Текст книги "Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947"
Автор книги: Альберт Кессельринг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
В конце концов по политическим соображениям – которые, кстати, держали в секрете даже от меня, хотя мне предстояло возглавить одно из ключевых воздушных командований в приближающейся кампании против России, – наши воздушные налеты на Англию стали постепенно сходить на нет. Благодаря этому у меня появилось несколько больше возможностей для поисков решения вопроса об отдыхе личного состава и проблем, связанных с капризами погоды. Однако общий груз проблем люфтваффе стал от этого лишь ненамного легче. Только начиная с мая 1940 года напряжение заметно ослабло.
24, 25 и 26 декабря 1940 года, а также в канун Нового года я отдавал приказы об отмене всех оперативных полетов над Англией. Однако мое предположение, что противник поступит так же, к сожалению, оказалось неверным. Я не могу полностью снять с себя вину за то, что нередко давал слишком большую волю человеческим чувствам. Я говорю об этом совершенно открыто и, при том что меня приговорили к смертной казни за бесчеловечность, не боюсь, что кто-то увидит в этом противоречие.
Несколько дней отпуска в новогоднюю пору – это был единственный мой отпуск за всю войну – вопреки моим надеждам не дали мне возможности отдохнуть. Помешали массированные бомбардировки германских городов в районах, близких к месту моего проживания. Прервав отпуск, я вылетел в Голландию, где провел очень серьезную беседу с Каммхубером и Фальком, тамошними старшими командирами ночной истребительной авиации. Я поставил их перед альтернативой: либо они проводят коренную реорганизацию действий своих летчиков, либо подчиненное им авиакрыло ночных истребителей будет расформировано. Я пообещал сделать все, что в моих силах, для выполнения целого ряда личных пожеланий моих собеседников при условии, что они обеспечат быстрое достижение ощутимого результата.
И результат был получен. После упомянутой встречи я постоянно находился на связи с ночной истребительной авиацией, которая – под руководством Каммхубера как организатора и Фалька как человека с большим оперативным опытом, а также благодаря многим великолепным пилотам, таким, как лейтенант Зайн-Виттгенштайн и гауптман Штрайб, ставший впоследствии ночным асом, – быстро набрала силу, став великолепным средством обороны. Ее летчики всегда приглашали меня как «отца ночных истребителей» на все значительные мероприятия и на персональные торжества. Между тем первым шагом к положительным изменениям были технические усовершенствования. Наземные радары безошибочно фиксировали приближение бомбардировщиков противника; прожекторные установки, действовавшие в идеальной координации с радарами и сведенные в осветительную дивизию, сделали возможными успешные ночные воздушные бои «с подсветкой», в то время как радары, установленные непосредственно на самолетах, позволили нам успешно вести ночные воздушные бои «без подсветки». Еще одним доказательством эффективности действий ночной авиации стало то, что вскоре после сформирования группы ночных истребителей британские ночные бомбардировщики стали отдавать предпочтение налетам на наши зарубежные объекты.
Хотя налеты англичан на Германию в декабре 1940 года нанесли нам ущерб, вызвавший временную дезорганизацию в подвергшихся нападению районах, их результаты ни в коей мере нельзя было назвать впечатляющими. С другой стороны, потери, понесенные в ходе этих налетов противником, также были значительными. Активизацию англичанами ночных бомбардировок наземных объектов наших ВВС в Голландии и Бельгии можно было расценивать как свидетельство эффективности наших ударов по Англии. Как и раньше, эти бомбардировки со стороны британских ВВС не достигали своей цели. Хотя в ясные дни англичане не предпринимали попыток нанесения бомбовых ударов, наши летчики нередко натыкались на их истребители, которым иногда удавалось добиться случайного успеха. Именно во время стычки с ними погиб маршал авиации Грауэрт, доблестный командующий 1-й авиагруппой. Чем реже самолеты противника появлялись в небе над оккупированными нами территориями, тем более нервными становились наши зенитчики. Зимой 1940/41 года, в промежутке между Рождеством и Новым годом, мне надо было навестить Остеркампа. Когда я при легком снегопаде сажал мой небольшой самолетик, на меня обрушился шквальный огонь 2-сантиметрового орудия. Я, что вполне понятно, устроил скандал. Меня не удовлетворили ни ссылки на то, что зенитчики якобы были предупреждены о приближении «английского бомбардировщика», ни весьма любопытные оправдания, суть которых состояла в том, что во всем виновата зенитная артиллерия сухопутных войск. Как известно, история повторяется: в 1942 году, когда я находился за пределами воздушного пространства Туниса, итальянские зенитчики приняли мой «шторх» за английский бомбардировщик и открыли по нему огонь; к счастью, делая поправку на скорость, они переоценили возможности моей машины.
Можно ли считать воздушную войну против Англии, сравнивая ее замысел и ее результаты, провалом?
Быстрое окончание наземных боевых действий на западе поставило германское командование перед ситуацией, к которой оно не было готово. В данном случае во второй раз стало особенно очевидным полное отсутствие какого-либо долгосрочного плана. Очень плохо плыть по течению, не определив для себя ни своего следующего шага, ни конечных целей. Независимо от того, какими мотивами мог руководствоваться Гитлер, заняв особую позицию в отношении Англии, я убежден, что в описанные мною месяцы возможность наступательной операции против британцев всерьез ни разу не рассматривалась. Именно в этой ситуации и началась воздушная битва за Англию, в которую мы ввязались, не имея ясной цели, и которая продемонстрировала, что мы выдаем желаемое за действительное. Естественно, это сказалось на результатах проводимых нами операций – иначе и быть не могло. Именно это и является объяснением того бесспорного факта, что во многих случаях результаты наших действий не соответствовали нашим ожиданиям. Тем не менее, оценивая ход этой воздушной битвы и количество боевых самолетов, постоянно находившихся в воздухе даже при самых неблагоприятных погодных условиях, вряд ли можно говорить о том, что в воздушном сражении за Британию немецкие ВВС потерпели неудачу.Как я уже объяснял, то, что от операции «Морской лев» пришлось отказаться из-за неподготовленности люфтваффе к ее осуществлению, а также из-за непреодолимости британской обороны, исторически недоказуемо. Если бы это на самом деле было так, мы не смогли бы непрерывно бомбить Великобританию в течение девяти месяцев после того, как операция «Морской лев» была отменена. Факты говорят о том, что из-за отсутствия четкого плана операции «Морской лев» люфтваффе бросили в бой для того, чтобы до поры до времени отвлечь внимание от подготовки следующей кампании – против России. Отдавая должное нашим ВВС, необходимо сказать, что если мы так и не смогли достигнуть поставленной цели, то, несомненно, прошли значительную часть пути к ее достижению. То, что это не пустые слова, станет ясно любому, кто сравнит десять месяцев битвы за Англию с тремя годами битвы наших противников за Германию.
* * *
Уинстон Черчилль соглашается с неоднократно приводившейся в немецких публикациях версией, которая состоит в том, что воздушные сражения, происходившие до сентября, по замыслу должны были стать подготовительной фазой операции немецких войск под кодовым названием «Морской лев». Ниже я привожу некоторые из аргументов против этого тезиса.
a) Приказами Геринга в дни, когда операция «Морской лев» вот-вот должна была начаться, 2-му и 3-му воздушным флотам был определен обширный перечень целей, которые вряд ли могли иметь какое-либо отношению к вторжению в Англию.
b) Командующие воздушными флотами были полностью исключены из числа лиц, занимавшихся планированием и подготовкой операции «Морской лев».
c) Приказом от 5 сентября ВВС предписывалось сконцентрировать основную мощь ударов по Лондону не на правительственных учреждениях, расположенных в центре города, а на объектах, находящихся на берегах Темзы. Хотя это были важные объекты, целесообразность их бомбардировки с точки зрения обеспечения успеха наступательной операции весьма сомнительна.
d) В своей директиве номер 17 Гитлер говорит о недельном подготовительном периоде. Одно только то, что по изначальным оценкам этот период должен составить минимум пять недель, доказывает, что возможность проведения операции всерьез никогда не рассматривалась.
Черчилль пишет, что во Франции соотношение сил между Германией и Англией составляло два к одному и даже три к одному в пользу Германии, а в битве за Дюнкерк даже четыре к одному и пять к одному. Эти цифры, возможно, недалеки от истины, даже при том, что, на мой взгляд, большое количество вылетов, которые совершали немецкие самолеты (от трех до шести в день у легких самолетов), вполне могло стать причиной ошибок при визуальных оценках. К сожалению, классические боестолкновения между истребителями, благодаря которым можно было бы составить ясную картину, происходили весьма редко. Мы могли поставить себе в плюс тот факт, что операции, проводимые нашими атакующими силами, как правило, осуществлялись в соответствии с определенным планом, в то время как англичане вынуждены были приспосабливать свои действия к нашим. Это, разумеется, неизбежно вело к распылению сил и исключало какую-либо возможность успеха. Кроме того, деятельность их разведывательных структур и аппарата управления была в большей или меньшей степени нарушена.
Черчилль 20 августа заявил в парламенте, что английская истребительная авиация после всех боев является более сильной, чем когда бы то ни было. Его слова следует интерпретировать с точки зрения психологии, так как, с нашей точки зрения, серьезных воздушных боев к тому моменту еще не было. Даже при средних потерях в 30–50 процентов нам было гарантировано регулярное пополнение. Черчилль пишет, что после завершения целого ряда фаз противостояния «Герингу пришлось прибегнуть к безжалостным массированным бомбардировкам Лондона и центров промышленного производства». Далее он отмечает, что «концентрация (после конца сентября) уступила место распылению сил». Имеется в виду, что нам в большей или меньшей степени пришлось отказаться от запланированных нами операций. Далее, однако, есть фраза, которая ближе к истине, – в ней Черчилль пишет о большом количестве баз и рассеянности их на значительной территории, «благодаря чему они (люфтваффе. – Примеч. пер. ) могли концентрировать против нас большие силы и наносить массированные удары, применяя отвлекающие маневры для того, чтобы ввести нас в заблуждение относительно основного объекта атаки». Тактическая мобильность не должна рассматриваться как слабость. Тот факт, что мы не обескровливали наши части и соединения и на протяжении почти всей воздушной битвы за Англию сохраняли способность наносить удары по противнику с практически неослабевающей силой даже при самых неблагоприятных погодных условиях и при наличии сильного сопротивления, а также то, что мы смогли в июне 1941 года начать кампанию против России и в течение многих месяцев подряд осуществлять ее с большой эффективностью, добиваясь при этом впечатляющих результатов и в то же время не прекращая полностью наши действия против Англии, – все это свидетельствует о нашей силе и уверенности в себе.
Я с радостью готов присоединиться к хвалебным словам Черчилля, когда он говорит, что британские Королевские ВВС «не только не были разгромлены, но и были триумфаторами». Безусловно, британские летчики заслужили эту похвалу благодаря своей храбрости и боевому мастерству, да и все войска, участвовавшие в обороне Англии, заслуживают добрых слов за их способность к восприятию технических новшеств. С другой стороны, я не могу согласиться с утверждением, что в результате первых столкновений в июле, августе и сентябре немецкие ВВС были наголову разбиты. Прервать битву, которая для вас развивается успешно, – это совсем не означает быть наголову разгромленным. В официальной английской брошюре «Битва за Британию» есть строки, которые говорят сами за себя: «Это объясняет, почему немцы, чтобы перейти к осуществлению очередной части своего плана, несколько раз прекращали использовать тот или иной метод нанесения ударов в тот самый момент, когда им имело смысл продолжить его применять».
Коротко говоря, в данном случае сошлись два достойных противника, которые могли поспорить друг с другом в верности своему высшему долгу.
Глава 12 РУССКАЯ КАМПАНИЯ ДО КОНЦА НОЯБРЯ 1941 ГОДА
...
22.06.1941 года. Начало вторжения силами трех групп армий – «Север», «Центр» и «Юг». – Наступление группы армий «Север» через территории Балтийских государств на Ленинград, наступательные действия группы армий «Юг» на Украине. – Группа армий «Центр» (две, а затем три пехотные армии и две танковые группы): начало июльского сражения в районе Белостока – Минска с целью окружения противника. – 16.07.1941 года. Взятие Смоленска. – Начало августа 1941 года. Окружение русских войск в районе Орши – Витебска. – 9–19.08.1941 года. Гомельское сражение. – 9–19.09.1941 года. Участие в боях за окружение Киева во взаимодействии с группой армий «Юг». – 2–12.10.1941 года. Запоздалое наступление на Москву силами трех пехотных и трех танковых армий, бои, закончившиеся двойным окружением противника в районе Вязьмы – Брянска. – 2.11.1941 года. Наступление Гудериана задержано под Тулой. – Наступление 4-й танковой группы остановлено под Можайском, неподалеку от Москвы. – Кризис в русской столице
Операция «Барбаросса» – такое кодовое название было дано мероприятиям по подготовке кампании против России – была, как уже отмечалось, строго секретной. Не допускалось никаких утечек информации. О замыслах командования не знали ни в войсках, ни в штабах. В течение месяца или двух я считал нецелесообразным информировать о ней и мой штаб. 20 февраля 1941 года была создана небольшая группа планирования под личным руководством Геринга. Она размещалась в Гатской академии ВВС, неподалеку от Берлина. Возглавлявший ее полковник Лебль держал меня в курсе того, как продвигаются дела, и консультировался со мной по поводу принимаемых решений. В начале 1941 года я летал в Варшаву, чтобы встретиться с фон Клюге, командующим тамошней группировкой, а также для того, чтобы дать дополнительные инструкции по поводу деятельности наземных служб ВВС в том районе. Я побывал там еще раз в мае, чтобы осмотреть место размещения моего воздушного командования на будущем Восточном фронте, и обнаружил, что инженерно-строительные работы, явно осложненные капризами погоды и особенностями рельефа местности, могут быть завершены в лучшем случае лишь к началу июня, то есть впритык ко дню «Икс», который был перенесен на 22 июня. Проверка показала, что части, выделенные в мое распоряжение Герингом, к этому времени будут не готовы оказать группе армий «Центр» необходимую поддержку с воздуха. В бурном споре с Герингом, происходившим в его командном поезде, который в то время находился к северу от Парижа, при поддержке его начальника штаба, моего старого друга Йесконнека, мне удалось добиться своего; по крайней мере, мне были обещаны хотя бы минимальные дополнительные резервы летного состава и зенитной артиллерии, на которых я настаивал. Я вполне мог понять возбуждение Геринга, заявившего мне, что я не единственный, кому требуются дополнительные силы и средства. Мы, помимо прочего, должны были продолжать военные действия против Англии. Я настаивал на своем по трем причинам: во-первых, предыдущие кампании убедили меня, что ВВС необходима поддержка со стороны наземных войск; во-вторых, я был весьма скептически настроен в отношении боевых действий в воздухе против Англии при серьезном сокращении сил, участвующих в них с нашей стороны; и, в-третьих, я верил в то, что моя настойчивость даст новый импульс процессу наращивания нашего военно-воздушного потенциала.
12 или 13 июня 1941 года я отправился с побережья пролива на последнее совещание по плану «Барбаросса», устраивавшееся Гитлером. Официально я еще некоторое время оставался на Западном фронте – чтобы все считали, будто основные силы люфтваффе под командованием фельдмаршала Кессельринга все еще сосредоточены против Англии.
Говоря о блицкриге, я уже упоминал о том, что, когда накануне начала Польской кампании Гитлер сообщил мне о заключении пакта о ненападении между Россией и Германией, с души у меня упал тяжелый камень. Это произошло 23 августа 1939 года; теперь же была середина 1941 года. Неужели за минувший короткий двухлетний период ситуация настолько изменилась, что я мог отбросить страхи, которые некогда меня терзали? После ухода из Дюнкерка британские войска не могли больше осуществлять крупномасштабные операции. Не были готовы к проведению крупных операций и британские Королевские ВВС. Наш северный фланг прикрывали армия Фалькенхорста и воздушный флот Стумпфа, размещавшиеся в Норвегии, а наш южный фланг – Африканский корпус Роммеля и итальянцы; наконец, в результате быстротечной кампании нами был подавлен балканский очаг сопротивления. Вступление в войну Соединенных Штатов находилось под вопросом и в любом случае было делом не ближайшего будущего.
Таким образом, наше положение в 1941 году было гораздо менее опасным, чем в 1939-м. Было ли в таком случае необходимо атаковать Россию? 14 июня в своем последнем обращении к генералитету Гитлер снова сказал, что кампания против России неизбежна и что мы должны начать ее сейчас, если не хотим, чтобы русские напали на нас в невыгодный для нас момент. Он снова напомнил нам о тех моментах, из-за которых дружба между Россией и Германией вряд ли могла длиться долго. Гитлер отметил явный идеологический антагонизм, который так и не удалось ликвидировать, обратил внимание на действия России на Балтийском побережье и на ее западных рубежах, очень похожие на мобилизацию, а также на все возраставшую агрессивность ее солдат в отношении населения приграничных районов, на передвижения войск вблизи границы, на ускоренными темпами проводимое русскими наращивание военно-индустриального потенциала и т. д.
В сентябре 1939 года в примыкающем к границе районе глубиной в 300 километров Россия держала 65 своих дивизий, в декабре 1939 года – 106, а в мае 1940 года – 153 плюс 36 моторизованных дивизий, то есть в сумме 189. Для диспозиции русских войск была характерна концентрация в центре (к примеру, только в районе Белостокского выступа было сосредоточено приблизительно 50 дивизий), что явно свидетельствовало об агрессивных намерениях. Размещение аэродромов русской военной авиации поблизости от границы красноречиво говорило о подготовке действий наступательного характера.
Точка зрения Гитлера, состоявшая в том, что русские используют первый же удобный момент для того, чтобы на нас напасть, казалась мне абсолютно правильной. Кремль мог без труда найти предлог для внезапной атаки. В любом случае, время было на стороне русских, а они, как никто, умели с толком его использовать. Из докладов специалистов люфтваффе, которые совсем недавно побывали в России, мне было известно о гигантской по своим масштабам программе наращивания военно-промышленного потенциала и производства вооружений, которую русские начали осуществлять и за которой в скором времени мы оказались бы неспособны угнаться. К сожалению, Геринг и Гитлер сочли эти доклады плодами чересчур разыгравшегося воображения. Я же считаю, что сегодня только неисправимый оптимист может предполагать, что Россия удовлетворилась бы своим статусом после окончания нашей войны с Польшей.
Итак, если на повестке дня стояла война, каковы же были наши военные перспективы в 1941 году? В минус можно записать то, что предложенная дата начала наступательной операции предполагала, что мы приступим к боевым действиям слишком поздно, хотя этот недостаток до некоторой степени можно было компенсировать за счет сужения фронта наступления. К плюсам можно отнести тот факт, что в ходе двух крупных и двух небольших военных кампаний мы смогли приобрести опыт, которому русским нечего было противопоставить. Мы были уже ветеранами боевых действий, знающими свое дело от «А» до «Я». Разумеется, в двадцатых годах мы развивали свои танковые войска и авиацию примерно теми же темпами, что и русские, но затем у нас в этой сфере имел место период быстрого прогресса и успешных военных экспериментов, в то время как война с Финляндией показала слабости русских. Что касается люфтваффе, то я безгранично верил в наших летчиков и знал, что группе армий фон Бока, с которыми предстояло взаимодействовать 2-му воздушному командованию, в этом плане не о чем беспокоиться.
Битва предстояла нелегкая, в ней могли возникнуть кризисные моменты, а также неожиданные сложности, связанные с проблемой снабжения войск всем необходимым. Но разве наша цель, заключавшаяся в том, чтобы не пустить коммунизм в Западную Европу, не стоила того, чтобы мы сделали все возможное для ее достижения? Гитлер в «Майн кампф» называет войну на два фронта опасной ошибкой. Трудно предположить – по крайней мере лично мне, – что он предал забвению собственные взгляды по этому вопросу и ввязался в войну на два фронта, не осознавая опасности, с которой это было связано. Возможно, он где-то в глубине души верил в то, что, своевременно расправившись с Россией, он сможет сразу же после этого развернуться и мощным ударом покончить с угрозой с запада. Однако с уверенностью можно сказать лишь то, что он совершенно не думал о том, чтобы нанести тяжелый и, возможно, решающий удар по России со стороны Средиземноморья, что позволило бы ему одновременно нанести смертельное ранение Англии в ее наиболее уязвимое место. Одержимый идеями континентальной войны, Гитлер недооценил важность Средиземноморского региона, что имело гибельные последствия.
Когда 15 или 16 июля 1941 года мой самолет приземлился на прекрасную взлетно-посадочную полосу аэродрома к северу от Варшавы, я отметил для себя быструю и толковую организационную работу моего штаба под руководством нового начальника штаба генерала Шейдемана; штабы, личный состав и боевая техника были уже на местах или в стадии передислокации к местам развертывания (так, 8-я авиагруппа ближнего боя под командованием фон Рихтгофена проводила переброску своих сил с Крита). На аэродромах из-за обилия самолетов было тесно; однако усовершенствованный камуфляж, хорошо налаженная работа служб предупреждения и мощная противовоздушная оборона если и не могли полностью исключить нападение противника, то, по крайней мере, наверняка были способны снизить эффективность авиарейдов русских до минимума.
Об этом легко писать, но груз ответственности, лежавший на плечах командиров отдельных частей и подразделений, был очень велик. Свидетельством этого может служить тот факт, что незадолго до начала боевых действий мой весьма компетентный начальник службы связи доктор Шейдль, очевидно будучи не в состоянии и дальше нести на себе этот груз, покончил с собой. Его место занял наш бывший военно-воздушный атташе в Москве полковник Ашенбреннер. Я был очень рад этому назначению, поскольку он хорошо знал русских. Именно благодаря его мобильности и способности тонко чувствовать ситуацию командование ВВС всегда располагало точными сведениями о складывающейся обстановке.
Во время многочисленных полетов на моем двухфюзеляжном двухмоторном «Фокке-Вульф-189» я изучил вдоль и поперек весь район сосредоточения наших сил и успел познакомиться с ливневыми дождями, такими сильными, что они одни могли бы заставить нас отложить дату начала наступления. Однако перенесение его на более поздний срок и без того было неизбежным по причине задержек с переброской наших войск с Балкан. Командование военно-воздушных сил издало ряд приказов о соблюдении строжайшей секретности. В связи с этим вблизи приграничных аэродромов нашим самолетам было разрешено летать только на малой высоте. Тем не менее, тот факт, что нам удалось застать русские авиационные части врасплох на их аэродромах, вызывает удивление, потому что после 20 июня у Кремля не могло больше оставаться никаких иллюзий – настолько явным было обострение обстановки.
Мои беседы с фельдмаршалом фон Боком (группа армий «Центр») не занимали много времени – мы хорошо понимали друг друга. Вечером 21 июня, отправившись к нему, чтобы обсудить идеи или опасения, которые могли появиться за время, минувшее с момента нашей предыдущей встречи, я застал фельдмаршала в состоянии уныния, погруженным в размышления. Накануне начала судьбоносной военной кампании состояние задумчивости вполне приличествовало командиру, осознающему лежащую на нем ответственность. Однако настроение фон Бока резко отличалось от того, в котором он пребывал перед началом предыдущих военных кампаний. В тот момент я в очередной раз подумал о том, как важно в такой ситуации иметь возможность обменяться мнениями с близким по образу мыслей человеком. Во время предстоящей кампании, в ходе которой могло возникнуть много непредвиденных моментов, я намеревался действовать в гораздо более тесном контакте с штабом группы армий и поддерживать с ним постоянную связь при помощи офицера главного штаба люфтваффе, ранее служившего в сухопутных войсках. Он должен был каждый вечер, прибыв на мой командный пункт, докладывать о «положении в армии», сложившемся в течение дня, участвовать в обсуждении шагов, которые предполагалось предпринять завтра, а также получать информацию о «положении в ВВС» с тем, чтобы подробно доложить о нем командованию группы армий.
Командуя частями военно-воздушных сил, я, имея лишь самое общее представление о передвижениях сухопутных войск, получал на этот счет доклады от авиагрупп (через службу связи ВВС) и зенитного корпуса непосредственно с передовой. Эти доклады иногда весьма существенно отличались от тех, которые я получал из армейских штабов. Во время ежевечерних заседаний я оценивал положение сухопутных войск и поручал моему посреднику Вебе передать мои критические замечания командованию группы армий. В особо срочных случаях я либо сам связывался по телефону с фон Боком, либо мой начальник штаба созванивался с начальником штаба группы армий. Фон Бок знал, что я не пытаюсь учить его, вторгаясь в его сферу ответственности. Он понимал, что мое вмешательство представляло собой всего лишь вполне понятную реакцию партнера, старающегося помочь другому виду вооруженных сил, с которым люфтваффе, какая бы ни складывалась ситуация, объединяла общая цель. Каждое утро, а нередко и по вечерам я очень подробно обсуждал с генералом Йесконнеком, начальником штаба люфтваффе, события минувшего дня и план действий на следующий день. Это делалось для того, чтобы на совещаниях у фюрера Геринг мог отстаивать интересы ВВС и согласовывать их с общим планом действий. В редких случаях, например во время боев за Смоленск и Москву, я использовал этот механизм, чтобы довести до тех, кто принимал окончательные решения, свое собственное мнение по поводу тех шагов, которые, на мой взгляд, следовало предпринять сухопутным войскам. Так или иначе, в этой главе мне хотелось бы обратить внимание на образцовое взаимодействие между сухопутными войсками и люфтваффе. Оно складывалось настолько гармонично, что я дал указание генералам подчиненных мне частей ВВС и зенитной артиллерии относиться к пожеланиям коллег из сухопутных войск так, как если бы это были мои приказы, не смущаясь тем, что их непосредственным начальником был я – за исключением тех случаев, когда это было нецелесообразно с точки зрения интересов ВВС или могло нанести им ущерб. Мои командиры и я сам гордились нашим умением предвосхитить пожелания армии и выполняли все ее резонные просьбы и требования с максимальной быстротой и точностью.
Цель кампании против России была ясно изложена в приказе – смять русских в Белоруссии, то есть между границей и Днепром. Следовательно, наш главный удар должен был быть нанесен силами группы армий фон Бока по району сосредоточения русских войск, которые необходимо было уничтожить в ходе молниеносного наступления прежде, чем они сумеют выйти из контакта с нами и отступить в обширные степи. Одновременно нужно было вытеснить русскую бомбардировочную авиацию на ее тыловые базы к востоку от Днепра, откуда она уже была бы неспособна осуществлять налеты на территорию Германии. Приказы, которые я получал от главнокомандующего люфтваффе, в основном сводились к тому, чтобы добиться превосходства, а по возможности и господства в воздухе и оказать поддержку сухопутным войскам, в особенности танковым группам, в их боевых действиях против русских. Постановка каких-либо других задач в дополнение к упомянутым привела бы к весьма непродуктивному распылению сил, так что их следовало отложить на потом. Для меня было очевидно, что даже те задачи, о которых говорилось в приказах Геринга, невозможно было немедленно выполнить в полном объеме – их следовало решать постепенно.
Что касается сил и средств, имевшихся в распоряжении 2-го воздушного флота, то, как я уже отмечал, я требовал лишь необходимого минимума, и моя настойчивость в конце концов была вознаграждена. Кроме эскадрильи глубокой разведки, в состав флота входили:
2-я авиагруппа (командующий – Лерцер), включающая в себя эскадрилью воздушной разведки, два авиакрыла бомбардировщиков, крыло «штукас», крыло истребителей из четырех эскадрилий, истребительно-штурмовое крыло, батальон связи и штаб административного воздушного района, перестроенный в соответствии с требованиями военного времени;
8-я авиагруппа (командующий – Фрайхерр фон Рихтгофен), включающая в себя эскадрилью воздушной разведки, авиакрыло бомбардировщиков, два крыла «штукас», эскадрилью штурмовиков, авиакрыло истребителей, истребительно-штурмовое крыло, батальон связи и штаб административного воздушного района, перестроенный в соответствии с требованиями военного времени;
1-й (командующий – фон Акстельм) зенитный корпус, а впоследствии и 2-й (командующий – Десслох) зенитный корпус (в состав каждого из корпусов входило от трех до четырех зенитных полков);
воздушный административный район Познани (командующий – Бинек).
Начало операции было назначено на предрассветное время. Это было сделано несмотря на возражения люфтваффе, основывавшиеся на вполне конкретном тактическом соображении, которое состояло в том, что в указанное время одномоторные истребители и «штукасы» были не в состоянии передвигаться в четком строю. Этот момент представлял для нас серьезную трудность, однако мы сумели ее преодолеть.
