355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Эйнштейн » Путевой дневник » Текст книги (страница 2)
Путевой дневник
  • Текст добавлен: 11 августа 2021, 12:01

Текст книги "Путевой дневник"


Автор книги: Альберт Эйнштейн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Переговоры Эйнштейна с испанским научным сообществом о возможном приезде начались в 1920 году. По крайней мере две попытки пригласить Эйнштейна в Испанию были предприняты до его лекционного тура в конце февраля – начале марта 1923 года. В апреле 1920 года аргентинский математик Хулио Рей Пастор пригласил его прочитать серию лекций в Мадриде и Барселоне. Эйнштейн сообщил своему близкому другу и коллеге Фрицу Габеру, что он «обязательно […] должен поехать в Испанию»53. Однако поездка не состоялась. Больше года спустя, в июле 1921 года, математик Эстебан Террадас-э-Илья пригласил Эйнштейна читать лекции в Барселонском университете во время зимнего или весеннего семестров. Однако Эйнштейн отказался – в надежде, что приедет в 1922–1923 году54.

Буквально за несколько дней до того, как события приняли драматический оборот, совершенно поменявший контекст задуманного путешествия в Восточную Азию, Эйнштейн намекнул близкому другу Генриху Цангеру, что с учетом его недавней поездки в Париж и суматохи, вызванной его членством в международном комитете Лиги Наций по интеллектуальному сотрудничеству, он мечтает о смене декораций. Он признался, что «изнывает по одиночеству» и что путешествие в Восточную Азию означало бы «двенадцать недель покоя в открытом море»55.

Через шесть дней после этого письма Цангеру, 24 июня, министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау был застрелен среди бела дня на улице Берлина правыми экстремистами56. Убийство стало поворотным пунктом в истории молодой Веймарской республики и вызвало волну протестов во многих слоях немецкого общества, за исключением ультраправых. Немедленным его итогом стали массовые забастовки, политическая обстановка накалилась, и на горизонте замаячила гражданская война. В день похорон Ратенау прошли многотысячные демонстрации в защиту республики. Обращаясь к гражданам с публичной речью в Рейхстаге, канцлер Йозеф Вирт обвинил консервативных врагов в причастности к этому преступлению. Правительство выпустило несколько декретов против националистических организаций и одновременно приняло законодательные меры для защиты республики57.

Это жестокое убийство оказалось переломным моментом и в жизни Эйнштейна. Он и раньше с мучительной ясностью понимал, что политическая ситуация вокруг только усложняется. Убийство заставило его признать, что он, будучи евреем и видным общественным деятелем левых взглядов, буквально рисковал своей жизнью, оставаясь в Германии. В письме с соболезнованиями, адресованном матери Ратенау, Эйнштейн превозносил своего друга, имя которого войдет в историю, «не только как человека, одаренного острым умом и лидерскими способностями, но еще и как одного из великих еврейских деятелей, способного отдать жизнь, защищая этические идеалы и добиваясь мира между людьми». Физик писал: «Сам я чувствую разлуку с ним как невосполнимую утрату»58. В опубликованном памятном обращении он высказался так: «Быть идеалистом легко, когда живешь в стране эльфов[2]2
  Или в Тучекукуйщине, утопическом птичьем городе из комедии Аристофана «Птицы». Немецкое выражение было заимствовано Шопенгауером и так вошло в немецкий язык. – Прим. пер.


[Закрыть]
, но Ратенау был идеалистом даже на Земле и лучше многих знал, как она пахнет». Однако он был искренним и в критике Ратенау: «Я сожалею, что он стал министром. Зная отношение подавляющего большинства образованных людей в Германии к евреям, я всегда был убежден, что еврею в общественной жизни следует вести себя с гордой сдержанностью. И все-таки я не думал, что ненависть, ослепление и неблагодарность могут зайти так далеко».

Первая жена Эйнштейна Милева Эйнштейн-Марич «пришла в ужас», услышав, что Эйнштейн был «среди людей, против которых некоторые субъекты – я не знаю, кто именно – замышляют что-то недоброе»5960. Берлинский журналист Фридрих Штернталь умолял Эйнштейна позаботиться о личной безопасности, предупредив, что «необузданная ненависть» к нему замечена в «немецких народных и подобных им кругах»61. Герман Аншютц-Кемпфе, близкий соратник и друг Эйнштейна, пригласил его погостить в Киль. Хотя приглашение не было прямо связано с убийством Ратенау, тот факт, что оно пришло буквально на следующий день после трагедии, вряд ли можно считать случайным совпадением62. Эйнштейн согласился приехать через неделю вместе с женой и писал: «Убийство Ратенау глубоко потрясло меня и стало причиной огромного волнения. К сожалению, сомнительно, что правительство Рейха установит контроль над всеми оппозиционными элементами. Особенно ненадежной кажется армия. Старые традиции презрения к морали – служащие внешней политике и ее задачам – теперь делают свое дело внутри страны». По его мнению, проблема существовала не в одном только Берлине. Он возмущался тем, что Эрнста Толлера, известного драматурга, держат в баварской тюрьме, и горестно восклицал: «О, нация поэтов и мыслителей, что с тобой стало!»63

Это политическое убийство вернуло Эйнштейну прежнее желание покинуть Берлин навсегда64. 11 июля он написал Марии Склодовской-Кюри, что собирается выйти из Прусской академии наук и оставить пост директора в Институте физики Общества кайзера Вильгельма, то есть удаляется из «суматошного Берлина, чтобы снова иметь возможность работать спокойно»65. Днем позже он сообщил своему другу и коллеге Максу фон Лауэ, что «официально» он уже не в Берлине, хотя физически все еще там66. Он серьезно задумался о том, чтобы работать на Аншютца-Кемпфе на фабрике по производству гирокомпасов и купить виллу в Киле67.

Эйнштейн передумал всего четырьмя днями позже, когда утихла паника, охватившая его сразу после убийства. «Поразмыслив спокойно», он написал, что продолжит жить в Берлине, заметив, что на фабрике в Киле для него было бы немного работы. Эльза Эйнштейн сообщала в этой связи, что убийство Ратенау было для Эйнштейна тяжелым ударом и что «у него было одно чувство – уехать отсюда, чтобы работать спокойно». Но она также была уверена, что тогда «он понял, что эта забота о покое – иллюзия. Нигде он не мог бы скрыться из виду лучше, чем здесь, в Берлине». Несмотря на это, она подтвердила, что «после поездки в Японию он [хотел] уйти с официальной должности» в Берлине68.

Убийство изменило отношение Эйнштейна к публичности. Он решил не выступать с обращением, которое от него ждали на праздничной – в честь столетнего юбилея – конференции Общества немецких естествоиспытателей и врачей, которая должна была пройти в Лейпциге в сентябре. Своему близкому другу и коллеге Максу Планку он написал о личных угрозах, о том, что ему рекомендовали покинуть Берлин и избегать «любого появления на публике в Германии». Поскольку он был, «по их сведениям, в списке людей, за которыми охотятся националисты-убийцы». В черновике этого письма Эйнштейн прямо указывал на субъектов из числа простых немцев, которые «собираются убить» его. Он обвинял в своем положении прессу: «Вся проблема в том, что газеты слишком часто упоминали мое имя и натравили на меня этих подонков»69. Так или иначе, все было готово для продолжительного отсутствия Эйнштейна в столице Германии.

Анализ путевого дневника

В этом разделе мы попытаемся «распаковать» глубинные слои путевого дневника Эйнштейна с помощью самого текста и окружающих его исторических источников.

Особое внимание мы уделим эйнштейновскому восприятию национальных и этнических групп, с которыми он встретился во время своего путешествия, и месту, которое занимают его комментарии в контексте исторических и культурологических исследований об образе Востока и всего «восточного» для западноевропейца. Мы проанализируем ситуацию того времени в каждой стране, где побывал Эйнштейн. Также будут исследованы собственные национальные предубеждения Эйнштейна до путешествия и спектр представлений, характерных для его восприятия новых земель. Мы проследим, как он выражал эти предубеждения по ходу путешествия и менялись ли они в результате новых знакомств и встреч. Также мы обратим внимание на то, насколько эта поездка изменила его представления о самом себе – как о еврее, немце и европейце. Как сильно переменились его идеи о своем «я» и о личности другого? Как он понимал словосочетание «национальный характер»? Сравнение взглядов Эйнштейна с современными ему ориенталистскими, колониалистскими и расистскими идеями также является частью этого исследования.

Кроме того, важно понять, какое влияние оказали сами путешествия Эйнштейна на страны, которые он посетил. Что происходило в организациях и общинах в ходе и в результате его визитов? Как на его приезд реагировала пресса? Как массовые встречи с Эйнштейном формировали его образ для публики? На какие дипломатические и политические вопросы влияли его появления? Как он повлиял на разнообразные научные сообщества и какова была их восприимчивость к теории относительности? Какова была роль Эйнштейна как распространителя научного знания?

Наконец, мы рассмотрим влияние этой поездки лично на Эйнштейна, приняв во внимание характер путешествия, способ передвижения и личные впечатления от поездки. Мы увидим, какие общие заключения можно сделать о личных убеждениях, индивидуальных предрассудках и идеологических концепциях ученого.

Эйнштейн о Леванте и левантийцах

Первой областью, которую Эйнштейн посетил на пути в Восточную Азию, был Левант. Весьма вероятно, что до поездки его ассоциации с понятием «левантийский» не были положительными. В октябре 1919 года пражский сионист Хуго Бергман, который был в Сионистской организации секретарем Комитета по устройству университета, выразил беспокойство по поводу академических стандартов будущего Еврейского университета: «Мы не хотим получить подделку или приумножить число существующих в левантийском болоте университетов. Мы хотим создать хорошую высшую школу, которая несмотря на ограниченные ресурсы будет полностью отвечать всем стандартам»70. Тогда же Бергман написал статью, где выразился еще напористей: «Чего нам надлежит избегать, так это создания университета с низким niveau, левантийского университета, который ничего не привнесет в нашу богатую культуру и который ни один еврей не признает своим университетом»71. Требуя высоких академических стандартов для Еврейского университета, Бергман явно доказывал то, что доказывать не требовалось. За пару недель до его статьи Эйнштейн так высказался об образовательных стандартах в письме к своему приятелю-физику Паулю Эпштейну: «Наша задача – проследить, чтобы этот университет был на одном уровне с лучшими подобными учреждениями в Европе. В чем там нет недостатка, так это в блестящих умах»72. Вполне обоснованным будет полагать, что Эйнштейн не имел в виду университеты «в Левантийском болоте», когда говорил о «лучших подобных учреждениях в Европе». Если мы и можем сделать какой-то вывод из заявлений Эйнштейна и Бергмана, так это тот, что они определяли свою культуру как решительно европейскую.

Восприятие Эйнштейном Леванта и левантийцев претерпело значительные изменения, когда он столкнулся с реальностью. После пяти дней корабельной качки Эйнштейн прибыл в Порт-Саид, на севере Суэцкого канала. Вот описание его являения на берегу и первого контакта с местными жителями, крайне яркое и выразительное: «В гавани рой лодок с вопящими и жестикулирующими левантинцами всех мастей, которые набросились на наш корабль. Точно Преисподнюю вырвало. Уши глохнут от шума. Верхняя палуба превратилась в базар, но никто ничего не покупает. Лишь несколько красивых, спортивного телосложения, молодых предсказателей судьбы имеют успех. Бандитского вида грязные левантийцы, красивые и грациозные на вид»73.

Этот отрывок из дневника показывает как влечение, так и отвращение, которое Эйнштейн испытал при встрече с арабскими торговцами в Порт-Саиде. То, что он описывает, – провокация почти во всех смыслах этого слова. Хотя европейцы находятся на японском корабле, кажется, что местные жители Востока атакуют саму Западную цивилизацию. Это видно по языку, которым пользуется Эйнштейн: «рой», «вопящие», «набросились», «преисподнюю вырвало», «уши глохнут», «базар», «бандитского вида» и «грязные». В то же время местные люди привлекательны: «красивые и грациозные на вид».

В последующих фразах появляется подсказка, помогающая толковать восприятие этой сцены ученым: «На противоположной стороне [гавани] – стены и здания одного из тех неистовых цветов, которые часто встречаются на картинах с пейзажами тропиков». Таким образом, его восприятие действительности во многом обусловлено его зрительными (и, как мы увидим, текстовыми) ожиданиями от Востока.

Вполне в духе дуализма в физике ученый ощутил одновременного влечение и отвращение. Повстречал он также и воспитанных левантийцев. Приехав в порт Суэц в южной части канала, он пишет: «Подплывают мелкие арабские торговцы. Они сыновья пустыни, красивы, смуглы, блестящие черные глаза, манеры лучше, чем в Порт-Саиде»74. Это описание смуглых, гордых арабов вполне могло быть почерпнуто из какого-нибудь авантюрного романа XIX века, действие которого происходит на Востоке – известным немецким автором таких романов был Карл Май75.

Когда Эйнштейн приплыл в Порт-Саид во второй раз, уже на пути в Европу из Восточной Азии, его реакция была уже не двуликой, а категорически негативной: «Город этот – настоящее место встречи иностранцев с соответствующим сбродом». Слово «сброд» (в немецком слово Gesindel также имеет значение «вредитель») можно расценить как явное проявление ксенофобии.

Эйнштейн об индийцах и сингалах

Доступные источники не дают нам информации о том, каковы были представления Эйнштейна об индийцах до его путешествия в Восточную Азию. Проведя двадцать дней в море, он встретил их в Коломбо. По нужному адресу их доставили рикши, и ученый записал, что ему было стыдно оказаться «участником такого неслыханного обращения с людьми». При этом он чувствовал свою беспомощность: «Ведь эти нищие с внешностью королей целым роем следуют за каждым иностранцем, пока тот не сдастся. Они знают, как упрашивать и молить до тех пор, пока сердце человека не дрогнет». Эти слова указывают на его веру в свергнутую аристократию. Говоря о существовании нищих на городских улицах, он называет это «примитивной жизнью» – выражение явно пренебрежительное. Он также верит, что «климат мешает им думать о прошлом или будущем более длительном, чем четверть часа» – высказывание, которое ясно показывает и географический детерминизм Эйнштейна, и его убежденность в том, что индийцы интеллектуально неполноценны. Он лаконично отмечает, что местные «живут в чрезвычайной грязи и сильной вони, прямо на земле», и полагает, что им много не нужно: они «делают мало и нуждаются в малом. Простой экономический цикл жизни». Он считает, что их стесненные условия «лишают индивидуума хоть сколько-нибудь достойного существования». Он ставит их в пример шумным левантийцам, которых видел в Порт-Саиде: «Ни грубости, ни рыночного гама, только плывут по течению, спокойно, снисходительно, и даже не без некоторого легкомыслия». То, что он считает стоицизмом индийцев, предопределено географически: «Разве не стали бы мы в этом климате такими же, как индийцы?»77 Это показывает двойственность его отношения к местному народу: он в известной степени сочувствует их тяжелой доле, но при этом относится критически к тому, чем они стали из-за всех своих лишений.

На обратном пути Эйнштейн вновь посещает Коломбо. На этот раз описания Эйнштейна категорически негативны. Он подчеркивает назойливость местных жителей. Один из рикшей «был совершенно голый, примитивный человек». Он пишет, вернувшись после краткой однодневной поездки обратно в Коломбо: «Рикши-кули набросились на нас»78

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю