Текст книги "Айза"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

~~~

День был воскресный, и на улицах Сан-Карлоса безраздельно хозяйничал зной.

Ранним утром, еще до того как солнце поднималось достаточно высоко, чтобы прогреть неподвижный воздух, местные жители наряжались в свою лучшую одежду и семьями отправлялись в церковь, обмениваясь приветствиями при входе или под сенью цветущих арагуанеев [21]21
  Арагуаней,или табебуйя, – дерево, которое широко используется в оформлении улиц благодаря ярким и выразительным цветам; с 1948 г. является национальным символом Венесуэлы.


[Закрыть]. Однако после полудня под открытым небом оставались только собаки да измученные лошади, которые нервно отгоняли мух, брыкаясь и чуть ли не высекая искры из булыжников, которыми было замощено большинство городских улиц.

Даже двери пульперий [22]22
  Пульперия– таверна с продуктовой лавкой.


[Закрыть]португальцев или «источников содовой» итальянцев и креолов были закрыты до тех пор, пока с севера не поступал прохладный воздух, приглашая людей вновь выйти из дома. Так что Пердомо еще повезло – им удалось купить несколько кукурузных лепешек в единственной продуктовой лавке, которая оставалась открытой. Чтобы их съесть, пришлось устроиться на обшарпанной скамье из голубых плиток, уложенных вокруг толстой и развесистой сейбы.

Сан-Карлос не имел ничего общего с Каракасом. Можно было подумать, что он находился в другой стране, а то и на другом континенте: это был небольшой город, тихий и сонный, который, казалось, в глубине души гордился своим колониальным прошлым, не успев еще испытать на себе агрессивного влияния нефтяного бума и массового нашествия иммигрантов.

Ни тебе сумасшедшей гонки, ни стресса столичной жизни – таким Сан-Карлос вступил во вторую половину XX века. Сохранилась незыблемой традиция по воскресеньям рано возвращаться домой и вкушать всей семьей обильный обед: жаркое, сладости домашнего изготовления, пиво рекой и крепкий черный кофе.

Затем закуривали сигары, мужчинам подавали ром, а женщинам – сладкий ликер, и в продолжение десерта все слушали старика – главу семьи, который рассказывал свои истории или произносил речи, пока его голова не склонялась на грудь и он не начинал храпеть.

Дома Сан-Карлоса, с толстыми стенами и высокими потолками, тенистые в противоположность залитым солнцем фасадам с их яркими красками, были жилищами, в которых, казалось, намеренно удерживали темноту и прохладу ночи, поскольку полумрак был в этих местах единственным известным способом спасения от знойной тропической жары.

Сан-Карлос, его здания и его жители застряли где-то в далеком прошлом, словно годы или история не проносились над их крышами с той же скоростью, что и для всего остального мира. Здесь по-прежнему с подозрением относились к «господам» оборванцам, что расселись посреди площади на скамье и лопают лепешки: эта публика только и ждет, когда хозяева заснут, чтобы потихоньку забраться в дом и что-нибудь стянуть.

Айза чувствовала, что сквозь жалюзи балконов и окон за каждым их движением неотрывно следили недоброжелательные люди, и переживала не за себя (благо она уже привыкла, что за ней вечно шпионят распаленные мужчины и завистливые женщины), а за братьев и особенно за мать, которой такое подсматривание и такой прием были словно нож в сердце.

Они превратились в отверженных – и это они-то, Вглубьморя, всегда гордившиеся своими корнями! Они из поколения в поколение жили на одном месте, у них были крепкий дом и вполне заслуженная репутация людей честных, уравновешенных и работящих. И вот теперь они обречены скитаться – без цели, без пункта назначения, без родины – по городам и весям, ночевать в мотелях и питаться в общественных местах под презрительными взглядами местных жителей.

Им негде было помыться или справить нужду, и все их имущество лежало в наспех перевязанной картонной коробке, которую без особого усилия несли по очереди Себастьян и Асдрубаль.

Они были иммигрантами и в какой-то степени разделяли горькую судьбу тех, кто приехал раньше или еще должен был приехать. Но они чувствовали себя самыми несчастными, потому что никогда не желали другой жизни, отличной от той, которую вели раньше, и не вынашивали мечту о власти и богатстве.

– Давайте вернемся.

Это сказал Асдрубаль.

– Куда?

– На Лансароте. Домой, откуда мы никогда не должны были уезжать.

– Ты сам знаешь, что не можешь вернуться, а мы должны разделить твою судьбу. Так всегда было.

– Я предпочитаю тюрьму, лишь бы на нас так не смотрели. Почему вы трое должны расплачиваться за то, что совершил я один?

– Мы это уже обсуждали, не имеет смысла к этому возвращаться, – ответила мать. – Будем и впредь держаться все вместе и никогда туда не вернемся.

Асдрубаль жестом обвел пустынную площадь, раскаленную солнцем.

– Это что, лучше? – спросил он с упреком. – Знаешь, чего ты добьешься, если мы будем продолжать в том же духе? Что я возьму и исчезну. Уеду туда, где вам меня не найти, или застрелюсь, чтобы вы тихо-мирно вернулись домой, не страшась наказания.

– Ты этого не сделаешь… – спокойно сказала Аурелия. – Ты мой сын, и я знаю, что ты этого не сделаешь. Ты не способен покинуть нас в таких обстоятельствах, потому что мы ни за что не вернулись бы без тебя и не успокоились бы, пока тебя не нашли. – Она горько улыбнулась: – А что до того, чтобы убить себя… Я тебя не так воспитала.

– От отчаяния человек меняется.

– Мы еще не отчаялись, – вмешался старший брат. – Мы по-прежнему вместе и все живы-здоровы. Теперь у нас даже есть кое-какие деньги и вид на жительство. Завтра, когда город встряхнется ото сна, уверен, мы найдем работу.

– А сегодня ночью?

– Вернемся в гостиницу.

– В гостиницу? – удивился Асдрубаль. – И ты называешь это гостиницей? Нас искусали комары и клопы, тараканы бегали по кровати, а от жары мы чуть не задохнулись. Как ты можешь опять привести маму и Айзу в такое место?

– А ты предпочитаешь заночевать здесь, на площади, у всех на виду?

– Может быть… Может быть, почему бы и нет? В сущности, какое мне дело до людей? Если здесь больше воздуха и тараканы не бегают по лицу, я предпочитаю спать на скамейке. – Асдрубаль помолчал и повернулся к Айзе, которая, как всегда, была молчаливой и отрешенной, словно жила в другом мире. – Как ты считаешь? – поинтересовался он. – Иногда кажется, что тебя все это не касается.

Девушка словно очнулась от глубокого сна, задумчиво посмотрела на брата, и наконец на ее губах появилась легкая улыбка, осветившая ее лицо, – будто порыв свежего ветра пронесся по раскаленной площади, унося далеко-далеко горькие слова и грустные предчувствия.

– Если нам суждено будет исчезнуть, мы исчезнем вместе, – произнесла она, как всегда серьезно. – А если нам придется покончить с собой, мы сделаем это все вместе. Но не бойся: этот день еще не наступил. Успокойся и наслаждайся местом и моментом. Мне нравится эта площадь! – добавила она, обводя взглядом вокруг. – Мне нравятся эти дома веселых тонов и цветы, пальмы и это дерево – такое большое и развесистое. – Она вновь улыбнулась. – Мне нравится сидеть на этой скамейке и ждать.

– Ждать чего?

Она пожала плечами и вновь погрузилась в молчание. Ее внимание было приковано к крохотному колибри, который повис в воздухе, миллион раз взмахивая своими хрупкими крылышками, пока вводил свой длинный острый клюв в ярко-красный цветок.

Асдрубаль Пердомо повернулся к матери и брату в поисках разъяснений, но с первого взгляда понял, что те пребывают в таком же недоумении, что и он, поэтому лишь откинулся на спинку скамьи и показал язык окну, из которого, по его ощущениям, за ним наблюдала сквозь жалюзи пара черных глаз.

Себастьян достал сигарету, и, как всегда, они молча выкурили ее на пару. Бог с ним, пускай время течет здесь медленнее, чем в любом другом месте на планете. Они старались проникнуться настроением сестры, считавшей, что эта вымершая площадь действительно красивое место, окруженное домами яркой расцветки, высокими пальмами, крохотными колибри и гигантскими густолиственными сейбами.

Час спустя, когда зной усилился и все, кроме Айзы, клевали носом, в конце узкой мощеной улицы бесшумно возник пикап и медленно покатился вперед, словно боясь потревожить послеобеденный сон города или ведя поиски незнакомого дома.

Доехав до площади, он остановился, и двигатель смолк. Из пикапа вышла Селесте Баэс, прислонилась к дверце машины.

– Привет! – неуверенно поздоровалась она.

– Привет! – ответила Айза, пока ее мать и братья открывали глаза.

– Я вернулась.

Айза ничего не сказала, только кивнула, и нельзя было понять, то ли она хотела этим сказать, что и так видит, то ли что ей было заранее известно, что так оно и случится.

Селесте пересекла тротуар, желая оказаться в тени, и встала прямо перед Пердомо. Было заметно, что она смущена и словно спрашивает себя, какого черта она сейчас здесь делает.

Наконец, заметив, что с нее не сводят взгляда четыре пары глаз, поинтересовалась, пусть и сознавая наивность своего вопроса:

– Нашли работу?

Себастьян широким жестом обвел вокруг:

– В воскресенье здесь даже мухи не работают.

– У меня есть небольшое имение – очень далеко, в глубине льянос, на берегу притока Арауки, – сказала Селесте. – Места глухие, там у меня не больше пятисот коров и сотни лошадей, да и тех с каждым днем становится все меньше, потому что скот без конца угоняют, а управляющий стар и не в состоянии дать отпор. – Ее взгляд был устремлен на Аурелию, хотя ее тянуло посмотреть на Айзу или на Асдрубаля, который так напоминал ей Факундо Каморру. – Старинный дом, большая и удобная кухня. Я не могу платить вам много, потому что от этого хозяйства у меня одни убытки, зато у вас будет кров и пища, да еще и скопите кое-какие деньги.

– Вы же знаете, что мы не разбираемся ни в земледелии, ни в скотине, – напомнила ей Аурелия.

– Знаю. – Селесте села с ней рядом и по-приятельски хлопнула ее по колену. – Знаю, но я также знаю, что вы сможете этому научиться. Есть пара пеонов-индейцев, они немного ленивы, но им можно доверять. Им просто нужна более твердая рука, чем у Акилеса. – Она подмигнула, стараясь расположить всех Пердомо к себе. – Да и я буду время от времени к вам наведываться. Если вы решите, отправимся прямо сейчас.

Аурелия повернулась к своему сыну Себастьяну, предоставляя ему право решать как старшему и главе семьи. Тот в свою очередь посмотрел на Асдрубаля, который только пожал плечами, показывая, что ему все равно, и в результате все воззрились на Айзу, словно были уверены, что лишь ей дано угадать, подходит ли предложение семье или нет.

Выражение ее лица смягчилось, что было добрым знаком.

– По крайней мере, мне не придется вечно ходить беременной, – сказала девушка. – Мне понравятся льянос, – добавила она. – Они мне будут нравиться, но недолго. Асдрубаль хочет вернуться в море.

Себастьян кивнул и обратился прямо к Селесте Баэс:

– Мы не прочь попытаться.

Женщина протянула руку в знак того, что условия приняты и договор заключен.

– Помимо оплаты расходов, тысяча боливаров в месяц и пять процентов от прибыли, хотя очень сомневаюсь, что она будет. Идет?

Себастьян пожал ей руку от имени всей семьи:

– Идет.

Спустя несколько минут белый пикап уже катил по длинной мощеной улице, оставив позади площадь, скамью и сейбу…

~~~

В Пуэрто-Нутриас исчезли последние намеки на шоссе (асфальт закончился много-много километров назад), и само селение было все равно что край света… или, по крайней мере, здесь заканчивалась цивилизация XX века. Стояло лето, уровень воды в Апуре сильно упал, и от поселка до места, где был пришвартован плот, пришлось добираться четверть часа, поэтому непросто было себе представить, что через несколько месяцев, когда проливные дожди в полной мере наделят реку мощью и великолепием, нынешний мирный поток, шириной каких-нибудь триста метров и очень мелкий, начнет лизать ближние глиняные хибары расположенной в отдалении деревушки.

– А зимой, – заметила Селесте Баэс, – никто и не мечтает переправиться через реку, потому что вода стоит выше крон деревьев, а река превращается в бушующее море, способное во время пика половодья смыть все на своем пути.

Пикап очень медленно проехал по топкому берегу и погрузился на полуразвалившийся плот-бонго, сооруженный из бревен и пустых бидонов. Его толкали четверо мужчин, упираясь длинными шестами в глинистое дно, чтобы затем перейти с носа на корму, вытащить шест из воды и проделать все заново.

На другой стороне и почти на таком же расстоянии от кромки берега, что и Пуэрто-Нутриас, располагался Брусуаль, с полным основанием считавшийся первым и последним настоящим селением льянос и началом и концом всех дорог, которые шли из саванны или вели к ней.

Улицы поселка были широкими и пыльными, по обе стороны стояли дома с белыми стенами и крышами из пальмовых листьев или оцинкованного железа, широкими окнами, окрашенными в самые яркие цвета, и высокими дверьми, перед которыми находились перекладины для коновязи.

Брусуаль был таким поселком, где все было приспособлено главным образом для лошадей, которые делили его в первую очередь с коровами, свиньями, собаками и курами, а уж потом с людьми. На глаза Пердомо попались лишь босоногие всадники, оборванные ребятишки и пара темноликих женщин с запавшими глазами, которые в меланхолическом молчании проводили взглядом проезжающий мимо автомобиль.

В пятистах метрах от последнего дома, когда остались позади и неуклюжие свинарники, и два заброшенных огорода, окончательно исчезли и какие-либо намеки на шоссе, дорогу или тропинку, поскольку именно здесь начиналась саванна, а саванна не признавала ни шоссе, ни дорог, ни тропинок, потому что, сколько бы их ни проложили за время сухого сезона, наводнения следующей зимы смывали их с лица земли.

И вот там, на самом краю безбрежного моря ковыля, Селесте Баэс остановила машину, попросила всех выйти и, откинув спинку своего сиденья, продемонстрировала целый арсенал отлично смазанного оружия.

Первым делом она извлекла блестящий «ремингтон», проверила, заряжен ли он, как полагается, есть ли в патроннике патрон, и протянула Асдрубалю Пердомо.

– Умеете с ним обращаться? – спросила она.

Все четверо в некотором смущении переглянулись, и наконец Асдрубаль неуверенно кивнул.

– На флоте я держал в руках карабин, – признался он. – Но стрелял от силы раз десять и не помню, был ли он похож на этот.

– А вы?

Себастьян, которому был адресован вопрос, пожал плечами:

– Та же самая история… – Он бросил взгляд на равнину, раскинувшуюся перед ним. – Но, как я себе представляю, мы ведь не на войну отправляемся.

– Нет, конечно, – подтвердила женщина. – Мы не отправляемся на войну, однако льянос кишит угонщиками скота, и, если по пути мы с ними столкнемся, единственный язык, который они понимают, – это язык свинца. Вот курок, вот предохранитель, а это – затвор, – показала она. – Оружие заряжено, и способны вы или нет сразить конокрада – дело ваше, но все же советую вам потренироваться, потому что единственное, что у вас здесь будет в избытке, – это боеприпасы и возможность их использовать.

Себастьян Пердомо пристально посмотрел на нее.

– Послушайте! – наконец спросил он. – Вы это серьезно?

Она взглянула на него в упор:

– Я что, похожа на шутницу?

Пердомо Вглубьморя вновь обратили внимание на ее худую, стройную фигуру, энергичные черты лица, волосы, забранные под шляпу неопределенного цвета, холодные черные глаза, и тогда Себастьян еле заметно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Вы не похожи на шутницу, но я думал, что такие вещи происходят только в кино.

– Послушайте, – сухо прозвучало в ответ. – На том берегу реки закончилась цивилизация, а впереди, за льянос, начинается сельва Ориноко – там, можно сказать, начинается доисторический мир. Привыкните к мысли о том, что с каждым днем пути мы будем как бы откатываться на столетие назад. – Женщина туже затянула потрепанный пояс-патронташ, на котором висел тяжелый револьвер, и начала распределять остальное оружие, словно раздавала ножи и вилки в начале пикника. – Возьмите за правило носить его с собой, – добавила она. – Здесь, помимо грабителей и конокрадов, еще водятся змеи, пумы, кайманы, анаконды, быки, которые нападают ни с того ни с сего, и коварные ягуары, которых мы называем тиграми. – Она протянула Аурелии замечательный никелированный револьвер, но та отказалась.

– Нет, спасибо! – Аурелия на мгновение замолчала: было ясно, что она собирается с духом, прежде чем высказаться. – Вы должны нас извинить, – продолжила она, – но я считаю, что мы совершили ошибку, приняв ваше предложение. Это место не для нас! Поймите, меня не пугают дикие звери, но дело в том, что одному из моих сыновей уже пришлось убить человека, и я не желаю, чтобы это случилось снова. – Теперь она обратилась к Асдрубалю и Себастьяну: – Мне жаль… Но было бы намного лучше вернуться, пока еще не поздно.

Ее сыновья разочарованно переглянулись. Они готовы были возмутиться, но их опередила Селесте Баэс, которая нарочито резко ее перебила:

– Не говорите глупостей! Куда вы пойдете? Вашей проблемой будут не конокрады: достаточно стрелять им в ноги или поверх головы, стараясь не попасть. – Она повернулась к Айзе: – Ваша проблема – это она, и вы не сможете таскать ее по Венесуэле вечно «беременной». Это суровая страна, где мачо привык забирать себе все, что ему приглянулось, особенно если это женщина. – Селесте попыталась улыбнуться и на какое-то мгновение показалась почти сердечной. – Поверьте мне! – добавила она. – Ваши сыновья подвергнутся большей опасности, защищая сестру за пределами льянос, чем охраняя моих лошадей и коров здесь…

Аурелия не нашлась что на это сказать, потому что явно растерялась и инстинктивно обратилась за советом к Себастьяну, который почти незаметно кивнул.

– Она права, – сказал он. – Ты же видела, что случилось в Каракасе, и мы не можем принуждать Айзу вечно ходить с подушкой на животе. – Он подмигнул сестре. – Успокойся! – прибавил он. – Даже если бы мы и захотели, нипочем не сумели бы попасть в конокрада даже с двухметрового расстояния. Мы никогда никого не убьем, – заключил он.

Похоже, он не вполне убедил мать, однако, судя по всему, у нее не было большого выбора, и она решила сдаться.

– Ладно! – сказала она. – Хоть бы все вышло так, как ты говоришь!

– Выйдет, не бойтесь, – успокоила ее Селесте Баэс. – А теперь все в машину: дорога-то дальняя.

– Извините, если я спрошу, – перебил ее Асдрубаль, вытянув руку и показывая на простиравшуюся перед ними унылую однообразную равнину, покрытую высокой сухой травой. – О какой дороге вы говорите? Я что-то не вижу никакой дороги. Как вы определяете, куда ехать?

Женщина посмотрела на него, и в ее глазах промелькнула веселая искра.

– А скажите-ка, – спросила она, – у вас в море дороги были четко обозначены?

– Нет, конечно, – сконфуженно ответил Асдрубаль.

– Ну, так здесь то же самое. Пока надо двигаться в этом направлении, все время на юг. Мы пересечем каньо [23]23
  Каньо– рукав реки.


[Закрыть], затем реку и под конец еще один каньо, который, если я не ошибаюсь в расчетах и память мне не изменяет, должен быть семидесятым каньо. Оттуда – на северо-запад, искать переправу через Гуаритико, если в ней не слишком много воды, а переправившись через Гуаритико, возможно, повстречаем какого-нибудь бакеано [24]24
  Бакеано– знаток местности, проводник.


[Закрыть], который сможет показать нам дорогу до имения.

Они посмотрели на Селесте с изумлением:

– Вы хотите сказать, что не знаете точно, как добраться до собственного имения?

– Просто оно самое маленькое. – Она развела руками, словно давая понять, что это не ее вина. – Я не была там уже несколько лет.

– Так когда же мы туда доберемся?

– Может, завтра. Может, послезавтра. Может, через четыре дня. Не все ли равно? У нас есть запас воды, пищи и бензина на две недели, вам не о чем беспокоиться. В здешних краях важно только, чтобы не полетела ось или мы не ухнули в каньо или в реку.

– А что такое каньо?

– Это как бы река, которая не течет, протоки, где после зимы остается вода, которая за лето постепенно высыхает. Они постоянно изменяются по величине, форме и даже направлению, и из-за этого пейзаж все время меняется, даже оставаясь тем же самым. – По-видимому, Селесте сочла разговор законченным и вскарабкалась на свое место за рулем, захлопнув дверцу. – Не беспокойтесь! – добавила она. – Я всю свою жизнь провела в льянос, больше тридцати раз сбивалась с пути, но пока жива и, думаю, проживу еще долго.

Почти тут же строения Брусуаля и все, что было у них за спиной, исчезло в густом облаке пыли, которое поднял пикап во время езды. На сухой равнине оно было вроде сигнального рожка, который извещал всю округу – невозможно представить, как далеко, – о приближении транспортного средства.

И тут началась сумасшедшая тряска-пляска. Утреннее солнце пекло немилосердно, и чем выше оно поднималось, тем нестерпимее становился зной, а после полудня он и вовсе достиг пятидесяти градусов. Воздух сгустился, в горле пересохло, и каждая пора тела, казалось, пульсировала, словно стремясь вытолкнуть из себя крохотную каплю густого соленого пота.

Асдрубаль и Себастьян, широко расставив ноги, сидели на груде ящиков, мешков и бидонов, которые казались одушевленными, поскольку то и дело подпрыгивали, будто норовя выскочить наружу – мол, к черту всю эту свистопляску! Молодым людям несладко пришлось, гораздо хуже, чем женщинам: солнце упрямо желало их испепелить, пыль забивалась прямо в ноздри, а тряска напоминала непрекращающуюся потасовку с оравой разгулявшихся невидимок, которые старались во что бы то ни стало сбросить их в море густой травы.

Два часа спустя они достигли берега первого каньо, и Селесте Баэс остановилась в тени кустов, из которых выпорхнули десятки красных ибисов и огромных цапель в черно-белом оперенье, метко прозванных солдатами: их бравый вид говорил сам за себя.

– Переждем здесь самую жару и поеди́м, – сказала Селесте. – Можете ополоснуться из ведер, только не заходите в воду. Текущие реки менее опасны, а вот каньо, когда начинают высыхать, кишмя кишат разными тварями, которые с каждым разом становятся все более агрессивными. Могут встретиться угри, тембладоры [25]25
  Тембладор (исп.temblador «дрожащий») – разновидность электрического угря.


[Закрыть], пираньи, скаты, а то и анаконда. – Она указала на темное пятно, выделявшееся на противоположном берегу, в двухстах метрах ниже по течению. – А вон кайманы, которые у нас бывают двух видов: «якаре́» и «баба», – и любой из них может запросто откусить ногу.

Несколько минут спустя Асдрубаль, поливавший брата из ведра мутной теплой водой, которая мало освежала, но зато частично смывала с него толстый слой пыли, на мгновение прервал свое занятие и задумчиво проговорил:

– А не сваляли ли мы дурака? Не думаю, что это подходящее место для Айзы.

– А где оно, подходящее? – отозвался Себастьян. – Каракас, где какой-то тип попытался сделать из нее проститутку, или Сан-Карлос, где с нас не спускали глаз, словно мы того и гляди кого-нибудь обчистим? – Он в свою очередь взял ведро, зачерпнул воды и медленно вылил на голову брата, стараясь смыть кашеобразную массу, в которую превратилась пыль на его волосах. – Согласен, место неподходящее, но ведь у нас не было выбора. Полагаю, что раз кому-то удалось дожить здесь до старости, то и мы сможем продержаться какое-то время. Вряд ли это такое уж гиблое место.