Текст книги "Мои Милфы"

Автор книги: Алекс Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

***

Утром дедушка вел себя как обычно, но запах был тот же, как у пустого пакета, в котором долгое время портилась еда. Миранда отчетливо чувствовала, но уговаривала себя «пройдет».

Они быстро позавтракали, быстро собрались и поехали на экскурсию в Коста-Брава. Дорога шла по холмам, было чем-то похоже на Крым, но только больше и ярче. Дедушка что-то изредка говорил, Миранда кивала в ответ.

Ее не покидало ощущение, что он теперь другой, чужой. А может, всегда был таким? И никак не могла забыть его слова «если бы не ты… из-за тебя… все из-за тебя».

Они висели, саднили внутри, ощущением: я в чем-то виновата, я не такая.

На одном из затяжных подъемов, попали в пробку, впереди были, то ли дорожные работы, то ли просто односторонний участок и машины пропускали по очереди.

Она не вполне поняла точное значение надписи на знаке «Куидато пор деланте», но смотреть на карабинерэ было интересно. Его движения были, одновременно, быстрыми и вальяжными. А еще удивительно: он улыбался, как будто ему нравилось то, что он делает.

«Здесь всем нравятся то, что они делают, даже если делают ерунду». – неожиданно подумала она, и сразу как-то по-другому восприняла события вчерашнего дня, особенно поведение «альбомных» родственников.

Они доехали до эпицентра затора. Оказалось, что бетономешалка съехала с дороги из-за лопнувшего колеса, перегородив оба потока по диагонали.

– Вот. – дедушка привалился тяжело, неприятно. – Вот, посмотри! – он показал куда-то.

Наконец, увидела, но не поняла, что там особенного. На пригорке, рядом с которым стояла бетономешалка, сидело двое мужчин, свесив ноги в обрыв, внизу которого была стройка или свалка. Механизм, перемешивающий бетон не прекращал пыхтеть, а эти двое о чем-то весело разговаривали.

Она рассмотрела бетономешалку, вблизи, почти игрушечную. В Москве бетономешалки и другие грузовики были огромными, грозными. А эта, как из «Детского Мира». На небольшой грузовичок прицепили механизм и посудину, по форме чем-то, напомнившую лампу Алладина.

Скорее всего, двое сидящих, это водитель и тот, кто ехал с ним, решили не чинить колесо или просто подождать, устроить привал. Между ними стояла высокая, пузатая бутылка в соломенной оплетке. Миранда уже видела такие, дедушка привозил в них из заграничных поездок красное вино. Что-то лежало рядом на расстеленном куске ткани, хлеб и какие-то овощи. Эти двое разговаривали без умолку, одновременно ломая хлеб, отхлебывали прямо из бутылки, покачивая ногами, то смеясь, то наигранно хмурившись.

– Вот, посмотри! – повторил дедушка.

– Да что? – не выдержала она.

– Я всегда об этом мечтал.

– О чем?

О том, чтобы стоять в заторе? О том, чтобы смотреть вниз, с обрыва, на свалку? Чтобы быть водителем бетономешалки? Ничего из этого явно не вписывалось в то, о чем мог бы мечтать ее дедушка.

– Да, вот! – показал он. – Смотри, они-то сидят, а бетономешалка крутит-крутит-крутит… понимаешь!? – дедушка мечтательно откинулся на сиденье, сплел руки. – Вот это жизнь!

– А что такого?

– Ну как… у них машина сломалась, а они сидят, разговаривают и выпивают. А бетономешалка все равно крутит-крутит, и они спокойны…

– Ну и что? – Миранда почувствовала злость, причину которой сама не понимала.

– Да все это. Прости, это взрослая тема. Я не должен… ты пока не понимаешь.

«Нет, не понимаю. Нет же! Нет-нет-нет… и не хочу понимать!» – хотела закричать она, но не закричала.

Перед глазами пронеслись картинки, как дедушка водил ее, еще маленькую, в свой огромный кабинет, одно из окон которого выходило на набережную Кремля. Как он въезжал на белой «Волге» во двор, а Миранда бежала ему навстречу. Он всегда привозил ей что-то, небольшой подарок, сувенир, мороженое, даже если приезжал два раза в день, привозил оба раза.

– Ты хотел быть строителем? – спросила она.

– Хм-м… – горько ухмыльнулся дедушка. – Да, нет. – он посмотрел в окно в другую сторону, где ничего, кроме поля, не было. – Нет. Вот так, сидеть. Смотреть вдаль. Просто сидеть, просто смотреть вдаль. И пусть что-то само крутит-крути-крутит…

– Ну, да….

В следующий момент, их машина обогнула препятствие и дальше открылся свободный участок дороги. Прежде чем водитель ускорился, Миранда увидела, что один из сидящих из бетономешалки обернулся, посмотрел на нее.

Ей показалось, что это самое омерзительное лицо, которое она когда-либо видела. С жесткими черными волосами с проплешинами, крючковатым, но маленьким носом и глазами, не то, что мутными, а с желтизной, как будто змеиными.

«Это ты таким хотел стать, дедушка?» – вздрогнула она.

Дальше она уже ничего не понимала. Ни куда их привезли, ни самой экскурсии, ни как они возвращались обратно.

В гостинице, когда дедушка сказал, что они поедут к тете Руанде, с ней случилось что-то, подскочила температура, она слегла, он поехал один.

А первое, из того, что она помнила ясно, это как очнулась в углу, между тумбочкой кровати и стеной, ногами сжимая, руками обхватив, чемодан, положив голову на толстую кожу и ребристые, с холодной металлической обивкой, бока, с которых скатывались крупные капли.

Постепенно рыдания утихли, но слезы напротив усилились. Она расслышала собственные слова: Чемодан-чемодан-чемоданушка… ну пожалуйста, пожалуйста, чемоданушка… пусть все будет по-прежнему, пусть все будет так, как было, как раньше…

И увидела, как маленькая катает этот чемодан, блестящий, без потертостей, по длинном широкому коридору дедушкиной квартиры и мечтает о том, как однажды, они с дедушкой, соберут и положат внутрь все свои самые любимые вещи, отправятся в путешествие.

Они поедут в Испанию, их родину, где все будет так замечательно и хорошо, как только может себе представить сердце пятилетнего ребенка.

***

Очнулся, обнимая что-то большое и холодное. Чемодан! – испугался, но быстро понял, что это унитаз, судя по всему, меня стошнило, но я нахожусь в ванной квартиры Миранды, в наше время, в своем теле и обычном течение жизни.

И хоть меня вывернуло так, что сил больше не оставалось, я понял, что это не конец и есть кое-что еще, какой-то эпизод, который я должен увидеть, пропустить через себя.

Умывшись, вернулся в комнату. Было темно, но тело Миранды светилось «костровым» пламенем, таком же, как у светильников в коридоре, над полками с сувенирной мишурой.

«Это музей ее путешествий!» – понял я истинное значение этих полок, предметов, остатков чего-то.

«Только картинки меняются». – вспомнил ее слова. И это «картинки меняются» – как то, что навалено на стеллажах, как картинки, они есть, но ничего больше не значат, а над ними огонь, хоть и тоже ненастоящий, но почти такой, который в любой момент может все поджечь.

– Вот ты где? – сказала она.

– Да… давай еще. – сказал я.

Подошел, нагнулся, взял ее за лодыжки, как за уключины весел, которые должны были отвезти меня к какому-то из «берегов», сунул язык в одну из подмышек и… поплыл.

На этот раз, оказался не в Испании. «Там больше делать нечего.» – понял и увидел коридор, тот самый, по которому недавно шел. Только, вдоль правой стены не было полок, но все было увешано картинами или чем-то еще, в рамках, а свет был обычным.

«Просто лампы». – увидел на потолке круглые бра советского типа, дорогие, из прессованного хрусталя. Присмотревшись к стенам, разглядел, что это действительно, не совсем картины, а вырезки из газет, вставленные в рамки, за стекло. Штук сто, не меньше, как мне показалось.

«Журналистская свобода, заключенная в оковы рамок и, закрытая стеклом». – подумал, пока шел вдоль них.

Вдалеке что-то блеснуло, другим светом, ни «костровым», но и не обычным, ламповым, как если бы там сработала небольшая молния. Пригляделся, там стоял человек. Невысокого роста, внешность чем-то напоминала старика Грушу из Чиполино, но этот был молодым «стариком». Вытянутый череп, сгорбленная спина, волосы жидкие, но длинные, струящиеся, с большой вероятностью на будущую лысину а-ля Ростропович. Несмотря на такую внешность, в нем чувствовалась сила.

– Давай! – сказал кто-то молодому «Груше» из комнаты справа, я узнал голос Миранды.

«Это Леня, муж». – понял я.

Леня наклонился, сделал какое-то движение внизу, снял что-то, потом протянул руку в сторону комнаты.

Я пронесся по коридору быстро, насколько мог, но тот предмет уже исчез. Саму Миранду я тоже не увидел, ее фигура уже скрылась, зато рассмотрел Леню. Пестрый вязаный свитер, не такая уж, как могло показаться издалека, грушеобразная голова, обычный лысеющий череп еврейского юноши, покатые плечи, никогда не знающие физической нагрузки, кривоватые ноги, короткие руки с маленькими кистями, узковатыми к ногтям, узковатыми пальцами.

Что она в нем нашла!? – искренне удивился я.

Но, в Лене, если не обращать внимание на внешность, что-то все-таки было. Синий огонь вокруг и… если ее дед был темно-медовым, как догоревшие дрова, то Леня был острым и точным пламенем, как горелка, которая может резать все, что угодно, если ее направить.

Носок! – вспомнил я и понял, что Леня передал Миранде. – У него был рваный носок. Так это… их встреча после книжной выставки!?

– Вот. – из темноты комнаты, показалась Миранда.

Я отпрянул. Так она была похожа на Миранду из моего времени. А, Леня протянул руку, взял носок, выдавил «спасибо», но не стал одевать.

– Не одевай пока. – сказала Миранда, опять вступив в темноту.

Леня, кажется, замотал головой-грушей, потом сделал какое-то движение и накренившись всем телом, не вошел, а провалился в черный прямоугольник комнаты, где стояла она. Со стороны было видно, что его «грозовой» свет еще какое-то время горел, пока полностью не смешался с темнотой и не стал мягче, желтее и краснее.

Так погиб служитель науки Леонид и родился бизнесмен Леня.

А я понял, кое-что важное: Леня только на первый взгляд противоположность дедушки Миранды, на самом деле…

***

– И что мне делать с Леней? – первое, что спросила Миранда, за завтраком.

– С Леней?

После ночной репрезентации многое, почти все, стало понятно. Разочарование в путешествиях, почему оставила карьеру, в которой были и смыслы, и свобода, что не так с дедушкой и почему он скрытая контр-фигура, а муж Леня, наоборот, поэтому с мужем все хорошо, при кажущемся противоречии.

Но, неужели Миранда тоже поняла все это, и ее вопрос «что делать с Леней», на самом деле означает: как Леня оказался в ее жизни?

– Может быть, это бунт «за дедушку»? – ответил я, чувствуя, одновременно легкость и усталость, странное ощущение, которое не хотелось портить психотерапевтическими ужимками из разряда «а что ты чувствуешь…».

– За дедушку? – удивилась она, поставив ударение на «за».

– За и против.

– Ну а… может, ты все усложняешь?

– Неожиданно.

– Посмотри… – и Миранда достала ежедневник, добротный, но побитый жизнью.

«Со времен работы журналистом. До сих пор носит. Хотя по размеру, явно не для дамской сумки». – понял я.

Вытащила из внутренней части обложки, как из потаенного места, два прямоугольника, поставила, прислонив к кофейнику с двух сторон. В отблеске никелированной поверхности, казалось, что у людей на фотокарточках, живые, по крайней мере, анимированные глаза. И обе пары глаз смотрят на меня с подозрением, а может и враждебностью: Что ты тут собрался делать?

На одной был, на первый взгляд, невзрачный тип, с глазами навыкате, жидкими волосами, фигурой похудевшего Карлсона, но со взглядом, без сомнения, выражающим чрезвычайный ум и внимательность.

«Леня, муж». – понял, заметив только одну ошибку по сравнению с тем, что увидел «там». В реальной жизни, Леня, достигнув пятидесяти, не стал лысым, сохранил эти струящиеся, жидкие волосы, теперь уложенные в аккуратную прическу. В остальном, совпадал полностью.

Со второй карточки на меня смотрел настоящий тигр, но не в том виде хищничества, когда зверь всех вокруг убивает, а в вальяжном – когда добыча достается без убийств.

И опять, была только одна неточность. У дедушки Миранды волосы на голове были не копной, а с двумя лысоватыми частями, которые не отталкивали ущербностью, даже, не умаляли тигриности образа, вызывая ощущение, как если бы эти два куска выдрал другой хищник, в долгой, яростной схватке. Не залысины, а шрамы борьбы.

– Дедушка и муж… – сказал я, Миранда кивнула. – А они встречались?

– Нет. Дедушка умер за два года до того, как я встретила Леню. И хоть ему уже тогда было семьдесят четыре, а все равно обидно. Ты знаешь, что…

Дальше я не слушал, не мог. Я смотрел на карточки, светящиеся, бликующие. Изображения то собирались, то размывались, становясь сепией.

Две противопоставляемые фигуры… так ли? Конкуренция есть, да… дедушка давал советы по поводу будущего мужа, а Леня наверняка ревновал ко всем рассказам «как мы с дедушкой» и «какой дедушка был». Даже я ревновал во время сессий в кабинете, значит и он тоже.

Миранда наверняка и хотела, чтобы мужчины, дорогие ей, ревновали – вот таким образом, а может, она хотела не ревности, а сравнения. Рассказывая другим мужчинам про дедушку, смотря на реакцию, она сама сравнивала. Сравнивала и проверяла! Вот так, в режиме «реального времени», кто круче?

А тут, Леня! Который оказался совсем другим, противоположностью. Но и противоположностью какой-то странной. Почему так? Потому, что надо было свергнуть дедушку?

Свержение началось во время испанской поездки и завершилось, когда Миранда взяла носок Лени, ее будущего мужа, чтобы заштопать. Сильный эпизод, не просто так, его мне показала «матрица». А сильное в нем то, что… Что? Она же тоже, не просто так, несколько раз повторила про мужа, что достался «с дырой в носке».

И настоящим значением слов «давай, я зашью», можно считать: Дедушка, а ну посмотри, что я делаю! Вон, какого я выбираю! Бедного, страшного, без настоящей «крови», без «свободы». А все-таки! Я сделаю из него настоящего «испанца», не то, что ты и родственники твои – бутафория. Ты же просто мечтатель сидеть на склоне, смотреть на свалку и пить вино. А вот из Лени я сделаю, да-да, вот видишь…

– Слушай, а кем Леня хотел стать? – спросил я.

– Кем, кто… – Миранда, кажется, тоже где-то витала, – Аа-а… – поняла смысл вопроса, – Я почему-то никогда так не спрашивала, ни разу. Я думаю, он и не хотел вот так вот, никем стать, кроме как… библиотекарем. Он и сейчас библиотекарь, просто библиотека у него большая, а он главный библиотекарь. Тут мы с ним похожи. Всегда знали, чем хотим заниматься.

– А дедушка как-то говорил тебе о том, какого мужа тебе хочет? Извини, банальный вопрос. Но, раз уж они оба здесь, то… – я махнул рукой в сторону карточек, чуть не сбив обе, что было бы театрально и символично.

– Ты все-таки пытаешься их помирить?

– А ты?

– Я? Я бы хотела, чтобы они встретились. Я имею ввиду, вот так в… – она посмотрела на меня глазами, полными слез и веселья.

– Такие, как сейчас? В смысле, когда Леня успешный и…

– Да!

– Почему?

– Чтобы показать.

Глаза Миранды больше наполнились слезами и ее больше, настоящей грустью. Гумберту бы понравились такие глаза, глаза нимфетки-милфетки. И если бы такая была старшая из Гейз, бывший рантье стал бы через десяток лет добропорядочным налогоплательщиком маленького американского захолустья, а не умер бы в тюрьме.

– Они встречаются.

– Ты прав, ведь я… – начала Миранда.

После «они встречаются», я опять не слушал, силы уходили на то, чтобы не потерять цепочку мыслей.

«Я пытаюсь их помирить. Дедушку и мужа. А их не помирить… их нельзя помирить. Их не нужно мирить? На их противоборстве держится система «Миранда». Все то хорошее, что она делает. Из мужа-библиотекаря – главного «библиотекаря», из детей – «граждан мира», учатся заграницей, не живут дома, к шестнадцати, а то и раньше, уже стали нормально-сепарированными. И еще! Что она делает с людьми, которых встречает… и со мной! Она хочет – чтобы они путешествовали. Путешествовали, да… в разных смыслах и «смыслах», были свободными, чтобы у них получилось так, как она не смогла. Да, она даже чаевые парковщику дает типа «спасибо, что вы есть и делаете это». Поэтому все от нее без ума! Даже Марина, администратор в центре, и то говорит… что она там говорит… не важно, все о нее кончают, потому что она каждому дает… что? Свободу, путешествия. смыслы…

Что такое путешествия?! Не сидеть на месте? Быть не как все. Свобода? Выбор? А может, старая песня: слияние Эрос и Танатос? Когда мы путешествуем, перемещаемся к другим людям, видим другую жизнь, что-то прежнее умирает, что-то новое появляется, будучи обреченным, тоже умереть вскорости, как картинки за окном, в поезде, машине, которые… появляются и умирают… тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Опять это слияние, мистер Фи!?

Миранда дает всем путешествия и «смыслы», как когда-то думала, что ей дал дедушка. Чтобы все, дорогие ей люди, по разным причинам обретшие эту дороговизну, путешествовали в мыслях, мечтах, желаниях и целях, а не сидели на стром «чемодане».

Вот, что хочет Миранда. Хотела для всех. А теперь хочет и для себя. Ее «пять дней» пробили. Все сделала для других, теперь хочет для себя! Хочет, но не может. Пока… Давай милфетка, давай! Беги Форрест, беги…

Очнулся, почувствовав во рту что-то теплое и приятное, на ногах тяжелое, но тоже очень приятное, как будто, туда поставили два теплых золотых слитка «это тебе».

Опустил руки, нащупал, понял, что на мне Миранда, и она меня целует. Вспомнил, что за всю ночь, мы так ни разу и не поцеловались. И сейчас, она целовала меня, как будто это избавление. Как уксус всех ее переживаний и бед, которыми я наполнился, этими поцелуями, она превращала в вино, разбавляя горечь свежим виноградным соком.

Провел вверх по бедрам, приподнял ее и вошел. После нескольких движений не смог остановиться, что-то еще звало – туда. Потянулся, взявшись за лодыжки, сжав руками.

– Да… – выдохнула она, – Ты же так любишь. – спустила вторую бретельку, сама ткнула меня в правую подмышку.

Ее тело сделало волну. И я нырнул в эту воду, в толщу, в гребень.

Увидел крутой склон, ощутил ногами траву. Судя по наклону и мельканию, понял, что бегу вниз. Где-то сзади была дорога, гул машин, справа, ближе, механическое «шух-шух-шух». Это бетономешалка! – понял я.

Сюда же попали два голоса, разговаривающие громко, но спокойно. А сзади, один резкий голос, выделяющийся, как ведущий соло среди секстета. Тот голос кричал: Ми-рр-энда… – испанское произношение спуталось с английским, так, что получилось «э» вместо «а».

Впереди и справа был край земли. Или, конец мира, мира конец… мир-энд-ааа… Конец ее мира! – прорвалась моя собственная мысль через множество этих звуков, – И конец мира, от которого она убегала.

И убежала! Я увидел, как пленка сбегания с холма откручивается назад, а Миранда-подросток смотрит в открытое окно машины, где на заднем сиденье сидит встревоженный дедушка. Эта тревога вызвана этим «мир-эн-даа»: с Миром все будет нормально, а вот с ним покончат раз и навсегда.

– Это не свобода. – обрывками, задыхаясь, говорит Миранда, показывая назад, в сторону обрыва, бетономешалки и тех двух, которые загнали машину на обочину, перегородив движение, а теперь сидят, разговаривают, выпивают, но ничего не делают, кроме как смотрят в пропасть, смотрят в «конец Мира» или «Мира конец». – Это не свобода, слышишь! Это просто сидеть на краю обрыва, а внизу свалка. Сидеть и ждать, что тебе помогут.

– Да, ты права. Прости меня… – говорит дедушка.

– Не надо. Нет… ты же не хочешь извиняться. Не за что. Я слышала то, что хотела. Но, сейчас мне нужно другое.

– Что… что? – «тигриная» голова прояснилась и смотрела, как хищник смотрит на Луну, – как на что-то бесконечно далекое, но очень, для него, важное.

– Я хочу то, что я хочу. Что-то для самой себя.

4.

Не то, чтобы я фанат закрывающих сессий, скорее, я их презираю, но Миранду я позвал. А может, хотелось покупаться в собственной доблести? Орально яростные – самые алчущие до славы.

Ведь, слава, все равно, что детское восприятие груди, которую дают после долгих стенаний и, который были лишены искусственно вскормленные.

Пока не забыл и пока Миранда не пришла, записал:

Миранда, сорок четыре года, муж, двое совершеннолетних нормально-сепарированных детей, финансово успешная семья.

Для милфологии: Милфетка, пятидневный цветок, ППТ – подмышки, лодыжки.

К сорока «доделала» мужа, по внушениям дедушки. Когда муж стал «готов», почувствовала себя одинокой. Ушла «фигура», стала не нужна. «Как в чемодане сижу» – это оттуда.

Замещение в путешествиях сама разгадала. Ее же слова: меняются только картинки, но это – не путешествия, или: это не свобода, только перемещения.

Еще одно важное, хоть и тривиальное, шаблонное. Сценарно «чемодан» связан с «они», но не только с людьми, а всем внешним, окружающим. Отсюда это «сижу как в чемодане». «Чемодан» в основном спасал: подарки, закрытое от всех «волшебство», что-то близкое, родное, когда вокруг все враждебное, в «чемодан» можно было спрятаться, укрыться.

Эмоционально, это еще очень сильный образ защиты, который телесно повлиял на ППТ. Подмышки и лодыжки, как масло, что на ощупь, что на вкус, никаких травм, ушибов, перекосов, даже когнитивных.

Этот «чемодан» продолжал защищать, пока не выполнила предписания дедушки: свобода и путешествия. Выполнила не в себе, потому что разочаровалась в фигуре деда, как главного мужчины ее жизни, а другую не нашла. Не нашла, в ком воплощать предписания, кроме себя!

Для милфотерапии! У настоящей милфетки, главная фигура – она, особенно, когда часы бьют «пять дней».

В «пять дней» Миранды, ее «чемодан» стал «пыльными стенками», и прошлое переписалось.

Наша психика машина времени с испорченным штурвалом, согласен, мистер Фи!?

С любовью и вниманием, она собирала «дары» прежних путешествий. А теперь, те под огнем, вот-вот сгорят. Даже вздрогнул, вспомнив стеллажи. И как там эти лампады… когда провожала, убедился, что слух прошлым вечером меня не обманул. В чашах горел настоящий огонь. И все это, над кучей ерунды, которая могла вспыхнуть от одной спички.

«То, что покупают, но никогда не пользуются? Так, пусть горит?»

– Загореться же может? – сказал тогда Миранде.

– Недавно установила, так как-то…

– Теперь… – хотел продолжить «и так хорошо», но не стал, просто махнул рукой.

– Хорошо, уберу.

– Хорошо. И ты, я…

– Не надо… – взяла за плечи, поцеловала, но в том поцелуе теперь была только сестра.

– Тогда приходи на закрывающую сессию.

– Приду.

Когнитивно, освобождение в том, что «больше не надо сидеть в чемодане». Сама поняла, когда спросил: Ты путешествуешь, сидя в чемодане!?

Сценарно, все открыто: буду свободна, когда обеспечу свободу передвижений, в разных смыслах: деньги, идеи, возможности. Короче, все социальное.

Обеспечила, через мужа. И так даже лучше! Ближе, по-женски. Иначе, могла попасть в «одинокая женщина плачет у окна», не попала.

Для милфологии: милфетка никогда не попадает в «одинокая женщина плачет у окна», всегда встречаются какие-то люди, мужчины, женщины. Милфетство притягивает, потому что это притягательно, самое притягательное: жизнь и смерть в одном красивом теле. Вита реликто! Славься, славься…

***

– У него было что-то, кем он хотел быть, по-настоящему?

– Наверное, космонавтом, как и все тогда. Это же пятидесятые-шестидесятые, все хотели полететь туда, в космос. Так что…

– Я имею ввиду что-то не такое шаблонное. Может, он хотел… я не знаю, еду готовить или картины рисовать? Что-то, без амбиций особенных.

– Да, нет. Он всегда был амбициозным. Поэтому и был таким, я думаю.

– Ну… – вдруг почувствовал, что вера в правильность «матричной» Миранды начала таять и нарастать страх: Может я вообще делал все неправильно!?

– А! Ну да! Вспомнила. – сказала она.

– Что?

– Он строителем хотел быть еще. Это я тогда в той поездке первый раз узнала.

– А как?

– А как… мы поехали на экскурсию, километров сто от Барселоны. И там что-то на дороге случилось. Я уже не помню что, но…

– А… бетономешалка врезалась, колесо соскочило. Двое из нее сели на пригорок, достали овощи, хлеб и вино, в большой бутылке, с плетеным основанием. Сидели, пили, ели, разговаривали, смотрели в пропасть, в которую ты чуть не упала.

До сих пор не знаю, сказал я это вслух или каким-то другим образом, но когда сказал, услышал «шух-шух-шух», и увидел, как трава задевает красивые идеальные лодыжки.

– Откуда… я только сейчас вс-пом… откуда ты знаешь?

– Ну… можешь вспомнить этот эпизод?

– А зачем? Я не понимаю.

– Это важно. Вспомни.

– Хорошо. Но, там вспоминать нечего. Отъехали километров пятьдесят в сторону Коста-Брава, остановились, потому что бетономешалка врезалась в столб. Ничего такого страшного, крови или покойников. Легкое ДТП, пострадал бампер, капот, не больше. Но, грузовик перегородил дорогу, а обратно не могла поехать, так что все ждали, пока приедет тягач, оттащит, а полицейский направлял два потока через один.

– Ты очень хорошо это помнишь, хотя было давно.

– Ну да. Я вообще ту поездку хорошо помню. Почти как вчера.

– Почему?

– Почему… тут нет секрета и даже поводов… для анализа. Я знаю, почему. Я ждала ее долго, все детство! Как только, в восьмидесятых можно было взять меня заграницу, дедушка взял, и мы полетели.

– А до этого дедушка летал заграницу?

– Да, конечно. Он же журналист… был, как и я. Точнее, я как он. Не важно… Да! Летал, много раз, сотни, наверное. Везде побывал. Ну, кроме уж совсем стран…

– А почему он раньше тебя не брал?

– Как тебе объяснить. Время такое было, нельзя было просто так кого-то брать и лететь. И билеты нельзя было купить, и вообще. Железный занавес, в общем. Слышал, что тогда… хотя, дедушка мог, наверное. Не знаю, я не думала об этом. Скорее всего, мог и раньше меня брать, но взял тогда. Ну и что? Только не надо его обвинять! Взял, когда смог.

– Хорошо. Давай к тому эпизоду с бетономешалкой. Еще что-то помнишь?

– Ну да… но, не хочу.

– Просто вспомни. Мы близко.

– К чему…

– Чтобы достать тебя из чемодана.

– Ну… а почему ты думаешь, что я хочу доставаться оттуда?

– Потому, что ты к этому готова. И лучше меня знаешь это.

– Ну… хорошо… помню, что дедушка какой-то тихий был тогда. Так бы он… может если бы он был прежний, то сам бы вышел, отодвинул бы эту бетономешалку, чтобы такая длинная очередь из машин не стояла. Или, не знаю… помог бы регулировщику. В общем, сделал бы что-то. Нет, чушь, не знаю. Он же всегда что-то делал, чтобы другим помочь… там еще было, что он тогда перебрал накануне, расчувствовался от встречи с родственниками. Ну, знаешь, выпил лишнего по приезду. Тогда вообще все много пили, особенно журналисты. Но, не это… он какой-то стал. Не знаю, может… может…

«Давай, скажи, что разочаровалась в дедушке. – мысленно просил я. – И это будет прямая дорога».