Текст книги "Балтийская Регата (СИ)"

Автор книги: Алекс Ант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Случайная инициация

Сначала я завёл лохматое чудище на борт яхты и изолировал его от воды, закрыв все водонепроницаемые двери. Затем я перетаскал на борт остаток, включая клетку с котом. Потом соединил всё вместе и открыл клетку с котом, предварительно закрыв дверь, через которую вёл погрузку груза и набор экипажа.

Посмотрев на лохмы волосатика, лежащего на кожаном диване, я понял, что нужна не просто расчёска, но большая щётка для волос этого черномазого любителя воды. Пришлось, задав корма команде, снова идти в город и покупать предмет ухода за волосами, который для меня был упразднён как класс лет двадцать тому назад. Продавщица, выбивая чек, на щётку для волос окинула отсутствие шевелюры на моей голове подозрительным взглядом, но не стала ничего спрашивать даже на литовском.

Возвратившись на борт мужского ковчега, я увидел двух мышек в удивительно мёртвом состоянии на палубе. Пришлось произвести погребение тел в ускоренном порядке и, открыв дверь в надстройку и закрыв её снова за собой, сразу проверить наличие всей команды на борту. Команда невозмутимо посапывала на диване. Снизу лежало чёрное чудовище и пускало слюни, а на нём мирно спал кот. Как он сумел выбраться из салона, сойти на берег и поймав два мыша, вернуться обратно, осталось для меня загадкой.

Попробовав рацион зверинца, я нашел его плохо подходящим для себя. Пришлось готовить ужин. После приёма пищи меня всегда клонит ко сну. Я включил внешнее освещение и пошел спать. Ночью кто-то лазил по мне, а потом пристроившись в ногах заснул.

Утром меня что-то мокро лизнуло в лысину и что-то протопало от ног до головы не взирая. Открыв глаза, я увидел всю команду в сборе, всё понял и задал ребятам корм. Затем вывел чёрного зверя на палубу и привязал рядом со шпигатом. Кот не требовал ничего и сам деятельно скрёбся в просторной пластмассовой ванночке, наполненной специальным составом с добавлением ароматизатора. Я тоже совершил круг почёта и даже вымылся под душем. Немного перекусил и стал ждать Маргариту для проведения экзекуции над самым мелким членом экипажа в виде вакцинации.

Выходило так, что утренних дел у меня прибавилось, а рабочих рук на палубе стало явно не хватать. Хорошо хоть команда у меня довольно смышлёная. Чёрная туча не пытается сигануть за борт, а кот даже снабжает меня провиантом. Не успел я посмотреть новости в своем компе, как раздался призывный гудок и мне пришлось ловить мелкое, но деятельное серое создание и пихать его в клетку, получив несколько болезненных царапин на руках. Но в общем и целом всё прошло довольно спокойно. Только серый явно затаил на меня обиду. Я это видел по его зелёным и, как оказалось, злопамятным глазам.

Вернувшись домой, мы с серым комочком попрощались с Маргаритой и пошли жить своей морской жизнью. Мне надо было скатить водой как следует верхнюю палубу, убрав соль Балтики и следы жизнедеятельности нашего бессменного часового в лице Цыганка с железа корпуса, что я и сделал, использовав практически всю пресную воду. При этом доставил удовольствие и чёрному добродушному чудовищу. После этого я заказал на вечер подключение пресной воды с берега у портовых служб. Затем мне пришлось заказать небольшую ванну два метра на метр и глубиной семьдесят сантиметров из нержавейки для собаки. Ванну я планировал установить на главной палубе для купания Цыганка, который ловил кайф от жизни, сопровождая меня на поводке. Обрезков пищевой нержавейки на судоремонтном заводе было много, так как она шла на оборудованье рыбных цехов траулеров – заводов. Ванну нам обещали сделать к завтрашнему вечеру.

Установку переработки мусора должны были собрать через две недели, затем следовало её установить и проверить в работе. У меня появлялась возможность отдохнуть почти две недели в море, ловя рыбку и посещая памятные мне места, затем опять вернуться в Клайпеду. Литовская земля мне была тоже родной. Здесь жили мои родители недолго, пока я учился в выпускных классах школы, здесь провёл свою старость мой дед, который и был похоронен в этой земле, здесь я познал муки первой любви, отсюда я уехал учиться покорять моря и океаны в Калининград, который на самом деле Кёнигсберг.

Особенно мне нравилось здесь лето с июня по конец сентября. Когда-то давно мне нравилась и зима, когда я проводил много времени, катаясь на лыжах в окрестностях Кедайняя или Паневежиса. Но после знакомства с прекрасной землей вечнозеленой картошки, Карелией, и, особенно, с холодными шлюзами Беломорканала, однажды в Петрозаводске, лежа в ожидании назначения на судно в общаге Беломор-Онежского пароходства на Ригачина 2а, где из моряков постепенно воспитывали пингвинов разбитыми стёклами и отсутствием теплой воды в середине зимы, я решил, что у меня в жизни многовато холода и полный недостаток тепла. После этого все виды зимнего спорта отнесены были мною в разряд калечащих нежные души людей. Да, вы правы, включая хоккей. Я хотел посетить родные места и могилу деда, но немного позже, не чувствуя пока в себе сил на такую эмоциональную поездку.

Решено, сегодня заправляемся водой и завтра вечером уходим в море. Как раз будет первое июня, День Защиты Детей. Мои дети были за океаном и я, пока, заботился только о сером да чёрном своих собратьях меньших.

Я нанял такси, и мы поехали закупать корм скотам и еду человеку. Управились мы довольно быстро. Вечером оставив Джасика, как стали звать кота Матроскина, на вахте, мы пошли с Цыганком на вечерний моцион, хорошо расчесав его шерсть новой щёточкой для волос. Походили бесцельно вдоль причала, вышли в город, пометили несколько столбов и пошли себе кушать и спать. Мышей больше не было, а от моих прекрасных тапок с подошвой из тонкого каната шёл подозрительный запах. Да, месть кота была страшной. Мне пришлось перед строем команды долго объяснять серому охламону пользу прививок и бессмысленность мести. Затем мы торжественно предали тапки забвению, выбросив в помойный контейнер. Джасик был удручён, но не показывал виду, а Цыган всё слушал невозмутимо, ибо к нему это не относилось.

Спали мы снова в полном соответствии с новым судовым расписанием. Чёрная смерть на прекрасном диване, я в своей кровати, а Джасик на моих ногах. Утром мы дружно встали, я пошёл под душ, замывать остатки слюны с языка Цыгана, с тоской вспоминая мелодичные звуки пролетающих свиночаек и то время, когда меня будили только они. Потом дружно мыли палубу и плескались под струей чистой воды, отряхивая шерсть, пока Джас негодующе шипел и убегал от струи. К десяти часам местные умельцы приволокли прекрасную ванну, которую мы хором установили по правому борту. Ванна имела удобные ступеньки и даже небольшую площадку, а её острые борта были защищены насаженной по периметру нержавеющей трубкой. Установили помывочный агрегат на винты в палубе и закрепили такими-же винтами одной стороной за фальшборт. На все ушло не более двух часов. Скорость изготовления объяснялась просто. Это была старая ванна от разделочной машины траулера, правда несколько модернизированная и не более. Потом приехал Водяной, и мы отсоединили водяные шланги. Затем оформили отход в Польшу в управлении порта. Я попросил помочь нам отшвартоваться матросов на соседнем судне, и мы вышли в рейс.

Кто-то немного повизгивал от удовольствия, кто-то испуганно притих от шума двигателя, а я сидел на руле. Конечно три не пьющих мужика на судне довольно не весёлая компания, я согласен, но какая уж собралась. Огибая по широкой дуге Калининградскую область, мы пошли на Гдыню. Утром мы уже были на рейде, только очень уставший за переход я не стал заходить в порт, а отдал якорь на её внешнем рейде.

В середине восьмидесятых прошлого века я попадал осенью именно здесь в самые страшные для меня шторма на «Балтийском 33» и оба раза с караваном леса на палубе. Вы думаете страшен ураган в открытом океане, не спорю, конечно здорово качает, но не более. Страшно, когда земля рядом, волна идёт по всей палубе и разбивается о надстройку, а оба якоря не держат тебя и судно неумолимо приближается к берегу. Оба раза ураганы налетали со стороны Пуцкого залива, заходя на полуостров Хель. Волна не успевала разогнаться, была крутой и разбивалась о наш бак, обрушивая тонны воды на караван брёвен. Однажды весь караван положило на правый борт, и мы с большим креном еле дошли до Калиниграда. Брёвна тогда туда возили на целлюлозно-бумажный комбинат с Белого моря и Карелии. А в самую тяжёлую ледовую обстановку я попал в Азовском море. Там не было ледоколов, лёд стал за пару дней и ветер собрал его в довольно большие торосы. Из Таганрога в Мариуполь я добирался почти пять дней.

Но сегодня не так, как вчера, солнышко светит, птички поют, мерзко так, в ванной отмокает Цыган, Джас тоже занят мытьем. Сами знаете, что делают коты, когда делать нечего, а я, немного поспав и выйдя на палубу, разложил свои подарки от подводного скелета и тупо перекладывая их с места на место, пытаюсь понять, что они такое и куда их можно присобачить на яхте.

В конце концов собрал металл в наволочку и положил в сейф. Решил идти на швартовку. Очень хотел повидать любимые места. Может и друзья ещё кто-нибудь остались в живых. Мне дали место просто коронное. Напротив, Аквариума Морского Института Рыбацкого. Там всегда много народа, разные сувениры, прогулки на «пиратском судне». Знали бы отдыхающие как на самом деле выглядят пираты! Красавец парусник «Дар Поморья» стоит на вечном причале. Я его ещё помню вполне себе живым по трансатлантической регате. Только я был тогда на борту «Крузенштерна» и шли мы на 200 летие США в парусной гонке «Операция Парус 76». Считай уже друга встретил. Само здание Аквариума тоже мне знакомо, тут работал, в своё время офис «Димитракис Шиппинг», который и давал мне контракты на борту их судов. Директором польского филиала был Мариуш Котлаж, хороший и приличный человек. Но туда пойду завтра по утру.

А пока мы с Цыганом собрались, закрыли яхту и оставив Джаса на вахте пошли на Швеньтояньску – главную улицу Гдыни. Бродили мы там долго. На всякий случай метили деревья и предавались не очень весёлым воспоминаниям. Моя жена очень любила эти места, конгломерат трёх городов Гданьска, Сопота и Гдыни, называемый Троймястом. Сегодня её не было со мной и это было очень горько. Мы болтались с Цыганом как два цветка в проруби никому не нужные и очень невесёлые. В рестораны нас не пускали даже с намордником, но никто не препятствовал нам взять горячий бутерброд, этакую недопиццу по-польски с грибами, овощами и сыром. Поделили лакомство по-братски напополам. Ещё я любил флачки, варёную требуху, в холода она очень согревает, но сейчас было начало лета и оное блюдо было не ко времени.

В ходе прогулки я решил купить здесь дом. Где-нибудь не далеко от моря и города. Здесь бы была идеальная моя база для «Звездочки» и семьи. Люди очень хорошие, жить здесь было приятнее, чем в Литве и очень близко к Родине. Я прожил в Польше гораздо дольше, чем в Литве или континентальной России. Задумано – почти сделано. Осталось найти маклера по недвижимости и озадачить его, что я оставил на завтра.

Уже по темному времени мы вернулись на борт. Удивительно, но вахтенного не оказалось на месте. Видимо тот тоже гулял, но как он опять выбрался из надстройки я не представлял. Задал корма скотам, поел сам, повозился и повычёсывал чёрный комок флегматичной шерсти и завалился спать. Ночью кто-то опять завалился, довольно урча, на мои ноги. Утром была мышка в абсолютно инфарктном состоянии на палубе, опять помывка палубы, плескание в ванне и душе. Даже пробежка по почти пустому пирсу. Затем я заглянул в здание Аквариума, там уже не было офиса Мариуша и куда он делся мне вахтер сказать не мог. Затем я один пошёл в банк. Оказалось, что мой счёт ещё сохранился и даже порядка двадцати долларов на нём. Я перевел пару миллионов на свой счет из Канады. Они должны были прийти в течении недели. Затем нашёл контору по продаже недвижимости и озадачил их работой, договорившись, что приду к ним через неделю.

Делать тут больше было нечего, а пресная вода уходила, так как опреснитель на борту давал пресную воду только когда работал главный двигатель. Договорившись о причале через неделю, я отшвартовался и вышел снова в Балтику.

Направлялся я к банке Лавица-Слупска, что лежит примерно в двадцати милях к северу от Польского порта Устка. На этой банке хорошо клевала треска на любой блестящий предмет. Я ловил её на кусок от дверной ручки с крючком тройником. Наименьшая глубина там порядка семи с половиной метров, мне не опасна.

Подошёл уже в глубоких сумерках. Здесь проходит множество путей в Балтийском море. Поэтому я зажег все огни освещения, отдал якорь и в дополнении к якорным огням зажёг ещё красно-бело-красную гирлянду, чтоб на меня никто на наехал. Видимость была отличная и можно было спокойно отдыхать до утра. Я ещё немного помедитировал на металл от скелета и завалился спать в рубке.

Мои ноги никто не терроризировал и лысину не причесывал. Разбудили меня птицы. Нет, все-же я ненавижу утром живую природу. Толи дело в зоологических музеях, стоят себе чучела и не орут. По темечку я сегодня от книгохранилища не получил, и то хлеб. Утро было раннее, светлое и тихое. Поел и дал поесть ближним, все вместе искупались под шлангом.

Затем я попробовал ловить треску. Она шла феноменально. За часок-другой я наловил килограмм двадцать отборной трески. Я тут же её пошкерил, отделив головы. Последние и требуху отдал команде, а себе собрал большую сковороду печени. Пока команда лопала улов, я помыл пресной водой тушки рыбы и, завернув их в пакеты полиэтилена, закинул в морозильник. Прибрал за зверьем, отдав остатки птицам, а затем пожарил печёнку, свалил её в банку и поставил в холодильник. Затем я слил весь рыбий жир в другую банку и тоже поставил в холодильник. Тресковый рыбий жир приятнейшая вещь на свете. Можно с ним кушать картошку, можно потреблять с хлебом. Даже пить можно и гораздо полезнее, чем водку. Из чего делают ту отраву, что продают в аптеках, я не знаю, от неё меня всегда рвало.

Делать было нечего день клонился к вечеру. Я вынес на палубу кресло и столик, разложил металл скелета на столике и стал экспериментировать. Взял в руки два отрезка металла. В левую руку серебряный, а в правую золотой и попробовал сделать пару упражнений как гантелями. Неудобно, и вес разный и в руке плохо сидят. Положил их по бокам на кресло. Взял загогулину золотую в правую руку, а хрустальный шар в левую и представил себя фараоном Египта. Вытянул правую руку вперед и мысленно представил, как посылаю тумены, тьмы или, что там у них было, на бой с гиксосами. Резко взмахнул рукой…

Взрыва я не слышал, но ощущение было именно такое. Знаю его, бывал в переделке, обгорел тогда здорово, но взрыва точно не слышал, только хлопок по ушам. Так и тут. Очнулся я в странном совершенно прозрачном шаре, полулежа на приятном светло жёлтом кресле, обтянутом замшей. Оба цилиндра лежали в специальных углублениях по бокам кресла, жезл стоял торчком загогулиной вверх перед правой рукой, а шар покоился в специальном углублении перед левой рукой. Слева от меня стояло пустое такое-же кресло, но там ни жезлов, ни шаров не было, но углубления для них были. Было уже почти темно на палубе, значит я тут находился не менее трех часов. По середине палубы стоял Джасик, выгнув дугой спинку и яростно шипел. С его, вставшего торчком хвоста, летели по ветру яркие искры. Вокруг носился обычно флегматичный пёс и непрерывно лаял, я, кстати, вообще впервые слышал, что он лаять умеет. С его шерсти потоком срывались яркие чуть голубоватые искры, отчего казалось, что это не просто собака Баскервилей, а молниеносная собака из преисподней. На переборке рубки переливался мягкий, похожий на лунный, свет, видимо от сферы, в которой я оказался. Сфера же была приятной на ощупь, но совершенно твёрдой, как хрусталь. Я испытывал дикую головную боль. Казалось, что моя голова стала до метра в диаметре, а знаний в ней прибавилось на много тысяч порядков почти моментально. Казалось, что я знал совершенно всё. Сколько любовников было у царицы Савской, каким был облик царя Соломона. Кто такой был Моисей, Сусанин и Калиостро. Зачем и как Христос превратил воду в вино. Кто изобрел колесо и тринитротолуол. Где кончается видимая часть мира, сколько весит камушек, который тащит муравей в дебрях Амазонки сейчас и многое, очень многое, другое и всё одновременно. Я знал, как управлять этим скафандром и на что он способен досконально. Знал, что могу встретится с мамой, сестрёнкой, отцом и дедом, но жена моя уже ушла к Творцам и с ней нам встретится более не суждено, даже когда я сам стану Творцом.

Мне очень досаждала головная боль и я её просто убрал, без таблеток и микстур. Попутно я понял, что стал молодеть и буду молодеть примерно до биологического возраста в 25 лет, что проживу ещё не менее 550 лет, но и не более, затем уйду в Хранители четвертой категории или, если повезет со знаниями и заслугами, то в Хранители третьей категории, что ниже ранга моих родителей и даже ранга моей младшей сестрёнки на сегодня. Знания приходили ко мне постепенно, по мере надобности, но сразу целыми пакетами, иногда мало связанными друг с другом. Кое-какие знания для меня были закрыты наложенными ограничениями Творцов, но со временем они могли открыться, если Творцы соизволят это сделать. Я мог проникать в прошлое, но не далее, чем на 100 лет, мог нестись в будущее, но не далее, чем на двести лет. С понятием время вообще всё было не так просто. Имея прямолинейную структуру, оно имело, как и свет квантово-волновую природу, оно не имело бесчисленного множества временных линий, как предполагают фантасты, но перед определенными преградами, иногда, могло делится на тысячи струй, которые резко расходились, а затем сходились в одну тонкую линию снова, как параллельные прямые в геометрии Лобачевского. Мало этого время постоянно было не стабильно, оно изменялось моментально, меняя всё будущее иногда от взмаха бабочки на планете Альдебарана, или что там у них летает, а иногда его невозможно было сдвинуть взрывом галактики. Эту физическую составляющую не могли просчитать надолго даже бессмертные Творцы высших категорий, даже их автоматические вычислители. Особенно опасно было вторгаться в прошлое и воздействовать на него. Именно поэтому на меня было наложено ограничение в 100 лет. Считалось, что я не смогу кардинально повлиять на линию времени при таком ограничении, хотя досконально этого не знал никто. Меняясь линия времени меняла всех и даже само изменение засечь было почти невозможно. Времятрясения, происходившие, когда линия времени натыкалось на очередное препятствие смещало всё и сразу. Поэтому возникали провалы во времени и в пространстве. Сам характер таких препятствий и их свойства были никому не известны и расчету не поддавались. Я бы не советовал копаться в таких категориях, от слова совершенно.

Бедный Цыган заходился в лае, а у Джаса могли выскочить из орбит глаза. Следовало отключить скафандр. Это делалось очень просто, надо было просто потянуть загогулинку скипетр на себя и взять в руку сферу. Я проделал эту нехитрую операцию и пребольно шлёпнулся на кресло, отбив пятую точку на металлических цилиндрах. Придется в следующий раз что-то привязывать к ней, как обычно что-то привязывают, садясь на броню танков зимой, или крепить сами цилиндры по бокам.

Команда, узрев капитана, сразу затихла и стала медленно к нему приближаться, явно уважая его во много раз сильнее. Дольше и недоверчивее всего приближался Джасик, зато, когда он коснулся моей ноги, то сразу довольно и подобострастно заурчал, подставляя голову и спинку мне под ласку.

Бей своих

Человек может многое, спать на гвоздях, ложится на битое стекло, голодать неделями, но вот не дышать и не пить воду он долго не может. Если быть совсем точным, то, конечно, может, только умрёт. Без воздуха через пару минут, а без воды через пару дней. В том и другом случае смерть будет довольно мучительной. Ну там, подергиванье в темпе чарльстона ногами, извивание, неприличные звуки, глухие стенания.

Банщик очнулся от дикой жажды и нехватки воздуха. Он лежал на шконке в камере, набитой под завязку. Это была знаменитая камера номер три для моряков КБФ. Здесь сидела сегодня банда негодяев и предателей Родины. Тут были и отказавшиеся идти в безумные походы на подлодках, и самострелы, и фигуранты дела ЭПРОНа.

Вот, на пример, Витька Мамонтов, он в рукопашной схватке на Ораниенбаумском плацдарме, где дрались моряки КБФ, сошелся со здоровенным немцем и тот, звезданув Витька между глаз и вырвав у последнего его табельный пистолет, добавил ему из русского ТТ в упор в левую руку. Витёк немчуру добил сапёрной лопаткой, подвернувшейся под руку, но его повязал заградотряд, как самострела, когда он ковылял в медсанбат. Каким образом его не расстреляли там-же на месте одному Богу известно.

Краснофлотец с подлодки «Моходранский комсомолец», Сережка с Малой Бронной из Москвы, был обычным диверсантом. Его задачей по боевой тревоге было открытие и закрытие краника топлива на трубе, подающей последнее в расходную цистерну двигателя. Забыв в каком положении краник закрыт и в каком открыт, он закрыл краник подачи топлива в расходную цистерну подлодки, отчего она лишилась хода едва отойдя от острова Мощный, подверглась налету немецкого самолета и получив несколько пробоин вернулась в базу, за что моряки отважной подлодки были очень благодарны Серёге, чего не скажешь о капитан-лейтенанте Шинделе.

Да, здесь все были его «крестниками». Побывав в этой камере можно было подумать, что только отважный Шиндель спасает Ленинград от немецко-финских наймито-шпионов. Аарон Моисеевич Шиндлер стеснялся своего неблагозвучного старорежимного имени, как стеснялись каторжане проклятого царизма на Сахалине клейма на лбу из слова «ВОР». С одной стороны, вроде бы и неприлично, а с другой как медаль на грудь. Как бы там ни было, но Шиндлер сменил свое имя на более благозвучное и привычное для русского уха Андрей Михайлович, но в тайне, в самых дальних и потаённых подвалах своей души, он был стойко за интернационал и коммунистическую всемирную революцию. На фронт с его ростом идти было также бесперспективно, как пугать голым задом ежа. Ну а здесь, в третьем отделе КБФ, человек был на своем месте и приближал победу как мог и умел.

Банщик старался осмыслить где он и что он. Попытался приподняться, но было так больно, что он упал снова на своё место, то, что оно отныне его он уже знал. Сидящий рядом подлый саботажник из ЭПРОНа поправил Голову Банщика и спросил того как его зовут.

– Слава. – прошептал Банщик, забыв, кто он, – Вячеслав Петрович, и меня не зовут, я сам прихожу. – На полном серьезе ответил он уже увереннее.

– Ну вот что, Слава, я тебе сейчас водички принесу, только уж ты доживи, пожалуйста, а то вид у тебя как у моей тещи после того, как она угорела прошлой зимой. Совершенно синий и абсолютно мёртвый хоть и полуголый.

Вскоре на лицо банщика полилась холодная вода, а потом он и напился. Жить стало лучше и жить стало веселее. Но оставалась нехватка воздуха, с которой он попытался бороться, подтянувшись к не струганой балке опоры трёхъярусных шконок и облокотившись на оную своей многострадальной спиной.

– Ты, друг мой Слава, ни спи, а то мало того, что замёрзнешь, а и пропустишь сегодняшний обед, если, конечно, есть хочешь.

Есть банщик хотел, а к холоду привык ещё на Ладоге. Но, повинуясь инстинкту выживания, он постарался не спать.

Вскоре оконце на двери откинулось и на него положили кусочки чёрного хлеба примерно в пятьдесят грамм. Сиплый голос из-за двери потребовал от фашистов, приготовив кружки, подходить по очереди к оконцу. Каждому в кружку разливалась тёплая вода и выдавался кусочек хлеба. Это была норма на сутки. Банщик уже вполне освоился в камере и сам доплёлся, постанывая, до еды и тёплой воды.

Вечером некоторых сидельцев вызвали на допросы. Банщик ждал, что и его вызовут, но этого не произошло.

– Не бойся Слава, тебя сегодня не вызовут, ты пока слаб. Завтра или послезавтра, и твой петух прокукарекает Шинделем. Не подписывай ему ничего. Подпишешь в расход пустят, не подпишешь пойдешь в штрафбат или на зону. – сказал водолаз ЭПРОНа.

Славе осталась одна забава – поспать. На следующий день опять была кормёжка, а после кормёжки вызовы на допросы. Славу вызвали последним. Полночи он простоял-провисел в шкафу, где не было возможности присесть и было очень холодно. На допросе Шиндель был приветлив, как кобра, изготовившаяся к укусу.

– И так, гражданин Волочков, мы всё уже оформили, осталась только формальность – подписать ваши показания и признание. Вот вам ручка – ставьте подпись. – предложил Шиндель.

Банщик отказался. Опять побои, выбитый зуб и дикая боль во всём теле. И теперь он сознания не терял. Тело, видимо привыкло к такому обращению.

После побоев его отволокли в камеру. На следующий день его никуда не вызывали. Ещё через день тоже. Затем, на третий день из камеры стали исчезать люди. Исчезли многие самострелы и вредители. Исчезли шпионы и большая часть диверсантов.

Славу никуда не вызывали, как и водолаза. Было время познакомится. Водолаз оказался водолазом Петром Семёновым, вредителем со стажем. Он входил в команду «Чёрной смерти». Так назывался в среде моряков водолазный бот?13 который уничтожал донные мины на фарватерах, соединяющих острова, контролируемые КБФ.

Мины эти были цилиндрическими и покрашены в тёмно-серый цвет. У них было два взрывателя, прибор кратности и прибор неизвлекаемости. Взрыватели срабатывали на шум винта или магнитное поле корабля, прибор кратности позволял некоторым кораблям проходить над миной без последствий, взрываясь только под тем кораблем очередь которого была выставлена перед установкой. Неизвлекаемость достигалась тем, что в мине, которая ударялась при постановке о грунт срабатывал гидростат и при подъёме её на глубину до пяти метров она благополучно взрывалась. Мины ставились с использованьем парашюта, который отстегивался при соприкосновении мины с поверхностью воды.

Поэтому наблюдатели следили за такими постановками, если могли, и сразу засекали место постановки по нескольким пеленгам. Передавали координаты на водолазный катер, а тот доставлял водолаза в предполагаемую точку установки мины. Там водолаз уходил на глубину и шарил в мутной воде, иногда часами, в поисках мины. Аквалангов в то время не было, водолазы использовали скафандр с подачей воздуха от помпы, установленной на катере. Найдя мину, водолаз устанавливал на ней заряд с электрическим запалом, который подрывался после подъёма водолаза на борт.

Нет, конечно, задумка была классная. Для идеальных условий, но в Финском заливе того времени были не только шторма и льды иногда, но ещё постоянно летали асы Геринга. Спуск водолаза проходил, как правило, отлично, но он ходил долгое время в поисках мины под сильным давлением воды и его кровь насыщалась кислородом именно под этим давлением. Чтобы он не походил при подъёме на борт на открытую бутылку шампанского в Новый год, ибо не ко времени праздник, поднимали его долго и муторно, давая крови постепенно освобождаться от растворенного в ней газа. И это всё под атаками самолётов, а иногда и обстрелами береговых орудий. Не редко от детонации бомб взрывалась и сама мина, поднимая высоко в воздух ил, чёрную воду, водолаза и часть катера. Отсюда и название катера «Чёрная смерть».

Если водолаза поднимали быстро, то он умирал в страшных мучениях, ибо специальной декомпрессионной камеры на кораблике не было. Экономика должна же быть экономной или нет? Бабы ещё водолазов нарожают. Если сроки декомпрессии в море не выдерживались водолаз получал легкую форму кессонной болезни от которой страдала голова. Но голова – это мелочи и пуская слюни тоже можно жить и спокойно ею есть. Самое ужасное, страдали детородные органы испытуемого на прочность и твёрдость яиц краснофлотца, зачастую кастрируя его без крови. На одной стороне весов были яйца, а на другой катер. Моряки, обычно выбирали первое, мужики же. Только Шиндель восстал против законов природы. После того, как катер номер тринадцать получил ощутимые повреждения гальюна, он решил, что яйца не стоят катера и арестовал саботажника Петра Семёнова.

Не знаю это Банщику показалось или Шиндель и в самом деле был психом ненормальным, но это решать вам.

Дошло до того, что Банщик с Водолазом остались в камере одни. Это уже было явно ненормально. Сидя в запертой камере они рассуждали о том куда делись остальные. Банщик настаивал, что их выпустили, а Водолаз на том, что их шлёпнули.

В любом случае Банщик решил не выдавать тайну секретной комнаты своей квартиры, а сказать, что и десятка, и камешек, это остатки приданного и, по совместительству, наследства мамы. Хрен вам, а не золото, злорадно думал он, трогая языком место головы, где недавно спокойно рос и помогал ему кушать прекрасный зуб. Вот такой зуб вырос у Славы на существующую систему.

Между тем за воротами Большого Дома жизнь кипела и бурлила. В тот вечер, когда Славу последний раз допрашивал Шиндель, капитан-лейтенант собрался отдохнуть дома. Жил он недалеко и одиноко, в нарушении всех инструкций, иногда, забирал с собой некоторые дела на дом, чтобы в спокойной обстановке их обдумать. В этот вечер он взял протокол допросов Банщика и всё дело Водолаза с собой. Отчёт Банщика и его представление к ордену он оставил в своем сейфе, а ключ от сейфа сдал дежурному. Царскую десятку и зелёненький камешек он бережно завернул в свой носовой платок и положил в карман. С Банщиком вопрос уже был почти решённым. Тот подпишет признательные показания и отправится к червям, золотишко и изумруды уже ему не нужны, тем более, что и в протокол он их не заносил. Раздуть большую группу немецких шпионов из этого не получится, а вот с Водолазом необходимо будет поработать, возможно тут вскроется некая террористическая организация.

Положив бумаги в свой портфель, он покинул Большой Дом и пошёл домой. Вдруг прямо с неба в него ударил яркий и страшно горячий шар. Шиндель умер мгновенно. Шар не просто испепелил его, он мгновенно высушил его останки, сжег портфель, расплавил царскую десятку и закоптил камешек. Размерами пепел Шинделя стал с большую детскую куклу и тут-же рассыпался. Немногие очевидцы этой картины в последствии утверждали, что немцы применили какой-то новый всё сжигающий снаряд, но им мало верили. На месте Шинделя нашли оплавленный кусочек золота, черненький закопчённый камешек зеваки затоптали на мостовой, где он лежит и сегодня.