Текст книги "Четыре направления - четыре ветра"

Автор книги: Альберто Виллолдо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

И я сижу, истекая потом, голый, освещенный луною.

Сейчас, лежа на песке, я чувствовал свою мощь, но моя готовность изводила меня. Я должен отделить свое желание служить этому ритуалу от самого опыта. Рамон удовлетворенно кивнул, протягивая мне чашку йаге, а потом еще раз, когда уже дул на меня дымом. Ощущал ли он мою силу?

Глядя вверх на звезды, я вспомнил момент, когда свет собрался на потолке хижины Рамона н обрушился вниз, раскрыв на меня челюсти. Это было так давно. Насколько это будет иначе теперь?

Что это? О чем ты?

Ждать. Я жду этого. Звезды на своем месте. Луна, такая полная, освещает поляну. Хорошо освещает. Рамон, танцуя, описал крут на песке и очистил меня табачным дымом, и мы кружили; и я выпил айякуаску, но почувствовал только ассоциативный дискомфорт: горький привкус во рту после йаге напомнил мне о тошноте, которой я не чувствовал. В этот раз не чувствовал. Стоп. Прекрати эти сравнения. Ожидания. Вложи в этот момент все, что угодно, только не свое присутствие.

Посмотри на себя! Ты уже сидишь! И смотришь на Рамона с видом: «Все ли идет как надо? Что со мной происходит? Происходит ли что-нибудь со мною?» Ложись обратно. Ложись сейчас же. Но глаза Рамона… он колдун. Посмотри на его глаза! Это не просто шаман, хозяин Западного пути, садовник в райском Саду. Это обманщик. Он может сделать со мною все, что угодно.

Знаете ли вы, о чем я думаю?

Он кивает; его голова наклоняется вперед, но это не кивок: он смотрит. Смотрит вниз. Рядом с ногой, вытянутой вперед моей ногой, змея. Пятнистая змея, серая в лунном свете, раскрывает пасть. Она между моими ногами.

Это начинается со звука.

Похоже на водопад. Ливень, обрушившийся на Землю. Огромные ревущие потоки, неведомая, таинственная вода. Мне необходимы обе руки, чтобы ухватить змею под челюстями. Раздвоенный язык наполовину высовывается, когда она раскрывает розовую перепончатую пасть. Я знаю тебя… Сплошная пасть, сплошной мускул, она протискивается сквозь мой захват, мои пальцы и ладони не могут удержать скользящую чешую.

– Ты не завоюешь меня, как завоевываешь женщин; ты не покоришь меня, как покоряешь себя.

Вперед-назад, огромная голова преодолевает мою хватку. Вперед-назад, в ритме пения Рамона. Заклинатель змей поет песню змею Сатчамаме, духу озера Яринакоча, хранителю Сада, подателю плодов от дерева знания. Архетип, обвившись вокруг моей ноги, скользит по мне вверх, поднимая своим телом смятую штанину. Я не сопротивляюсь, и ее голова глухо ударяет в мой живот. Боль. Мелькает мысль, что я могу очистить себя от этой гадости в желудке.

Черно-белые джунгли. Черная пленка. Промывание в лунном свете, Рамон останавливает меня у самого леса.

– Нет. Сюда.

Смотрю в направлении его пальца, иду на песок, опускаюсь на колени, и у меня начинается рвота, бурная рвота вместе с первобытными звуками, которые вылетают через раскрытый рот и сотнями резких воплей отражаются от стены леса. Рамон окуривает меня дымом, подходит ближе и наклоняет меня своей силой, и тело резонирует где-то в глубине, там начинается и движется наружу что-то вроде звуковой вибрации, зелено-фиолетовое гудение.

Я стою, и джунгли вокруг меня колышугся влажно и тошнотворно. Деревья и кусты, листья, побеги, теперь уже зеленые и яркие, тают, превращаются в жидкость, и ручейки стекают в лагуну. Жидкие джунгли стекают в песок, бегут ручейками к лагуне, а я, свидетель, стою и смотрю на воду, до тех пор пока…

Не стало ничего, кроме лагуны, вода поднялась от стекающих в нее джунглей, она достигла моих лодыжек, теплая и укрепляющая; я погрузил руку в ее сияние, и она превратилась в кристаллы на пальцах, песчаные капли упали с моих рук, и я пошел вниз, вниз, в пустынное пространство под водой.

Там, под поверхностью воды, небо представляет собой паутину, священную архитектуру звезд, соединенных нитями кристаллического света, звезда на каждом пересечении и каждая звезда – пересечение нитей, и каждая звезда соединена с каждой другой звездою, которая – зеркало, отражающее вселенную, фабрика вселенных, трехмерная филигрань, и я знаю, что движусь по бесконечному пути, и каждое пересечение – это акт силы, акт выбора, ведущий меня к следующему… все бесконечные возможности.

Я потерялся в этом. Соблазнен. Этим созданием, этой священной женщиной, этой сущностью, чувственной Мадонной, которая стоит передо мной, ко мне спиною, одетая в мантию из перьев с глазами, тысяча коричневых перьев, это перья совы, на них серебряные пятнышки, и я не дотягиваюсь до нее, она смотрит в сторону, а затем медленно поворачивает голову, но лицо ее закрыто вуалью, сотканной здесь, на небесной фабрике.

Я протягиваю руку, чтобы сорвать вуаль, но до ее лица не хватает нескольких дюймов.

– Сколько раз я должна просить, чтобы ты пришел ко мне, мой сын? Подойти. Ближе!

Она не двигается. Еще один шаг вперед. Хочу достать ее, но снова промахиваюсь; я так близко, что вижу за вуалью лицо, ее смеющееся лицо, это такая сладостная музыка, она переполняет меня восторгом, и я падаю на колени в песок. Снова песок, и паутина неба разорвана в клочья. Что-то движется между небом и мною. Это снова орел. Распрямляя крылья, он пронзительно кричит мне из ночи, он разрушает структуру ночи; но зачем? Ты же не стервятник. А это мертвое холодное тело, оно уже синее, кровь прекратила движение и стекает в нижние участки тела, скапливается в венах, артериях, капиллярах и полостях спины, я лежу на спине, плоть мертвеет, она уже мертва, это пища для мух и кондоров, для червей и муравьев. Меня скоро расчленят и разнесут по кусочкам, зачем же ты беспокоишься, и почему улетаешь так поспешно? Я вижу, как приближается кот; орел взмывает вверх и исчезает во мраке.

Я могу думать две мысли одновременно, три мысли. Я вижу сразу бесконечное количество вещей, потому что время подобно этому небу, нет ни начала, ни конца, и каждое мгновение отражено в каждом другом. И видение не требует времени.

Где она. И что же она сказала?..

Солнечные лучи поворачиваются ко мне, пронизывают темноту, играют всеми цветами радуги на пустынной равнине, пучок лучей выходит из тоннеля на безлесом горизонте, и вдоль этого пучка, внутри света, идет ягуар, и поступь его совершенна и решительна. Поэтическая плавность, безошибочность движений, и чернота. Такая чернота, что я не вижу деталей, не вижу мускулатуры под черной как ночь шерстью; но зато – взгляни! Когда солнечный луч из тоннеля попадает удачно, черная шерсть вспыхивает золотом, сверкает.

Он обнюхивает меня, затем мою окоченевшую плоть – я отделен от нее – и, удовлетворенный, бежит обратно к свету. Я следую за ним. Мы двигаемся вместе, как это было прежде, как одно целое, к источнику света. Я оборачиваюсь и, продолжая двигаться вперед, смотрю назад, но мы уже слишком далеко в тоннеле, пустыня потерялась среди игры красок.

Я никогда не возвращусь. Свет смыкается позади меня, и я знаю, что никогда не пойду обратно, что момент смерти уже пройден. Он миновал беззвучно, никак не дав знать о себе. Без усилия. Откровение. Это была смерть. Где-то там, позади. Умер ли я действительно? Последний вздох? Умер сознательно?

Голоса. Все слышнее хор. Он нарастает. Он поет для меня одним голосом. Покойник. Знакомый. Здесь человечество говорит в один голос многими устами. Добро пожаловать.

Блаженство. Здесь, здесь свет. Яркий, ярче, ярчайший. Я мигаю? Нет, рефлекс не работает. Это забавно. Нет любопытства, просто забавно. Я не могу мигать, потому что у меня нет глаз, и, смешно подумать, у меня нет языка, и мои смех – это моя последняя и вечная радость.

Ликование. Оно зарождается во мне и растет, ширится. Наполняет Вселенную… разливается… охватывает все, что когда-либо… Я вижу время. Я ощущаю время, я могу следовать по любому пути, лететь на взрывной волне от взрыва, центр которого – свет. Обнаруживаю, что будущее не впереди, как и прошлое не позади. Я этого не знал раньше. Я думаю, что время… Было… что? Знал ли я, что было? Не могу вспомнить. Память. Память? Когда было мое последнее дыхание? Когда оно есть?

Пропал. Заблудился, потерялся в далеких отражениях света. Теперь стягиваюсь. Отражения стягиваются. Оттуда сюда. Все, что растягивается, стягивается, сжимается. И Дама здесь, она в своей мантии из перьев. Она плавно поворачивает голову, кошка и сова. Я никогда не забуду ее лица, потому что никогда не сумею вспомнить его впоследствии.

Глаза за вуалью. Зрачки расширяются… все, что растягивается… сжимается, голова откидывается назад, рот открыт в родовом экстазе. Она вздыхает, и мое сердце болит, болит грудная клетка.

Дышу.

Хватаю воздух, когда мое лицо прорывает поверхность лагуны, глаза заливает вода. Я вдыхаю крик. Это мой первый вдох. Я не помню, что случилось дальше. Я услышал крик. Я проснулся, вздрогнув от крика, прислушался, как он переходит в протяжный вой, и слабеющее эхо доносится издали. Я полностью был в этом мгновении. Я знал, что был в путешествии, что провел вечер в ритуале и что сейчас я проснулся и лежу на спине в маленькой комнате, укрытой пальмовыми листьями, и здесь я буду приходить в себя.

В ночном воздухе висела тяжелая тишина, висела влага, готовая пролиться дождем. Опять. Далекий и мучительный. Эхо, усиливающее тишину. Призыв в темноте. Джунгли вместе со мной прислушиваются к звуку. Он не так далек, как мне вначале показалось.

Я поднялся, раздетый, и быстро пошел к выходу. Я шел, потому что должен был идти. Я шел не думая, затем остановился, почувствовав, что мои башмаки погружаются в песок, я уже на берегу лагуны. В правой руке у меня мачете Рамона. Это меня остановило.

Сплю ли я? Нет. Вот Рамон, все еще курит трубку. Его профиль очерчен отблеском единственной свечи в песке. Он заметил мое появление издали.

Стою на краю лагуны, лицом к просвету среди деревьев, где начинается тропинка к излучине реки. В полном ли я сознании?

Боже мои, конечно! Я в моменте, и я настроен на этот момент. Я посмотрел на свое тело, уже сверкающее от разлитой в воздухе влаги; моя грудь тяжело вздымалась.

Это был кот, это он кричал в ночи на том конце тропы, у излучины. Я знал это. Я все время знал это.

Я ощутил едва заметное движение воздуха. Ласковый ветерок, предшествующий дождю, подул на меня из джунглей и принес запах животного. Запах его мускуса. Я поймал этот запах и пошел по нему в джунгли.

Я быстро двигался по тропе на полусогнутых ногах. Я ориентировался по запаху и леденящему душу вою. Сейчас будет мой черед. Выслеживаю кота. Может быть, я убью его. Может быть; я не знаю. Я знаю, что никогда не было ничего столь важного. И я знаю, что мой запах – от меня пахнет двадцатым столетием – распространяется позади и впереди меня, я чувствую, что джунгли отступают, пятятся, и в них назревает паника, они затаили дыхание, пока я двигаюсь среди чего-то похожего на тишину, приближаюсь к излучине.

Я почти у цели – и тут я сошел с тропы. Теперь у меня преимущество. Я вошел в речку и тихо бреду по воде, не оставляя отпечатков ног на илистом дне.

Он здесь, на серебристом песке; он кричит, вытягивается, извивается в приступе вожделения, черный, как смола, бока тощие, он воет, он роскошествует в собственном великолепии на песке. Забывание. Стон. Он пахнет, как секс. Я не знаю, что он делал. Я знаю, что я стоял там, в воде выше колен, раздетый, с мачете Рамона в руке, сердце у меня бешено колотилось, кровь бушевала в голове. В спину мне дул прохладный ветер.

Направление ветра поменялось.

Небо громыхало. Сейчас, с секунды на секунду… Ягуар, растянувшись па животе, метался в песке и вдруг вскочил, спина его выгнулась дугой, и он застыл, как для броска. Когти вонзились в песок, полная неподвижность. Затем длинный хвост вздрогнул. Еще раз. Рефлекс. Широко раскрытые желтые глаза, точная фокусировка. Нас разделяло пятнадцать футов. Мы не мигая смотрели друг другу в глаза и отражались друг у друга в зрачках.

Я поднял руку и протянул ее через разделявшее пас пространство. Дрожь прошла по телу кота, так что вся шерсть его покрылась рябью. Он прижал уши к затылку. Песок сыпнул по воде. Ягуар прыгнул косо вбок, резко набрал скорость и влетел в зеленую лиственную стену леса.

Ушел.

Подожди! Не убегай… Ветер, который принес к нему мой запах, подталкивает меня к песку. Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к следам, к углублению, где лежало его тело, глубоким бороздам на песке. Я провожу пальцем по гребню борозды, крохотные песчинки катятся вниз по склону от прикосновения пальца. Я подношу палец к носу и слышу запах, запах его первобытной котовости. Ложусь в него, прижимаюсь. Мои руки следуют за бороздами, пальцы впиваются глубоко в песок…

Небо громыхает. Вытягиваюсь. Лежу плашмя на животе. Лежу в нем. Катаюсь в нем, песок обдирает мне грудь, поясницу, спину. Гребу ногами песок, взад-вперед. Дышу запахом, не могу надышаться. Я не нюхаю, я дышу им. Быстро. Быстро. Какое-то движение у меня во внутренностях. Я дышу так быстро, что дыхание становится коротким, мне не хватает воздуха…

Стефани. Она возникла, как мысль. Я перекатываюсь на спину, закрываю глаза и кладу руку вдоль тела, ощущаю прилипший к телу песок. От дыхания голова моя наполняется, я пробираюсь по коридору. Черное ночное видение: кот решительно пересекает прихожую. Я проскальзываю в комнату незамеченным, слышу запах пота и Стефани, ее короткое, напряженное дыхание.

Стефани и… Стефани стонет, вздыхает полной грудью, ее бедра поднимаются навстречу мужчине. Я останавливаюсь, припадаю к земле, к персидскому ковру. Тихо. Исподтишка. Прыжок – и я на комоде. Отсюда лучше видно. Простыни персикового цвета скручены и сбиты в конец кровати, одна подушка свалилась на пол. Спина у любовника широкая и безволосая, голова качается на слабой шее в такт движениям их тел. Мне он незнаком.

Волна ярости вскипает во мне; ярость, дремавшая в животе, хлынула в грудь, в голову, желудок пустой, но он конвульсирует от адреналина, тело свирепо напряглось. Верхняя губа судорожно вздернулась, обнажив зубы. Я беспощаден.

Убить его. Я могу сделать это. Я Moгy выпустить потроха из обоих и оставить лежать в общей луже крови.

Сдержи себя. Подожди. С комода я прыгаю на ковер, передними лапами вниз. Медленно приближаюсь к постели. Смогу ли я узнать тебя? Твое напряженное лицо, натянутые сухожилия, оскаленные ровные и белые зубы, когда ты в последнем усилии возвышаешься над нею. Всклокоченные волосы прилипли к потному лбу, вид у тебя глупый. Буду ли я помнить тебя и тошноту внутри? Неверность и лживость Стефани и смертельную ярость, которую я подавил? Мой крик тонет в грохоте грозы.

Последнее видение: Стефани оттолкнула его и села, в глазах ужас.

– Что с тобой? – спрашивает он.

Она трясет головой.

– Да нет, ничего… ничего.

Но вы знаете, что это неправда.

*15*

Вот сущность всякого мистического опыта. Вы умираете в вашей плоти и рождаетесь в вашем духе.

Вы отождествляете себя с сознанием и жизнью, для которых ваше тело – только сосуд. Вы умираете, как сосуд и становитесь тождественны в своем сознании с тем, что содержалось в сосуде. И это есть Бог.

Джозеф Кемпбелл

Дождь. Льет в речку, колотит по развесистым листьям, выбивает кратеры в песке. Дождь бьет меня, хлещет по рукам и коленям. Всe залито водой.

Когда я появился на поляне, голый, мокрый, продрогший и растерянный, я увидел незнакомого мне человека. Это был индеец средних лет в тенниске и старых джинсах; с его соломенной шляпы ручьями стекала вода. Он тащил по земле носилки к дому Рамона. При виде меня он остолбенел, затем, сгибая колени, опустил носилки на песок и перекрестился. Носилки были покрыты банановыми листьями, матово блестевшими под дождем.

На деревянной веранде появился Рамон. Он взглянул на меня и направился под дождем к пришедшему. Они перекинулись несколькими словами, затем Рамон помог ему занести носилки в дом. Перед дверью он оглянулся на меня и кивком головы велел следовать за ними. У себя в комнате я надел сухие шорты.

28 октября

Раннее утро. Солнце еще не взошло, едва светает. Дождь прекратился. Это Рамон прекратил его? Поверю ли я всему этому, когда буду читать записи?

Моя голова ясна, восприятие обострено. Я сижу на краю веранды, мои ступни на песке. Может быть, я сплю. Может быть, я умер, но никогда еще я не чувствовал себя более живым. Настроен на мгновение, чувствителен к тончайшим нюансам утра. Я знаю, что я уже отошел от аяхуаски. Я знаю это по тому признаку, что ничто, происшедшее ночью, не может сравниться по важности с драмой, свидетелем которой я оказался.

Сюда пришел индеец с мальчишкой, кажется, это его сын. Мальчику лет десять. Его укусила змея, лесная гадюка, и сейчас он без сознания и в горячке. Рамон развел костер на песке, и мальчик, обнаженный, лежит рядом, вытянувшись на носилках, на которых отец притащил его неизвестно откуда.

Опустившись на колени рядом с костром, Рамон работает над мальчиком, работает с его духом, работает руками, проводя ими над ребенком, поднимает воздух, освобождает энергетическое тело мальчика от физического, просто поднимая его перед собой.

Как мне описать это? Он начал с дыма. Он стал пускать дым на чакры мальчика, напевать без слов, склоняясь к каждой чакре, затем стал поднимать, отделять от тела дух больного. Теперь он исцеляет его. Я никогда не видел такого Рамона. Его лицо искажено и безмятежно, он так сосредоточен, что это похоже на транс: его руки скользят по контурам духовного тела, которое парит перед ним. Вот его ладонь прикоснулась ко лбу мальчика. Он сжимает пальцы в кулак и проводит им вниз вдоль всего тела. Снова дым из трубки.

Он обращается к отцу, который стоит рядом, ошеломленный и перепуганный. Отец нервничает. Рамон снова что-то говорит, тон его резок. Отец пытается подавить свою растерянность и развязать узел небольшого холщового мешка. Рамон выхватывает мешок и сам развязывает его. Он засовывает руку в мешок и вынимает оттуда пятнистую змею четырехфутовой дойны. Она мертва. Голова ее окровавлена и обезображена многочисленными ударами.

Он несет змею к опушке джунглей, становится на колени и кладет тело змеи перед собой. Он лечит змею. Он проводит руками вдоль тела змеи и стряхивает ладони в сторону деревьев, издавая при этом отрывистый звук ртом: вуушш!.. Он прикасается к мертвому телу с глубоким уважением. Это святыня.

Вернувшись к мальчику, Рамон длинным ножом аккуратно отрезает змеиную голову. Его мачете я, кажется, оставил там, у реки. Он прижимает отрезанную голову к ноге мальчика. Он привязывает голову к укушенному месту полоской из пальмового листа, кладет какой-то листок и снова обвязывает. Он наклоняется к уху мальчика и что-то шепчет; больной стонет.

Я в другом мире. Я сделал то, ради чего пришел, но вижу, что здесь еще есть что делать. Мне хватит на всю жизнь.

Я спал весь день и всю ночь. Это был самый беспробудный сон, какой я только могу вспомнить. Пустота без сновидений. Странно, как я мог позволить себе так безбоязненно спать, освободить свое сознание от жизненных забот, предать себя чему-то похожему на смерть, разрешить телу отсыпаться, а рассудку где-то разгуливать. Как бы то ни было, я потерял день и ночь. Я не помню ничего, только пробуждение.

Мальчик выздоравливал. Лихорадка прекратилась, он поел. Его отец сказал мне, что такой укус всегда бывает смертельным и что Рамон – великий колдун. У меня есть все основания считать, что мальчик выздоровел, что и он, и это существо, которое чуть не убило его, – оба они исцелены, что некое равновесие восстановлено, и Рамон все привел в согласие с Природой.

Но кто знает? Кто может проверить, подобные вещи? Я вернулся в Куско на следующий день.

30 октября, на борту самолета

Лечу в Куско. Я охвачен беспокойством, которое предшествует открытию. Близок к осознанию чего-то фундаментального, предчувствую соединение моих чувств в некую интеллектуальную конструкцию. В аккуратную упаковку.

Гляжу с высоты на джунгли внизу и чувствую свое родство с этим местом, со всем, что там есть, с главной силой Природы.

Встречаясь со смертью, я знаю, что переживаю также смерть моего рационального сознания, смерть эго и логики. Ничто не может быть одним и тем же каждый раз…

Должен ли я сказать несколько слов об этом теле, прежде чем предать его морю? О теле, которое я оставил лежать на песке, в той пустыне на дне лагуны, под покровом, сотканным на небесной фабрике. Сожги его на погребальном костре, похорони его, не беспокойся, ничего не будет уграчено, потому что это только форма энергии, определенная интерпретация сознания, которая служила некоторое время некоторой цели. Все это детский лепет. Но я не пачкаю пеленки, потому что меня пронизывает сила этой новой готовности, нового сознания. Я чувствую себя, как дитя. Умер во плоти, родился для духовного мира; я ребенок.

Джунгли подо мной скользят к юго-западу. Это здесь начиналась и начинается эволюция, континуум. Райский Сад не был выбит из-под наших ног. Мы оставили его, повернулись к нему спиной. И перерезали пуповину.

Не успеваю писать. Организовать. Понять как можно глубже, потому что все, что ты пережил, должно быть переведено. На понятный язык.

Первобытный человек. Вооружен лимбическим и рептильным мозгом, живет в анимистическом окружении, неотделим от деревьев, скал, животных, солнечного света. Различий не существовало – его мозг был неспособен отличать себя от всего остального. Не было двойственности, не было оценки «субъект-объект». Не было «того» и «этого». Земля была садом безвременного единства, потому что никто не мог воспринимать ее иначе. Единство с Природой было буквальным.

И вот появился неокортекс. Саморефлектирующее сознание. Способность испытывать саму способность сознавать. Рассудок. Я и ты. Появляется двойственность, различие между тем и этим, субъектом и объектом. Человек может отделить себя от Природы, поставить себя отдельно от растений и животных, оценить свой опыт воздействия Природы. Саморефлексия. Самосознание.

Мы вкусили от древа познания добра и зла и ушли к востоку от Эдема. Мы потеряли свою связь с Природой. Потеряли и связь с самими собой как неотъемлемой частью Природы. Потеряли связь с Богом. Картезианская революция: я думаю, следовательно, я существую. Сознание перемещается с опыта на интеллектуальное конструирование опыта. Отделение. Рассуждающий мозг, мозг языка и определений, защищен толстыми стенами логики от видений, которых мы не можем объяснить. Законы задуманы, написаны и введены как программы в tabula rasa неокортскса; законы – для того, чтобы объяснять то, что мы решили видеть, мифы и религии – чтобы обращаться за помощью и ответами при встрече с неисповедимым.

Бьтъ может, мы просто утратили наше видение? Утратили нашу способность доступа к Божественному в Природе и в нас самих? Вот такие мы и есть, западные люди: мы рождены отрезанными от Бога, нам достался удел бесконечно ветвящегося поиска фактов, ответов и логических схем, в которые все это можно вставить. Мы ограничили размерность пространства, которое должно было быть человеческим.

И все же Природа терпит. Внизу подо мною, в джунглях. И во мне. Я побывал там.

Если сознание есть энергия, если наша энергия поступает из одного и того же источника (который не отбрасывает тени), если мы все приходим из одной и той же биологической основы, то можно ли удивляться тому, что существует общий для всех и всего уровень сознания? И что индивид может овладеть искусством доступа к этим сферам бессознательного, чтобы войти в них и общаться с реальностью на некотором фундаментальном уровне?

Освободить духовное тело от биологического, исцелить его? Подключиться к источнику!

Энергия, изливающаяся от Солнца на Землю, циркулирует во мне, как кровь по венам, переданная мне отцом и матерью. Энергия, сознание, Бог. Это послание христианского мифа. Это кредо буддизма. Каббала. Упанишады. Основные принцины мифов и религий. Принципы, которые я однажды понял, содержат в себе веру.

Но вера бессмысленна, лики Бога стоят между нами и опытом Божественного. Мне необходимо повидать Антонио, потому что я начал понимать его. Я никогда не увижу Антонио.

Это было в пятницу после обеда, и мне сказали, что он ушел рано. Дома его не было, а я не мог ждать, мне пора было возвращаться.

Я вылетел в Лиму, и когда самолет на Майами оторвался от взлетной полосы, я попытался вспомнить подробности нашего последнего расставания. Наше возвращение с altiplano. Перед моей гостиницей. Было поздно, и я направился к приемному столу, к телефону, чтобы заказать билет на утренний рейс до Пукальпы. Мы договорились встретиться в аэропорту. И он не пришел.

На ступеньках гостиницы он положил руку мне на плечо, как это он всегда делал.

И попрощался.