров. Ну, скажем, цинизма в тебе, солнышко, на десяток верочек хватит.

Соня(останавливается). Что поделаешь. (подходит к Астрову вплотную) Ну так что, Михаил Львович, согласны ли вы взять в жены рабу божию Елену Серебрякову? Отвечайте.

Астров. Что?

Соня. Что слышали. У нас у циников, разговор короткий. Леночка за вас замуж хочет.

Астров. Что ты несешь, Софья? Леночка? Замуж? За меня? Прежде всего – она уже замужем, это во-первых. А во-вторых – ты-то тут при чем?

Соня. Подумаешь – замужем. Сегодня – замужем, завтра – свободна. Долго ли развестись? Да вы не бойтесь, Михаил Львович – все будет чики-чики! Пучком! Вы, главное, соглашайтесь, а все прочие моменты Леночка берет на себя.

Астров. Бред какой-то… Ты знаешь что – сходи-ка измерь температуру. Бог даст – обойдемся аспирином. Но если окажется нормальная, придется вызывать психиатрическую.

Соня. Уф-ф! Как с вами трудно! Ну почему с вами со всеми по-простому ну ничего не проходит? Что вы, что дядя Веня… Я же серьезно с вами разговариваю, господин Астров. Посмотрите на себя. Вы – старый холостяк, без подруги, без супруги – один-одинешенек. Шансов завести семью у вас немного.

Астров. Это почему же?

Соня. Да потому что крутитесь вы по одному и тому же маршруту, как хомяк в лабиринте, всех там уже узнали и ни на ком уже не женились.

Астров. А если я маршрут сменю?

Соня. Глупости. В вашем возрасте маршрут не меняют. Кроме того, на смену маршрута нужно время… ну там – остановиться, подумать, оглядеться, спланировать… А времени-то у вас и нету. Что, не так?

Астров. Гм… Ну, допустим… Но почему именно Леночка?

Соня. Ха! Это же очевидно. Во-первых, она нравится вам как женщина. Во-вторых, она еще может родить. В-третьих, из бывших проституток получаются превосходные жены. В-четвертых, она на вас молиться будет, настолько вы ее идеалу соответствуете. Полный комплект! Ну как, берете?

Астров. Погоди, Соня, ты будто мне по телефону набор постельного белья втюхиваешь. (передразнивает) «Полный комплект»! Сейчас еще номер кредитной карточки запросишь.

Соня. Этот этап я оставляю вашей будущей жене. Интуиция мне подсказывает, что запросить номер вашей кредитной карточки она сможет сама. Так что передать трепетной претендентке на вашу руку? Она ж там за дверью вся истомилась, ожидаючи…

Входит Войницкий с рюмкой в руке.

Войницкий. Вот, пожалуйста. (оглядывается) А где Леночка?

Астров. О! Вот что мне сейчас надо! (жадно хватает рюмку) Арак? (не дожидаясь ответа, опрокидывает ее в себя) Тьфу! Что это за гадость? Ты же сказал – «арак»…

Войницкий. Кто сказал «арак»? Ты что, окончательно рехнулся? Это валерьянка, и нес я ее не тебе, дураку, а Леночке… Соня, что с ним?

Соня(невинно). Михаил Львович слегка взволнован… Так что валерьянка очень даже кстати. Доктор, я с вами продолжу попозже.

Астров яростно машет рукой и отходит вглубь сцены. Входят Серебряков, Леночка, Телегин и Марина.

Телегин. Всем тяжело, Александр Владимирович. Нас тут как сталь закаляют – то в жар, то в холод. Даже у меня сегодня с утра голова болела.

Серебряков(садится). Ну? Где же они все? Я ведь, кажется, ясно просил: собраться здесь к часу дня. Что тут трудного? Где Мария Борисовна? Где Соня?

Соня. Я здесь.

Марина(садится и принимается за вязание). Марочка сейчас придет. Она что-то неважно себя чувствует. Верно Илюша говорит – погода…

Серебряков. Прошу всех садиться. Сейчас Мария Борисовна подойдет и начнем.

Леночка(подходит к Соне и отводит ее в сторону). Ну? Что он сказал?

Соня. А то ты не слышала. Подслушивала ведь, небось, под дверью…

Леночка(смеется). Конечно, подслушивала. Только вот не все услыхала.

Соня. Э-э-э… Да невеста-то глуховата, второй сорт, лежалый товар… И что это я за тебя так распиналась?

Леночка. Ну ладно, Соня, не томи… Что он сказал?

Соня(важно). Что ж, мадам… как известно любой здравомыслящей женщине, люди типа доктора либо сразу говорят «нет», либо молчат, и это чаще всего означает «да». Клиент наш не сказал «нет»… Так что теперь, подруга, все в твоих ручках – еще немного усилий и заполучишь его со всеми поторохами. Если, конечно, не испортишь все какой-нибудь глупостью…

Леночка. Сонечка, ласточка, знала бы ты, как я тебе благодарна… Век не забуду.

Соня(снисходительно). Ладно, ладно, без сопель. Да и смотрит он, неудобно… Отвали пока.

Серебряков. Погода погодой, но даже ее разрушительное влияние можно было бы стерпеть. Что мне совсем невыносимо – так это местный жизненный уклад. Какое-то тотальное безделье, отсутствие жизни… Меня, привыкшего к ежеминутной кипучей деятельности, это особенно угнетает. Но что ж вы не садитесь? (смотрит на Леночку, стоящую в раздумье) Лена, садись. Лена!

Леночка не реагирует.

Ну я не знаю… Никто на меня не обращает внимания. Это, наконец, невежливо. Веня, а ты что стоишь? Садись хоть ты.

Войницкий. Ты уверен, что я тебе тут необходим? Может, обойдешься? Мне ведь на смену через час.

Серебряков. Нет, Веня, уж если кто абсолютно необходим, так это именно ты. Я настаиваю, чтобы ты остался.

Входит Мария Борисовна.

Ну вот, все в сборе. Не прошло, как говорится, и получаса… (нервно потирает руки)

Пауза.

Я пригласил вас, чтобы поделиться с вами некоторыми своими соображениями по поводу нашего общего, так сказать, устройства. Разделю это на две части – идейную и практическую. Если в первой я, по мнению многих, достаточно силен, то во второй, житейской, смыслю мало, а потому особенно попрошу вас, Мария Борисовна, тебя, Веня, вас, доктор, а также облеченную местным опытом молодежь, помочь мне хорошим деловым советом.

Пауза.

Начну с того, что я чувствую себя весьма неловко здесь, на этом месте, где мы с вами сейчас находимся. Отчего, вы спросите? Видите ли, всю жизнь я активно боролся за права человека в широком смысле этого слова. В тоталитарной России мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество западного типа…

Войницкий(прерывает его). Нельзя ли короче, Склифософский? Я ведь так, чего доброго, на работу опоздаю. Кроме того, насколько я помню, тебя лично тюрьмы и лагеря миновали. Если, конечно, не считать однократного попадания в районный медвытрезвитель.

Мария Борисовна. Веня! Как тебе не совестно!

Войницкий. Ладно, ладно, молчу.

Серебряков(склонив голову, пережидает, пока аудитория успокоится). Итак, как я уже отметил, мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество. Некоторые из нас заплатили за это своей жизнью. (с вызывающим видом оглядывает комнату; все молчат) И я, один из немногих уцелевших представителей этого героического авангарда, я, Александр Серебряков, спрашиваю себя сейчас: чиста ли моя совесть? Не предаю ли я память своих погибших товарищей? Не помогаю ли я топтать те великие нетленные идеалы мира и демократии, во имя которых сложили они свои светлые головы? Увы…

Астров. Ничего не понимаю. Кто-нибудь потом мне переведет – о чем тут идет речь?

Серебряков. О вас, молодой человек, о вас в том числе. Что вы на меня так смотрите? Знаете ли вы, какой жгучий стыд за свою страну охватывал меня в Европе всякий раз, когда мои старые друзья по борьбе из Германии, Франции, Италии задавали мне недоуменные вопросы о бесчеловечной политике Израиля по отношению к палестинцам? Об оккупации? О разрушении домов? Об убийствах ни в чем не повинных людей? Об узаконенном расизме сионистского государства? Неужели вас всех это нисколько не беспокоит?

Пауза.

Нет? Тогда мне с вами не по пути. Серебряков никогда не был в одной лодке с фашистами.

Астров. О! Наконец-то знакомое слово. Теперь я, слава Богу, начинаю что-то понимать.

Мария Борисовна(в замешательстве). Александр, ты говоришь ужасные вещи. Не может быть, чтобы ты считал меня фашисткой. У меня вся семья – тридцать семь душ закопаны немцами в местечке Крупки… Да я ж тебе рассказывала. Как ты можешь?

Серебряков. Конечно нет, дорогая Мария Борисовна. Кто ж вас в подобном заподозрит? Это я так, увлекся, в полемическом, так сказать, задоре. Вместе с тем, нет сомнения, что сам факт проживания на оккупированных землях ставит вас в весьма двусмысленное положение. Не так ли?

Пауза.

Именно эту двусмысленность я и предлагаю исправить. (потирает руки) Здесь я вынужден перейти к практической части своей речи. Увы! Не силен, но надо… Итак.

Я предлагаю продать этот дом, разделить деньги, вложить их в акции и переехать на съемное жилье где-нибудь в Тель-Авиве.

Соня. Что? Как это?

Телегин. Эге… А папанька-то не прост…

Серебряков(бодро). Таким образом мы, во-первых, станем жить в согласии с собственной совестью, а во-вторых, решим некоторые финансовые проблемы.

Войницкий. Погоди, погоди… Я, наверное, плохо расслышал. Ты что-то такое сказал… повтори.

Серебряков. Мы станем жить в согласии с собственной совестью.

Войницкий. Нет, нет… другое, раньше… продать этот дом…

Серебряков. Продать этот дом, разделить деньги…

Войницкий(прерывает его). Вот! Это! И как же ты предлагаешь их разделить?

Серебряков. Ну как… Веня, милый, не ставь меня в тупик. Ты же знаешь, что в этих делах я ни бум-бум… Но в принципе, я так полагаю, что надо разделить на три части: ты с Марией Борисовной, Соня и я. Разве не так?

Войницкий(Астрову, спокойно). Миша, иди сюда. (обнимает его за плечи, указывает на Серебрякова) Посмотри на эту мразь.

Мария Борисовна. Веня!

Войницкий(кричит). Молчать! Всем – молчать! (Астрову, спокойно) Посмотри, Мишенька, на эту мразь. Точно так же он в Москве торговал видиками и шубами из западных посылок.

Серебряков. Ну это уж слишком. Я не намерен выслушивать эти оскорбления. (пытается встать)

Войницкий(кричит). Сидеть, сволочь! Сидеть! (выхватывает пистолет) Сейчас, падла рваная, ты будешь сидеть и слушать, понял? Иначе я пристрелю тебя на месте, клянусь Богом!

Пауза.

Ты – мелкий пакостник, ничтожество, дешевка, непостижимой шуткою небес годами дуривший мозги мне и таким как я. Ты – гнусный мошенник, красиво рассуждающий о чистой совести, свободе, правах человека и прочих веселеньких штучках в глянцевой упаковке.

(Астрову) Обрати внимание, Миша, он и сегодня начал с высоких материй. Я уже тогда, зная его, подумал: не может быть, чтобы этим все ограничилось. Наверняка ведь в конце выяснится какой-нибудь шкурный интересик. И ведь точно, так в итоге и случилось – деньги. Денег ему надо, братцы, денег. Все так просто. Деньги, бабки, марки, еро, баксы, пенензы, печи-мечи… Не так ли, уважаемый защитник прав человека? Это – твой бог, в этом твоя главная общечеловеческая ценность!

Господи! Отчего ты поразил меня слепотою тогда, двадцать лет тому назад? Отчего я вижу это с такой ясностью только теперь? (плюет на пол) Тьфу, погань! Грязь!

(Серебрякову) Делай что хочешь, паскуда – продавай, покупай, сутенерствуй… но чтобы твоя геморройная задница тут, на моих стульях, не сидела. Забирай ее отсюда как можно скорее и как можно дальше. Видеть не могу рожу твою благостную… (подходит к Серебрякову вплотную)

А может, сделать таки добро роду людскому, да пристрелить тебя прямо сейчас к чертовой матери? (поднимает пистолет)

Телегин(хватает Войницкого за плечи, оттаскивает в сторону). Ну-ну… Вот этого нам совсем не надо… Не надо… Не стоит того, Вениамин Михайлович, отставить. Ну вот и все. (отпускает Войницкого)

Войницкий(вкладывает оружие в кобуру). И впрямь не стоит, Илюша… Тьфу, пакость! Мерзость… (смотрит на часы) Еще на смену опоздаю из-за подонка этого… Тьфу! (уходит)

Пауза.

Серебряков(разводит руками). Да… Да… Не знаю, как у вас у всех, а у меня так просто слов нет. Нет, но вы сами все видели. Он даже угрожал мне заряженным пистолетом. Видели?