Текст книги "Эпистолярий"

Автор книги: Альберт Зинатуллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

 молвил возница с губы, а потом, чтобы слышно:

 " Вы не есменьские, часом?"... " А вы чьи, робята?"

 " Мы – салтыковские..." Вона как, значица, вышло...

 Што с вами делать? Не знаю... "Свои, чай, сочтёмся!

 Гульдены можем!" Кривой замахал: " Што ты, ирод!

 Креста на те нет! Не ровён... враз на дыбе загнёшься!

 Русскими сотку, гультяй! Да и ехайте с миром.

 Н-но! Погоняй! Погоняй! Ишь, удумал, холера!"

 Ельник рванулся от наших саней врассыпную.

 В поле метель – ни коней не видать, ни дороги,

 Сумрачный ветер с тоскою бессмысленной дует...

 Дует над лесом, которого больше не будет,

 О сладко не питом, о вдоволь не еденом хлебе!..

 Смутным и тёмным над бедными вёрстами дует -

 Холодно, страшно и пусто от ангелов в небе.

 " Ну, пронесло! Нынче ночью зарежу вас, барин!

 Боле – нельзя, кто другой – баловство, непорядок!

 Мне всё одно – пропадать! Я понятливый, барин! -

 Чисто излажу. Одёжу скидай!.. встань-ко рядом,

 Богу помолимся..." Истово, нежно и страстно

 Карл с мужиком на вечерние звёзды молился.

 Вечным покоем светилось над ними пространство,

 Вечным покоем светились их добрые лица...

 Я – всё про деньги! Стою – весь... до дырочек голый!

 Мужик ни в какую! " Дак, как же – без смертоубийства?"

 Карл помолчал... да как даст ему в голову колом!

 Тот – за топор! Ну-у, мы так далеко не уедем...

 Крику-то, крику! "Чичас!.. Разорву – на портянки!

 Так разорву, что и в гроб уже класть будет неча!.."

 В общем, недолго он бегал от нас по полянке.

 Вдруг – тишина! вся, как если бы пальцами свечку

 Вдруг раздавили... Мужик тихо выдохнул: волки!

 ... Много спустя, на Лубянке, в царёвом кружале

 Я его встретил, за шкалик глотавшим иголки.

 В поле метель... ни коней не видать... ни дороги.

 ***

...И лодкой цветущей казался Маргит, это верно!

И жажду легко было вылечить просто водой,

Но что мне теперь вспоминать восхитительно-первый,

Когда свой последний пора разменять золотой...

Ярыжка кривой расскучал меня нынче в кружале;

В едином глазу умещая корысть и донос -

Помимо торговлишки луком и водкой в державе,

Держал на Москве сеть уродов... Я задал вопрос,

Он только поморщился: мил-человек, што любовь-та?

Што красота? – все соблазн и пустые мечтанья.

Это все ангелов кушанье, нам же убогим

Даже обкусочек – радость-то!.. господи!.. (Водки

Может быть, барин желает? Эй! Прошка!) Понеже,

Слабы мы телом и разумом слабы. А жалость! -

Жалость крепка, как молитва господня, как камень,

Который не брошен и брошен не будет в блудницу!

Што там ходить далеко! – у Покровских шишига...

Ох, и здоров был, разбойник! А жить как-то надо! -

Раз восемнадцать он с бани на борону прыгал...

Все получилось! Да так, што евонная баба

Признала не сразу. По глазу... Так веришь! Укрытым

Поплоше во што, отвезли – там, где (Матерь святая! -

Не то чтобы бабы, купчишки какие – куды там!)

Свой-брат юродивый плакал ему подавая! -

На ноги встал человек! Дом на Яузе начал!

Младшую выдал, да сотней помог, между прочим;

Жисть-то пошла! при деньгах, три коровы, кабанчик.

И на столе – грех сказать, чтобы "хлебушек мочим".

Так и живем, Бога неча гневить: кто калишкой,

Есть, кто поют пожальчее (опять не в накладе).

При Государе!.. имеются наши людишки!

Уродов хватает... И – многие просятся, кстати.

Так-то, голубчик! убожества мы не стыдимся,

Ибо Евангелье свет нам на том и порука...

...Черт одноглазый!.. Сквозь стеклышки месяц дробился

И покатился сам-сто, обгоняя друг друга...

И улей души своей я затаил, как умел.

Зима будет долгой... А сон будет – поле, где маки.

Осталась лишь пригоршня мертвых и высохших тел -

Таких невесомых, что сдуть их не сложно с бумаги,

Когда дочитаешь... От Карла нижайший поклон.

Он так улыбался – я думал, что треснет с натуги.

Ну, как! – вся торговля картовью в Москве – это он!

Модно, но ломит! Поверишь? – целковый за пудик!

А! Каково? Вся Басманная столько не стоит

Вместе с конюшнями, ливнем и церковью старой,

Вместе со мной и судьбою моею басманной...

Впрочем, что сделано, Лютер, то сделано. И – Боже мой!..

Цветущею лодкой казался Маргит, это верно!

И жажду легко было вылечить просто водой.

Но что мне теперь вспоминать тот пленительно-первый,

Когда свой последний пора разменять золотой...

 ***

Свет мой! От радости губы в крови,

Только растаяла радость во мгле,

Только глаза золотые твои -

Больше на небе, чем на земле.

Тихо взлетел из качнувшихся глаз

Голубь рябиновый в сердце как раз,

И закачался в незримой петле -

Больше на небе, чем на земле.

Больше на небе, чем на земле

Плавает лодка в исподнем белье

И умирая всю жизнь на пролёт,

Только она никуда не плывет.

Колокол цокал кривым языком,

Этот обряд мне до боли знаком...

С чистой свечою лежать в голове -

Больше на небе, чем на земле.

Листьями мне наполняет глаза

Яблоком треснувшим в небе гроза!

Ходит любовь моя вся в серебре -

Больше на небе, чем на земле.

Тихо взлетел из качнувшихся глаз

Голубь рябиновый в сердце как раз!

И закачался в незримой петле -

Больше на небе, чем на земле.

И хороша, и светла, как в раю,

Только одну я тебя и люблю.

Горькие слёзы мои по тебе -

Больше на небе, чем на земле.

 ***

"...Их встретились взгляды. И оба они ужаснулись!" -

Так описал бы я встречу со смертью, мой Лютер.

"Прощай!" – это слово никак не дается мне в пальцы...

Развейся покамест, уже его скоро поймаю.

А чтобы не скучно, покуда ловлю его, слушай,

Какая гиштория с нами тому приключилась

Уже скоро год или два: я, как правильный лекарь,

Согласно бумаге и имени, ей же согласным,

Пристроился, значит, кормиться от "модной" болезни -

Лечил ее шпанскою мушкой весьма эффективно -

И надо ж случиться!.. такая особа!.. Короче,

Болезнь – отвалилась, но!.. вместе... со всем отвалилась.

....................................................................................

Руки велел оторвать мне по самые ноги!

Вместе с ноздрями. И на кол надеть, что осталось...

В общем, ты понял! В окошко мне видно немного,

Разве что небо. И то только самую малость...

Но малость настолько щемящую сердце, настолько

Прекрасную! Знаешь, размер не имеет значенья,

Великое – это пустяк, пустяку придающий величье,

Тот самый, от веку Ничто превращающий в Нечто

И Нечто в Ничто... ни хрена себе фразочка вышла.

Да, в общем-то, все как-то вышло, мой Лютер, ни к черту!

Одна только радость, что Карла ко мне подсадили.

Он, правда, молчит и молчит уже месяц четвертый...

...В крепкую осень особенно синее небо,

В зябком пространстве кричит журавлиная стая...

Утречком дождик, а к вечеру, точно, зарежут, -

Шутил мужичок, нас во дворик тюремный впуская,

В крепкую осень, в особенно синее небо...

Карл все смотрел и смотрел на летящую стаю,

Плакал... И вдруг – замахал и захлопал руками

Себя по бокам, по бокам! И подпрыгнул!.. и плакал...

Прижавшись в осеннюю грязь – как мы оба кричали!

... я кричал не от боли, и не от любви, милый Лютер!

Не оттого, что "прекрасна весна на границе",

Не оттого, что "Флоренция пробует лютню",

А Карл все кричит и едва различается лютня...

Не оттого, что беда мне с моею водою,

Не оттого, что уже и не жажду прощенья,

Не оттого, что за взглядом Ее мимолетным...

Не оттого, что глаза у Нее золотые! -

Что мне увидится, если я взгляд Ее встречу?

Как утолить навсегда ненавистную жажду?

Кто станет пить мою старую, затхлую воду?

"Ту, что в пустыне!.." Но эту я вылил на Карла.

Он замолчал... Ты такой тишины и не слышал! -

С каждым растущей сюда приближавшимся шагом.

Звякает ключ... Поболтать бы, да видно, пора мне.

Вот и поймал это слово: "Прощай", милый Лютер!

 * * *

Унося свою Родину в складках гнилого плаща,

Если нет и плаща, или даже с чужого плеча -

Обернись и смотри в опустевшее чистое поле...

И покуда на лбу не появятся капельки крови,

И покуда на лбу... Уходи из отеческих мест.

У любимой моей! – И молись на жасминовый крест.

У любимой моей! – Вспоминай и навеки забудь.

Неразрезанным яблоком пахнет припухшая грудь,

У любимой моей – переполнены светом глаза,

Переполнены словно осеннего сока лоза,

У любимой моей... – Уходи из отеческих мест.

У любимой моей! – И молись на жасминовый крест.

У любимой моей! Даже если с чужого плеча -

Унося свою Родину в складках гнилого плаща...

 ***

Полыхнуло ливнем

Небо в белый свет!

Побежал по глине,

Набухая след.

От небес до суши

Серебрится пыль -

Это ведьмы сушат

Голубой ковыль,

Это бойкий леший,

Булькая губой,

Помогает вешать

Ведьмам голубой.

Мягко обметает

Золотую пыль

Над колоколами

Голубой ковыль.

И сквозь эту голубь

Далеко ясна

Церква – битый голубь

С лапкою креста.

 ***

Тройки, праздник, вдалеке -

Речка... Роща... Горка...

Колокольчик на дуге

Таял от восторга!

Увязая в снежный дым,

Вставший облаками,

Не бежали вслед столбы

Черными ногами.

Ждала. Жала простыню,

Трогала иконы,

Продышала полынью

В озере оконном.

С голубой ольхи халат

Уронив на спину,

Тихо порванный солдат

Иву отодвинул...

В дымный вечер голубой

Поднялись, помчались -

Между небом и землей

Странные качались

И глядели сквозь закат,

Как по бел дороге

Снова порванный солдат

К озеру подходит,

Через озеро идет

И глядят из глыби -

В пучеглазый синий лед

Вплавленные рыбы.

 ***

Куст ольхи дымясь растаял,

Сподобясь дневной луне,

Стала – девица лесная

В тихой глубине.

И не шла и не стояла,

Трогая лицо,

Поднимала и роняла

Белое кольцо.

Над коленкой голубою

Дымку платья занесла

И прозрачной головою

Страшно затрясла.

Подняла ли, вновь склониться -

Перья из угля

Перепуганною птицей

Лопнули в поля.

Водяные тихо воют

На протяжных пнях,

Замерла – и речка кровью

Облилась в камнях.

Только волосы качает

Мертвая вода,

Мимо с теплыми свечами

Ходят холода.

Голубое в поле тает

Ветра колесо.

Птицы небу обглодали

Черное лицо...

Только волосы качает

Мертвая вода,

Мимо с теплыми свечами

Ходят холода.

Да и не было девицы!..

Да и девица – Была!

Безъязыкой трудно ль птице

Вспоминать слова?

 ***

Я из леса ушёл, наугад, как уходят из леса,

Было нечего ждать, даже если и было кого,

Было – солнце гнездом прошлогодним застыло на месте,

Было – небо притихло и сжалось в горячий комок.

Всё качнулось – и всё... Замотало по лесу кругами,

Эта женщина шла не ко мне, а попала ко мне.

Я её обнимал голубыми до крови руками

И носил по стране, по большой и нелепой стране.

Я из леса ушёл наугад, как уходят из жизни,

След за мной отставал, догонял и хрипел тяжело.

И хлестали мне ветки с коротким, забывшимся визгом

И весеннее небо, как кровь захлебнулось и горлом пошло...

Уже лёд подставлял ненадёжные скользкие плечи,

Уже ветер ушёл, выправляя берёзам горбы,

Я стоял наугад и дышать было долго и нечем,

И болело свинцом небо в глину моей головы.

И до самой земли потемневшие падали птицы,

Разучившись по небу ходить босиком.

И болела спина, и хотелось умыться,

И крутилась луна на шнурке голубым башмаком.

Было страшно молчать – как стучит в леденеющем небе,

Было нечем кричать – как в пустеющей роще молчит

И деревья качались вокруг, и казалось, ослепли,

И схватившись за голову, прыгали в жёлтой ночи.

Я из леса бежал – наугад, озираясь по лисьи,

След за мной догонять… почернел и отстал, и отстал…

Я свалился в траву и дышал прошлогодние листья,

Когда рядом привстав и по имени кто-то назвал.

ДИЖОНСКАЯ ДУРОЧКА *

 ( Из Франции)

Песенка про Жана-Пердунка *

 В местечке Санс у нас – дин-дон! -

Любой вам скажет пустозвон,

Что лучше Жана-Пердунка

Не видел свет жонглёра!

Он ловко прыгал на канат,

Своей виоле (виноват)

Аккомпанируя другим,

Тем самым инструментом.

В лохмотьях жалких он ходил,

Красоток лапал, лихо пил,

Поспорить, в кости ли продуть -

Всё для него был праздник.

Он знать не думал про "потом"

И рваный плащ ему был дом,

И вот однажды в доме том

Застукал Жан воришку:

"Найти средь ночи, старый плут,

Что хочешь Ты, когда Я тут

Не нахожу средь бела дня...

Сказать какую рифму?"

Был славный малый этот Жан! -

Живой, как мячик на ножах.

Он в кабаке не раз, не два

Закладывал виолу.

И всё пропив не раз, не два,

Он, локтем утерев слова,

Всё что-то важное хотел,

Да всё махал рукою!

Всё выставлял на смех жену

И вдруг – подбросил в вышину!

Прекрасней, чем его жена

Не видел свет супруги...

Но слёзы выплюнув под стол

И руки вывернув крестом

Он так сыграл!.. Вовек душа

Обратно – не вернётся.

В местечке Санс у нас... диннн... доннн...

Любой вам скажет пустозвон,

Что лучше Жана-Пердунка

Не видел свет жонглёра...

 * * *

"Ущипните меня! Пусть я беден, простужен и сир -

Неужели Дижон! Развалившись на "майских шестах"...

И в глаза умещать, и прикушенным пёрышком, sir,

Перекошеный рот чуть держа в побелевших устах,

Так приятно... И господи! вдруг замереть – фарандола!"

Так я думал, монашек, Дижоном любуясь с холма.

Это улей и май! Это мятный ликёр и кузнечик!

Извини, что я так расставляю небрежно слова.

Быстро-быстро садится прозрачное солнце в листву

И всё медленней дым повторяет свои очертанья...

Ой! прости, бога ради! сейчас пересяду к костру -

Я тут жиром маленько заляпал... Твои причитанья,

Будь ты здесь, весь Дижон я уверен от милых утех

Оторвали б! С тех пор, как сменил ты виолу на келью,

Я уверен... Но слушай, что сталось со мной – смех и грех!

Впрочем, было давно, да и было ль на самом-то деле? -

Как входили мы весело в праздничный, шумный Дижон!

Созывали народ. Помнишь эту свою прибаутку?

А с собакою номер? А трюк с подменённым ножом?

Или девушек стайку? – когда, залетев "на минутку",

Выражали восторг свой не новым, но самым простым

И доступным им способом... Знаю, ты скажешь, что нету

В мире более гнусной породы людишек, чем мы.

Ха! Но как веселились дижонцы – как малые дети!

Как от выходок наших они хохотали до слёз!

Как я ползал на брюхе, в пыли подбирая их слёзы!

Как потом уносил и ронял их на озеро дрозд,

Чтобы слушать над озером звон колокольчиков звёздных!

...спит Дижонская Дурочка. В ней ещё кружится праздник

И нескладного платья счастливый и гордый разлёт!

И мальчишки с камнями... И руки под грудью прекрасной -

Чтоб ни крови, ни сна расплескать не смогли из неё!

Как цветущая слива, взлетевшая над облаками,

С закружившейся сразу от радости вниз головой!

И подхваченных птиц, узнавая слепыми руками,

Выпускать по одной... по одной, по одной, по одной!

Где летит она так, словно крыльями лёгкими машет!

Словно сердце её – безопасное, как колыбель -

Всё уносит с собой! Даже горькие слёзы и даже...

Даже слов я, монашек, таких не умею теперь.

Пусть уж сон её лучше смешается с сонмами трав,

Так же тихо, как я завтра утром с толпой пресловутой.

Все дороги приводят... Наверное, Римлянин прав!

У меня же в Дижоне – расходятся все почему-то...

Это я так подумал! Дижонская дурочка – нет:

Вся по склону рассыпавшись бандой визжащих козлят!

Я ещё помолчал. И как дал ей... нести "флажолетт"!

Знаешь, всё этот взгляд!.. А, монашек, не правда ли?

Взгляд! -

И весна над Дижоном прекрасней весны над Парижем

От него одного мне становится... не по себе.

Так становится вдруг, когда небо становится ближе,

Когда кажется – больше не надобно жить на земле...

Что мне сон Самарканда далёкого – персик капризный!

Что протяжные вишни в туманных китайских полях!

Мы с Диди наслаждаемся яблоком здешних провинций! -

На него – не скупятся, бегущие к нам "на бровях",

Ох, уж эти дижонцы!.. Они тебе могут простить

Всё, что хочешь. Возьми, хоть приставших к нам ниже по Роне,

Двух арабов. Один "резал" сальто, другой – кошельки.

Потрясающий номер! Я видел их раньше в Вероне.

Ты же знаешь дижонцев! Вот-вот! А по виду – не скажешь.

Всё равно – не догонят! И ей, всё равно, не простят -

Ты же знаешь дижонок! Что хочешь дерьмом перемажут...

А всё этот взгляд! А, монашек? Не правда ли? – Взгляд!

... Что теперь? На Мелен... Ну, а там прямиком до Парижа!

Догорает костёр, да и я – как собака замёрз...

Ты-то сам как живёшь? Как твоя драгоценная грыжа?

Я надеюсь – увидимся. В общем, целую. Взасос.

 * * *

Над лесом чёрным, как вода -

Звучала медленная птица,

Горячей кровью с живота

Луна, готовая разлиться;

Над лесом чёрным, как вода -

Всплыла колдунья вверх ногами,

Стучали медными плодами

И распускались провода.

Она плыла вплывая крышу,

Паук за печкою пропал.

И дым с трубы летучей мышью

Всю ночь неслышно улетал.

Едва одетая в сиянье,

Плыла над медленным котлом -

Что пламя мягкими костями,

Что лампа сломаным стеклом…

Вороны крыльями стучали

Растаять мутное окно,

Луна ворочалась на дно

Ворочать ржавыми ключами.

На пустошь было понесло

Впотьмах шарахнувшись дорогу,

Она сломав запнулась ногу

И покатилось колесо -

Над лесом чёрным, как вода

Звучала медленная птица.

Ей ничего уже не сниться

И не приснится никогда...

 * * *

Ну вот, наконец-то, монашек, я здесь… Наконец-то

Вдохну полной грудью зловоние сточных канав!

За мной, мой монашек! В Париже я знаю есть место,

Которое вряд ли забудешь, однажды попав.

Вопит не от боли и глотку дерёт не от страха

Возлюбленный Мост мой! – беспечный, как в Сену плевок.

Скажи мне, монашек, Ситэ – всё такой же неряха? -

Как тот, засадивший тебя за решётку прево?..

Нет-нет! За меня можешь быть совершенно спокоен.

Я сам обустроюсь – зачем мне твой луковый суп!

Тут каждая башня таит за щекой пару коек,

Чтоб выплюнуть утром с двумя золотыми в носу...

"Горчицу толочь" – не моё ремесло, ты же знаешь,

Но видел бы ты, как она улыбалась во сне!

А муж -старый мерин... да ты всё и сам понимаешь.

Прекрасные женщины всё-таки в этой стране!

Я каждый их взгляд за собою по свету таскаю.

Вот этот – гляди! – мне дала на прощанье Ди-ди!

Как сломаный ключ я в платок завязал его с краю...

Давай, улыбайся! Да не проболтайся, гляди!

С какими Тебя я застану глазами, мой пухлик? -

Надеюсь, не с теми, что делает за два пинка

Хозяин собаке, огузок стащившей на кухне?

Приходят на ум только Жана слова – Пердунка:

"Не тех опасайся... а тех опасайся, монашек,

Которые вечно толпятся тех первых вокруг,

По тайной постыдной нужде, или что ещё гаже..."

Да, впрочем, не важно. Но ты опасайся, мой друг!

Их, может быть, кормят неплохо, но больно пинают!

А мой – как бы ни был нетвёрдым обманчивый шаг -

Без имени, родины, денег... я всё-таки знаю,

Что с Малого Моста всегда попаду на Сен-Жак!

Столетьями звёзды меняли свои очертанья,

Столетьями будут менять над моей головой...

И будет струиться поток неизбывный : крестьяне,

Ведущие скот и псари, и калеки с сумой,

Старьёвщик, суконщик, цирюльник с клиентом небритым,

Чтоб только увидеть, свои позабыв имена -

Собаку на муле, когда музыкант с портативом

Закрутит Вселенную ради кувшина вина!

Тебя вот куда занесёт твоя ряса… Послушай!

Меня если хочешь увидеть – пройдись по Мостам.

Среди кокийяров, менял и "жонглёров вонючих",

Но вонь эта слаще, чем вонь из-под ваших сутан ! -

Вопит не от боли и глотку дерёт не от страха

Возлюбленный Мост мой! – беспечный, как в Сену плевок.

Я знаю, монашек, Ситэ – всё такой же неряха,

Как тот, засадивший тебя за решётку прево...

А может как встарь – посидим? Я б винишка поставил!

И только не надо вот этого – "ах!я не пью!"

Но впрочем, как знаешь, монашек... Ей-богу! – исправит

Горбатого только могила!.. Адью!

В театре г-на Бриоше *

Паяц комедию ломал,

Болтаясь на дрожащих нитках.

Сиял картонною улыбкой,

Картонный палец поднимал -

Паяц комедию ломал!

Потом воскликнув «наплевать!» -

Он нити начал обрывать:

Сначала с ног, с руки потом,

Ломая пальчиков картон.

Паяц трагедию ломал,

Рисованным рыдая глазом,

И нить оставшуюся разом

Рванув – безжизненно упал...

Паяц трагедию ломал!

 ***

Так вот!.. так вот, я не договорил!

В Аравии прекрасной, где счастливый

Цветёт Йомен.... как будто сон пугливый

Мне чью-то жизнь чужую повторил.

Не верь тому, что скажут обо мне!

В Аравии прекрасной, где счастливый

Цветёт Йомен – пусть подавлюсь я сливой!

Так вот, монах, я не договорил:

Я так же был прекрасен в двадцать, в тридцать

Был так же странен, так же в сорок – чужд...

За всё сполна уже я расплатился.

"Аравия!"... Бог мой – какая чушь!

Я не договорил! Когда настанет,

И зеркало – моё на много лиц...

Из чашки дым разбитой прорастает,

Как из яйца смородиновый лист.

Не верь тому, что скажут обо мне...

Я уязвим и потому беспечен.

И уж чем-чем – пинками обеспечен!

Не верь тому, что скажут обо мне -

Я проливаю мимо, как фонарь

Поломанный луну! Чтобы мгновенье

Припомнить и – забыться на мгновенье,

Едва ли пригодится календарь…

Я полюбил, когда уже болея,

Когда уже сказали слово «пли».

И журавли на сломанных коленях

Уже готовы облететь с земли.

Храни, мой друг, коль нечего хранить -

Всё позабыв – пространство между нами -

Я полюбил неясными словами

Совсем не то, что думал говорить.

Паяц погиб. Всё вымощено пылью.

Влюблённые я слышу голоса.

И скорлупа раздавлена. И крылья

Осенний ветер бросил в небеса.

Я полюбил... Я снова полюбил!

И побежал на площадь мимо Рая -

Смотри, монашек! Как они играют!

Ну, вот... опять я не договорил.

 Deja vu*

 (Иерусалим)

 ***

… Или я накурился кривой тегеранской травы,

 Даже страшно подумать – одни бедуины кругом.

Я молчу на наречьях забытой до боли страны,

Как счастливые птицы, держащие в клювах Кедрон.

В этом месте встречаются вдруг, не заметив друг друга,

Сивоворонка в небе и взгляд парусов из Хиттима,

Кипарис у дороги, чью тень собирают по кругу,

Чтоб укрыть, хоть бы кончик ресницы! Кому не хватило,

Утешают себя огурцами, арбузом, водою…

Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака,

Обязательно встретятся!.. Если глаза не открою,

А открою я их обязательно. Просто от страха.

В это время я каждую ночь, как те птицы, которые ночью

Вылезают из веток на желтую греться луну…

Без вчера и сегодня – свободен и сосредоточен -

Мой безногий сосед, на протезах уснувший в углу.

Он лежит, как Амос в сикоморовых рощах Фекуи…

Босиком, без сапог, в башмаках, и опять босиком -

Слишком долго он шел, дорогой мой, дорогой не тою,

Чтобы нынче с неё повернуть ни с того, ни с сего.

Я и воду принёс, разложил этих, как они, спелых!.. -

Чтобы всё объяснить, мне не хватит и тысячи лет!

Просто нет ничего, что могли бы мы заново сделать,

А тем более, что-то исправить, тем более – нет!

Из окна Тадж-Махала, равно, как из окон барака -

Соломона дыханьем оливковым пахнет звезда!

Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака…

Опоздаешь на миг, а окажется, что навсегда.

И, наследник пропахших мочёю и одеколоном

Пары старых протезов, сижу у вечерней воды.

Я как будто бы видел всё это, как будто бы снова -

Этот Ерушалайм и проклятые эти плоды!..

Я смотрел, как на них появилась и высохла плесень,

Я их сроду не ел… лучше б мне их не видеть в глаза!

И сквозь пламя свечи я узнал покачнувшийся месяц,

Месяц душный и липкий, отчаянный месяц Нисан…

 ***

Тот год я помню очень хорошо.

Отец не спал. И скот в хлеву не блеял.

Предчувствовали снег, но снег не шёл.

Он всё не шёл – густой, протяжный, белый…

В ту ночь висеть остались до зимы

Несрезанные гроздья винограда.

Отец сказал, что это так и надо,

Но и зимой не трогал их никто.

Отец никак не мог надеть пальто.

Мы с братьями топтались у порога -

Волнение, растерянность, тревога…

Надеялись на снег, но снег не шёл!

Отец сказал, что это хорошо.

Никто не понял, что происходило…

Зима в тот год внезапно наступила,

Тем более, когда живёшь в глуши -

Блуждая в темноте своей души,

Как со свечой по вымершему дому,

В котором всё до боли незнакомо:

Сандалии при входе, полумрак,

Сундук для книг, стоящий точно так,

Как если б он стоял на самом деле.

Знакомый запах. Все уже поели.

И одеяла свёрнуты в углу…

Я вымыл руки и теперь могу

Идти играть, скакать в камнях с верёвкой,

Глазеть на птиц. В то утро очень ловко

Я подтянул маслины уходя…

И рук не отнимая понял я,

Что если вверх весь день бросать маслины -

То облака плывут неуловимо

И видно, как вращается земля!

С тех пор не спал отец и вся семья,

Едва зима задышит у порога -

Волнение, растерянность, тревога…

И видно, как вращается земля.

 ***

… Потом был колодец и слива росла.

Слива ещё во дворе росла!

Синяя слива и птица над ней

Летела без отдыха несколько дней.

Опустилась она и качнулась листва,

Отражаясь в колодце, как будто листва.

Я заметил на сливе невидимый блик,

И вот-вот упадёт, и уснул в тот же миг…

«Я райские травы ногами топтал,

Диск золотой надо мной летал.

Я райские травы ногами топтал,

Звёзд хоровод надо мной мерцал…»

Я за долю мгновенья обрёл и навек

Потерял, как теряет любой человек,

Когда слива и птица друг друга задев,

Разбудили меня, громко щёлкнув в воде!

Успел я сорвать напоследок в траве

Цветок. Я держать его буду тебе!

… Потом был колодец и слива росла.

Слива ещё во дворе росла!

Но пустыми руками я трогал лицо,

Как застывшее олово твёрдым свинцом.

И до дыр я глаза себе песней протёр,

Той, что пел незнакомый заезжий актёр:

«Я райские травы ногами топтал,

Диск золотой надо мной летал.

Я райские травы ногами топтал,

Звёзд хоровод надо мной мерцал…

Но пришел мой черед по земле ступать

И рожая меня громко вскрикнула мать!

Долгий путь по земле мои ноги прошли,

Но по райской траве всё скучают они…»

 ***

В отчаянье и одиночестве

пускаюсь я в путь,

без надежды

когда-нибудь даже приблизиться к цели...

Над головой,

тишиною ожившею вдруг,

кружится птица

в полузабытом веселье…

Безместная… Ей

хорошо с высоты различимы

и призраки, и люди, и следы.

Иллюзии

так ясны нестерпимо...

Прекрасное не требует воды.

Хрустит песок,

вот я и встретил друга...

Он умер

безмятежно и легко -

от времени. От этого недуга

еще не выздоравливал никто.

Открываю глаза ... Мотыльки...

Мотыльки не кусаются, знаю.

Закрываю глаза, понимаю -

всё к зиме, даже это к зиме...

Я остался один на земле

и скользят молодые улитки

по глазам, где-то там...

в глубине.

 КНИГА В КНИГЕ *

 (часть 3)

 ЛУННЫЕ ЯБЛОКИ

 ( стихи неизвестного автора )*

К высылаемой КНИГЕ

… Я мажу пальцами горчицу на пирог

И бородою вытираю руки,

В посуду винную (я думаю – от скуки)

Мочусь с утра. И выйдя за порог,

Я никогда не помню – хоть ты тресни -

Как попадаю вечером домой?

Пою всегда одну и ту же песню:

Что Хаз-Булат… на редкость удалой.

Ну, в общем, я тот самый дурачок,

С которым можно поболтать о том, об этом.

Да!.. У меня есть Книга! Пустячок -

Известный труд забытого Поэта.

Люблю я эту братию! Веселье

У них одно – подкинуть переплёт,

Шарах! и труп Читателя плывёт

От первой строчки до последней.

Плыви и ты! Поэзия, мой друг,

Всего лишь Языка нелепая попытка

Свою тоску отчаянную вдруг

Невыразимой выразить улыбкой!..

И вот уже с улыбкою глумливой

Подстерегает Автор где-то здесь:

То выскочит – зарежется! То весь

В какой-нибудь помаде! То сопливый!

Дарю Её – тебе, мой потный друг!

У вас, я слышал, жарко нынче летом? -

Пусть эта Книга охладит приветом

Тебя! А что… читай её без брюк!

И если у тебя ещё стоит

Бутылка на столе, стакан и сливы!

Какой прекрасный повод быть счастливым -

 Читай, да пей! И – кланяйся своим…

 ( пролог )

Божье имя во рту Что как пёрышко нежил

Так и жил на земле Будто не жил...

И не нажил Я другого ремесла

Винным ветром Валит с ног меня весна

Только руки Голубым крестом

Под разбитым глиняным кустом

Так протяжна тишина и нежна

Стала – будто душа отошла

Будто дерево Полное птичьих яиц

Налетело на стаю Вернувшихся птиц...

Хорошо согласись – Что как пёрышко нежил

Так и жил на земле Будто не жил

 ***

Как бы жили мы славно

На свете на этом на белом -

Я бы тихо спивался

А ты бы мне песенки пела

Чтоб слезились глаза

И дрожали венозные руки

По твоим волосам

Бесконечно прекрасным и юным

Мы б ловили в кустах соловья

И поймав – привязали за лапку

Ты бы плакала Я

Вырезал для "шекспира" закладку

Все приходили бы тогда

Проведать старину

Затем что нынче старина

Не вреден никому

Мои глаза – болотный дым

И грудь пустой орех

Ты так юна что и следы

Твои внушают грех

Когда беззубая с трудом

Меня уложит в гроб -

Ты одеяло перед сном

Надвинь на самый лоб

Я сочиню тебе страну

Там будет всё легко

Прощаться Помнить и Любить

И Умирать – легко...

 ***

 За стеной только поле чернеет

 И всего-то что месяц висит

 Даже будь эта ночь потемнее -

 Нам с тобою она не грозит

 Нам с тобой можно разве – случайно

 Можно разве что – умереть.

 Вон как ветер завыл причитая...

 Мне наверное так не суметь

 Видишь – горлом качнув голубым

 От любви и горя и сгорая

 Не дотянутся губы луны

 До свиданья моя дорогая...

 ... Мне наверное так не забыть

 Как тебя я забыть не умею

 Я горячую воду согрею -

 Твои ноги усталые мыть

 Пусть летает и пусть пролетит

 Жизнь моя – и глупа и прекрасна

 Надо только свирепо и властно

 Этот глиняный призрак любить.

 Лунные яблоки

Лунных яблок на снег голубой

Рассыпая летящее тело

В небе выгнется женщина в белом

И окажется белой луной

И качаясь у синей постели

Я забудусь на сумрачный лес

Где вмерзает в пустые метели

Лунных яблок ныряющий треск

Рассыпаясь над ветками звонко

Долгий ливень за поле уйдет

С переполненой лодки и лодка

Поплывет уплывая под лед

И как будто летучие мыши

Сцеловав серебро пустоты -

Яблок ломаных полные рты

Разевают притихшие крыши

И по мне разворованом плакать

Выходила далекая мать -

В белом платье качающем слякоть

Навсегда исчезая стоять

Я набью вперемешку со снегом

Опрокидываясь в кусты -

И высокого черного неба

Разлетятся воронами сны

В небе выгнется женщина в белом

Лунных яблок на снег голубой

Рассыпая летящее тело

И окажется белой луной

И как будто летучие мыши

Целовать серебро пустоты -

Яблок ломаных полные рты

Разевают притихшие крыши...

 Пьяное озеро

...И большой перепуганной птицей

Сплю я в старом забытом лесу -

Мимо пьяного озера снится

На закат голубую листву

И хмельной перепутанный заяц

В исчезающих травах висит

Ивы скользко плетясь и пинаясь

Тянут корни к пахучей грязи

Одурев журавлиная стая

Не летит выбиваясь из сил

То один упадёт то другая

Головой в замирающий ил

Только в воображаемом небе

Небывалой уже красоты

Моя птица взмахнув опустела

На сосущие холод сады

Я проснусь когда к Светлому лику

Разорвав бесполезную грудь

Перелётные тихи крики

Сквозь раздавленный воздух умрут

Лес глухим петухом тянет горло

И уже не успеет к утру

Поле высидеть курицей чёрной

В первый снег голубую луну

И когда неосознанный ворон

Вверх ногами устанет лететь -

Выйду солнечным я коридором

На последнее небо глядеть

 Журавлиная флейта

Здесь колючею проволкой пахнут

Голубые сады фонарей

И окна ледяную рубаху

Ливень тянет с тяжёлых ветвей

И прозрачнее майского клея

Пальцы в голову сладко забыть! -

Журавлиная тихая флейта

Обнимается по небу плыть

Над отчаяньем плыть и разлукой

Одиночеством и ожиданьем -

Он раскинув протяжные руки