Текст книги "Четыре направления - четыре ветра"

Автор книги: Альберто Виллолдо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Я могу воспроизвести события, описать их документально как психожурналист, которым мне уже приходилось бывать. Но я не могу описать боль. Боль и ярость захлестнули меня и вырвались криком. Я упал на колени в центре круга и кричал от бешенства, бил себя по лбу, по темени побелевшими, судорожно сжатыми кулаками. И я увидел звезды. Я увидел, как вокруг нас собираются силы, неясно вырисовываясь за пределами светового круга, увидел тень ягуара, моего ягуара, он бежал но самому краю крута, защищая меня… от чего? От отрицательных сил, ожидающих мгновения моей слабости? Они безымянны, но каким-то образом я знаю их, ощущаю их намерение, они заодно с той злобой, что внутри меня… И я на коленях, на их уровне…

Эдуардо произнес мое имя. Он крепко сжимает рукоятку погремушки, и внезапная судорга сотрясает се. Poder. Сила. Мощь. Я поднимаюсь, медленно разгибаюсь, преодолевая сопротивление мышц, согнувших меня вдвое и застывших, как в столбняке. Эдуардо захватывает мое внимание своими глазами: они широко раскрыты и смотрят на меня не отрываясь и с каким-то странным удивлением. Потом он переводит взгляд на горизонт, и я следую за ним, вглядываюсь в черную линию между ночью и морем, вижу плоскость океана, его покрытую рябью поверхность без конца и края, вспыхнувшую серебром, когда молния освещает небо. И тучу, которая наползает на луну.

– «iFuego!» Огонь! – Он повернулся и взял горящий уголь из костра, и бросил его в сено у моих ног. Сначала оно затлело, наполнив круг дымом, затем вспыхнуло. Я помню, как смотрел вниз, на свою руку, сжимавшую меч, и оранжевые отблески пламени играли на коже, влажной то ли от пота, то ли от морского воздуха.

Я чувствовал, что огонь наполняет круг, наполняет пространство, похожее на внутренность колокола.

Я переступил через горящий костер, пересек его с юга на север, с востока на запад, потом обратно. Я омывал руки и ноги в пламени костра, омывал в нем все тело, а затем босиком танцевал на огне, наступал на пламя, и оно выжигало темноту, сочившуюся из моих пор.

Я стоял и смотрел на песок и на свои ступпи, почерневшие от пепла и сажи. Эдуардо сидел, сложив руки на груди, рядом с mesa. Туча прошла, и небо снова прояснилось до самого горизонта. Светила половинка луны, и он смотрел на меня, передо мной, вокруг меня.

И он сказал, что во мне было много силы; что я запутался в отношениях с женщиной, которую не умел любить; что сила и волшебство не являются ни белыми, ни черными, ни добрыми, ни злыми, все зависит от намерения и выражения: я не мог выразить свою силу, и она обратилась в черноту внутри меня; что я охотился за орлом, а он охотился за мной и питался мною. Он увидел, где орел выдрал кусок моей печени, распухшей от замкнутой во мне черной энергии. Гепатит.

Он встал и подошел ко мне, взял у меня меч и, отойдя за пределы круга, провел острием вдоль моего тела, обрезая связи с объектами прошлого, с вещами, которых больше нет.

… что я рву мои связи с прошлым, которое порождало мои болезни; что я могу дать покой душам женщин из моей жизни и не искать больше подобных связей, не пытаться закончить работу тех женщин, из прошлого; что орел, появившийся из мощного источника в моем прошлом, является также духом Востока и что он избрал меня и будет вести по Северному пути, пути в женское, – сказал Эдуардо.

И он поднял меч острием к небу, набрал в рот чистой воды и, держа меч перед собой, брызнул водой на Юг, затем так же на Запад, Север и Восток. И, наконец, на меня, чтобы очистить мою новую сущность.

Я надеюсь, что это действительно так. Начиналось что-то новое. Что-то двигалось внутри меня, двигало меня. Я последую этому движению. Ибо я знаю, что это я сам двигаю себя.

Мою работу с Эдуардо я неоднократно описывал в главных чертах, и за последние несколько лет многие шаг за шагом символически повторили ее. Все это началось с той процедуры на пляже недалеко от Трухильо, хотя Эдуардо позже утверждал, что настоящее начало было на полгода раньше, когда он впервые увидел меня во сне и когда мое присутствие стало нарушать его медитации. Мы даже путешествовали вместе в сновидении, сказал он. Мы ходили на Мачу Пикчу и стояли перед камнем Пачамама, и oн еще тогда узнал, что мы вместе поедем к священным легендарным местам, где силы Природы обитают в ландшафте, в местах, исполненных святости тысячелетних ритуалов. Мы совершили путешествие на Север как compadres.

Наше путешествие заняло несколько лет. За эти годы я расторгнул брак с моей первой женой, выбросил в корзину «Разум после смерти», закончил и издал «Целительные состояния»; за эти годы женились и вышли замуж шестеро из его четырнадцати детей, а мы с ним вместе ездили по Европе и Соединенным Штатам, пробуя экспериментально переформулировать, трансплантировать шаманские учения в новую «психологию священного».

Волшебный Круг, описанный для меня когда-то давно Антонно, Эдуардо воспринял как традиционную карту, удобный и понятный путеводитель по Четырем Сторонам Света. Священные места силы, упоминаемые в легендах, стали для нас местами отдыха, местами нашего причастия.

Мы ездили к Гигантским Канделябрам Паракаса, трехзубому дереву жизни шестисотфутовой высоты, высеченному на берегу пустынного, бесплодного полуострова в заливе Паракас-Бей в трехстах километрах к югу от Лимы. В течение многих столетий шаманы и искатели знания приходили сюда медитировать, обретать видение – преображающее видение, которое дало бы цель и смысл их существованию. Там орел, который выслеживал и рвал меня на протяжении многих лет, обнял меня своими крыльями. Эдуардо видел кондора, гигантского кондора, который был птицей силы его учителя, дона Флорентино Гарсиа, хранителя священных лагун Лас Хуарингас.

Из Паракаса мы направились на altiplano возле Наски, пустынное высокогорье, где никогда не бывает дождей, где неизвестные художники прорубили красноватую верхнюю корку плато, обнажив чистый белый песок, и таким способом вырезали огромные изображения рыб, рептилий, птиц, млекопитающих, человеческие силуэты и геометрические фигуры, заполнившие площадь около 350 квадратных километров. Там, на этой столовой горе, обители животных силы, мы выпили Сан Педро, и Эдуардо видел, как сгорают духи моего прошлого, взрываются среди пламени и как я исчез, двигаясь по кромке гигантской спирали, уходившей в песок. Работа на Южном пути. Там мы вверили наши души друг другу как compadres, как воины сердца.

А затем мы отправились к Мачу Пикчу. Мне надлежало возвратиться к древнему городу инков, Городу Солнца. Эдуардо войдет в его ворота впервые. Мы вместе будем постигать его смысл.

*18*

Путешественник следует по Пути Дракона на Север, чтобы открыть мудрость предков и заключить союз с Богом.

Антонио Моралес Бака

29 апреля 1979

Вот и опять Камень Смерти. Я должен передать на бумаге сладость воспоминаний.

Я предложил Эдуарду отправиться в пещеру под Храмом Кондора, за пределами руин – место, где я много лет тому назад сам исполнял свою огненную церемонию. Он переполнен впечатлениями. Он посещал Мачу Пикчу в сновидениях, а теперь город стоял перед ним, впереди и внизу, во всей красоте серо-зеленой композиции лишайников и гранита. Он почти задыхался, и дело было не в высоте. Что-то зловещее висело в воздухе, мы оба чувствовали это; раза два Эдуардо взглянул на меня с детской заговорщицкой улыбкой: «Ты чувствуешь силу, compadre?» Я люблю его, как брата. Иногда это старший брат. Странное чувство: я знаю, что он, простой индеец, работает в своей общине как обычный шаман-целитель; но со мной он каким-то образом находит возможности и средства выпрямиться во весь рост и переживать по-настоящему драму седых легенд, по которым он учился.

Он ушел, чтобы приготовиться к своей работе на Западном пути; это будет здесь, у Камня Смерти. Мне тоже нужно немного побыть одному.

И вот я сижу на траве, Камень Смерти передо мною – безупречной формы гранитное каноэ, плывущее по морю зеленой травы и диких желтых цветов.

Антонио. Панорама памяти подсвечивается, и вот я вижу себя здесь, так много лет тому назад, со своим высокомерием, с целым набитым рюкзаком западных предрассудков и скептицизма; я смотрю на руины Города Света впервые; сумерки, такие же, как сейчас, и туман из поймы Урубамбы поднимается все выше, переливается через кромку обрыва. Лежа на Камне Смерти, Антонио поет над моими чакрами, я слышу его печальный свист и шелест травы. Это здесь мы «поставили смерть на повестку дня». Он говорил мне, что я вернусь на это место. Что я войду в город и начну понимать его тайны. Где он теперь? Я не чувствую его присутствия. Я тоскую о нем. И вот я здесь. Я снова сбросил свое прошлое в Паске. Юг. Я снова буду лежать на Камне Смерти. Запад. Где же Северный путь?

Я закрыл дневник вместе с авторучкой, засунул его в сумку. Я продолжал сидеть среди травы и диких цветов, дышал животом, и холодный ночной воздух ласкал мое загорелое лицо.

Прошел час. Лежу на Камне Смерти. Подготовлен. Эдуардо поет надо мной. Мои обнаженные плечи и поясница ощущают холод гранита. Я слушаю, как Эдуардо высказывает наше уважение к Четырем Сторонам Света, просит, чтобы мой дух был принят Западной стороной, стороной тишины и смерти, чтобы его унес туда ветер Юга, чтобы мог возвратиться с Востока, где восходит Солнце, чтобы я мог родиться в духе как дитя Солнца.

Сначала была его очередь. Я не продумывал свои заклинания, дав волю инстинктивным формулировкам. Я освободил его чакры, отступил на шаг и наблюдал за ним, не двигаясь. Я увидел, как что-то неясное, неярко светящееся – это был Эдуардо, но стройнее и, видимо, моложе, – освобождается, отдедяется от его объемистого живота, двигавшегося в такт дыханию.

Позже я говорил ему, что он носит с собой слишком большой вес, слишком много мякоти. У меня часто возникало чувство, что его Южная работа неполноценна, что он примирил себя со своим прошлым, со своими предками, но по-прежнему носит этот груз на себе.

Он рассказал мне, что у него было чувство, что oн уходит в камень, а внутренности его скованы мощным страхом, ужасом преждевременного погребения. А потом он увидел далеко внизу свет, и свет разрастался, близился, и когда Эдуардо погрузился в его белизну, я вернул его оттуда. Он был поражен моим мастерством.

Сейчас он освобождает мои чакры, касаясь моего лба, шеи, сердца. А я размышляю о рождении и смерти. Где разница? Смерть, свет в конце туннеля; рождение, свет в конце канала, свет нового мира, в который мы вступаем. Может быть, подумал я, страх смерти, если отбросить ассоциативные страхи потерь и боли, – это просто рудиментарная память первого страха, страха рождения, страха неизвестности в конце туннеля.

Дышу. Нормальный, медитативный ритм сердца. Ветер шелестит в траве. Я открываю глаза, улыбаюсь, поворачиваю голову, чтобы увидеть стоящую рядом фигуру – руки протянуты надо мною, ладонями вниз, золотой браслет с пером, нарукавная лента из чеканного золота. Мое дыхание прерывается, останавливается высоко в груди. Лицо: словно изваянное коричневое лицо инка, обрамленное двумя перьями; серьги в мертвых ушах головы ягуара, которая вместе с частью черной шкуры хищника покрывает голову и плечи человеческой фигуры. Я импульсивно протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, моя, рука свободно проходит сквозь его руку, его глаза открываются, но их не видно, они слишком темны, он отворачивается и уходит, в то время как я вскакиваю, сажусь, свесив ноги с Камня Смерти, и… вижу Эдуардо. Он сидит скрестив ноги, в траве у основания камня, возле кормы гранитного каноэ.

– Эдуардо!

Он недоуменно смотрит на меня снизу вверх, а я киваю головой в ту сторону, где жрец-ягуар шагает, нет, лучше сказать движется, вниз но склону холма к Воротам Солнца, ко входу в руины.

Было уже за полночь, когда мы вошли в руины Мачу Пикчу. Мы потеряли из виду призрак, спускавшийся по склону холма, и теперь в полном одиночестве стояли в Воротах Солнца.

Мы специально так рассчитали заранее, чтобы провести здесь ночь в полнолуние. Лунный свет серебрил грани гранитных глыб, из которых были сложены стены; во дворах за стенами таилась темнота.

Я направился к Храму Кондора мимо поваленных стен, за которыми открывались комнаты, каменный тротуар с дикими травами в щелях между плитами и, наконец, открытая площадь: три массивные стены и каменный помост – это все, что осталось от Великого Храма.

– Вот! – Эдуардо кивнул головой в направлении центральной стены. – Это место полета духов.

Мы пересекли круглый двор, спустились по короткой каменной лестнице с правой стороны и оказались среди развалин Храма Кондора, прямо над пещерой, в которой я когда-то исполнял свою работу Южного пути.

Под нашими ногами из земли выступает странный треугольный камень, напоминающий очертаниями кондора; голова этого фантастического кондора обращена назад и вниз, как будто он всматривается в себя, и я вижу, что кровь по бороздам каменного клюва будет стекать и капать на шею, за воротник из перьев.

В одном из самых необъяснимых порывов моей жизни я выхватываю из кармана швейцарский офицерский ножик и разрезаю себе кончики средних пальцев на обеих руках.

Я складываю руки в жесте перевернутой молитвы, ладони друг к другу, концы пальцев соприкасаются и устремлены вниз, кровь капает с пальцев на гранитный клюв кондора.

– Что ты делаешь, compadre?

Я и сейчас не знаю. Когда-то мне явился кондор на узком песчаном берегу лагуны за хижиной Рамона. Он удивил меня, удивил Рамона, он склевывал капли моего лица, стекавшего в серебристый песок. Он питался маской, которую я носил. Сейчас, когда кровь обагрила серый гранитный клюв, я понял, что тот кондор и орел, донимавший меня все эти годы, – одно и то же, дух Востока, видения, Антонио; это он не дает мне покоя, требуя завершения моего пути.

И я понял еще одну вещь в это мгновение. Я понял, что работа на Западном пути состоит не только в том, чтобы предать себя смерти и таким образом открыть дорогу для призыва жизни; главная готовность состоит в том, чтобы отдать свою жизнь тому, во что ты веришь.

Я остановил кровотечение платком. Мы поднялись по ступенькам и вернулись на площадь перед Великим Храмом.

– Мы можем летать здесь, – сказал Эдуардо и взобрался на помост, громадную каменную ступеньку, выступающую из основания центральной стены. Он сел в позу для медитации, позу индейского Будды, откинув голову назад и прислонив ее к влажным гранитным блокам стены. Я сидел на площади, лицом к нему. Кровотечение совсем прекратилось, я пристально на блюдал за Эдуардо, стараясь настроить себя на со-чувствие, прекратить усилия, сосредоточиться на успокоении, уравнове шении себя.

Десять минут спустя Эдуардо спускается с помоста и рассказывает мне шепотом, что он видел человека, более древнего, чем инки, он был в ритуальных перьях и в сияющем золотом нагруднике.

– Вот здесь. – Он показал место между стеной и мною. – Он стоял здесь и указывал рукой вниз. – Эдуардо положил мне руку на плечо. – Я видел его сверху, compadre. Здесь что-то есть под землей; я думаю, это комната. Мы должны раскопать ее, мы должны выяснить, что там внизу. – Он потер себе лоб.

Теперь была моя очередь идти к Храму Полета Духа. Я забрался на помост и лег на гладкое гранитное ложе. Я чувствовал, как Эдуардо касается моего лба ладонью. Меня охватывает чувство покоя и облегчения, оно перемещается от сердца вниз, как будто все мое тело вздыхает, напоенная кислородом кровь покалывает сосуды. Я выдыхаю тревогу и напряжение. Я могу лежать здесь долго-долго, это не важно, что я заключен в своем теле и ничего не вижу, кроме темноты своих век, и что я не могу парить, как орел, и мне совсем не трудно очистить сознание даже от этой мысли.

Я не знаю, много ли прошло времени, когда я услышал Эдуарде

– Хорошо. Теперь садись.

Я сажусь, затем спускаюсь с помоста и пересекаю площадь. Я приближаюсь к нему, он стоит, улыбается и не сводит глаз с помоста.

– Что дальше?

Он оборачивается ко мне, все еще глупо улыбаясь, смотрит на меня и показывает на помост. Я оборачиваюсь и вижу там мое тело, неподвижно лежащее на граните. На моем лице улыбка.

– Теперь иди обрачно.

И я открываю глаза и вижу звезды, призрачные формы облаков плывуг по небу, справа надо мной возвышается освещенная луной гранитная стена. Я спрыгиваю на землю, Эдуардо хлопает в ладоши, и наш смех несется по лабиринтам стен крепости.

За несколько последующих лет мы исследуем каждый уголок города инков. Я пройду пешком шестьдесят километров от окраины Куско до Врат Солнца, узнаю тайны Храма Вод и Храма Змей. Каждая комната, каждый угол и закуток Города Света стануг знакомы мне, и я пойму индейские легенды, в которых о Мачу Пикчу говорится как о вратах между мирами, где ткань, отделяющая нас от наших сновидений и от звезд, становится тонкой, прозрачной, и ее легко отодвинуть в сторону.

В ту ночь мои ноги пересекли площадь, увлекая меня на северную окраину города, где среди луговых трав возвышался камень.

Я знал, где проходит путь Севера.

*19*

Что есть Бог, что не есть Бог, что есть между человеком и Богом, – кто скажет?

Еврипид

Камень Пачамама стоит среди лугов неподалеку от развалин Мачу Пикчу. Двадцать футов в длину, десять в высоту, неправильная форма, искривленная кромка – и гладкая грань, точный поперечный разрез валуна, выросшего из луговой почвы. Позади него и левее темнеют неясные очертания Хуайна Пикчу, вершина которого еще на тысячу футов возносится над руинами города. На залитом лунным светом лугу лежит тень от камня, тень от его второй половины. Мы стоим в траве, у края этой неправильной тени, и Эдуардо рассказывает мне легенду о старухе-знахарке, которая живет внутри Хуайна Пикчу. Смотрительница храма.

– Пик Бабушки, – сказал я.

– Да, – ответил он. – Храм Луны. Говорят, что существуют туннели и лабиринты внутри горы. Это дорога в нагвалъ, в Север.

Я смотрел на пеструю поверхность гранита. Эти чернобелые и коричнево-серые пятна могуг сыграть с вами шутку. Если достаточно пристально смотреть на них, можно увидеть различные вещи, – но ничего вы там не найдете такого, чего нельзя увидеть на любой подобной поверхности.

– Нет, – сказал я. – Путь к Северу находится здесь… и здесь. – Я коснулся своего живота и сердца и вспомнил Аниту, когда она, беременная, сидела напротив меня в кафе «Рим» и притрагивалась рукой к своему животу. – Я все это время считал, что он здесь, – я постучал себя по лбу указательным пальцем, – но это не так.

И я понял, что это ловушка: наша рационализация вещей эфемерна, наше интеллектуальное представление о транцендентном, представление думающего мозга о Боге – это всего лишь еще одна маска Бога. Все представления Бога, как и само слово, образующееся в языковом мозгу, – это только мысль о том, что находится за мыслью. Нет! Перед мыслью.

Перед самим сознанием. Произнести имя Бога означает назвать неназываемое, носить понятие о Боге в наших головах равнозначно экрану между нами и Божественным опытом. Иегова. «Я есть то, что я есть». Не может быть мысли об этом. Все понятия о Боге кощунственны.

Это то, что можно знать, но нельзя высказать.

30 апреля

Я думал, что нагваль выглядит как бесконечность. Я думал, что я испытаю ayin, божественное ничто, о котором говорится в Каббале. Я думал, что буду смотреть в глаза Дамы за вуалью и увижу рождение и смерть и назначение Вселенной. Я думал, что там есть чернота такой бесконечной пустоты, что я могу упасть в нее, в бесконечно повторяющееся блаженство, и я был готов к риску никогда не вернуться, раствориться, сгореть в пламени трансцендентного рывка (то есть я, возможно, нахожусь за пределами страха). Я думал, что в высшем смысле смогу ощутить себя Богом…

– Мы должны исполнить mesa, – сказал Эдуардо.

– Позже.

Я сделал несколько шагов по лугу, ближе к Пачамаме, и сел в тени. У меня не было никакой цели. Мы не пили Сан Педро, не проводили никакого ритуала, если не считать тех, спонтанных, у Камня Смерти и в Храме Полета Духа. Не было никакого предчувствия или ожидания. Я просто хотел быть там, на пути в женское, сидеть на лугу, который почему-то казался совершенным. Идеальная Земля, добрая Земля, а мы ее смотрители. Могучая Земля, а мы одновременно и ее со-творители, и распорядители. Мне захотелось немного поспать здесь. Я мог бы сидеть и дышать, пока меня не разбудит восход Солнца.

С этой последней мыслью я внезапно проснулся и открыл глаза; что-то приближалось ко мне со стороны камня, раздвигая ступнями траву и цветы.

– Hija de la montana… – шепчет Эдуардо справа, у края Камня. – Дочь горы…

Она уже стоит надо мною, в тени камня. Ее блестящие черные глаза смотрят на меня сверху, совершенно черная коса вьется возле обнаженной груди. Девушка-индеанка. Я вижу ее босые ступни, погруженные в землю, словно на двойном фотоснимке, и свои скрещенные ноги над поверхностью грунта, среди корней травы… Я прикасаюсь к земле, набираю ее в пригоршни, и она сверкает, переливается цветами радуги, как брызги на солнце; и мои чресла наливаются тупой болью, как при пробуждении. – Compadre… Она прикасается рукой к моему плечу и толкает меня назад, я падаю на спину и погружаюсь в землю. Она уже на коленях, надо мной, ложится на меня и выпрямляется, прижимаясь ко мне, грудь в грудь, бедро в бедро, пах в пах, и Земля сладко колышется под нами, вместе с нами, содрогается от оргазмов, они следуют один за другим, и мои стоны и вздохи глохнут, потому что она погружает мою голову в землю, и я что-то постигаю в природе секса, я вижу мужское извращение полового акта: стремление обрести силу путем проникновения и завоевания; на самом деле, путь обратно в Сад лежит через взаимное слияние, коллапс мужского и женского. Что-то в этом роде. И я слышу, мне кажется, ее шепот: «Мой сын, мое дитя, мой возлюбленный, мой брат».

Я отдаюсь ей, отдаюсь дряхлой старухе, да, я вижу это, когда она приподнимается надо мной, глаза в глаза, старое морщинистое лицо, седая косичка: это та самая старуха-знахарка с altiplano, которая держала меня за руку, когда умирал El Viejo. Ее груди свисают и похожи на сморщенные груши, губы растянулись в улыбке, обнажив желтые зубы, уголки черных-чернющих блестящих глаз все в морщинах, она хохочет, а я тяну ее к себе, внутрь себя.

Странно, я не чувствую никакого отвращения; еще более удивительно, что когда я отдаюсь ей, она снова становится безупречно молодой и сильной, дочь джунглей? Вдыхаю ее влажный запах – Амазонка? Любовница, сестра, мать, старуха. Что это за превращения? Или я тоже изменяюсь? Удары сердца, которые я слышу во мне, не мои, они надо мною и подо мною, везде одновременно. Как и я. Где мое место? Я один или меня два? Здесь, на лугу, и здесь, под руинами, гляжу на город снизу, из глубины? И Земля, прах и камень убаюкивают меня, это моя колыбель. Нет, меня три, потому что где-то должен быть еще один я, тот, который думает эту мысль.

Последнее, кульминационное содрогание земли, и она отталкивается от меня, поднимается. Стройные ноги, юная индеанка, дочь горы. И она уходит от меня, приближается к камню, останавливается. Она оборачивается, я вижу ее кривую желтозубую улыбку старой знахарки, последний взгляд, – и она входит в камень.

… Но Север не был ничем из того, что я думал.

Этой ночью я упал в Землю, я возвратился в нее, блудный сын. Я был свидетелем чего-то, что я попытался понять, а потом оставить в покое.

В центре Земли время не искривляется гравитацией. Время шло. И был я, и я лежал на лугу и видел сны. Тот я, который упал в Землю, видел ее изнутри-наружу, ощущал ее плодородие, ее беременность. Я парил в пространстве внутри Земли и переживал предродовое состояние в амнионе, заключенном в каменную оболочку, ощущал все те события, которые происходят внутри беременной и формируют мою жизнь.

И там были лица. Я видел их на стенах пространства, в котором я обитал, на периферии моего сознания, в темных углах восприятия. Лица древние, как горы, и из того же материала – земля, камень, вулканические складки, влажные глаза – повсюду, куда бы я ни взглянул, и в каждое мгновение, внутри каждого мгновения, одновременные и бесконечные видения.

Был ли это совет старейшин? Легендарная хрустальная пещера?

Какое-то другое сознание начало наделять их историческим, религиозным смыслом – Христос, Будда, знакомые лица из действительной жизни, я узнавал их, но не мог вспомнить, чьи они… Антонио? Дон Хнкарам?

– Антонио?

Слово всколыхнуло волну передо мной, концентрическую волну, она сдвигает скалы, растапливает льды, и вода устремляется в новые расщелины, облик изменяется, прежние черты уступают место новым, и вот новое лицо… нет, нет! Это сознание застряло в прошлом. Сознание запечатленных образов. Да, я вижу, что теперь думает еще одно сознание, и формы смещаются. Пусть. Мне незачем узнавать вас, я и так вас знаю. Всех. Мне здесь нечего думать. Во всех этих лицах – память. Это лица древних предков. Я не могу идентифицировать каждое из них, и это не нужно; но буду ли я помнить? Звезды вверху. Луна спокойно движется по своей орбите, пересекая небо Мачу Пикчу, тени перемещаются. Эдуардо осторожно приближается…

А я размышляю, могу ли я восстановить родословное древо этих мужчин и женщин прошлого. Мы одна семья, конечно, потому что все пришли из одного места, нам принадлежит общее наследство.

Солнце оплодотворяет Землю, и от их союза рождается жизнь, от совокупления Солнца и Земли. Это созидательное начало, сознание, возникающее из единой клетки. Это Природа вещей.

Я проснулся на рассвете, совершенно окоченевший от утреннего холода. К сорочке, насквозь мокрой от росы, прилипли луговые травы. Я спал в положении зародыша, словно спасаясь от холода. Ночью Эдуардо накинул на меня пончо. Самого его я нашел спящим в углу каменного домика под травяной крышей в пятидесяти шагах от Камня Пачамамы. В дневном свете Камень выглядел особенно холодным и впечатляющим.

Я задумался, прежде чем разбудить его. Солнце еще не показалось из-за восточных гор, и у меня было немного времени, чтобы подумать перед тем, как разбудить Эдуардо, перед тем, как первые лучи коснутся Инги Хуатана.

Я решил, что я заснул и мне снился сон. Одиннадцать тысяч фугов, весь вчерашний день мы шли пешком, грандиозное великолепие этих мест и моя физическая усталость – этого было более чем достаточно. Конечно, я просто упал в траву и заснул, и мне снилась дева и спуск в Землю, стены пространства внутри Земли, мое расщепленное сознание, много моих сознаний, калейдоскоп экстатических состояний… Сон.

А Эдуардо не стал мешать моему сну, укрыл меня своим пончо и оставил здесь, среди лугов и сновидений.

– Ты сношался с Богом, compadre, – были первые слова Эдуардо, когда он проснулся.

Эдуардо стоял неподалеку и наблюдал за моими любовными утехами с девой.

Я решил проверить его. Как опытный клиницист, я ничего не говорил, только слушал. Его описание индеанки было точным до мельчайших подробностей. Он хохотал, рассказывая о моем совокуплении со старухой на лугу возле камня.

Он сказал, что, по-видимому, я впал в транс, un ensueno. Он боялся приблизиться, боялся нарушить мое состояние. Он сидел недалеко, расположившись в удобном для наблюдения месте.

Ночь жила, наполнялась энергиями – повсюду были светящиеся фигуры, многие с золотыми нагрудниками, мужчины и женщины в капюшонах, закрывавших лица, белые кондоры с морщинистыми шеями, светлячки в воздухе… В своих грезах он очутился на вершине Хуайна Пикчу, где, как он сказал, был давно разрушенный Храм Луны: стены, колонны, порталы – все это существовало в виде энергии, принявшей геометрические формы, и на входе было изображено Солнце, обрамленное двумя половинками Луны, по форме похожими на двух Котов, это символизировало брачный союз Солнца и Луны, мужского и женского. Он вернулся на луг, увидел, что я сплю, и прикрыл меня пончо.

Мы попрощались с Пачамамой, пересекли площадь и по ступеням поднялись к Инти Хуатана, «Месту привязывания Солнца»: здесь инки-жрецы «привязывали» Солнце в период зимнего солнцестояния.

Когда Солнце поднялось на гребень восточных гор и первые его лучи упали на камень, каждый из нас также прижался лбом к холодной поверхности гранита. Так мы благодарили это место за его дар, признавали наше повиновение духам тех, кто жил здесь и умер здесь; признавали истинность видений, явившихся тому, кто пришел к этим камням с чистой целью и безупречными намерениями.