Текст книги "Сокровище тени"

Автор книги: Алехандро Ходоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

С легкой душой я вступил в мир исчезнувших. И нашел его пустым. Как только я стал тенью, все они, выйдя из забвения, начали появляться обратно.

174. НЕНУЖНЫЙ УЧИТЕЛЬ

Он бродил по городу, жители которого спешили пораньше вернуться домой, чтобы их не застиг комендантский час. У него было бесконечное множество ответов, но он не встретил никого, кто желал бы задать вопрос.

175. КОНЦЛАГЕРЬ

Узник простирает пальцы и рисует в воздухе лабиринт, по которому блуждает его душа, ища выхода.

176. ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Последнее человеческое существо кинуло последнюю лопату земли на могилу последнего мертвеца. В этот момент он осознал, что бессмертен, ибо смерть существует только в глазах другого.

177. ГУСИНЫЙ ШАГ

Слава Богу, я не родился бедняком. В семье меня научили презрению к нищим, которые не дают спокойно поесть на воздухе, корча невыносимо печальные рожи, чтобы мы им кинули косточку с блюда. Мой отец – безупречный серый костюм, белая рубашка, неяркий галстук, – благопристойный обладатель неизменно полного бумажника, а значит, и душевного спокойствия. Пропорции его тела подчеркивают – без ненужного бахвальства – высокое происхождение нашего рода. Высота его головы составляет ровно одну восьмую от высоты тела. Глаза располагаются точно посередине головы. Правая и левая половины тела одинаковы. Если его распилить надвое вдоль, обе части будут зеркальными копиями друг друга.

18 сентября, в День Отечества, мой отец сказал мне голосом не слишком высоким и не слишком глубоким:

– Если мы те, кто мы есть, если мы имеем то, что имеем, то это потому, что мы окружены слугами, умеющими нас защищать. Я отведу тебя на Марсово поле, показать парад нашего доблестного войска.

Там, в тени навеса, стоял президент в окружении министров, и все были абсолютно симметричными. Солдаты шли небольшими четырехугольниками – двадцать человек в шеренге, сорок в колонне, – в грибовидных шлемах и масках Микки Мауса. Подойдя к трибуне, они стали выбрасывать ноги на высоту живота и затем сильно топали, опуская их назад. Пряча горделивую улыбку – любое выражение эмоций на лице было запрещено – отец прошептал: «Не забудь, сынок, вот это гусиный шаг!». – «Я боюсь, этот грохот – как ураганная стрельбы! Для чего все это?» – «Чтобы пугать оборванцев, а еще – чтобы давить муравьев». – «Но что им сделали бедняки?» – «Они… попадаются навстречу!».

И впервые – хотя муравьи были мне безразличны: мать при виде этих крохотных тружеников, обычно забиравшихся на кухню, неизменно доставала домашний огнемет и, сдерживая ярость, с коротким возгласом «Воры!» обращала их в пепел, а мое сердце совсем не обливалось кровью, – впервые мои жилы пронизала странная боль, которую позже я определил как «сострадание».

Отпустив прекрасно вылепленную руку отца, с пальцами правильной длины и безупречным белым полумесяцем на ногтях, я пробрался между ботинками карабинеров, перепрыгнул через ограду, побежал к аллее и, встав посреди нее, протянул руки к прямоугольнику солдат.

– Не поднимайте ноги так высоко! Не мучьте землю! Подумайте о бедных муравьях! Шагайте на цыпочках! Обходите их! Это же наши муравьишки! Чилийские!

Что было делать благородным жандармам? Резко затормозить ход, чтобы на них налетела шеренга идущих сзади? Попадать наземь, словно кегли? А с другой стороны, мог ли президент приказать своему войску остановиться и признать тем самым, что какой-то мальчишка важнее всей его армии? Поэтому было принято единственно возможное решение: не заметить меня. Солдатские башмаки, в своем неумолимом продвижении, прошлись по моему телу.

Парад длился около часа. Когда глава государства, министры, пять тысяч солдат и многочисленные зрители покинули Марсово поле, я остался лежать на грунтовой дорожке красноватым пятном, плоский, точно камбала. Отец, спрятавшийся за дерево от стыда, подобрал меня, свернул, положил в свой зонтик и тайком принес домой, в нагорный квартал, надеясь перелезть через стену так, чтобы охранники – или их псы – не обратили внимания, что с ним его недостойный сын.

Голова моей матери тоже была ровно в восемь раз меньше высоты тела, и ее правая половина тоже совпадала с левой… Увидев меня распростертым на столе, почти неотличимым от скатерти, он сказала своим голосом – не слишком высоким и не слишком глубоким:

– Наш сын поступил очень опрометчиво. Надо, чтобы соседи не узнали. Пойдем в морозильную комнату.

Там на мраморных столах лежала сотня симметричных тел, с полнейшим зеркальным подобием, и все ждали моего решения.

– К счастью, мы достаточно богаты и, предвидя будущее, мы собрали эту коллекцию образцов, чтобы ты не погиб, как сын оборванцев, от первого же несчастного случая и имел возможность выбирать…

Я обследовал тела, одно за другим: измерил их, изучил издали и вблизи, спереди и сзади, примерил на себя выражение лиц, но оставался в сомнении. Мои родители начали простужаться. Четыре симметричных бабки и деда ворвались в морозильную комнату.

– Пора выбирать, раздавленный жабеныш. Еще немного, и мы схватим воспаление легких.

– Я выбираю собственное тело, такое, как оно есть сейчас!

– Невероятно! – выдохнула мать.

– Невероятно! – выдохнула мать моей матери.

– Невероятно! – выдохнули три остальных прародителя.

– Сын мой, подумай, ведь все скажут, что из-за нехватки средств мы не смогли обеспечить тебя симметричным телом, – нехотя вымолвил отец, заикаясь.

– Если тебе дана возможность получать новый организм всякий раз, когда старый пострадал, и с обязательным поступком соединен свободный выбор, – такую возможность следует ценить, это твой моральный долг. Ты разве не понимаешь, что вся семья станет посмешищем, если в «Вида сосьяль» напечатают наше фото вместе с тобой, плоским, как раздавленный слоном гамбургер? – запричитали родичи, перемежая жалобы чиханием.

Мать упала в обморок.

– Хватит этого лицемерия! Дайте мне идеальное тело, приготовленное для меня!

Семейство еле сдержало облегченный вздох.

Открыли роскошный холодильник. В нем, завернутое в золотую бумагу, лежало идеальное тело, голова которого была меньше туловища ровно в восемь раз, точно посреди нее располагались глаза, а правая и левая половины были зеркально подобны.

Я медленно освободился от своего уплощенного тела и вошел в новое.

Семейство благословило меня:

– Да умножит Господь твое состояние. Да встретишь ты зеркально симметричную, достойную тебя супругу.

– Благодарю, – ответил я голосом не слишком высоким и не слишком глубоким.

И жизнь продолжилась в своем привычном однообразии. Мы вставали в одно и то же время, завтракали всей семьей, не производя звуков при жевании, копили чеки, присылаемые запуганными съемщиками, гасили свет в положенный час и засыпали, подключившись к специальному компьютеру, отгонявшему ночные кошмары. Все говорили, что счастливы, – кроме меня. В моих ушах то и дело раздается мерный топот идущих гусиным шагом. Прячась под одеялом, грызя подушку, я подавляю всхлипы. «Бедные муравьишки!».

178. КОНСКОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ

Великий воин обуздал дикого коня и верхом на нем покорял города, страны, континенты. Когда хозяин умер, конь гордо воскликнул: «Я продолжу завоевание!» – и кинулся в атаку. Его убили через несколько мгновений, а тушу бросили собакам.

179. ДА ПОГИБНЕТ ЛУНА!

Великому Диктатору приснился дурной сон:

Превратившись в мышь, он наблюдал рано утром за своей тенью и ощущал собственную безмерность. Он прогрызал каменные стены, проникал в кладовые, чтобы пожрать килограммы сыра; взбирался на террасы, где его ждали сочные фрукты, разложенные для просушки; вспугивал голубей, не гнушаясь их кормом из зерен. И однако, он понемногу терял уверенность и в полдень на какой-то миг завыл, посчитав, что небо упадет на него. Но затем, капля по капле, его вера в себя стала расти. Рьянее, чем когда-либо, он опустошал амбары, оплодотворял самок, преследовал самцов слабее себя, пока солнце не скрылось за горизонтом. Оставшись без тени, он понял, что очень мал, что почти не существует. Он решил достичь луны, чтобы увеличиться от ее света, и прыгнул в колодец. Там он и утонул.

Он проснулся, свистя и сопя от ярости. И приказал построить ракету для уничтожения луны.

180. ТОРГОВКА ЛАМПАМИ И НОСАМИ

В этом городе все дома были без окон. Они высились темными кубами. Света в городе не знали. По улицам плыли вереницы теней, ибо загрязненная атмосфера ставила непреодолимую преграду на пути солнечной ласки. И еще: обитатели этого мира не имели носов. Полагая себя счастливыми, они жили во тьме, озабоченные лишь работой – ради наполнения желудка – и удовлетворением сексуальных потребностей. В один прекрасный день появилась старуха, возглашавшая: «Продаю лампу и нос!». Проходивший мимо горожанин почувствовал, как ноги несут его к странной женщине: глаза ее светились в темноте, словно два светляка. Он купил и лампу, и нос, а когда захотел расплатиться, старуха отказалась брать деньги. Человек быстро вернулся в свой дом-куб. Стоило ему закрыть за собой дверь, как невыносимый запах ударил ему в ноздри, достиг мозга. Он зажег лампу. То, что он считал красивым, чистым, уютным жилищем, оказалось вместилищем пауков, мусора, гниющих остатков пищи, мебели с изъеденной обшивкой, жира, крысиного помета. Оставаться в таком ужасном месте было невозможно! Он побежал по улицам, встретил старуху. «Ведьма, что ты сделала с моим чудесным домом? Я жил прекрасно, как все, но стоило мне приделать себе нос и зажечь лампу, и они изменили мой мир. За что мне это проклятие?». Женщина ответила: «Твой мир не изменился, он таким и был! Раньше ты не сознавал этого, думал, что тебе хорошо в доме, который рано или поздно уничтожил бы тебя. Когда у нас добавляются новые органы и зажигается свет, мы страдаем, ибо видим себя, каковы мы есть на деле, а не в воображении. Теперь ты знаешь все о действительности вокруг себя. Открой же окна, изничтожь насекомых и крыс, вымой стены, наведи чистоту везде – и ты будешь счастлив. А потом передай лампу и нос другому горожанину, как это сделала я!».

181. ГЕРОЙ И ДУРАК

Тиран истреблял целые селения. Те, кому удавалось бежать, уходили в повстанцы. Между ними нашелся один, неспособный носить оружие, – он посвятил себя готовке. Однажды в опустошенной деревне нашли умирающего младенца. Родителей уже не было в живых, и его решили бросить. Тот, ущербный, воспротивился этому и пожелал усыновить ребенка. Малыш выжил и быстро рос. Повар учил его единственному, что умел делать: готовить. Сидя все время у очага, мальчик видел, как его сверстников отцы учат обращаться с оружием. И вот он стал осыпать неумеху оскорблениями: «Дурак, погляди, что ты со мной сделал: во мне есть сила, чтобы свергнуть десять тиранов, а я помешиваю ложкой твой пресный суп! Стыд, да и только!». И он отправился к воинам. Научился сражаться. Стал вождем. Объединил разрозненные группы повстанцев. Напал на тирана и обезглавил его. Пришел мир, а вместе с ним – эпидемия. Во главе могучего войска вождь обошел всю страну, сжигая зараженные деревни. В одной их них между трупов плакал младенец. Никто не хотел подойти к нему из боязни заразиться. И вдруг из пламени возник старик в лохмотьях, побежал к ребенку, укусил себя за руку и дал ему попить своей крови. Герой узнал «дурака», подобравшего его в детстве, склонился перед ним на колени и в первый раз назвал отцом.

182. ПОСЛЕДНИЙ ЛЮДОЕД

Хотя он спал у печки, одетый в парадную форму, прикрытый лучшим своим плащом, нежно-зеленым покрывалом и плотным знаменем своего пыточного отделения, он все равно мерз зимой. Ему отвели квартиру рядом с казармой карабинерского запаса, чтобы соседи, не верившие, что он утомлен старостью, не боялись за своих детей. Низкий потолок современной постройки заставлял его ходить по дому пригнувшись. Сотни окороков висели вдоль стен, оставляя лишь узкий проход – от крепкого кресла до бескрайней кровати. Благодаря длинному письму военного министра министру здравоохранения, где разъяснялась опасность держать его на голодном пайке, он был обеспечен необходимой пищей. Каждый окорок – он съедал по одному в день – спасал ребенка. В благодарность за этот жест он разрешил посещения, от десяти до одиннадцати утра, групп школьников в сопровождении священников и официальных лиц. Ребята, в робком восхищении,

предлагали ему шоколадки, и он принимал, чтобы скрыть обильное слюноотделение от запаха этой теплой плоти… Он оставался неудовлетворенным, и поэтому остаток дня тянулся невыносимо долго. Музыка также не служила утешением, поскольку – как бы он ни старался делать изящные движения – его ручищи ломали скрипки и клавиши. С этим демократическим лицемерием не приходилось и мечтать о таком развлечении, как казнь государственного преступника. Его товарищами могли бы стать книги, но было неловко попросить об изготовлении громадных очков, и приходилось скрывать свою близорукость. Когда кадеты из военного училища приходили поглазеть на него, он брал в руки Библию и с блаженной улыбкой притворялся, что читает ее, – словно это занятие компенсировало сполна отсутствие людоедки, которая помогла бы ему создать милую палаческую семейку.

В ночь накануне ежегодного визита президента с супругой – они должны были вручить ему пластмассовую золотую медаль, награду за «обретенную овечью сущность», как окрестили эту добродетель психологи, – ему приснился дурной сон. Он был одет как святой Христофор и пожирал пятилетнюю девочку. Он съел ее всю, кроме пальцев на руках и ногах. Все двадцать он спрятал затем в окороках и пробормотал: «С надеждой на облегчение я не чувствую боли». Он проснулся, исходя слюной, посмотрел на висящие окорока и заплакал.

Когда прибыли президент со своей свитой, он не смог подняться с кресла – только издал приветственное урчание, слабенькое для него, но оглушающее для гостей. По этой причине первая дама государства, которой выпала честь повесить медаль на необхватную шею, подошла к нему, дрожа с ног до головы. Резкий запах адреналина, широко открытые глаза, бритые волосы под мышками и на лобке пробудили в людоеде плотоядность, которую он считал навсегда побежденной. Он взял президентшу за руки – раз – и оторвал их. Потом одним махом откусил ей голову и разжевал. Свита, повалив президента на пол, бросилась, топча его, к двери. Людоед сгреб их, как виноградины с аппетитной грозди. Меньше чем в четверть часа он съел всех. Облизнувшись и удовлетворенно рыгнув, он начал отдавать себе отчет в содеянном. Тысячи сирен завыли в его мозгу, покаянные мысли стали терзать его душу. «Я оставил страну без правительства! Какой ужас!». Плача слезами размером с голубя, он принялся выбрасывать свои окорока в окно. Когда стены остались голыми, а снаружи войско, оправившись от шока, уже наставило на него стволы, он взял разбросанную одежду и обувь своих жертв и вышел на улицу. Там он упал на колени, разбив мостовую. От его рыданий затряслись окрестные дома. Толпа и солдаты, не смея шевельнуться или сказать хоть слово, наблюдали за его тяжким, искренним раскаянием. Генерал начал произносить приказ о расстреле. Но тут вице-президент, который не вошел к людоеду со всеми остальными из-за того, что решил выкурить сигаретку, прервал командующего: «Стойте! Этот человек – не преступник, он вершитель правосудия! Теперь я могу открыть, что покойный президент украл все золото из казны и отправил его в мешках, под присмотром супруги, в швейцарский банк. Поскольку верховная власть оказалась отныне в моих руках, я назначаю дона Вирхилио Гонсалеса Варгаса (таково его имя, если не ошибаюсь) государственным палачом. Все политики, которые уклонятся от демократического пути, будут пожраны нашим соотечественником-патриотом!».

Людоед дожил до ста десяти лет, не требуя больше окороков, хорошо питаясь, растолстев до размеров горы, и при каждой аппетитной казни раздавались аплодисменты всей страны. Он умер в своей бескрайней кровати, отдавая честь по-военному. Похоронили его в большом гробу, покрыв государственным флагом… На следующий день после его кончины в республике воцарился хаос.

183. ШАРИК

Из-за формальностей протокола королю, безжалостно тиранившему народ, приходилось выезжать из замка в золотой карете, следовать по центральному проспекту до парка, где его ждало войско, и отдавать почести знамени. Недовольство хищническим режимом было столь велико, что тиран опасался за свою жизнь. Охрана принимала все мыслимые меры предосторожности. Первое лицо государства было облачено в кольчугу, карету в пути окружали всадники с копьями, а вдоль улицы стояли солдаты со шпагами, чтобы народ не приближался к золоченому экипажу. На крышах и в окнах виднелись тысячи лучников, готовых выпустить стрелы при малейшем подозрительном движении. Все пути подъезда были перекрыты, на центральный проспект допускались лишь граждане, надлежащим образом зарегистрированные. В довершение всего, стены и крыша кареты были обиты толстым железом. И вот парад! Устрашенные люди в толпе не смели шевельнуть пальцем. Какой-то старик чихнул – его тут же пронзила сотня стрел… Сын одного из охранников играл в шарики, пристроившись рядом с отцом, пока тот наблюдал за зрителями. Увидев пышную и грозную карету, сын перепугался и выронил шарик. Тот покатился между конских копыт и попал прямо под колесо; наехав на шарик, оно соскочило с оси, карета перевернулась, и тиран был раздавлен ее тяжестью.

184. ПОЛКОВНИЧЬЯ ВОШЬ

Вошь жила смиренно, ведая лишь о пустыне на голове обритого солдата. Она не жаловалась на свою участь – ее предки из поколения в поколение обитали в этих краях – и, зная лишь дурно пахнущую кожу, была неспособна помыслить о лучших местах. Судьбе было угодно, чтобы полковник устроил смотр потному войску. Взволнованная, вошь тоже подняла одну из передних лапок в военном салюте; затем внезапный порыв ветра оторвал ее от зловонного пристанища и перенес на голову полковника. Насекомое преисполнилось гордости. «Вся армия под нашим командованием!» – воскликнула она. Жаркое ощущение власти над другими объяло ее сердце. С того дня вошь запрезирала своих сородичей. Более того: она взмолилась небесам, чтобы ее хозяин уничтожил их, столь грязных и уродливых. Вцепившись в благоухающую шевелюру, она чувствовала себя владычицей мира, которой все повинуются. И вдруг вспыхнул бунт; солдаты сожгли полковника из огнемета. Хотя вошь без конца кричала: «Я невиновна!», она сгорела вместе с приютившей ее головой.

185. ЛЕВ И ОСЕЛ

Лев единодушно был избран Повелителем леса. Поначалу высокая должность наполняла его гордостью, но через несколько дней он встревожился. На каждой поляне, во всех уголках леса вспыхивали ожесточенные схватки. Никто не мог спокойно ходить по тропинкам. После заката звери, дрожа, закрывались в своих норах. Многие виды животных раскрыли секрет добывания огня и постоянно жгли костры, готовые спалить лес при необходимости, даже ценой гибели большинства обитателей. Повелитель призвал к себе Осла – первого министра – и горько расплакался в его большое ухо:

– Мой верный соратник, у меня не достанет сил справиться с такой тяжкой задачей! Мы движемся ко всеобщей гибели!

Осел, сильно напрягшись, подумал и сказал:

– Любезный мой хозяин, если вам не дается решение сложной задачи, попытайтесь решить простую, ту, что в ваших силах. Вы можете привести к покорности весь лес?

– Нет!

– Тогда приведите к покорности тот участок, где вы живете.

– Я не могу, – ответил лев, – при дворе все завидуют друг другу, и я неспособен собрать войско!

– Тогда приведите к покорности свой двор!

– Невозможно! В моем семействе идут такие споры, что у меня нет времени думать о чем-то еще!

– Тогда, Ваше Величество, наведите порядок в семье!

– Не могу, осел ты эдакий, ведь я сам разрываюсь между стремлением послужить моему народу и плотоядным желанием сожрать его!

И хищник прыгнул на первого министра. Осел, уже поедаемый, успел подумать: «Это из-за того, что я попытался сначала сделать более совершенным льва, а не себя».

186. ДЕЛИКАТНОЕ ДЕЛО

Некий господин захотел почистить визитной карточкой зад своему слону. Приступив к деликатному делу, он понял, что небольшой картонки недостаточно: морщинистое отверстие требует по меньшей мере двойного газетного разворота. То ли у него было столько бумаги, то ли не хотелось искать, но наш герой решил зашить задний проход, пока тот не уменьшатся до размера монеты в пять сентаво. Затем можно будет легко произвести очистку… В кишках толстокожего животного скопились зловонные массы, которые забродили – и слон взорвался. Один из кусков придавил сеньора, а остальные внесли нечистоту и заразу в его достойное жилище.

187. МИНИ-БАР

Номер в отеле: дверь с множеством замков, кровать, кресло, мини-бар. Дверь открывается, входит посыльный, крошечный, уже почти старик, веснушчатый, с чемоданом в руках. Он ставит чемодан на кресло и застывает на месте. Входит клиент – путешественник в запыленном пальто, над шеей которого расположено лицо столь банальное, что его невозможно описать и тем более запомнить. Посыльный протягивает единственную руку. Ладонь запачкана кровью – очевидно, куриной. Путешественник кладет в нее монету. Калека, за неимением хвоста, двигает ягодицами и бормочет:

– Спасибо, сеньор. Как только я уйду, закройте замки. Они работают автоматически и не откроются до семи утра. Поскольку вы не сможете выйти, под кроватью есть горшок. Не пытайтесь звонить, вражеские алхимики перерезали провода. Если последуете моим советам, то будете спать спокойно, и никаких опасностей. Спокойной ночи, сеньор.

Путешественник голосом, словно доносящимся из глубины веков, отвечает:

– Спасибо, мой друг, спокойной ночи.

Посыльный выходит. Путешественник – при каждом его движении взлетает облачко пыли – закрывает замки. Каждый из них играет короткий военный марш. Потом – тишина. Тишина нездоровая, гнилая, будто забинтованная. Путешественник проверяет, можно ли снова открыть замки; выясняется, что нет. Он издает вздох – так, словно просверливают сейф; похоже, это вздох удовлетворения. Он открывает чемодан, достает бутылку ликера в форме женской ножки и металлический стакан, сделанный из снарядного днища. Наливает себе ликера. Пьет с такой гримасой, как если бы ему проткнули язык. Высовывает пересохший язык, на котором видны упрямые прыщи. Направляется к мини-бару и пытается открыть его. Но не может.

– Вот черт! Ключ не подходит!

Он берет трубку телефона, лежащего возле кровати. Телефон не работает. Человек трясет его, колотит. Наконец, застывает и говорит сам себе голосом, лишенным малейшего оттенка нежности:

– Идиот, тебе же сказали, что провода перерезаны!

Он идет к двери, пытается открыть ее, но не может. Он выходит из себя. Топает ногами. Наконец, останавливается.

– Кретин, тебе же сказали, что откроют только утром!

Он усаживается на кровать. Делает еще глоток. Его бьет дрожь, из-за чего он окутывается облаком пыли от пальто.

– Черт! Безо льда, без соды, так нельзя!

Он поднимает матрас, трясет головой, отгоняя запах плесени и пота, вынимает доску. Затем идет к мини-бару и пробует открыть его, пользуясь доской, как ломом. Та ломается. В отчаянии, точно склочная старуха, он шарит под кроватью и извлекает горшок. При помощи ручки – победный смех! – ему удается открыть мини-бар.

И тут же откуда-то изнутри холодильника раздается оглушающий вой сирены. Путешественник в страхе закрывает дверцу. Она немедленно открывается снова, металлический вой возобновляется. Стены сотрясаются от жутких ударов. Чей-то голос из мегафона присоединяется к завыванию сирены:

– Не пытайтесь бежать! Открывайте немедленно, или мы стреляем!

– Извините, не могу: замки не работают ночью!

– Прекратить сопротивление! Открывайте!

– Я же сказал: не могуууу!

От сильного взрыва в двери возникает дыра. Трое полицейских с автоматами, в бронежилетах и шлемах, врываются в комнату.

– Руки вверх, ублюдок! Одно подозрительное движение – и мы вышибем тебе мозги!

Первый из стражей закона сует ствол автомата в рот путешественнику. Второй надевает хирургические перчатки, роется в мини-баре и выключает сирену. Третий принюхивается к горшку. Тот не пахнет ни мочой, ни испражнениями. Подозрительно!

– Святотатственный взлом дверцы священного мини-бара! Серьезно… очень серьезно!

– Друзья мои, я ничего не хотел взламывать. Мне дали не тот ключ.

От пощечин бледные щеки путешественника краснеют.

– Мы тебе не друзья, урод! Запираться бесполезно!

Они звонят по мобильным телефонам.

– Немедленно принесите список содержимого! Посмотрим, сколько чего украли!

Тут же появляется посыльный, потрясая длинным листом бумаги. Он встает на колени перед мини-баром и, перекрестившись, изучает содержимое, громко все перечисляя. Голос его такой же, как у куклы чревовещателя.

– Три бутылки соды, есть. Томатный сок, манговый сок, яблочный сок, есть. Две упаковки соленого миндаля, есть. Бутылочка коньяка. текилы. джина. водки. есть. Пищевые продукты не тронуты. О! О-о-о-о-о! Подонок! Не хватает главного: философского камня, универсального растворителя и эликсира жизни! Трех алхимических веществ!

Путешественник вздыхает. Капли стекают по его землистому лицу, оставляя темные следы. Кажется, будто голова за решеткой.

– Господа, произошло недоразумение. Алхимия меня совершенно не интересует. Я хотел выпить виски с содовой, и все.

– Объяснение не принимается! Все граждане обязаны знать наизусть алхимический кодекс! Никто не может ссылаться на его незнание! Сказать «алхимия меня совершенно не интересует» – значит изобличить себя в предательстве!

Полицейские глумятся над путешественником, пиная его в живот в спину, в ребра, в голову. На пальто появляются кровавые бабочки.

– Что ты сделал с камнем? Что ты сделал с растворителем? Что ты сделал с эликсиром?

От страшной боли стоны путешественника превращаются в яростные вопли. Он скидывает пальто. Обнаруживается туника, вроде той, в которую одет Христос на дешевых картинках.

– Собаки дерьмовые! Проклятый камень, проклятый растворитель, проклятый эликсир, – я все проглотил! Все ваши вещества!

Под ногами полицейских и носильщика пол словно превращается в болото. Они шатаются, как пьяные.

– Нет! Не может быть!

– Повторяю, козлы, я все проглотил! Переломайте мне кости, вскройте живот, забрызгайте комнату моей кровью! Пользуйтесь своей бессильной властью над моим телом, жалкие прислужники!

Путешественник, вне себя, в экстазе от боли, выходящей за пределы чувств, наступает на полицейских, раскинув руки, как будто это ангельские крылья. Посыльный, издав попугайское «тр-р-р-р», исчезает. Просветленный цепляется за форму одного из полицейских. Те с криками ужаса отталкивают его автоматными стволами.

– Не трогай нас, мерзавец! Ты проглотил камень и теперь можешь делать из волков овец! Не превращай нашу ярость в снисходительность, судьба Родины покоится на ненависти! Мы – грубый металл, это в интересах государства! Не превращай нас в золото! Не совершай ошибки! На поооомощь!

Полицейские пытаются убежать. Путешественник со сладкой улыбкой встает между ними и дверью, чтобы обнять всех троих и приласкать. Трое грубиянов дышат открытым ртом, словно задыхаясь, и вяло – между страхом и наслаждением – пытаются стереть с лица следы неуместных переживаний.

– Не сопротивляйтесь… Доверьтесь… Вы преобразитесь, и затем – священное растворение.

– Мммм. Аааа. Но… Спокойно! Мы не отдадимся наслаждению. Универсальный растворитель сотрет наши имена, наше прошлое. Утратив память, мы превратимся в добрых младенцев. Отторгнув от себя ненависть, мы перестанем служить Отечеству. Миллионы лжеалхимиков, затаившихся у границы, нахлынут к нам и сделают из каждого очага мерзостную печь. Нет, никогда! Мммм. Аааа.

Черпая сверхчеловеческим усилием энергию из идей, заложенных в них долгом, полицейские трясут головой, бьют себя по щекам до покраснения, отцепляются от путешественника и скрываются, высунув язык от одышки, в самом дальнем углу комнаты. Вскоре они забывают о своей минутной слабости и о чем-то шепчутся.

– Змей-искуситель! Наш долг – заставить тебя выблевать камень, растворитель и эликсир!..

Все трое, согнувшись под прямым углом, выставив носы-гарпуны, бросаются на путешественника. Тот останавливает их величественным жестом. Они падают на землю, как псы при виде грозной хозяйской палки, и со стоном просят прощения. Сладкая улыбка сменяется выражением беспощадного гнева.

– В наказание за ваш гнусный бунт я совершу – здесь и сейчас – Великое Алхимическое Деяние!

– Оооо! Неееет!

– Оооо! Даааа! Немедленно покиньте зараженную магму вашего внутреннего «я» и обретите Высшее Сознание!

– Смилуйтесь! Все, кроме этого! С тем, что вечно, не играют! Высшее Сознание не для нас: стоит пробудить его, как оно разорвет нам мозги! Сжальтесь!

– Хватит! Обретайте сознание, или я вас растворю!

Путешественник грозно протягивает указательный палец. Полицейские воют и сбиваются в клубок, стараясь прикрыться друг другом. Они хнычут:

– Мы такие сложные, мы сбились с пути и не ведаем, откуда идем, куда идем, кто мы^ Редко нам доводится мыслить ясно: мы во власти эмоций и инстинктов, мы не знаем, ради чего стоит трудиться^ Мы хотим стать лучше других и познать истины, недоступные им. Но как? Как достучаться до своей собственной души, чтобы ее сила проникла в то, что зовут «личностью»?

– Жалкие койоты! Когда вы избавитесь от всех определений, Высшее Сознание станет частью вашего разума! Вы будете обращаться к нему посредством молитвы! Прекратите хныкать и выкиньте из своих зловонных мозгов все случайное!

Трое полицейских, выкатив глаза и не моргая, выкрикивают, осмелев, словно отвечают на приказания генерала:

– Долой мое имя! Долой мой возраст! Долой мою национальность! Долой мой пол! Долой мои идеи! Долой мои чувства! Долой тиранию моего тела! Приди, Высшее Сознание, обитающее во мне! Думай моим разумом! Чувствуй моим сердцем! Дрожи моими инстинктами! Направляй мои руки! Овладей моей волей, чтобы я стал неподвластен страстям! Говори моими губами! Говори моими губами! ГОВОРИ МОИМИ ГУБАМИ!

Полицейские впадают в транс. Двигаясь, как зомби, они окружают путешественника, у которого тоже выпучены глаза. Из горла иноземца вырывается глубокий, нечеловеческий голос, полицейские же выговаривают фразы так, будто слова идут из самой души.

– Я – господин и повелитель твоего разума. Я могу существовать, замкнутый в тебе, или же распространяться в разные области посредством твоего сознания. Чтобы позволить мне завладеть тобой, ты перестал быть трупом, одушевленным только животными инстинктами, ты превратился в подлинного человека, управляемого лишь мной, – твоей нетленной сущностью. Благодарю, что вверил мне руководство и позволил проявляться через твой разум. Я могу сделать так, что Слово, в конце концов, станет творцом материи. Вот так: я скажу «огонь» – и все запылает… Пусть же все пылает! Огонь!