Текст книги "Мои Милфы"

Автор книги: Алекс Коста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Зря ты так путал следы, они бы все равно не поняли. Увы и ах! Так что уноси свое истинное знание и радуйся, радуйся, радуйся… Чему!? Ну, хотя бы тому, что оно открылось тебе и было с тобой столько лет.

Как и мое. Не знаю, сыграло ли оно роль в том, что твой жизненный путь оборвался так рано!? Наверняка.

Мое знание вот-вот меня убьет. По-своему, это хорошо. Оно становится чем-то большим, чем суждения одного человека, разрастаясь в объеме, поглощает свой источник.

Христос, Ганди, Маркс. Никто не избежал такой участи. Возможно незавидной, но в высшей степени компульсивной: я создал что-то, что переросло, поглотило меня, и в конце… уничтожило.

3.

Миранда часто повторяет «хочу чего-то нового, но другого». На вопрос: Как это может быть? – отвечает: Чтобы не потерять то, что есть.

Про чемодан больше не говорила. Далее привожу по памяти.

«… Хожу по большому дому, и мне кажется, что я в чем-то виновата. В чем? Муж успешен и у него работа, дети учатся, у них все хорошо. В чем я могу быть виновата? Что не строила свою карьеру, не делала что-то важное? Нет же, все самое важное я как раз делала. Виновата в чем…».

Чувство вины – кажется основным. Но, это обманка, сублимация! Проше всего поставить чувство вины во главу угла и им «размениваться». Ни раз в этом убеждался. Так же, как и стыд.

Тогда что? Конкуренция с мужем? Типа того, что: Он всего добился, а я ничего. Тоже нет, слияние с ним есть и сильное. Много общих воспоминаний, друзей, смешных моментов. Для нее – его успех – ее успех. Жаль, что так мало таких женщин.

Важно для милфологии: для настоящей милфетки, успех ее спутника – ее успех, поэтому оба успешны. Милфа не завидует, не конкурирует. Поддерживая своего мужчину, хоть любовника «на час», хоть мужа, она поддерживает себя. В этом знание ресурсности пары, любовь к главному ресурсу – жизни: ее мало, лучше поддерживать, а не «раздувать».

Подумал: Мне так хорошо с Мирандой, потому что она хочет, чтобы у меня получилось.

Пока «плавал», ее повело в какую-то чушь про бизнес, проекты, творчество. Хотел ей напомнить ее же словами «меняются только картинки». Но сама опередила, подытожила: это все не то, не так.

Умница! Хоть опять это «не то, не так». Что-то было «не то, не так» очень сильное в ее «ванильной» жизни, что-то, что оставило переходный момент. Как в зазеркалье… (сценарно, Алиса, это точно), но что? Первая любовь? Спрашивал, ответила «как у всех», прямо так же, как про отца.

Важно с тремя восклицательными! Не пускает меня в фигуру деда. Главное: себя не пускает. Он как портрет в музее. Идеальный, сильный, хороший, мудрый, любящий. Открыл мир, показал «смыслы». Но, что теперь с этими смыслами? Куда они делись и почему? А может, она не может продолжить то, чем он ее зарядил, тем, чего хватило только до сорока!? Тогда, что это?

К концу встречи, почувствовал, что Миранда может больше не прийти. Отчаялся, не знал, что делать. Ругал себя и жизнь, очень хотел ее. Но, не так, как прежде. Хотя бы как секс. Уж пусть без слияния.

Опять это вездесущее слияние, мистер Фи!? Помоги, подскажи, не знаю, что делать.

***

Спасибо! Не знаю, ты ли помог, но в конце сама меня вывела. Рассказала эпизод, как дедушка привез из-за границы большой чемодан, полный подарков, прямо под Новый Год. Дальше по памяти:

… Долго ждала в тот вечер, но знала, что придет. Он всегда приходил, если обещал. И в этот раз пришел. И еще как! Наверное, это самый мой лучший Новый Год. И хорошо, и как здорово, что он пришел как раз так поздно, почти как Дед Мороз, в полночь. Он и выглядел, как Дед Мороз, только не какой-то идиотский, в ватном пальто, а в дубленке, настоящей и шапке такой красивой, с меховым отворотом.

– Привет. Встречайте! – загремел с порога, а я уже и так знала, что он.

– Де-душ-ка-а…

И сразу уткнулась ему в дубленку эту. Мягкую, очень приятную, хоть и холодную.

– Ну Миранда? Как ты себя вела в этом году?

– Как обычно, хорошо! – сказала, глаза закатила, очень подарков ждала.

– Тогда это тебе! Получай от дедушки…

И чемодан пододвинул. Огромный, больше меня! Я не пыталась поднять, просто обняла. Я таких чемоданов никогда не видела. Из настоящей кожи, с тремя хитрыми замками и металлическими углами-набойками. Никакой ни в клеточку, благородный, коричневый.

– Там что-то мне? – спросила.

– Это все тебе! – сказал и щелкнул замками, открыл, а внутри все в ярких коробках.

Кажется, мать чем-то была недовольна, типа «зачем столько». Помню только, что она из кухни кричала. А оттуда запах этих ее вечно горелых пирогов, у нее всегда подгорали снизу, с такой черной окантовкой, и запах кислый, грязный какой-то.

А я тогда в этот чемодан уткнулась, чуя что все это кислое – где-то далеко. Теперь далеко! А рядом – только новые запахи, настоящие. Такие, как пахнет этот чемодан. Чем-то настоящим: кожей, деревом, машиной, поездами, самолетами. Путешествиями!

Открывала коробки, все ахала. Столько игрушек! Много елочных. Таких красивых, ярких. Раньше у меня таких никогда не было…

Я в тот Новый Год, помню, первый раз, очень быстро заснула. От запахов, подарков, волшебства и всего этого, как… как в…

Не закончила, я додумал: Как в чемодане, полном волшебства.

Сказал ей, не ответила. Заплакала по-настоящему, не невротически. Подмышки как масло, без «сеток».

Хотел, но не сказал: Сейчас ты тоже ждешь волшебства, чтобы быстро заснуть. О, мой пятидневный цветок, прекрасная Миранда, вот, чего ты хочешь: заснуть с волшебством.

Это я знаю, как сделать. Если ты доверишься мне. Я знаю, какое волшебство преподнести тебе, ради тебя…

Время закончилось. Не надо было, но рискнул, спросил: Почему так часто в ее словах «сидеть, как в чемодане» и «не могла дышать, как будто в чемодане».

Хотела что-то ответить, но запнулась. Не договорила. Уходя, сказала: Встретимся.

У меня встал, запахло озером. Увидел Жмо, с лицом Миранды. Ей не шло, разные типажи кажется, хотя в чем-то…

Трахаться хотелось невероятно. Хотя, нет! Не совсем, не только трахаться. Опять слияния. С Жмо, с Мирандой. С Жмо-Мирандой, как угодно.

Психотерапия научила меня многому. Но, главному: когда сильно чего хочешь, это случается. Обычно, совсем не так, как представлял. Но, случается ведь!

***

– Привет, проходи! Прямо и направо, я здесь. – крикнула она, когда я вошел в квартиру.

Миранда была в дальней комнате, за поворотом длинного коридора, заполненного полками до потолка, вдоль всей правой стены. В каждом сегменте шкафов, наверху, горело по светильнику, по отблескам напоминали факелы с настоящим огнем, другого света не было, а весь коридор, как проход в пещере к тотемному гроту.

Я сделал несколько шагов, разглядел, что полки завалены всякой мелочёвкой, в таком освещении, выглядящая таинственно. Открытки, посуда, шкатулки. То, что красиво, но… сувенирная дрянь, которую спеша, покупают в зале ожидания аэропорта или в лавках у дороги, складывают, но никогда не пользуются.

Были там и какие-то тесемки, упаковки, конверты, пакеты. Большая часть использованная, надорванная, смятая, запутанная. Как будто, криминалисты на месте преступления в «магазине путешествий», собрали улики и разложили их по этим толстым деревянным поверхностям, кровавым от «кострового» освещения.

Криминалисты и правда здесь постарались. Хоть и ненастоящие, внутренние собиратели улик.

Пока шел, несколько раз хотелось остановиться, рассмотреть-повертеть какие-то предметы, раз они все, были так важны для хозяйки.

– Я здесь. – сказал она.

«Конечно ты здесь!» – подумал я и вошел в большую комнату, с приглушенным светом и тоже «костровым».

Ну, конечно, ты здесь…

Подошел, опустился на колени, взял за лодыжки, погладил и сильно сжал. Провел руками вверх, обхватив икры, обведя пальцами, прощупав колени «нет, не здесь», добравшись до бедер, сжал их, забравшись кончиками пальцев в промежность. Добрался до ягодиц, услышал дыхание, несколько «о-х-х», напомнившие всхлипывания открытого пламени, когда ветер треплет его, пытается погасить, одновременно раздувая.

После двух-трех сильных всплесков, понял, что теперь могу делать то, что мне надо. Повернул Миранду, поставил на диван, хотя мне бы больше подошел пол, но ладно… опять взялся за лодыжки, на этот раз крепко. «О-х» сменилось короткими криками, огонь пытались задуть, но он сопротивлялся, трепетал все сильнее.

Точно зная, что нужно делать и как, все-равно боялся, делал впервые. Мог ли остановиться!? Нет. Теория нуждалась в практике. Она жаждала подтверждения, поэтому я жаждал Миранды. Это не была любовь, тем более – не сексуальное влечение.

Это была настоящая страсть, самая сильная из мужских страстей – познание, несущее позыв весельчака-Эроса и трудяги-Танатоса. Совсем не тоже самое поверхностное либидо, которое толкает мальчиков на дурацкие подвиги.

Ты же с такой страстью снял своего первого пациента с электродов и усадил в кушетку!? Да, мистер Фи? С такой страстью рассказал общественности, что Дора хотела сосать член своего отца, а не мистера К? Смело в те годы, очень… Не знаю, был и ты смельчаком, мистер Фи? Или это страсть познания сделала тебя таким!? Твой литературный современник перевел это: … часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Смерть, которая хочет жизни и жизнь, которая хочет смерти. Одно и тоже? Ты это хотел сказать!?

Не отпуская рук, не уменьшая нажим, дотянулся до второго ППТ, Миранда не изменяла своим «узорам», открытые подмышки были здесь, пульсировали и светились, ждали меня. Сунул язык, ощутив, что к привкусу озерной воды, примешалось что-то сладкое с корицей. Тот самый запах, который возникал во время наших встреч в кабинете. Чуть не захлебнулся сразу тремя: озером, корицей, сладостью. Продышался, вошел сзади.

Она не кричала и не стонала и вообще, в комнате стало совсем тихо, не считая всплесков пламени в светильниках, отчетливо доносящихся из коридора.

«Как перед грозой». – подумал я, но отогнал эти мысли, страх сейчас был ни к чему.

***

Продолжая рассказ о Миранде, я с радостью обращаюсь к теме женской физиологии, хоть и вынужден несколько отступить от сисек-сосков-ореолов, предметов моего личного вожделения, вызванного травмой искусственного вскармливания.

Но, отступить недалеко, на пару сантиметров, вправо и влево. Чтобы представить вам – его величества, женские подмышки.

Подмышки мужчин – просто части тела, подмышки женщин я причисляю к первичным психо-поведенческим триггерам (ППТ). Хотя, я люблю называть их узорами, так красивей. А женские ППТ – по-своему, антология красоты, тем сильнее, что красота эта неявная, для посвященных.

Подмышки разноплановы и переменчивы, как сама женская природа. Возбуждают настолько, насколько скрыты, всего-то пара складок кожи, образующих теневую лощину.

Я уверен, если бы природе не пришлось возложить на влагалище столько функций, оно бы было сделано по форме, подобно женской подмышке при опущенной вниз, руке и… упоительные воротца в которых скрывается истинное оральное наслаждение для настоящего гурмана.

Похожие на два цветка, если руки согнуты, или самые настоящие очаги для ласк, если руки вскинуты вверх, еще лучше, заведены за голову.

Существуют сотни углов идентификации женских подмышек, как рисок в транспортире, их столько, что сложно описать их и упорядочить, даже с моей страстью к классификации. И не буду, лучше просто смотреть.

Что ж, ближе к науке. Еще до начала практики, я обращал внимание на отдельные участки женского тела, которые чаще всего находятся в психофизическом действии, происходящем не так явно, как обычная моторика. Это настоящие движения «тело-душа» которые, как и все, что настоящее, – на первый взгляд, незаметно, имеет микрометрические подрагивания, больше даже энергетические, чем физические. Тайные сообщения тела, незаметные как чернила из молока.

В милфологии – это узоры. То, через что женщина, милфетка все свои годы чувствовала и воспринимала жизнь и, чем она показывала, привлекала, удерживала.

Не только сердце сокращается семьдесят раз в минуту, это делает все наше тело.

С полной научной ответственностью, я признаю, что узоров в женском теле может быть несколько. Как правило, они сосредоточены в узлах движения (сокращения), но сокрыты. Подмышки, лодыжки, сгибы ног, противоположные коленям, два небольших участка кожи за ушами и чуть ниже, все это может быть ППТ-узорами. Но, это только часть их них. Остальные – менее очевидны в плане физиологической детерминации, поэтому тело женщины сексуально по отдельности, и все вместе.

И я готов кричать на стогнах, что каждая женщина, хоть отдаленно, но знает, какие у нее ППТ. Проводя рукой, наклоняя голову, неявно двигая поясницей, плечами, ногами, стопами, скулами… женщина пускает в ход то, что в ее теле, означает важный вход-выход ее психофизиологической энергии.

Только, умоляю вас, не путайте ППТ с эрогенными зонами. Не упрощайте. Истинная красота женщины, жизни в целом, не нуждается в упрощении.

***

Миранда не могла дольше сжимать руки, вырвала, всплеснула, попыталась схватить, обнять, оттолкнуть… может, все вместе. Передумала, опустила вдоль тела, вздрогнула и расслабилась.

Я ощутил мощный толчок снизу. Хорошо, что крепко держал, а то могла бы оборвать контакт в тот самый, момент, когда я почувствовал у нее оргазм на уровне ППТ, фасций, тонких, но прошивающих все мышцы и кости и на уровне чувств, нынешних, и тех, которые есть в воспоминаниях.

Это и есть слияние органики, которая стремится к распаду в самом слиянии? Так, мистер Фи!?

Не отпуская рук, чуть ослабив, держа язык в подмышке, вошел глубоко, как мог. В конце, головку защекотало, одновременно сдавливая. Задержало, зацепило, как будто в глубине был специальный крючок, идеально подходящий к моему пенису. Но, не успел в полной мере, насладиться. Произошло то, чего я ждал, в полном неведении, как именно это будет.

Очнулся на тротуаре, среди оживленного потока людей, странных, они все были в яркой, но старомодной, одежде. Сзади было здание, похожее на один из павильонов ВДНХ, но с вывесками на иностранном языке. Попытался оглядеть себя, но не смог. Успокоившись «это сон», подумал, почему все вокруг, как декорации в старом фильме.

«Это не мой сон». – понял я.

Рядом стоял мужчина, как будто что-то его подсвечивало изнутри медово-красным светом, такой цвет я недавно видел. Где?

Ему около шестидесяти, но крепкое, хоть и не крестьянское, телосложение сорокалетнего и очень черные глаза, такого же цвета, копна волос. Рядом девочка, лет десяти-двенадцати. Я бы не узнал Миранду, если бы не лодыжки. Такие же, только тоньше, идеальной круглый формы, «глазированные» чем-то невидимым, как защитой от передаваемого напряжения от остальных частей тела.

Я попал в прошлое! – подумал и понял, в какое и куда. И почему? Все правильно, все сработало правильно. Здесь, тогда, что-то такое случилось, здесь была «кроличья нора».

***

– Дочь? Подружка? – подмигнул таксист в зеркало.

– Внучка. Никому не говори, окей?

– А, внучка! Ну даешь, папаша!

– Спасибо. Я дедушка.

– Ага. А что за акцент? Ты из Атлантиды что ль?

Миранда чувствовала сильную злобу, не знала почему. Она первый раз услышала речь настоящего барселонца-испанца, точнее так: вообще настоящего испанца, и та ей показалась жутко уродливой, как будто слова не проговаривались, а проквакивались-прокрикивались. Но, дело было не в самих словах, наверное. Тогда в чем!? Может в этом дедушкином «никому не говори».

– Из Советской России. – сказал дедушка.

– А… – протянул таксист. – Советы! Сибирь, Гулаг, Сталин, матрешка.

Удивительно, но уродливо произнесенные русские слова показались Миранде куда приятнее, чем речь на испанском.

– Похоже. – усмехнулся дедушка.

Миранде снова стало не по себе, что дедушка так ответил. Она хорошо помнила, как он взгрел Витьку во дворе за то, что тот неправильно ответил на вопрос о командующем Вторым Белорусским фронтом. Витька, не подумав, ответил «Жуков», хотя это бы Рокоссовский. А тут дедушка стал совсем другой, как будто, он стал ниже таксиста. Какого-то таксиста… и дедушка! Большой человек в ее стране.

Миранда решила дальше не слушать разговор, тем более, что отвлечься было чем. За окном мелькали картинки, будто перед глазами пролистывали заграничные журналы. Вывески, люди в странной и, в основном, красивой одежде, здания и вообще цвета. Это напомнило Миранде, как в начале показа фильма на проекторе, снимают защитную вставку с линзы, серые очертания становятся яркими картинками. Тут так же. Пять часов назад, в Москве, все было серое, а тут все стало живым и ярким.

Спасибо, спасибо дедушка! – искренне сказала она на русском и сжала его руку.

– О-ла! – снова подмигнул таксист в зеркало, и это еще больше не понравилось Миранде. – Слушай, друг? А это точно внучка? А, хороши!? – тот показал руками, как будто, взвешивал что-то на ладонях.

– Ты руль держи. – сказал дедушка, но опять, почему-то опустил глаза, как будто ему стало стыдно.

«Ему что, стыдно, что я его внучка!?» – подумала Миранда. И от этой мысли стало тяжело дышать, а рука дедушки вдруг показались липкими, а волосы на них такими жестким, как будто она трогала шерсть свиньи. Постаралась отвлечься на «журналы» за окном, которые теперь не мелькали, а тянулись. Они доехали до центра города, попали в то, что Миранда узнала по картинкам в учебнике напротив фразы «конжестион эн ла карретера», которая ей всегда казалась особенно певучей.

Раньше она пробок никогда не видела. И не поняла, почему в учебнике, диалог о пробке был явно с негативным подтекстом: – Тут на светофоре пробка! – О, нет, не может быть. Ты скоро!? – Да, какое тут скоро…

Что в пробке плохого!? Можно рассматривать все вокруг, к тому же неприятный таксист больше к ним не обращался и ничего не «взвешивал», открыл окно и разговаривал с другим таксистом, на противоположной стороне.

Ее поразили маленькие столики, стоявшие на тротуарах вдоль дороги. На каждом из них стояла банка с длинным носиком и блестящей ручкой, видимо с сахаром, а рядом серебристая штучка с салфетками. Сами предметы были не такими уж странными, но необычно было то, что они стояли прямо на улице, на столиках, вот так просто.

Позже, после возвращения в Москву, она сформулировала, что больше всего удивило ее в Испании. Нет, не коррида, не театр и даже не здания архитектуры Гауди. А туалет в аэропорту с садом внутри и столики с салфетками и сахарницами вдоль улицы.

За эти столики, пока они медленно ехали «эн ла карретера», садились люди, в основном пожилые, с газетами или журналами, заказывали кофе или еще что-то в маленьких рюмочках, возможно коньяк, выпивали, читали и обращались к прохожим. Вот, просто так сидели, пили кофе, читали и разговаривали со случайными людьми.

Неужели здесь так можно!? – с удивлением, подумала она. И это был радостный момент. Миранда почувствовала, что ей такого не хватало в Москве: людей, которые могут садиться за столики на улице, пить кофе, разговаривать, читать газеты.

Помимо этого, радостного открытия, было другое, нерадостное. К концу поездки, она утвердилась в своем мнении, что дедушка чего-то стыдится. Но, чего?!

Ответ на этот вопрос звучал совсем грустно, так, что сложно было в него поверить, хотя верить приходилось: Дедушка стыдится ее. Он стыдится своей внучки, своей любимой Миранды.

Почему? За что!? А главное: почему здесь, когда они наконец-то там, где так долго мечтали побывать вместе?

Эти мысли перебила череда событий, когда они приехали к родственникам, которых Миранда раньше слышала только по телефону и видела только на фотографиях. Мелькание «журналов» продолжилось, правда не таких живописных, как в центре города. Множество знакомых-незнакомых лиц были, как будто она встретила актеров фильма, после снятия грима. Лица, раньше смотревшие с фотокарточек, были похожи, но прежнего лоска не было.

Звучало множество голосов, некоторые «выквакивали» слова, как таксист, другие произносили, напротив, растянуто. А в целом, все смешалось в одну ярко-жаркую массу людей и эмоций, от которой она быстро почувствовала себя уставшей.

На какое-то время провалилась, вспомнила поездку в плацкарте в Николаевское с мамой. Где, в начале пути все сидели, чопорно разговаривая, вытирая пот платками, а после того, как стемнело и стало прохладней, достали еду и выпивку, и все приобрело противоположный вид: крики, анекдоты, смех. Миранда даже вспомнила, что их сосед все время рассказывал анекдоты, в основном смешные. Но, когда попадались неприличные, мама закрывала ей уши руками, а ее тогда жутко раздражали эти ее руки-селедки, с длинными сухими пальцами.

В конце воспоминания, она поймала себя на мысли, что сейчас этих рук ей очень не хватает. На время захотелось, чтобы кто-то закрыл уши от незнакомых слов, разных произношений и какого-то общего бестолкового шума, наигранного и ненастоящего.

Очнулась, обнаружив себя рядом с холодильником, сидящей на маленьком табурете. Напротив, прислоненный к стенке, стоял чемодан. Дедушкин огромный чемодан с ребрами из дерева поперек кожаной поверхности, на углах, с металлическими набивками. Тот самый, с которым она так часто играла в детстве. И представляла, как они с дедушкой берут его и отправляются в больше путешествие. С трудом толкала, возила его по полу длинного широкого коридора дедушкиной квартиры, изображая что-то среднее, между паровозом и слоном, произнося «чу-х-х» и «у-у-у-м».

Тем временем, из дальней комнаты доносились разговоры-крики. По отдельным частям фраз, Миранда вдруг поняла, что все то время, пока она учила испанский в школе, столько лет готовясь к этому путешествию, их обучали ненастоящему испанскому. Языку, который стразу выдает самозванцев.

Тысячи дурацких выражений, как теперь она понимала, никуда не годных, что-то вроде «как вам аккомпанемент». И кому может пригодиться это «как вам аккомпанемент»? Да, их также учили и просторечному «пшел вон», но учили говорить это почти так же, как и про аккомпанемент.

Еще в такси Миранда подумала, а осознала только сейчас, что настоящая испанская речь, помимо, конечно же, самих слов, состоит из того, как их говорят. Поэтому, сухое «ви-тэ», которое требовала выучить Маргарита Петровна, как и другие просторечные выражения, не имели, здесь никакого смысла. Даже если бы Миранда их повторила, точь-в-точь, удивив какого-нибудь дворового мальчика богатством слэнга, тот бы ничего не понял.

И кому я сейчас хочу сказать «пшел вон», так, чтобы меня поняли!? – удивилась она своей странной мысли.

Вспомнила смешные переводы фильмов, которые она смотрела на кассетах, где были выражения «иди ты к такой-то матери» или «ах ты, сын такой суки». И еще вспомнила фильм про человека, который был шпионом, попал в Нью-Йорк и в закусочной сказал что-то вроде «ну-ка, быстро дай эту хрень, пожалуйста». После «пожалуйста», его выгнали, разоблачили, а может и убили, конца она не помнила.

Но, сейчас почувствовала себя таким же плохим шпионом. Разоблаченной! В чем? Может… что, потратив столько лет и тысяч часов, чтобы выучить испанский «в совершенстве», как того всегда хотел от нее дедушка, она выучила какую-то уродливую кальку, а не сам язык!?

***

– Здесь не принято оставаться у родственников. – сказал дедушка, когда они ехали в гостиницу.

«Слава Богу!» – подумала Миранда, но ничего не сказала. Только представила, как жуткая орущая голова тети Руанды нависла бы над ней утром «ты как, девочка». А в дальних комнатах опять кто-то, не переставая кричал-квакал на языке, которому она посвятила столько времени, но который остался для нее чужим, как и все здесь.

На этот раз, таксист попался немногословный. Сухой дядюшка неопределенного возраста, похожий на индейца. Оказалось, не лучше, даже хуже. Дедушка пытался с ним заговорить. То шутил, то чуть ли, не просил какого-то совета. В конце концов, сказал что-то о ней, Миранде, как будто, если другое не сработало, воспользовавшись «секретным» оружием.

Дедушка, главред «Правды», с которым здоровались люди на улице, когда они шли по Калининскому, а он отвечал только сдержанными кивками!? Ее дедушка, который смог остановить строительство спортивного центра, напротив их дома, чтобы тот не заслонял вид с балкона на Замоскворечье. Ее дедушка, который побывал в стольких странах, когда никто не мог этого сделать, даже министры… который дал ей все, что…

И тут, он унижается… нет, не унижается, пытается рассмешить, понравиться что ли!? Лебезит! Вот, что он делает! Слово, которое она ненавидела, подходило лучше всего. Ее дедушка лебезит, именно… перед каким-то старичком-таксистом. А тот отвечает, чуть пожевывая губами, как скупой бросает хлебные крошки воробьям изредка и помалу.

А может быть, это со мной что-то не так!? – опять подумала Миранда, но быстро затолкала эту мысль подальше, благо они опять въехали в центр города, и за окном продолжилось переворачивание «журнальных страниц».

В гостинице стало легче и лучше. Персонал учтиво обращался на «правильном» испанском, брались во всем помогать, не шутили по поводу нее или того, откуда они приехали. А главное, дедушка стал прежним. Да и сама гостиница Миранде очень понравилась, она раньше не бывала в таких.

Разместившись, они поднялись в ресторан на крыше, где в дальней стороне, располагался бар на широком балконе с видом на город. День заканчивался, и сумерки в Барселоне показались Миранде не такими, как в Москве и очень понравились. В Москве все становилось чуть серым, потом немного лиловым, а дальше, почти сразу, черным. А тут небо окрасилось в персиковый, потом в медовый, пока не стало красно-шоколадным.

– Как красиво! – сказала она.

Они сидели за столиком, дедушка пил коньяк, а ей взял молоко со взбитыми сливками и очень красивый необычный десерт, что-то вроде пахлавы, только с большим количеством фруктов и какой-то патокой, которая все их склеивала, не давая развалиться. Острые грани искусно нарезанной клубники, киви розочками, банановые пики – стояли ровно и плотно, как постройки средневековой крепости.

– Да, красиво… – сказал дедушка.

Он смотрел на вид с балкона, но по взгляду она поняла, что его мысли далеко. А ей хотелось поговорить с ним по-настоящему. Начать с таксиста, рассказать, как сидела и о чем думала у холодильника и о том, какой язык здесь, а какой она учила в школе. Главное, объяснить, обсудить, что она, в какой-то момент, почувствовала себя чемоданом, забытым, ненужным. И еще ей хотелось сказать про голову тети Руанды, размалеванную, как у циркового актера в ненастоящем бродячем цирке.

«Жаловаться собираешься?» – сказал внутренний голос.

Миранда передумала, не стала ничего говорить, продолжила смотреть, как небо из молочного шоколада превращается в темный, ожидала, что оно станет совсем черным, но такого не произошло, то осталось шоколадом с красноватым оттенком. Допила молоко, съела сливки, но так и не тронула десерт, не хотелось разрушать такую красоту. Хотя, дело было в другом. Глупость конечно, но ей казалось, что если она разворотит фруктовые башенки, то одновременно и окончательно сломается что-то настоящее, что еще осталось от ее мечты.

Что-то не то происходило и с дедушкой. Хоть он, по журналистской привычке, умел пить, хотя никогда не злоупотреблял алкоголем, сейчас быстро выпил целую бутылку коньяка и теперь сидел, подставив руку под голову. Больше не смотрел на вид с балкона, а куда-то под стол.

Миранда подумала бы, что он сильно пьян, если бы когда-то видела его таким.

– Что с тобой? – спросила она.

Дедушка не ответил, отвел руку от головы, и та чуть не упала. Повернулся, как в замедленной съемке, посмотрел на нее. Его взгляд был ужасным. От черных глаз остались белесые круги, как у рыбы, которая, сдохнув, долго пролежала в воде.

– Пойдем спать. – сказал он через какое-то время, когда Миранда уже начала бояться, что, вдруг, у него случится инсульт или что-то такое.

Худшее ждало ее в номере. Миранда почти заснула, почти забыла все неприятности сегодняшнего дня, даже разочарование начало разбавляться чем-то тягучим «это жизнь, в ней все не совсем так, как представляешь». Но тут в ее комнату вошел дедушка.

– Я так… так… – сказал он, сбиваясь, садясь рядом, на кровать.

Больше всего ее поразил сильный крепкий запах спирта, в сочетании с другим сильным запахом. Старости! Бессилия! Она иногда чувствовала такой у их соседа, бывшего военного, но опустившегося и пьющего, до срока, постаревшего. Такой запах, как будто в пакете хранили еду, которая там испортилась. Ту вытряхнули, но остался запах испорченной еды, пакета и хуже всего – пустоты, запах опустившейся старости.

Такой запах сейчас был у ее дедушки.

– Я виноват. Я сделал все не так. Совсем… теперь я понимаю это! – он привалился к ней, а Миранда подумала: «Лучше не слушать. Лучше сразу заснуть».

И действительно, от заплетающейся растянутой речи деда, почти заснула. Но, даже сквозь сон, слышала то, что он говорил. Признание!

Картинки сменялись как хронология, как статья в газете, в которой повествование, разворачивается, сопровождаясь последовательными кадрами «как было».

Вот дедушка с ее мамой. В молодости она очень похожа на нее, Миранду. Они стоят рядом с самолетом, как будто хотят улететь. Но, это военный самолет на выставке и его шасси закатаны в цемент постамента, так что, он точно не полетит.

Еще несколько кадров, на которых дедушка и ее мать улыбаются, он совсем молодой, выглядит даже не как отец ее матери, а скорее, как брат. Дальше появляется третий человек. Она узнает своего отца, хотя он выглядит не так, как на фото, которые ей показывали, ниже ростом и какой-то смятый, что ли…

Дедушка так же стоит рядом, но он уже – не с ними. А его ноги почти как тот самолет, замурованный в цемент.

Мы не полетели. Мы не уехали. – мерцают слова отрывками слов и сопровождаются голосом дедушки, не его обычным, хорошо поставленным, а каким-то хлюпающим, будто он одновременно злится и извинятся.

На следующих фотографиях появляется ребенок, лица не видно, он укутан в пеленки. Ее отца уже нет, а дедушка есть. Он стоит рядом, но при этом, бесконечно далеко. И его ноги опять словно замурованы.

Мы не уехали. Из-за тебя… мы не поехали. Мы должны были. Из-за тебя, все из-за тебя…

Слова приносят жуткую боль. Миранда на секунду просыпается и видит, что дедушка, который сидит рядом, у ее кровати, теперь уже не только с замурованными ногами, но и всем телом, только рот шевелится, гадко и криво, кое-как выговаривая слова: Из-за тебя… из-за тебя… из-за тебя…

«Все-таки, я во всем виновата. Что-то не так со мной». – думает она, продолжение мыслей в такси.

От ужаса, что это ей не только снится, а происходит с ней на самом деле, Миранда закрывает глаза, сжимает до боли в веках. Удивительно, но сразу засыпает. Пусть и серым пустым сном, но хоть так.